И те и этот (внутренний), конечно, «одеты в слова», поименованы и разговаривают! Но именно в них время пропадает или оно впустую протекает. Пространство есть, а времени в нем нет. Оно просится во пространстве из пространства к про-странству. Оттуда-сюда приземленно, воочию, наяву кажется есть, но отсюда-туда нет. Или попросту, ничтожность — это приземленная одновременность в обыденности, когда нет ни того, ни другого, они уравнены.
В словах «схваченные небеса» становятся привычными, общими местами и распространенными в мире сем. Время, схватываясь топически в образах и пропадает (сникает) в словах из пространства. Но в том же самом вместо времени довлеет пространство.
Поэтому, «новое слово» находится вопреки пространству во имя времени. Ему бросается вызов из него же самого как из ничто ко всему наличествующему (известному и упорядоченному, определенному и распределенному). Ставятся точки над «и». В «новом слове» «и» уже нет. В нем и обозначается оттуда-сюда иное пространство во времени над пространством в мире сем, где времени уже или еще нет.
Уловленное в слове время со временем исчерпывается до безвременья в пространстве и когда им кажется начинают «владеть», оно и обезличивается. И тогда теряется и время в душе. И. Бродский: «поэт не тот, который владеет словом, а которым владеет слово»! Это искренние слова признания при вручении ему Нобелевской премии. И только так, можно сохранить «душу живу» во времени, отдавшись ему до ничто в себе.
Это и не отрицание гениев прошлого во тщету перед временем. Но время всякий раз (все время) требует полной жертвенности, на что и решается душа в творчестве.
...!?
Невпопад и вперемешку.
… Не в знании дело. В нем теряется душа. А дело в душе из которой мы и есть в мире сем!
Тут, может быть, душе и не может быть что-то сказано против логики, но это и говорит, что человек есть душа! «Мое ничтожество»!
… И об истине?
И даже тогда, когда она от меня (истина) требует чего-то, откуда же она берет?
Не потому ли, что в этой жизни требуется отвечать, откуда все взялось, а главное — ты откуда взялся? И зачем? К чему?
И даже тогда, когда она является, я не знаю откуда взялась? Т.е. она является, чтобы не зналось откуда она взялась. Поэтому она и снится «истиной» во много раз.
Может быть и нудится истине из ничто в небытии? Может в ней познание уже свернуто от бытия к ничто? Состояние небытия — это всего лишь со-мнение, оно и нудит, но от ничто к бытию?
Потому и невозможно знать, откуда я знаю, что неоткуда знается, узнается. Из ничто как безвременья в холостом пространстве.
Мы знаем из конца времени от вечности в душе. Поэтому в душе и опережается истина в творчестве.
3. Действительность души во сне
(Сон на 10.03.2020. Люди в гости собираются, входят в дом. Среди них знакомые-незнакомые говорят и признаются о каких-то близких, родственных отношениях. Встретился покойный двоюродный брат Бармак. Он был со мной одного роста (хотя был роста меньшего). Мы с ним обнялись. За ним фигура Оспана покойного с бородой.Я у вешалки, хочу переодеться в другие брюки-джинсы, хожу по комнатам, нет укромного места. Приходится при всех переодется... Какая-то девушка у вешалки прижимается. Затем Азат во дворе дома. К нему пришла невеста. Я спрашиваю об отце (покойном), он говорит, что вышел на работу, сохранив одного из специалистов по ремонту.
Затем — вид во двор через проем двери, там подножие горы, по которому спускаются люди. Бездорожие, лишь следы, колея…)
Что это? Не о том ли, что во сне время продолжается? И ты в нем же встречаешься с покойными. Но при этом в неприглядном виде, в стеснительности, как бы при этом прикрываясь… Душа пытается вернутся к прежнему, а телесность просится обратно к обыденному и даже преходящему (опять не то с брюками, как до этого бывало во сне).
Душа может быть даже и не «пытается вернутся к прежнему», а возвращается ко времени в его уже испытанности на собственном опыте, восстанавливавая его в возможности из «теперешних штанов», в которых перемещаешься в повседневности. И таким образом душа во сне (и никакой другой возможности не существует) из пространства освобождает время. Так что, душа действительна во сне. В ней-то таким образом сбрасывается бремя из наяву в яви времени во сне.
Не «стеснительность» и не «неприглядность», а просто «неуместность собственная» обнажается, просматривается как «испытанность времени в собственном соку-опыте». Время в этом твоем поглошении для души все еще никчемно, пока ты жив. Оно сводится в душе к ничто. Поэтому-то сон — предупреждение об истине, как долженствующей (обратно) «состояться» из небытия к бытию в творчестве. Но душа из ничто и упреждает творчество. Она из ничто в небытии уже является видениями снов как «неествовании» в «не есть нечто» (человека), восходя к духу и превосходя тем самым бытие в его постижении (в истине познания).
А в связи тем, что «сон-дейтвительность души», уточняется и конкретизируется… Во сне и является (душе) топос во времени. И во сне душе видится именно в той мере, в какой в ней «оконечилось» (исчерпалось) время. И топос этот и опознаваемый, и признаваемый, и призываемый встречается (принимается, привечается) душой.
И сны мы видим оттуда-сюда. Они приходят из состояния «превышающего» человека в себе, но тем не менее как «вмещающиеся в душе», которая видимо при этом и сообщается с духом. Или она сама находится в духе?
Во сне нечто видится как происходящее наверху, т.е. в мире ином и превосходящем сей мир (см. выше). Но при этом смотрится-то все же отсюда-туда? В этом и проблема?
«Топос-в-хроносе» мы познать не можем и не в этом ли все и дело со «сном как действительностью души»? Знать мы можем хронос в топосе и это элементарно учитывается практически на каждом шагу в этой жизни.
Тогда, вновь сон предстает пред-упреждением человеку, но не только об истине, а и во всем, что вокруг да около истины в этой жизни.
Время может быть и течет оттуда-сюда, но во сне душе вместе с ним (и в нем) видится вторгающееся пространство, так что она встречает таким образом «топо-хронос». И не оказывается ли тогда она сама «хроно-топосом» из отсюда-туда? А «по человечески» получается, что душа отсюда-туда встречает оттуда-сюда дух? И в этом вся феноменология сна!
Да и на одновременность таким образом проливается свет. Притом, одновременность не в физическом смысле, а имеющая место быть в культуре как «одновременность разновременного». Но это не значит, что в культуре зияет «физический провал», что она неестественна, а что именно в ней сообщается мир сей с миром иным. Культура — не антифизика, а метафизика, она «почитание света». И насколько это по силам человеку и человечеству, настолько же «то что наверху, то и внизу, а то что внизу, то и наверху».
Но при этом, слово и дело за душой — перед духом, а не в механической заменяемости или сменяемости их. Потому что она встречается отсюда-туда (из тела) в хроно-топосе (без хроноса) оттуда-сюда в топо-хроносе (без топоса) с безличным духом времени, чтобы воспрять в нем же туда — к неизведанному, несказaнному, но предназначенному. Чтобы продлилась (продолжилась) жизнь, из неествования во времени. Так что, во сне и «находится» время душой.
4. Механика одновременности во сне
(Сон на 13.03.2020. Еду напролом на огромной машине-фуре. Остановка, заглохла. Смотрю под радиатором оторванные, перепутанные провода, намотанные и на колесо.)
Что это? Накануне размышления о «хроно-топическом механизме» в междумирье. Неужто «должна быть машина» для дороги по междумирью? Но такие машины уже есть, это ракеты, взлетающие от земли и пребывающие на орбите в космосе (как предкосмосе).
Возможно, «хроно-топический механизм» срабатывает во сне как одновременность оттуда-сюда и отсюда-туда? Сон — это и не время и не пространство, а одно в другом и одно из другого, т.е. временение-прострация. Сон — душевно-духовная работа хроно-топического механизма в (испытываемом) континууме вечного и конечного из (практического) осуществления бесконечного в преходящем. И тем самым сон — скрытный (подразумеваемый), а не явный механизм творчества (ср. выше). Он и посыл, но он и упреждение творчества, которое в нем опережается. Можно сказать, что сон — невольное творчество, в смысле его механичности. Мы сны (конечно) видим, но при том, что это они видят-ся нам. Они заставляют смотреть себя и в этом они требуют, трогают, испытывают нас в себе и для себя (из вечности, в которую мы заглядываем, но в той лишь мере, в какой она вглядывается в нас). И это особенно в кошмаре, в котором мы себе места не находим, куда бы «ни совались». Может быть оттого нас (мимоходом) сопровождает спутница, но без любовных утех, хотя с их предвкушениями!? Есть и соображения, что «сон — предупреждение смерти», но именно в этом он — посыл и опережение творчества.
Одновременность во сне и есть механика его, которой уже нет в творчестве. Наяву, в разуме, с одной стороны, обрываются крылья надежд и определяются (в понятиях) основания мира сего. С другой стороны, воспаряют (в образах) оторванные от жизни искусства. Одновременность в действительности не склоняется ни в ту ни в другую сторону, ни вверх ни вниз. Она выхолащивается. Хотя «творчество» преимущественно и предстает как душевно-духовный взлет — подъем над миром сим, но его тем не менее нейтрализует или просто сдерживает здравый рассудок — ум в угоду мира сего.
Одновременность отсутствует в действительности, но «таким образом» (штампом), что она в себе замкнута как заполненная повседневностью и обыденностью эмпирическая одновременность, доступная технически в средствах сообщения, забитая в собственности, ухваченная в вертикали власти и т.д. То есть одновременность в действительности и есть цивилизационность. Она снится культурой в открытости. Сон и есть намек на культуру, в которой и нужно проснутся в творчестве. Во сне душа еще не приносится в жертву. Мы в нем лишь пробуем умирать. Нас в нем собственно и нет. Сон — это механика, в которой мы присутствуем в отсутствии, в самозабвении, которое должно реализоватся в одностороннем, однозначном порядке в творчестве. Вечностью мы можем быть лишь подсматриваемы и подбираемы, взываемы если не провоцируемы, а должны быть уже поглощены в конечности. Требуется на самом деле умереть или, точнее, в самoм деле умереть из конечности. Экивоки в «механике одновременности» (во сне) надобно прекратить! И приходится, конечно, как ни жаль.
Наяву одновременность разновременна, но она таким образом не склоняется, а размыкается, оказывается уместной и выдержанной в творчестве, где механика сна есть уже просто работа «в поту до крови из носа».
5. Оправдание души
Да, «топос в хроносе» мы знать не можем, но во сне-то он (в бесконечности) «отваливается» от вечности? Где прошедшее (нами) время продолжается, а отошедшие в мир иной предстают живыми в нем, а не покойными, не законченными.
И вообще, сон нуждается в экстраполяции на «бесконечность-в-вечности», хроно-топически. Он требует этого именно для души во времени оттуда-сюда.
Потому что, во встрече времени душа конечно раскрывается (понемногу и все больше) до бесконечности, упираясь в кошмарах в топосе. И это имеет место именно потому, что пространство дается во времени, ограничиваясь в нем и из него же. Тупики в кошмаре и есть наконец-то топос в бесконечности или, точнее, наоборот — бесконечность в топосе.
Топо-хронос в хроно-топос (души) входит с расхлопыванием пространства в прострациях:. Время оттуда-сюда тащит вместе с собой и пространство. Оттуда-сюда не влезает в отсюда-туда. Здесь нет готовности к приему оттуда. Или сие под вопросом? «Предожидание» возможно из точечности через удивление и вопрошание…!?
Оттуда-сюда прежде всего намечается, обозначается в вертикали отсюда-туда, чтобы низринутся, не умещаясь. Мы знаем (догадываемся) о времени прежде его самого из и по про-странству. Времени еще нет, а пространство «тут как тут». По другому это — в присутствии «двуногого существа» и отсутствии души!
Внешний мир как окружающая среда испытывается душой во сне как ограниченная в сутолоках повседневности обыденность сего мира. Но из повседневности в обыденности обозначается и точечность в кругу. В состоянии коем душа и тянется во сне наверх от мира сего, который в нем препарируется как бы испаряясь от него. Вот тебе и отдых — в душе от тела!
Сон (приходит) наступает в точечной ничтойности из мира сего, но время уже приходит не к телесному же в нем, а в состоянии вне телесности, вне себя (в между — мирьи), «без задних ног из повседневности». Обыденность во сне просыпается из повседневности, в ничто из нечто (во времени) души. Окружающая среда овнутряется, интернализуется.
Но главное, что душа во сне и есть состояние между собой и другими. Может даже, во сне мы и оказываемся в «заботе» (Хайдеггера)? Мы (во сне) утопаем в мире обыденности (из повседневности) и тем самым встречаем время оттуда-сюда. Да нас и заставляет спать сей мир!
Мировая дыра между нами, а отпадаем оттуда-сюда (в духе) в себе. Ничто не опускается, а «приходит в мир вместе с человеком» (Сартр). Но это и обнаруживается душой во сне. Наяву все есть, а ничто нет. Не потому ли, что наяву мы слеплены в субстанциальное тело? И всем во всем довольны, и с удовольствием (эвдемонически) ошибаемся — сшибаемся!
А истина посредине, она не моя и не твоя, но и не наша, а во времени оттуда-сюда с пространственными раскладками в отсюда-туда. Потому она и открывается как бы и как таковая во сне, который должен быть воистину, а не буквально как имеющий место в телесной потерянности, а фигурально-символический в душевно-духовном фонтанировании... И спать надо не вообще, а в обыденности из повседневности. И спим мы в этой жизни из этой же жизни. В самом отходе ко сну обыденность и обнаруживается в нас извне с ее ничтойностью, в которую мы и проваливаемся со взлетом. Так что мы спим не «в заботе», а из заботы. Т.е. спим вообще из деятельности — отпадая, выпадая и впадая в ничто. Спим из будущего в настоящем к прошлому . Вот тебе и «временение» (Хайдеггера)! «Предожидание» времени и есть первичная рефлексия как безответная реакция на вызовы среды в повседневности, замирание из активности, успокоение до упокоения.
И тогда между собой и другими мы и оказываемся в состоянии сна в душе. Возможно и во сне «самокопание», от которого мы просыпаемся как «кошмара наоборот».
Или во сне нужно подразумевать не «первичную рефлексию» а вообще, изначальную (подсознательную) рефлексивность заложенную в душе? Потому в нем происходит и упреждение творчества и предупрежение истины как небывшего будущего и несостоявшегося настоящего.
Точнее, достигнутое будущее сворачивается (как постигнутое) и открывается небывшее будущее. Можно сказать, что искомое будущее достигаясь в сем мире, возвратно приоткрывается через настоящее будущим («как бы» или «во что бы то ни стало»!?) не из мира сего.
Но для этого и нужно при-творится в небытии — от повседневности уже в обыденности (отпуская душу на волю в полете воображения). Притом, что во сне и пред-упреждается истина и у-преждается творчество, и т.д.?
Во сне при-творяется все то, что пре-творяется наяву. Приоткрывается в истине то, что открывается наяву, т.е. находится в заблуждении то, что истинно наяву и т.д.?
В словах «схваченные небеса» становятся привычными, общими местами и распространенными в мире сем. Время, схватываясь топически в образах и пропадает (сникает) в словах из пространства. Но в том же самом вместо времени довлеет пространство.
Поэтому, «новое слово» находится вопреки пространству во имя времени. Ему бросается вызов из него же самого как из ничто ко всему наличествующему (известному и упорядоченному, определенному и распределенному). Ставятся точки над «и». В «новом слове» «и» уже нет. В нем и обозначается оттуда-сюда иное пространство во времени над пространством в мире сем, где времени уже или еще нет.
Уловленное в слове время со временем исчерпывается до безвременья в пространстве и когда им кажется начинают «владеть», оно и обезличивается. И тогда теряется и время в душе. И. Бродский: «поэт не тот, который владеет словом, а которым владеет слово»! Это искренние слова признания при вручении ему Нобелевской премии. И только так, можно сохранить «душу живу» во времени, отдавшись ему до ничто в себе.
Это и не отрицание гениев прошлого во тщету перед временем. Но время всякий раз (все время) требует полной жертвенности, на что и решается душа в творчестве.
...!?
Невпопад и вперемешку.
… Не в знании дело. В нем теряется душа. А дело в душе из которой мы и есть в мире сем!
Тут, может быть, душе и не может быть что-то сказано против логики, но это и говорит, что человек есть душа! «Мое ничтожество»!
… И об истине?
И даже тогда, когда она от меня (истина) требует чего-то, откуда же она берет?
Не потому ли, что в этой жизни требуется отвечать, откуда все взялось, а главное — ты откуда взялся? И зачем? К чему?
И даже тогда, когда она является, я не знаю откуда взялась? Т.е. она является, чтобы не зналось откуда она взялась. Поэтому она и снится «истиной» во много раз.
Может быть и нудится истине из ничто в небытии? Может в ней познание уже свернуто от бытия к ничто? Состояние небытия — это всего лишь со-мнение, оно и нудит, но от ничто к бытию?
Потому и невозможно знать, откуда я знаю, что неоткуда знается, узнается. Из ничто как безвременья в холостом пространстве.
Мы знаем из конца времени от вечности в душе. Поэтому в душе и опережается истина в творчестве.
3. Действительность души во сне
(Сон на 10.03.2020. Люди в гости собираются, входят в дом. Среди них знакомые-незнакомые говорят и признаются о каких-то близких, родственных отношениях. Встретился покойный двоюродный брат Бармак. Он был со мной одного роста (хотя был роста меньшего). Мы с ним обнялись. За ним фигура Оспана покойного с бородой.Я у вешалки, хочу переодеться в другие брюки-джинсы, хожу по комнатам, нет укромного места. Приходится при всех переодется... Какая-то девушка у вешалки прижимается. Затем Азат во дворе дома. К нему пришла невеста. Я спрашиваю об отце (покойном), он говорит, что вышел на работу, сохранив одного из специалистов по ремонту.
Затем — вид во двор через проем двери, там подножие горы, по которому спускаются люди. Бездорожие, лишь следы, колея…)
Что это? Не о том ли, что во сне время продолжается? И ты в нем же встречаешься с покойными. Но при этом в неприглядном виде, в стеснительности, как бы при этом прикрываясь… Душа пытается вернутся к прежнему, а телесность просится обратно к обыденному и даже преходящему (опять не то с брюками, как до этого бывало во сне).
Душа может быть даже и не «пытается вернутся к прежнему», а возвращается ко времени в его уже испытанности на собственном опыте, восстанавливавая его в возможности из «теперешних штанов», в которых перемещаешься в повседневности. И таким образом душа во сне (и никакой другой возможности не существует) из пространства освобождает время. Так что, душа действительна во сне. В ней-то таким образом сбрасывается бремя из наяву в яви времени во сне.
Не «стеснительность» и не «неприглядность», а просто «неуместность собственная» обнажается, просматривается как «испытанность времени в собственном соку-опыте». Время в этом твоем поглошении для души все еще никчемно, пока ты жив. Оно сводится в душе к ничто. Поэтому-то сон — предупреждение об истине, как долженствующей (обратно) «состояться» из небытия к бытию в творчестве. Но душа из ничто и упреждает творчество. Она из ничто в небытии уже является видениями снов как «неествовании» в «не есть нечто» (человека), восходя к духу и превосходя тем самым бытие в его постижении (в истине познания).
А в связи тем, что «сон-дейтвительность души», уточняется и конкретизируется… Во сне и является (душе) топос во времени. И во сне душе видится именно в той мере, в какой в ней «оконечилось» (исчерпалось) время. И топос этот и опознаваемый, и признаваемый, и призываемый встречается (принимается, привечается) душой.
И сны мы видим оттуда-сюда. Они приходят из состояния «превышающего» человека в себе, но тем не менее как «вмещающиеся в душе», которая видимо при этом и сообщается с духом. Или она сама находится в духе?
Во сне нечто видится как происходящее наверху, т.е. в мире ином и превосходящем сей мир (см. выше). Но при этом смотрится-то все же отсюда-туда? В этом и проблема?
«Топос-в-хроносе» мы познать не можем и не в этом ли все и дело со «сном как действительностью души»? Знать мы можем хронос в топосе и это элементарно учитывается практически на каждом шагу в этой жизни.
Тогда, вновь сон предстает пред-упреждением человеку, но не только об истине, а и во всем, что вокруг да около истины в этой жизни.
Время может быть и течет оттуда-сюда, но во сне душе вместе с ним (и в нем) видится вторгающееся пространство, так что она встречает таким образом «топо-хронос». И не оказывается ли тогда она сама «хроно-топосом» из отсюда-туда? А «по человечески» получается, что душа отсюда-туда встречает оттуда-сюда дух? И в этом вся феноменология сна!
Да и на одновременность таким образом проливается свет. Притом, одновременность не в физическом смысле, а имеющая место быть в культуре как «одновременность разновременного». Но это не значит, что в культуре зияет «физический провал», что она неестественна, а что именно в ней сообщается мир сей с миром иным. Культура — не антифизика, а метафизика, она «почитание света». И насколько это по силам человеку и человечеству, настолько же «то что наверху, то и внизу, а то что внизу, то и наверху».
Но при этом, слово и дело за душой — перед духом, а не в механической заменяемости или сменяемости их. Потому что она встречается отсюда-туда (из тела) в хроно-топосе (без хроноса) оттуда-сюда в топо-хроносе (без топоса) с безличным духом времени, чтобы воспрять в нем же туда — к неизведанному, несказaнному, но предназначенному. Чтобы продлилась (продолжилась) жизнь, из неествования во времени. Так что, во сне и «находится» время душой.
4. Механика одновременности во сне
(Сон на 13.03.2020. Еду напролом на огромной машине-фуре. Остановка, заглохла. Смотрю под радиатором оторванные, перепутанные провода, намотанные и на колесо.)
Что это? Накануне размышления о «хроно-топическом механизме» в междумирье. Неужто «должна быть машина» для дороги по междумирью? Но такие машины уже есть, это ракеты, взлетающие от земли и пребывающие на орбите в космосе (как предкосмосе).
Возможно, «хроно-топический механизм» срабатывает во сне как одновременность оттуда-сюда и отсюда-туда? Сон — это и не время и не пространство, а одно в другом и одно из другого, т.е. временение-прострация. Сон — душевно-духовная работа хроно-топического механизма в (испытываемом) континууме вечного и конечного из (практического) осуществления бесконечного в преходящем. И тем самым сон — скрытный (подразумеваемый), а не явный механизм творчества (ср. выше). Он и посыл, но он и упреждение творчества, которое в нем опережается. Можно сказать, что сон — невольное творчество, в смысле его механичности. Мы сны (конечно) видим, но при том, что это они видят-ся нам. Они заставляют смотреть себя и в этом они требуют, трогают, испытывают нас в себе и для себя (из вечности, в которую мы заглядываем, но в той лишь мере, в какой она вглядывается в нас). И это особенно в кошмаре, в котором мы себе места не находим, куда бы «ни совались». Может быть оттого нас (мимоходом) сопровождает спутница, но без любовных утех, хотя с их предвкушениями!? Есть и соображения, что «сон — предупреждение смерти», но именно в этом он — посыл и опережение творчества.
Одновременность во сне и есть механика его, которой уже нет в творчестве. Наяву, в разуме, с одной стороны, обрываются крылья надежд и определяются (в понятиях) основания мира сего. С другой стороны, воспаряют (в образах) оторванные от жизни искусства. Одновременность в действительности не склоняется ни в ту ни в другую сторону, ни вверх ни вниз. Она выхолащивается. Хотя «творчество» преимущественно и предстает как душевно-духовный взлет — подъем над миром сим, но его тем не менее нейтрализует или просто сдерживает здравый рассудок — ум в угоду мира сего.
Одновременность отсутствует в действительности, но «таким образом» (штампом), что она в себе замкнута как заполненная повседневностью и обыденностью эмпирическая одновременность, доступная технически в средствах сообщения, забитая в собственности, ухваченная в вертикали власти и т.д. То есть одновременность в действительности и есть цивилизационность. Она снится культурой в открытости. Сон и есть намек на культуру, в которой и нужно проснутся в творчестве. Во сне душа еще не приносится в жертву. Мы в нем лишь пробуем умирать. Нас в нем собственно и нет. Сон — это механика, в которой мы присутствуем в отсутствии, в самозабвении, которое должно реализоватся в одностороннем, однозначном порядке в творчестве. Вечностью мы можем быть лишь подсматриваемы и подбираемы, взываемы если не провоцируемы, а должны быть уже поглощены в конечности. Требуется на самом деле умереть или, точнее, в самoм деле умереть из конечности. Экивоки в «механике одновременности» (во сне) надобно прекратить! И приходится, конечно, как ни жаль.
Наяву одновременность разновременна, но она таким образом не склоняется, а размыкается, оказывается уместной и выдержанной в творчестве, где механика сна есть уже просто работа «в поту до крови из носа».
5. Оправдание души
Да, «топос в хроносе» мы знать не можем, но во сне-то он (в бесконечности) «отваливается» от вечности? Где прошедшее (нами) время продолжается, а отошедшие в мир иной предстают живыми в нем, а не покойными, не законченными.
И вообще, сон нуждается в экстраполяции на «бесконечность-в-вечности», хроно-топически. Он требует этого именно для души во времени оттуда-сюда.
Потому что, во встрече времени душа конечно раскрывается (понемногу и все больше) до бесконечности, упираясь в кошмарах в топосе. И это имеет место именно потому, что пространство дается во времени, ограничиваясь в нем и из него же. Тупики в кошмаре и есть наконец-то топос в бесконечности или, точнее, наоборот — бесконечность в топосе.
Топо-хронос в хроно-топос (души) входит с расхлопыванием пространства в прострациях:. Время оттуда-сюда тащит вместе с собой и пространство. Оттуда-сюда не влезает в отсюда-туда. Здесь нет готовности к приему оттуда. Или сие под вопросом? «Предожидание» возможно из точечности через удивление и вопрошание…!?
Оттуда-сюда прежде всего намечается, обозначается в вертикали отсюда-туда, чтобы низринутся, не умещаясь. Мы знаем (догадываемся) о времени прежде его самого из и по про-странству. Времени еще нет, а пространство «тут как тут». По другому это — в присутствии «двуногого существа» и отсутствии души!
Внешний мир как окружающая среда испытывается душой во сне как ограниченная в сутолоках повседневности обыденность сего мира. Но из повседневности в обыденности обозначается и точечность в кругу. В состоянии коем душа и тянется во сне наверх от мира сего, который в нем препарируется как бы испаряясь от него. Вот тебе и отдых — в душе от тела!
Сон (приходит) наступает в точечной ничтойности из мира сего, но время уже приходит не к телесному же в нем, а в состоянии вне телесности, вне себя (в между — мирьи), «без задних ног из повседневности». Обыденность во сне просыпается из повседневности, в ничто из нечто (во времени) души. Окружающая среда овнутряется, интернализуется.
Но главное, что душа во сне и есть состояние между собой и другими. Может даже, во сне мы и оказываемся в «заботе» (Хайдеггера)? Мы (во сне) утопаем в мире обыденности (из повседневности) и тем самым встречаем время оттуда-сюда. Да нас и заставляет спать сей мир!
Мировая дыра между нами, а отпадаем оттуда-сюда (в духе) в себе. Ничто не опускается, а «приходит в мир вместе с человеком» (Сартр). Но это и обнаруживается душой во сне. Наяву все есть, а ничто нет. Не потому ли, что наяву мы слеплены в субстанциальное тело? И всем во всем довольны, и с удовольствием (эвдемонически) ошибаемся — сшибаемся!
А истина посредине, она не моя и не твоя, но и не наша, а во времени оттуда-сюда с пространственными раскладками в отсюда-туда. Потому она и открывается как бы и как таковая во сне, который должен быть воистину, а не буквально как имеющий место в телесной потерянности, а фигурально-символический в душевно-духовном фонтанировании... И спать надо не вообще, а в обыденности из повседневности. И спим мы в этой жизни из этой же жизни. В самом отходе ко сну обыденность и обнаруживается в нас извне с ее ничтойностью, в которую мы и проваливаемся со взлетом. Так что мы спим не «в заботе», а из заботы. Т.е. спим вообще из деятельности — отпадая, выпадая и впадая в ничто. Спим из будущего в настоящем к прошлому . Вот тебе и «временение» (Хайдеггера)! «Предожидание» времени и есть первичная рефлексия как безответная реакция на вызовы среды в повседневности, замирание из активности, успокоение до упокоения.
И тогда между собой и другими мы и оказываемся в состоянии сна в душе. Возможно и во сне «самокопание», от которого мы просыпаемся как «кошмара наоборот».
Или во сне нужно подразумевать не «первичную рефлексию» а вообще, изначальную (подсознательную) рефлексивность заложенную в душе? Потому в нем происходит и упреждение творчества и предупрежение истины как небывшего будущего и несостоявшегося настоящего.
Точнее, достигнутое будущее сворачивается (как постигнутое) и открывается небывшее будущее. Можно сказать, что искомое будущее достигаясь в сем мире, возвратно приоткрывается через настоящее будущим («как бы» или «во что бы то ни стало»!?) не из мира сего.
Но для этого и нужно при-творится в небытии — от повседневности уже в обыденности (отпуская душу на волю в полете воображения). Притом, что во сне и пред-упреждается истина и у-преждается творчество, и т.д.?
Во сне при-творяется все то, что пре-творяется наяву. Приоткрывается в истине то, что открывается наяву, т.е. находится в заблуждении то, что истинно наяву и т.д.?
