Можно сказать, что время из Другого всегда и неизменно в нас присутствует, дано. Я есть душа времени из Другого. Душа — посредник времени между Я и Другим. Потому-то она и неуловима, что находится в текущей связи и есть неизбывная зависимость Я от Другого. А идя в обратном порядке, мы лишь заблуждаемся относительно своей души. Но она и не нуждается в своем понятии. Ее предназначение, чтобы быть человеком. В ней человек не определяется, а обозначается: к выходу как исхождению из мира сего.
Не покидая мир, выдерживать его в себе. Вот для чего улавливается время в душе. Поэтому душа в посюсторонности потусторонна. Но это состояние всегда в позывах души к Другому, она неумолимо и неутомимо тянется к тому, что приходит к ней во времени, а это и есть всесветный, космический Другой. И его никогда не исчерпать и не удовлетворится «по понятиям»! И между прочим, это «нормальная, вселенская жадность» человека как чело-века!
9. Отрывы в смене времен
Оттуда-сюда не быть, чтобы отсюда-туда творилось. Оттуда-сюда пропадать в душе, чтобы отсюда-туда воспрянуть в духе. Оттуда-сюда помыслить, чтобы отсюда-туда восчувствовать.
Оттуда-сюда во времени, отсюда-туда в пространстве.
Но в любом случае второе в потугах — из первого в позывах.
Время пропадает как «пойманное время» в своем истечении от прошлого через настоящее к будущему.А потому оно и не течет вовсе в этих «временах», и даже не сменяется, а исчезает. Это Хайдеггер и называет «временением времени из будущего». И собственно в этом ничего особенно и нет, а это повседневность, в котором течение времени и есть его истечение.
И оно же отваливается «столпами настоящего» из актуальности будущего в нем как ухваченной «одновременности», чтобы тут же подвергнутся забвению. Так что в смене времен даже не «отстегивается», а отрывается не «пристегнутая», но приписанная ко времени «одновременность» в настоящем.
«Столпы истины» как «оси времени» сваливаются во временах. Но в них и прошлого уже нет, настоящего еще нет, будущего вообще не будет.
Будущее непрерывно сваливается из настоящего — в одновременности — к прошлому. Оно всегда призрачно в постсовременности. «Надеждами живут нищие духом» (И. Гете). Так что история «толстеет» отходами из со-держания настоящего в переработке будущего на прошлое. Поэтому и история бессмысленна как сводимая к прошлому и бесследно заглатывающая в себе все ожидания человечества.
10. Прилагательность времени в душе
Да, но и во «времени» при всем этом все же сквозит безличие? Это все еще абстрактное время, оно должно иметь личностный окрас. Как «мое время», «наше время», «прошедшее время», «нынешнее время» и т.д. И времени как такового не существует, в смысле всегда одинакового. Поэтому и в себе оно имеет темпоральность — ритм, скорость, измерения «от» и «до»... Кстати, может ли оно быть протянуто в своих измерениях от ноля до вечности? То что оно из вечности, это как бы само собой подразумевается, но вот время начинается или отсчитывается с ноля? С отсутствия ли время начинается? И вообще, что может означать «начало времени»? Первоначальный взрыв как начало Вселенной астрофизически?
Конечно, что-то с нами всегда происходит? И может быть это недоступно мысли, а если даже доступно, то до какого-то уровня-предела. Поэтому и ставка может и должна быть сделана на душевное вникновение, да и то в намеках, в знаках, приметах, в образах-обозначениях, позывах-отзывах...
Время выражается душевно. Да и это-то и есть видимо его личностный окрас. И наоборот, в этом и дело души заключается собственно, а все остальное в ней — это все вокруг да около времени крутится. Не сказать, что кроме времени для души ничего другого не существует. Даже может быть, именно ей нужно быть касательной относительно всего остального в мире человека для самого человека как его души?
И может статся, что пределы мира сего и обозначаются душой? Она и пульсирует в нем во времени?
Да, но то что времени как такового не существует и имеется в виду, когда говорится об его относительности. Оно всегда прилагательно, а не самодостаточно.
И то, что из мира сего душой учитывается прежде всего время и есть смысложизненная потребность, задача, цель, одним словом необходимость, без отзыва на вызов которой и свободы как «век воли не видать» (даже в воровском жаргоне)! И вызов этот идет непосредственно от ближних.
Но душа здесь не обратное времени явление «борьбы за существование», она вообще не явление, а проявление как феномен человеческого в человеке. Отвечающий исполнению его предназначения. В ней и обозначается само предназначение из мира того в мире сем. К этому и подвигают ближние из среды других.
… К тому же. «Как бы» — подразумеваемая, неотьемлемая приставка образа. И стоит ее отнести к понятию как оно тут же превращается в образ.
Поэтому и душа есть «как бы состояние вечности в человеке», т.е. она — образ вечности в человеке или сообразна вечности, внемля ей во времени.
11. От заблуждений души к духу времени
И возможно, что за свободу душа и расчитывается со временем в заблуждениях, а пределом их является само творчество. «Расчета» как такового и нет, душа отвечает времени в заблуждениях уже на окраинах (перифериях) центробежного бытия в обыденном существовании (во встречах и проводах солнца).
Потому и истина души — в заблуждениях, которые для нее и существуют как знаки, обращающие человека на себя в индивидуальности из среды других. И все, что превышает человека в окружающем мире, а тем более в ином мире как совершенном, для него значимо, т.е. душевно.
Нельзя конечно сказать, что вот это восходящее солнце только мое или звездное небо относится лишь ко мне. У души нет собственнического инстинкта, но она обозначается из всего остального мира как мира меня признающего и мной же не познаваемого, а узнаваемого.
Для души весь мир — дом родной!
Но если истина души в заблуждениях, то вот нельзя сказать, что красота для нее в уродстве, наоборот, в красоте уродство унижено. Истина может быть дана в заблуждениях, т.е. обозначена ими в душе, а уродство отвергается душой в красоте, хотя все «совершенное не бывает завершенным» (Гете)? Еще сложнее с добром и злом (ср. выше). Они меняются местами.
Но одно здесь явствует: душа ценностна, более того в «ножничной разнице» с разумом она всегда в состоянии «переоценки ценностей» (призыв Ницше).
И она, будучи посредственной, условной, релятивной в обыденности выглядывает из состояния равнодушия, вглядываясь в наступающие времена, внимая из со-знания, совести, с-праведливости, со-страдания... к переменам в субстанциальности человечества касательно их обозначения в ценностной переориентации.
Потому душа всегда в поисках выражения. Она страдает неполнотой своего исполнения в языке. Этика и есть ее язык, эстетика — это то, чему она может быть покорна, поклонна. Познание — то, с чем она порывает связи, хотя и не может вовсе оторватся.
Но если в заблуждениях душа прикрывается от времени, отрываясь от познания в истине в иллюзорном воспарении над миром сим, а фактически совпадая и уравниваясь с ним и тем самым и обозначая его в себе, как бы накрывая его собой. То, в красоте как степени совершенства сей мир раскрывается миру иного (из уродства). А потому в красоте и сообщается символически оттуда-сюда, в ней вещает время из вечности. Это представлено образом прекрасно-мудрой Софии!
И таким образом, оттуда-сюда время как свет из поднебес очаровывает, а отсюда-туда перекрывается заблуждениями. Все это допустимо. И именно поэтому может быть вся проблема и заключается в добре и зле — в смешении их как мировой завесе, чуть ли не «замесе как неразложимом растворе» из хроноса и топоса?! Где хронос теряется в топосе, а топос в хроносе? Т.е. в цивилизационном мироустройстве?
Притом, что с познанием все понятно. С красотой все ясно. А вот с добром и злом ничего не понятно и ничего явного в них нет. Они-то и находятся в синкретичном отношении друг к другу. И их отношения и есть синкретичное, неопределенное и может быть неопределимое вообще состояние человечества? Во Вселенной имеется в виду?
В познании человечество может скрываться (хоронится) и до сих пор это удается по Вселенной. В красоте приоткрывается, впускает в себя свет, чтобы тут же его и выключать!
Но душа страждет между добром и злом, она стиснута именно в них. Потому что они все время меняются местами и размениваются в значениях. Притом душа мечется в них от одного к другому, она в них теряется, а не обозначается и не символизируется. Она в них в растерянности духовной, где идеалы и идолы не только сравнены, но и уравнены. Где добро есть зло, а зло есть добро (об этом уже думалось, ср.выше).
И «благо» Платона, и всяческие утопии, и религии в Упанишадах, Библиях, Коранах, Талмудах, Торах не спасают?
Отдавать душу в добре из зла на себя, в честолюбии над собственной ничтойностью — это возможно и значимо как «победа» над временем.Но вот в этом ли собственно предназначение человека? Требуется ли вообще победа как преодоление времени от человека?
Или это только событие, в котором из времени от вечности отваливается -пусть и во славу такой личности — некий «столп истины» в относительной одновременности? Да, это может быть настоящее событие или событие по настоящему. Но не победа над временем из вечности. Потому и слава меркнет как временное явление в одновременности из современности. Настоящее продолжает дальше равнодушно перерабатывать будущее на прошлое. Небесной механике дела нет до людских помыслов, амбиций в замахе на время.
Победа над временем — временный успех. Это понятно. Но главное при этом, чтобы отдавая душу именно времени из вечности ее приносить в жертву, а не на авось в мазохистском самобичевании, самоистязании или в радикальном суициде.
И тут в извечном кофликте добра и зла и сама душа, и время в этих отношениях проявляются аутентично и выявляются идентично как душа времени и время души, время открывается душой и душа временится из вечности.
Зло в ногах, добро в небесах. Путающееся в ногах зло и есть собственность (субъективная и субстанциалистская антропоцентричность, неделимость индивида и замкнутость на себя человечества), а поднебесное добро — благо. В них и измеряется душевно-духовное самостояние человека.
И если со злом все как будто бы ясно, оно даже уместно. «Голову ломать» над ним не стоит, но и разбираться с ним по настоящему можно только оттуда-сюда, притом как из недостижимой благодати.
Она не только недостижима, но и непостижима, она в вызовах, отзывах, позывах самой души, открывающейся во времени таким образом.
На вызов времени в познании душа обозначается (открывается) в заблуждениях. В красоте она (приоткрывается) впускает в себя свет оттуда-сюда, символизируясь в образах-отзывах (отзвуках, отсветах, откликах и т.д.).
Но именно этически душа есть мировое (имманентно-трансцендентальное) состояние открытости в отсюда-туда из закрывающейся законченности, замкнутости оттуда-сюда. С виду это кажется диалектически разрешаемым противоречием в «борьбе» души со временем в пользу души. Но это не совсем так. Душа не побеждает время, а встречает и выдерживает его в своей извечной открытости — даже не иному, а иным мирам. Потому что иной мир не один, а если он единственный, то это и есть мир сей, в котором душа закрыта, свернута до точечной ничтойности. Да она, то и дело пропадает в преходящем. Хотя и не исчезает вовсе, «все преходящее есть только подобие» (И. Гете). Чего? Наверное-вечности? Вплоть до бесконечного?
Но значит, в познании души нет, в красоте она обнаруживается, а в нравственности она есть то, что она есть. Гносеологически душа сводится к ничто, эстетически переводится с совершенного на «человеческий» язык, этически утверждается открытием человека в его предназначении из Вселенной. А в разрезе хроно-топоса: душа сводится топически на нет, хроно-топически обозначается, в человеке же открывается как время из вечности. В познании она временна как заблуждение, в самом хроно-топосе из мира иного в мире сем «бредится» в образах, человеком же отпускается на волю, освобождается туда, откуда она вместилась в хроно-топосе.
Но почему вообще «время» и к чему тут «душа»? Исходя из того, что человек существо временнoе, нужно определить, что же в нем отвечает времени? Это, конечно не познаваемость, а тем более в отношении ко времени. Человек в борьбе со временем пребывает и в онтогенезе, и филогенезе; и логически, и исторически. Более того, как homo sapiens он деятелен в преодолении времени. Но тем самым в деятельностном одолении времени (и пространства) пропадает внутренний мир. И без «сообщения» себя (выявления, заявления, объявления) овладеваемым, предметным миром, конечно, обойтись невозможно, хотя бы даже с учетом разницы между опредмечиванием и овеществлением, но отчуждение так или иначе имеет место, неважно в каких размерах, опустошение внутреннего мира все равно при этом происходит, пусть даже и с его последующим восстановлением (отдых, досуг, свободное время и т.д.).
Уже само познание по сути есть аннигиляция «внутреннего мира». Ведь что же, оно такое есть, этот «внутренний мир»? «Психея» называли его древние греки. А что же оно собой представляет не оговаривалось. У Гераклита: «куда бы ты ни пошел, границ психеи не найдешь, так глубок ее логос». Но это и не «noos» Анаксагора как «ум вещей», который так понравился Гегелю, что он назвал его среди прочих мудрецов того времени «единственно трезвым среди пьяных».
И удивительно, что по Гераклиту началом всего в мире является «огонь» и он был «плачущим» в отличие от Демокрита всегда «смеющегося», не от уверенности ли в атомистической подпорке под ногами! А Гераклит видимо плачет от panta rei («все течет»)! Вполне возможно, что для него «психея» есть то внутреннее в человеке, которое ему не подвластно, в смысле непознаваемо, оно внутри человека «превышает» человека. Возможно, оно от «богов», но Гераклит об этом молчит!
И доселе «душа» остается при всех попытках ее описать непостижимой, хотя и бесконечно «толкуемой» — от науки до мистики.
Но «знать» душу — это значит забыть о ней. Она обнаруживается не в самоутверждении, а в самоотдаче. В самоутверждении она и опустошается.
В познании душа и закрывается во временности.
В искусстве время отзывается в душе образами (вплоть до ее пожертвования).
В нравственности сама душа открывается во времени.
В познании душа упраздняется как временная условность.
В искусстве она пробуждается из времени, отзываясь ему в образах. Так что образы — феноменальные отрывки времени (от хроно-топоса) душой. И без них искусство невозможно.
С уточнением того, что хотя преимущественно в образах время переводится на пространство (как в слове), но при этом все-таки подразумевается и обратное — обращение тем самым и топоса на хронос (музыка). Так что образ — всегда «подо-зрителен», в нем топическое предстает хроническим, а хроническое топическим. И это всегда и непременно должно соблюдатся как требование и условие, без которого хроно-топос для человека пропадает. Потому в искусстве человек и соглашается, и идет на условие с миром относительно хроно-топоса в нем для себя, что он будет в нем присутствующим существом.
Не покидая мир, выдерживать его в себе. Вот для чего улавливается время в душе. Поэтому душа в посюсторонности потусторонна. Но это состояние всегда в позывах души к Другому, она неумолимо и неутомимо тянется к тому, что приходит к ней во времени, а это и есть всесветный, космический Другой. И его никогда не исчерпать и не удовлетворится «по понятиям»! И между прочим, это «нормальная, вселенская жадность» человека как чело-века!
9. Отрывы в смене времен
Оттуда-сюда не быть, чтобы отсюда-туда творилось. Оттуда-сюда пропадать в душе, чтобы отсюда-туда воспрянуть в духе. Оттуда-сюда помыслить, чтобы отсюда-туда восчувствовать.
Оттуда-сюда во времени, отсюда-туда в пространстве.
Но в любом случае второе в потугах — из первого в позывах.
Время пропадает как «пойманное время» в своем истечении от прошлого через настоящее к будущему.А потому оно и не течет вовсе в этих «временах», и даже не сменяется, а исчезает. Это Хайдеггер и называет «временением времени из будущего». И собственно в этом ничего особенно и нет, а это повседневность, в котором течение времени и есть его истечение.
И оно же отваливается «столпами настоящего» из актуальности будущего в нем как ухваченной «одновременности», чтобы тут же подвергнутся забвению. Так что в смене времен даже не «отстегивается», а отрывается не «пристегнутая», но приписанная ко времени «одновременность» в настоящем.
«Столпы истины» как «оси времени» сваливаются во временах. Но в них и прошлого уже нет, настоящего еще нет, будущего вообще не будет.
Будущее непрерывно сваливается из настоящего — в одновременности — к прошлому. Оно всегда призрачно в постсовременности. «Надеждами живут нищие духом» (И. Гете). Так что история «толстеет» отходами из со-держания настоящего в переработке будущего на прошлое. Поэтому и история бессмысленна как сводимая к прошлому и бесследно заглатывающая в себе все ожидания человечества.
10. Прилагательность времени в душе
Да, но и во «времени» при всем этом все же сквозит безличие? Это все еще абстрактное время, оно должно иметь личностный окрас. Как «мое время», «наше время», «прошедшее время», «нынешнее время» и т.д. И времени как такового не существует, в смысле всегда одинакового. Поэтому и в себе оно имеет темпоральность — ритм, скорость, измерения «от» и «до»... Кстати, может ли оно быть протянуто в своих измерениях от ноля до вечности? То что оно из вечности, это как бы само собой подразумевается, но вот время начинается или отсчитывается с ноля? С отсутствия ли время начинается? И вообще, что может означать «начало времени»? Первоначальный взрыв как начало Вселенной астрофизически?
Конечно, что-то с нами всегда происходит? И может быть это недоступно мысли, а если даже доступно, то до какого-то уровня-предела. Поэтому и ставка может и должна быть сделана на душевное вникновение, да и то в намеках, в знаках, приметах, в образах-обозначениях, позывах-отзывах...
Время выражается душевно. Да и это-то и есть видимо его личностный окрас. И наоборот, в этом и дело души заключается собственно, а все остальное в ней — это все вокруг да около времени крутится. Не сказать, что кроме времени для души ничего другого не существует. Даже может быть, именно ей нужно быть касательной относительно всего остального в мире человека для самого человека как его души?
И может статся, что пределы мира сего и обозначаются душой? Она и пульсирует в нем во времени?
Да, но то что времени как такового не существует и имеется в виду, когда говорится об его относительности. Оно всегда прилагательно, а не самодостаточно.
И то, что из мира сего душой учитывается прежде всего время и есть смысложизненная потребность, задача, цель, одним словом необходимость, без отзыва на вызов которой и свободы как «век воли не видать» (даже в воровском жаргоне)! И вызов этот идет непосредственно от ближних.
Но душа здесь не обратное времени явление «борьбы за существование», она вообще не явление, а проявление как феномен человеческого в человеке. Отвечающий исполнению его предназначения. В ней и обозначается само предназначение из мира того в мире сем. К этому и подвигают ближние из среды других.
… К тому же. «Как бы» — подразумеваемая, неотьемлемая приставка образа. И стоит ее отнести к понятию как оно тут же превращается в образ.
Поэтому и душа есть «как бы состояние вечности в человеке», т.е. она — образ вечности в человеке или сообразна вечности, внемля ей во времени.
11. От заблуждений души к духу времени
И возможно, что за свободу душа и расчитывается со временем в заблуждениях, а пределом их является само творчество. «Расчета» как такового и нет, душа отвечает времени в заблуждениях уже на окраинах (перифериях) центробежного бытия в обыденном существовании (во встречах и проводах солнца).
Потому и истина души — в заблуждениях, которые для нее и существуют как знаки, обращающие человека на себя в индивидуальности из среды других. И все, что превышает человека в окружающем мире, а тем более в ином мире как совершенном, для него значимо, т.е. душевно.
Нельзя конечно сказать, что вот это восходящее солнце только мое или звездное небо относится лишь ко мне. У души нет собственнического инстинкта, но она обозначается из всего остального мира как мира меня признающего и мной же не познаваемого, а узнаваемого.
Для души весь мир — дом родной!
Но если истина души в заблуждениях, то вот нельзя сказать, что красота для нее в уродстве, наоборот, в красоте уродство унижено. Истина может быть дана в заблуждениях, т.е. обозначена ими в душе, а уродство отвергается душой в красоте, хотя все «совершенное не бывает завершенным» (Гете)? Еще сложнее с добром и злом (ср. выше). Они меняются местами.
Но одно здесь явствует: душа ценностна, более того в «ножничной разнице» с разумом она всегда в состоянии «переоценки ценностей» (призыв Ницше).
И она, будучи посредственной, условной, релятивной в обыденности выглядывает из состояния равнодушия, вглядываясь в наступающие времена, внимая из со-знания, совести, с-праведливости, со-страдания... к переменам в субстанциальности человечества касательно их обозначения в ценностной переориентации.
Потому душа всегда в поисках выражения. Она страдает неполнотой своего исполнения в языке. Этика и есть ее язык, эстетика — это то, чему она может быть покорна, поклонна. Познание — то, с чем она порывает связи, хотя и не может вовсе оторватся.
Но если в заблуждениях душа прикрывается от времени, отрываясь от познания в истине в иллюзорном воспарении над миром сим, а фактически совпадая и уравниваясь с ним и тем самым и обозначая его в себе, как бы накрывая его собой. То, в красоте как степени совершенства сей мир раскрывается миру иного (из уродства). А потому в красоте и сообщается символически оттуда-сюда, в ней вещает время из вечности. Это представлено образом прекрасно-мудрой Софии!
И таким образом, оттуда-сюда время как свет из поднебес очаровывает, а отсюда-туда перекрывается заблуждениями. Все это допустимо. И именно поэтому может быть вся проблема и заключается в добре и зле — в смешении их как мировой завесе, чуть ли не «замесе как неразложимом растворе» из хроноса и топоса?! Где хронос теряется в топосе, а топос в хроносе? Т.е. в цивилизационном мироустройстве?
Притом, что с познанием все понятно. С красотой все ясно. А вот с добром и злом ничего не понятно и ничего явного в них нет. Они-то и находятся в синкретичном отношении друг к другу. И их отношения и есть синкретичное, неопределенное и может быть неопределимое вообще состояние человечества? Во Вселенной имеется в виду?
В познании человечество может скрываться (хоронится) и до сих пор это удается по Вселенной. В красоте приоткрывается, впускает в себя свет, чтобы тут же его и выключать!
Но душа страждет между добром и злом, она стиснута именно в них. Потому что они все время меняются местами и размениваются в значениях. Притом душа мечется в них от одного к другому, она в них теряется, а не обозначается и не символизируется. Она в них в растерянности духовной, где идеалы и идолы не только сравнены, но и уравнены. Где добро есть зло, а зло есть добро (об этом уже думалось, ср.выше).
И «благо» Платона, и всяческие утопии, и религии в Упанишадах, Библиях, Коранах, Талмудах, Торах не спасают?
Отдавать душу в добре из зла на себя, в честолюбии над собственной ничтойностью — это возможно и значимо как «победа» над временем.Но вот в этом ли собственно предназначение человека? Требуется ли вообще победа как преодоление времени от человека?
Или это только событие, в котором из времени от вечности отваливается -пусть и во славу такой личности — некий «столп истины» в относительной одновременности? Да, это может быть настоящее событие или событие по настоящему. Но не победа над временем из вечности. Потому и слава меркнет как временное явление в одновременности из современности. Настоящее продолжает дальше равнодушно перерабатывать будущее на прошлое. Небесной механике дела нет до людских помыслов, амбиций в замахе на время.
Победа над временем — временный успех. Это понятно. Но главное при этом, чтобы отдавая душу именно времени из вечности ее приносить в жертву, а не на авось в мазохистском самобичевании, самоистязании или в радикальном суициде.
И тут в извечном кофликте добра и зла и сама душа, и время в этих отношениях проявляются аутентично и выявляются идентично как душа времени и время души, время открывается душой и душа временится из вечности.
Зло в ногах, добро в небесах. Путающееся в ногах зло и есть собственность (субъективная и субстанциалистская антропоцентричность, неделимость индивида и замкнутость на себя человечества), а поднебесное добро — благо. В них и измеряется душевно-духовное самостояние человека.
И если со злом все как будто бы ясно, оно даже уместно. «Голову ломать» над ним не стоит, но и разбираться с ним по настоящему можно только оттуда-сюда, притом как из недостижимой благодати.
Она не только недостижима, но и непостижима, она в вызовах, отзывах, позывах самой души, открывающейся во времени таким образом.
На вызов времени в познании душа обозначается (открывается) в заблуждениях. В красоте она (приоткрывается) впускает в себя свет оттуда-сюда, символизируясь в образах-отзывах (отзвуках, отсветах, откликах и т.д.).
Но именно этически душа есть мировое (имманентно-трансцендентальное) состояние открытости в отсюда-туда из закрывающейся законченности, замкнутости оттуда-сюда. С виду это кажется диалектически разрешаемым противоречием в «борьбе» души со временем в пользу души. Но это не совсем так. Душа не побеждает время, а встречает и выдерживает его в своей извечной открытости — даже не иному, а иным мирам. Потому что иной мир не один, а если он единственный, то это и есть мир сей, в котором душа закрыта, свернута до точечной ничтойности. Да она, то и дело пропадает в преходящем. Хотя и не исчезает вовсе, «все преходящее есть только подобие» (И. Гете). Чего? Наверное-вечности? Вплоть до бесконечного?
Но значит, в познании души нет, в красоте она обнаруживается, а в нравственности она есть то, что она есть. Гносеологически душа сводится к ничто, эстетически переводится с совершенного на «человеческий» язык, этически утверждается открытием человека в его предназначении из Вселенной. А в разрезе хроно-топоса: душа сводится топически на нет, хроно-топически обозначается, в человеке же открывается как время из вечности. В познании она временна как заблуждение, в самом хроно-топосе из мира иного в мире сем «бредится» в образах, человеком же отпускается на волю, освобождается туда, откуда она вместилась в хроно-топосе.
Но почему вообще «время» и к чему тут «душа»? Исходя из того, что человек существо временнoе, нужно определить, что же в нем отвечает времени? Это, конечно не познаваемость, а тем более в отношении ко времени. Человек в борьбе со временем пребывает и в онтогенезе, и филогенезе; и логически, и исторически. Более того, как homo sapiens он деятелен в преодолении времени. Но тем самым в деятельностном одолении времени (и пространства) пропадает внутренний мир. И без «сообщения» себя (выявления, заявления, объявления) овладеваемым, предметным миром, конечно, обойтись невозможно, хотя бы даже с учетом разницы между опредмечиванием и овеществлением, но отчуждение так или иначе имеет место, неважно в каких размерах, опустошение внутреннего мира все равно при этом происходит, пусть даже и с его последующим восстановлением (отдых, досуг, свободное время и т.д.).
Уже само познание по сути есть аннигиляция «внутреннего мира». Ведь что же, оно такое есть, этот «внутренний мир»? «Психея» называли его древние греки. А что же оно собой представляет не оговаривалось. У Гераклита: «куда бы ты ни пошел, границ психеи не найдешь, так глубок ее логос». Но это и не «noos» Анаксагора как «ум вещей», который так понравился Гегелю, что он назвал его среди прочих мудрецов того времени «единственно трезвым среди пьяных».
И удивительно, что по Гераклиту началом всего в мире является «огонь» и он был «плачущим» в отличие от Демокрита всегда «смеющегося», не от уверенности ли в атомистической подпорке под ногами! А Гераклит видимо плачет от panta rei («все течет»)! Вполне возможно, что для него «психея» есть то внутреннее в человеке, которое ему не подвластно, в смысле непознаваемо, оно внутри человека «превышает» человека. Возможно, оно от «богов», но Гераклит об этом молчит!
И доселе «душа» остается при всех попытках ее описать непостижимой, хотя и бесконечно «толкуемой» — от науки до мистики.
Но «знать» душу — это значит забыть о ней. Она обнаруживается не в самоутверждении, а в самоотдаче. В самоутверждении она и опустошается.
В познании душа и закрывается во временности.
В искусстве время отзывается в душе образами (вплоть до ее пожертвования).
В нравственности сама душа открывается во времени.
В познании душа упраздняется как временная условность.
В искусстве она пробуждается из времени, отзываясь ему в образах. Так что образы — феноменальные отрывки времени (от хроно-топоса) душой. И без них искусство невозможно.
С уточнением того, что хотя преимущественно в образах время переводится на пространство (как в слове), но при этом все-таки подразумевается и обратное — обращение тем самым и топоса на хронос (музыка). Так что образ — всегда «подо-зрителен», в нем топическое предстает хроническим, а хроническое топическим. И это всегда и непременно должно соблюдатся как требование и условие, без которого хроно-топос для человека пропадает. Потому в искусстве человек и соглашается, и идет на условие с миром относительно хроно-топоса в нем для себя, что он будет в нем присутствующим существом.
