Эта та максима, по которой может быть и нужно открыть себя не как обособленному индивиду, что бесполезно или вообще неуместно, а как человечеству. Предназначение постмодернизма в этом и заключаются. Постмодернист не каждый попавшийся, а «избранник божий» или «представитель ноосферы», душевно-духовный исповедник, борющийся с модой, рекламой, информацией и т.д. И сам болящий, страдающий от них. Для которого вместо вкуса — боль, вместо мыслей — страдания.
Итак, современность — не современность, постмодерн — не постмодерн. Словами — понятиями тут не обойтись. Тут нужны и «деконструкция», и «ризомы», и «симулякры», и «нарративы», и «дискурсы», и «тексты», и «совращение», и «шизофрения» и т.д.
Но (для меня) современность — это одновременность, т.е. поглотившее время пространство, а постмодерн, вытекающее из него впервые свободное время, подчиняющее себе пространство. Не все в мире есть одновременность, но в нынешнем информационно насыщенном (перенасыщенном) социуме так оно и обстоит. Все пространно: транссексуально, трансвеститно и т.д. А потому и выжимается, выдавливается из него «время». «Машина времени» ускоряет ход, но от нее же несутся звуки, запахи, дрожит воздух. Но это еще не постмодерн, это еще современность — одновременность. В постмодерне как времени она не улавливается. Да этого и не требуется по определению. Современность, чем она современнее в одновременности, пребывая и там, и сям, тем ступорознее. Но тут-то и «собака зарыта» — должен произойти взрыв во всех трех измерениях пространства. Он неминуем. Когда? Как? С какими последствиями? Бог его знает? Но то, что сжатое время разнесет пространство — это непременно случится. Но главное тут, не в физике, а в метафизике; одномерность против трехмерности может принести разрушительные последствия, но символически это взрыв-порождение многомерности свобод человека, вплоть до звезд-надежд его.
Да ведь все просто: современность настолько инкорпорировала, даже «переела» модернов, в том числе псевдо-модернов, эрзац-модернов вплоть до анти-модернов (средства массового уничтожения, зомбирования, клонирования, не говоря уже о приватных, мягких, доступных — от рекламы, моды до спиртного и наркотиков), что она, конечно же, теперь не «старая», «добрая» современность, а вездесущая, суетливая все-посредственность. А иначе и быть не могло. Эмпирически были подхвачены и усиленно насаждались или они сами как злые силы размножались в со-временности через системное лицемерие власть предержащих... Отчуждение, фетишизм, культ силы, поклонение богатству, стремление к всезнайству и т.д. Так что современность должна рухнуть как «Вавилонская башня», а ныне уже рассасывается из всеобщей «текстуальности» в гетерогенном смешении ценностей.
А может статься и все наоборот? Акценты относительно пространства и времени в интерпретации модерна и постмодерна могут быть произведены и в обратном порядке?
Со-временность — это как раз овладение в какой-то степени пространством во времени, измерение пространства временем, вмещение времени в пространство. Со-временность может «проталкиваться» к одновременности, никогда ее не достигая. Но современность всегда содержательна, именно в своем временении, т.е. в импульсах, скоростях, маятниковых качаниях «вперед-назад», а в конечном счете в тех исторически «определенных свободах», которые в ней возможны, допустимы. Например, «деньги как отчеканенные свободы» (Маркс). Но и самые разные свободы, да и смыслы, распространенные ценности. А пост-модерн? Должно ли в нем, наоборот, пространство использоваться для времени и даже взрываться как современность-одновременность?! Да ведь это будет игра, ирония, даже балаган? А «игра старше культуры» (Хейзинга)? Хотя это относится к театральной сценарности и вообще к любой сценарности, экранности. Это, конечно, культура: живопись, музыка, всякий вид искусства. И тем более современность в массовой культуре.
Что же тогда получается? То, что настоящее зажато ныне в капкане прошлого и будущего — это, наверное, правильно. Но ведь это-то и имеет место, т.е. может иметь место во втором состоянии пространства и времени, т.е. в постмодерне, когда пространство подчинено времени.
Что-то тут странно? Может быть все дело в трансформации первого случая или ситуации с пространством и временем в состояние второе? И в этом — то смысле все теперь иллюзорно? А произошло это технократически, спекулятивно-финансово, в обороте виртуальных капиталов?
Освоение пространств закончилось, это были великие «победы» над природой. И теперь все стало современным, доступным. Ставки должны быть сделаны именно на игру в иллюзорную современность, пространство исчезает или уже исчезло в одновременности, «время» шастает, где ему хочется, без всяких реализаций. Но дело и не столько в пространстве или времени, а в мнимой «со-временности». Это волапюк, а не современность. Ей теперь не нужны ни пространство, ни время. Первое куда-то исчезло или провалилось под ногами игроков-танцоров, второе подменилось ложными ценностями.
И именно в таком случае постмодерн оказывается радикальным пересмотром всего и вся. Переоценкой всех ценностей.
И что же, не было такой странной ситуации в прошлом? Мнимой современности с ее модами, расхожими мнениями, средствами связи, театральностью, вообще внешней жизнью. Да, были. Но теперь постмодерн, вопреки вообще модерну, в том числе и Возрождению, и Просвещению, и Рационализму... Социальным и индустриальным революциям и нескончаемому научно-техническому прогрессу, при том, что все это уперто в нынешней современности. Пост-модерн — это не очередной «пост-модерн», а впервые постмодерн.
В своей чуждости миру сему откровенничали многие подвижники в прошлом, но это были те точечные состояния, в которые они впадали перед «внешней — сообразностью» окружающего, где нет смысла, где нет гармонии, а есть лишь иллюзорность — и в разрыве таковых отношений им и виделась возможная гармония, опять же по Лейбницу «предустановленная гармония». Мы обманываемся в настоящем именно относительно прошлого. Оно-то и приносится в жертву ради «прошлого». Но прошлое не проходит. Оно требовательно зовет к целостности в намеках на «плюрализм», с тем чтобы проснутся из-в плюральности! Черт его знает, опять «диалектика» что-ли? Но это кажется не совсем так. Многообразие из единства, а не единство в многообразии. Да, из протестной, иногда, точечности в многоточии теперь. «Чтобы попасть в избранную цель на земле, надо целиться в небеса» (Достоевский).
… Да, но не слишком ли много надежд возлагается на постмодерн? Очередная утопия? Очередной «большой нарратив» в призывах, в допущениях, в возможностях «маленьких нарративов» (Лиотар)? Да и вообще все мельче, как бы корпускулярнее оказывается то, что было в прошлом большим, вседовлеющим в предлагаемых или констатируемых постах: «смерть бога» — в маленьких божествах, дьяволятах цивилизации, НТП; «смерть автора» в сомнимых соавторствах, в лжезвездах или оригинальничиньях в любой сфере «культуры», в которую превращается все и вся, «конец истории» — в анекдотических случаях с кем-то, известным под именем «человек» и т.д. То есть «посты» (концы) — не совсем то, что в них можно было бы буквально принимать. Их нужно понимать как намеки на что-то оборотническое, кажущееся исчезнувшим или наоборот исчезнувшее кажущимся? Ну не бывает конца ничему в этом мире?
Но тогда это банальность: история повторяется...
Т.е. в постмодернизме постмодерн заявляет не о себе, а о «постмодерне», который теперь имеет место быть и его нужно ухватить в квазитерминном выражении, но не в адекватном отражении — утверждении. Пост-модернизм подхваченный постмодерн, выразившийся — не выразившийся в том, что он есть. Это отблески, протуберанцы того, что на самом деле имеет место быть или происходит. Тут уж вдвойне загадка. Постмодернизм из постмодерна сам есть загадка за загадкой. Почему? Да потому что постмодернизм о себе не заявляет, но о другом, из которого он — да! То есть он двойное нет. И как это принимать?
Как точечность прежней точности или прошлой тучности. Из окоемности мира вышли к точечности зрения, подозрения (П. Рикер).
Может, может — вся мысль в том, что вся культура возвратна! Но не линейно, а к со-творению! У Новалиса «философия — род духовной ностальгии, тяга из всего по дому»! Да и в смысле большой, невозможно огромной рефлексии — попытка прикосновения к истокам того, что стало быть — возможно ли это? Т.е. футуризм с оборачиванием на ретроризм? То есть — опять мелькает, «то есть» — в будущее как в прошлое?!
4. В вертикали будущего
Постмодерн: это когда не осознается, что творится. Во всей иллюзорности творчества. Но в том-то штука и заключается, что творится и творится… Не по модерну, а по творению как «самоцелью»… Что-то со мной творится?!
Но и вообще тут что-то есть подозрительное относительно сказанного и сказываемого и т.д. А что, если в сказaнности черт и прячется. Поэт и дьявольские искушения.
Во что упирался и я в прошлом (и продолжаю упираться). Думал, что сказывается. Ан нет, то есть да! Дьявол и шепчет на ухо: дескать, скажи, вот и сказывается. А разве Бог подскажет?! Хотя и на него иногда ссылаются в не-скромности.
Может Декарт был и прав? Рефлексия над тем, что ты есть, должна иметь место и непрерывно, да пусть и прерывно, причем непосредственно, до привычек и даже вредных. Но видимо это из превосходящего будущего, что, впрочем, понятно, а не из настоящего — вот где черт прячется — иллюзия. Дьявол в мелочах настоящего (современности). Как «правда в ногах». Вот тут, вот она!
Но в вертикали самостояния и будущее яснеет, а прошлое темнеет, потому и настоящее кажется странным. Производится рефлексия его «от-страненния» (Шкловский). Быть или не быть? Вопрос, который не имеет ответа, то есть быть можно только из (еще, ныне, теперь) небытия. Поэтому всегда актуально «переваривать» то, что было испытано, познано, прочитано и, казалось бы, завершено, может быть только это и приведет к истине. Убеждения и переубеждения. От упертости к открытости; чтобы не ты, а мир свыше смотрел на тебя. Мол, «жив еще»? Без того чтобы быть знаменитым!
Но вот откуда это может быть? От ясности будущего, в темноте прошлого. Но опять-таки откуда берется ясность будущего и почему покрывается мраком прошлое? Из сложности настоящего. Вероятно, но не из линейности ли жизни, истории вообще — все это? То есть даже так, что именно в линейности прошлое как будто бы светло, а будущее темно. Но вынужденно по-неволе рисуется наоборот.
Так сказать, всегда даже эмпирически обратная пропорциональность. Ног под собой не чуя, мы то уносимся вперед в художественных воображениях, социальных проектах, то откатываемся назад, в тупики начального времени (даже в фашизм), где мерещится превосходство одного рода над другим, а почва под ногами человечества в настоящем портится, разваливается.
Стихийность настоящего понятна, но мы шагаем над ним и даже кажется владеем им вплоть до однополой «любви», гвоздим настоящее и все меньше бываем и все больше не есть. Ну «кто я есть»? И есть ли вообще? «Настоящее» в линейности в кавычках, но его берут и в скобках, замкнутых в науках и полуразомкнутых туда-сюда в искусствах. А оно восклицательно! Но не промежуточно, не повседневно, тем более, не суетно. Значит настоящее скрыто в научных описаниях и завуалировано в культуре? А что, если оно защищается от посягательств на него и «доступно» только таким образом в иносказании и мифология не кончилась и никогда не исчерпает себя. Без слова не обойтись! И я назван, обозначен, обозван среди других. Потому и прячутся души. Блуждает дух. Настоящее и есть человек. Но его нет. Есть сверх-человек или недо-человек, или их мутант, симбиоз. Время берет свое. Но оно испытывается как бремя в беременности человеческого?! И когда же наступят роды? Или уже были разрождения — в религиях, искусствах и даже в науках (коперниковских открытиях)? С последующими, правда, деградациями, то бишь, закатами цивилизаций?
Да ведь «пост» — это значит «после». Но теперь не после, а куда? Во что? Из чего? Над чем? Вопросов все больше, чем ответов. Даже не по-чему, а «из-чего» (другой формулировки не могу привести, из-за вязкости вопроса).
Мы живем или не живем? Кажется, что живем, а откуда кажется? Почему кажется, а не есть? Потому что в «общественном человеке» для публики его воспринимающей предполагается не личность, не лицо, а нечто в нем и из него приоткрытое как прикрытое, то есть бессознательное как снятие маски? Но вот вопрос: существует ли вообще бессознательное? Тот, кто о нем говорит, о нем ли говорит? Или — пусть о нем — но не «в-себе-и-для-себя», а в других. Однако, это ведь опять-таки объективный извне подход, предлагающий объяснительный принцип с претензиями того, у которого нет такого «бессознательного», но которое есть у других, на выявление неких причин — начал их поведения, сублимаций и т.д.
Но не приписывание ли это того, что испытал предписыватель (психоаналитик или рефлексирующий от имени «бессознательного» исследователь) на самых разных уровнях, в специфических жанрах, в своеобразных попытках вникновения в ситуации со-временности? Бессознательная экстраполяция самостного бессознательного, которое он, испытав, преодолел, и что теперь предлагается всему человечеству?! Но тогда «бессознательное» — это выдуманное, точнее навязываемое человечеству узкое, крайне субъективное того, в ком оно истратилось, чтобы его преодолеть.
А зачем человечеству это нужно, если оно это не пережило?! Или оно обязательно прожило, пережило (откуда это известно?). Тогда из чего, откуда, почему пере-жило — тем более — по современным технологиям, которые «возвращают» к первобытности и не могут без этого обойтись (?!). Татуировка... и всевозможные шоу — это одно и то же.
Бессознательного не существует, существует лишь то, что осознанно. Но это значит, кроме всего прочего, а может и самое важное, то что исчезает существующее или существительное-сущностное, все более и более превращаясь в прилагательное. Наверное, это все отразилось вначале в философии языка (требование строгости в языке у Витгенштейна). А теперь уже в самом языке как хаосе, в котором остается только потонуть («все есть текст» Деррида), но выбраться вряд ли?
Так что бессознательное подобралось к языку?! Да, да уже заглатывает и прожевывает. Демонстраций достаточно.
Но откуда догадался? Да не нравится мне это! Показуха как неказуха. Да и вообще, это скорее всего европейский «феномен». На Востоке такого нет. Хотя, в то же время, черт его знает, может «номадология» Делеза что-то может дать (при собственном этноцентризме)? То есть всеобщее спасение в условиях глобализации может принести исключительный вклад (самоотверженный «потлач») отдельного этноса (как у иудеев).
На «атомы дублируемости в культуре» в этом плане намекал в свое время М.К. Мамардашвили. Бессознательное «не существует», но оно временами просыпается. И если его осмысливать этнически (а это так и нужно), то ныне достойным по человечеству предстает номадический феномен. Хотя вон бредит и неофашизм — пучок, связанный из хворостин-индивидов этносов. Но «номада» открыта на мир, а «фашио» замкнуто на себя.
Итак, современность — не современность, постмодерн — не постмодерн. Словами — понятиями тут не обойтись. Тут нужны и «деконструкция», и «ризомы», и «симулякры», и «нарративы», и «дискурсы», и «тексты», и «совращение», и «шизофрения» и т.д.
Но (для меня) современность — это одновременность, т.е. поглотившее время пространство, а постмодерн, вытекающее из него впервые свободное время, подчиняющее себе пространство. Не все в мире есть одновременность, но в нынешнем информационно насыщенном (перенасыщенном) социуме так оно и обстоит. Все пространно: транссексуально, трансвеститно и т.д. А потому и выжимается, выдавливается из него «время». «Машина времени» ускоряет ход, но от нее же несутся звуки, запахи, дрожит воздух. Но это еще не постмодерн, это еще современность — одновременность. В постмодерне как времени она не улавливается. Да этого и не требуется по определению. Современность, чем она современнее в одновременности, пребывая и там, и сям, тем ступорознее. Но тут-то и «собака зарыта» — должен произойти взрыв во всех трех измерениях пространства. Он неминуем. Когда? Как? С какими последствиями? Бог его знает? Но то, что сжатое время разнесет пространство — это непременно случится. Но главное тут, не в физике, а в метафизике; одномерность против трехмерности может принести разрушительные последствия, но символически это взрыв-порождение многомерности свобод человека, вплоть до звезд-надежд его.
Да ведь все просто: современность настолько инкорпорировала, даже «переела» модернов, в том числе псевдо-модернов, эрзац-модернов вплоть до анти-модернов (средства массового уничтожения, зомбирования, клонирования, не говоря уже о приватных, мягких, доступных — от рекламы, моды до спиртного и наркотиков), что она, конечно же, теперь не «старая», «добрая» современность, а вездесущая, суетливая все-посредственность. А иначе и быть не могло. Эмпирически были подхвачены и усиленно насаждались или они сами как злые силы размножались в со-временности через системное лицемерие власть предержащих... Отчуждение, фетишизм, культ силы, поклонение богатству, стремление к всезнайству и т.д. Так что современность должна рухнуть как «Вавилонская башня», а ныне уже рассасывается из всеобщей «текстуальности» в гетерогенном смешении ценностей.
А может статься и все наоборот? Акценты относительно пространства и времени в интерпретации модерна и постмодерна могут быть произведены и в обратном порядке?
Со-временность — это как раз овладение в какой-то степени пространством во времени, измерение пространства временем, вмещение времени в пространство. Со-временность может «проталкиваться» к одновременности, никогда ее не достигая. Но современность всегда содержательна, именно в своем временении, т.е. в импульсах, скоростях, маятниковых качаниях «вперед-назад», а в конечном счете в тех исторически «определенных свободах», которые в ней возможны, допустимы. Например, «деньги как отчеканенные свободы» (Маркс). Но и самые разные свободы, да и смыслы, распространенные ценности. А пост-модерн? Должно ли в нем, наоборот, пространство использоваться для времени и даже взрываться как современность-одновременность?! Да ведь это будет игра, ирония, даже балаган? А «игра старше культуры» (Хейзинга)? Хотя это относится к театральной сценарности и вообще к любой сценарности, экранности. Это, конечно, культура: живопись, музыка, всякий вид искусства. И тем более современность в массовой культуре.
Что же тогда получается? То, что настоящее зажато ныне в капкане прошлого и будущего — это, наверное, правильно. Но ведь это-то и имеет место, т.е. может иметь место во втором состоянии пространства и времени, т.е. в постмодерне, когда пространство подчинено времени.
Что-то тут странно? Может быть все дело в трансформации первого случая или ситуации с пространством и временем в состояние второе? И в этом — то смысле все теперь иллюзорно? А произошло это технократически, спекулятивно-финансово, в обороте виртуальных капиталов?
Освоение пространств закончилось, это были великие «победы» над природой. И теперь все стало современным, доступным. Ставки должны быть сделаны именно на игру в иллюзорную современность, пространство исчезает или уже исчезло в одновременности, «время» шастает, где ему хочется, без всяких реализаций. Но дело и не столько в пространстве или времени, а в мнимой «со-временности». Это волапюк, а не современность. Ей теперь не нужны ни пространство, ни время. Первое куда-то исчезло или провалилось под ногами игроков-танцоров, второе подменилось ложными ценностями.
И именно в таком случае постмодерн оказывается радикальным пересмотром всего и вся. Переоценкой всех ценностей.
И что же, не было такой странной ситуации в прошлом? Мнимой современности с ее модами, расхожими мнениями, средствами связи, театральностью, вообще внешней жизнью. Да, были. Но теперь постмодерн, вопреки вообще модерну, в том числе и Возрождению, и Просвещению, и Рационализму... Социальным и индустриальным революциям и нескончаемому научно-техническому прогрессу, при том, что все это уперто в нынешней современности. Пост-модерн — это не очередной «пост-модерн», а впервые постмодерн.
В своей чуждости миру сему откровенничали многие подвижники в прошлом, но это были те точечные состояния, в которые они впадали перед «внешней — сообразностью» окружающего, где нет смысла, где нет гармонии, а есть лишь иллюзорность — и в разрыве таковых отношений им и виделась возможная гармония, опять же по Лейбницу «предустановленная гармония». Мы обманываемся в настоящем именно относительно прошлого. Оно-то и приносится в жертву ради «прошлого». Но прошлое не проходит. Оно требовательно зовет к целостности в намеках на «плюрализм», с тем чтобы проснутся из-в плюральности! Черт его знает, опять «диалектика» что-ли? Но это кажется не совсем так. Многообразие из единства, а не единство в многообразии. Да, из протестной, иногда, точечности в многоточии теперь. «Чтобы попасть в избранную цель на земле, надо целиться в небеса» (Достоевский).
… Да, но не слишком ли много надежд возлагается на постмодерн? Очередная утопия? Очередной «большой нарратив» в призывах, в допущениях, в возможностях «маленьких нарративов» (Лиотар)? Да и вообще все мельче, как бы корпускулярнее оказывается то, что было в прошлом большим, вседовлеющим в предлагаемых или констатируемых постах: «смерть бога» — в маленьких божествах, дьяволятах цивилизации, НТП; «смерть автора» в сомнимых соавторствах, в лжезвездах или оригинальничиньях в любой сфере «культуры», в которую превращается все и вся, «конец истории» — в анекдотических случаях с кем-то, известным под именем «человек» и т.д. То есть «посты» (концы) — не совсем то, что в них можно было бы буквально принимать. Их нужно понимать как намеки на что-то оборотническое, кажущееся исчезнувшим или наоборот исчезнувшее кажущимся? Ну не бывает конца ничему в этом мире?
Но тогда это банальность: история повторяется...
Т.е. в постмодернизме постмодерн заявляет не о себе, а о «постмодерне», который теперь имеет место быть и его нужно ухватить в квазитерминном выражении, но не в адекватном отражении — утверждении. Пост-модернизм подхваченный постмодерн, выразившийся — не выразившийся в том, что он есть. Это отблески, протуберанцы того, что на самом деле имеет место быть или происходит. Тут уж вдвойне загадка. Постмодернизм из постмодерна сам есть загадка за загадкой. Почему? Да потому что постмодернизм о себе не заявляет, но о другом, из которого он — да! То есть он двойное нет. И как это принимать?
Как точечность прежней точности или прошлой тучности. Из окоемности мира вышли к точечности зрения, подозрения (П. Рикер).
Может, может — вся мысль в том, что вся культура возвратна! Но не линейно, а к со-творению! У Новалиса «философия — род духовной ностальгии, тяга из всего по дому»! Да и в смысле большой, невозможно огромной рефлексии — попытка прикосновения к истокам того, что стало быть — возможно ли это? Т.е. футуризм с оборачиванием на ретроризм? То есть — опять мелькает, «то есть» — в будущее как в прошлое?!
4. В вертикали будущего
Постмодерн: это когда не осознается, что творится. Во всей иллюзорности творчества. Но в том-то штука и заключается, что творится и творится… Не по модерну, а по творению как «самоцелью»… Что-то со мной творится?!
Но и вообще тут что-то есть подозрительное относительно сказанного и сказываемого и т.д. А что, если в сказaнности черт и прячется. Поэт и дьявольские искушения.
Во что упирался и я в прошлом (и продолжаю упираться). Думал, что сказывается. Ан нет, то есть да! Дьявол и шепчет на ухо: дескать, скажи, вот и сказывается. А разве Бог подскажет?! Хотя и на него иногда ссылаются в не-скромности.
Может Декарт был и прав? Рефлексия над тем, что ты есть, должна иметь место и непрерывно, да пусть и прерывно, причем непосредственно, до привычек и даже вредных. Но видимо это из превосходящего будущего, что, впрочем, понятно, а не из настоящего — вот где черт прячется — иллюзия. Дьявол в мелочах настоящего (современности). Как «правда в ногах». Вот тут, вот она!
Но в вертикали самостояния и будущее яснеет, а прошлое темнеет, потому и настоящее кажется странным. Производится рефлексия его «от-страненния» (Шкловский). Быть или не быть? Вопрос, который не имеет ответа, то есть быть можно только из (еще, ныне, теперь) небытия. Поэтому всегда актуально «переваривать» то, что было испытано, познано, прочитано и, казалось бы, завершено, может быть только это и приведет к истине. Убеждения и переубеждения. От упертости к открытости; чтобы не ты, а мир свыше смотрел на тебя. Мол, «жив еще»? Без того чтобы быть знаменитым!
Но вот откуда это может быть? От ясности будущего, в темноте прошлого. Но опять-таки откуда берется ясность будущего и почему покрывается мраком прошлое? Из сложности настоящего. Вероятно, но не из линейности ли жизни, истории вообще — все это? То есть даже так, что именно в линейности прошлое как будто бы светло, а будущее темно. Но вынужденно по-неволе рисуется наоборот.
Так сказать, всегда даже эмпирически обратная пропорциональность. Ног под собой не чуя, мы то уносимся вперед в художественных воображениях, социальных проектах, то откатываемся назад, в тупики начального времени (даже в фашизм), где мерещится превосходство одного рода над другим, а почва под ногами человечества в настоящем портится, разваливается.
Стихийность настоящего понятна, но мы шагаем над ним и даже кажется владеем им вплоть до однополой «любви», гвоздим настоящее и все меньше бываем и все больше не есть. Ну «кто я есть»? И есть ли вообще? «Настоящее» в линейности в кавычках, но его берут и в скобках, замкнутых в науках и полуразомкнутых туда-сюда в искусствах. А оно восклицательно! Но не промежуточно, не повседневно, тем более, не суетно. Значит настоящее скрыто в научных описаниях и завуалировано в культуре? А что, если оно защищается от посягательств на него и «доступно» только таким образом в иносказании и мифология не кончилась и никогда не исчерпает себя. Без слова не обойтись! И я назван, обозначен, обозван среди других. Потому и прячутся души. Блуждает дух. Настоящее и есть человек. Но его нет. Есть сверх-человек или недо-человек, или их мутант, симбиоз. Время берет свое. Но оно испытывается как бремя в беременности человеческого?! И когда же наступят роды? Или уже были разрождения — в религиях, искусствах и даже в науках (коперниковских открытиях)? С последующими, правда, деградациями, то бишь, закатами цивилизаций?
Да ведь «пост» — это значит «после». Но теперь не после, а куда? Во что? Из чего? Над чем? Вопросов все больше, чем ответов. Даже не по-чему, а «из-чего» (другой формулировки не могу привести, из-за вязкости вопроса).
Мы живем или не живем? Кажется, что живем, а откуда кажется? Почему кажется, а не есть? Потому что в «общественном человеке» для публики его воспринимающей предполагается не личность, не лицо, а нечто в нем и из него приоткрытое как прикрытое, то есть бессознательное как снятие маски? Но вот вопрос: существует ли вообще бессознательное? Тот, кто о нем говорит, о нем ли говорит? Или — пусть о нем — но не «в-себе-и-для-себя», а в других. Однако, это ведь опять-таки объективный извне подход, предлагающий объяснительный принцип с претензиями того, у которого нет такого «бессознательного», но которое есть у других, на выявление неких причин — начал их поведения, сублимаций и т.д.
Но не приписывание ли это того, что испытал предписыватель (психоаналитик или рефлексирующий от имени «бессознательного» исследователь) на самых разных уровнях, в специфических жанрах, в своеобразных попытках вникновения в ситуации со-временности? Бессознательная экстраполяция самостного бессознательного, которое он, испытав, преодолел, и что теперь предлагается всему человечеству?! Но тогда «бессознательное» — это выдуманное, точнее навязываемое человечеству узкое, крайне субъективное того, в ком оно истратилось, чтобы его преодолеть.
А зачем человечеству это нужно, если оно это не пережило?! Или оно обязательно прожило, пережило (откуда это известно?). Тогда из чего, откуда, почему пере-жило — тем более — по современным технологиям, которые «возвращают» к первобытности и не могут без этого обойтись (?!). Татуировка... и всевозможные шоу — это одно и то же.
Бессознательного не существует, существует лишь то, что осознанно. Но это значит, кроме всего прочего, а может и самое важное, то что исчезает существующее или существительное-сущностное, все более и более превращаясь в прилагательное. Наверное, это все отразилось вначале в философии языка (требование строгости в языке у Витгенштейна). А теперь уже в самом языке как хаосе, в котором остается только потонуть («все есть текст» Деррида), но выбраться вряд ли?
Так что бессознательное подобралось к языку?! Да, да уже заглатывает и прожевывает. Демонстраций достаточно.
Но откуда догадался? Да не нравится мне это! Показуха как неказуха. Да и вообще, это скорее всего европейский «феномен». На Востоке такого нет. Хотя, в то же время, черт его знает, может «номадология» Делеза что-то может дать (при собственном этноцентризме)? То есть всеобщее спасение в условиях глобализации может принести исключительный вклад (самоотверженный «потлач») отдельного этноса (как у иудеев).
На «атомы дублируемости в культуре» в этом плане намекал в свое время М.К. Мамардашвили. Бессознательное «не существует», но оно временами просыпается. И если его осмысливать этнически (а это так и нужно), то ныне достойным по человечеству предстает номадический феномен. Хотя вон бредит и неофашизм — пучок, связанный из хворостин-индивидов этносов. Но «номада» открыта на мир, а «фашио» замкнуто на себя.
