- Незаметно покинешь обитель и отыщешь генерала Лин Фэна, - проговорила она на ходу, едва поспевающей за ней монахине. - Ищи встречи лично с ним. Подойди к первому же офицеру и попроси провести тебя к генералу. Ему же скажешь, что в обитель пришла молодая женщина со светлыми глазами, плохо изъясняющаяся на ханьском, ничего не помнящая о себе. Иди к нему так быстро, как только сможешь. И да благословит тебя Будда Милосердный.
Монахиня поклонилась, незаметно приняла и сунула запазуху письмо, что написала настоятельница и поспешила исполнить повеление, прежде зайдя в келью за дорожной сумой для подаяний.
На следующий день неведомая гостья решила осмотреться. Монастырь был небольшим, имел лишь одноместные клетушки-кельи да хозяйственные помещения, потому гостей и путников размещали в тех же кельях, которых здесь пустовали немало. Эти маленькие одинаковые помещения были обращены дверями внутрь двора, друг против друга. Так что жизнь каждого обитателя монастыря была на виду. Сами кельи имели плоскую крышу, которые использовали для сушки белья, трав и медитаций. Посреди двора храм, что соединялся галереей с пагодой, высившейся за ним. Возле храма стояла каменная курильница в виде котла, а с другой стороны под навесом статуя какой-то богини, чья пластика просто поражала.
Поправив цветы у подножия статуи, девушка тихо вошла в храм, боясь нарушить некую гармонию, царившую под его сводами.
В центре зала напротив входа среди дымящихся благовоний, зажженных светильников и свечей, высился алтарь Будды из белого камня. Перед ним на помосте трепетали огоньки масляных светильников, аккуратно сложенные дары верующих и цветы. По обе стороны алтаря в глиняных емкостях с песком курились благовонные палочки.
Тут-то ее и перехватили Левая и Правая монахини.
- Эй, эй, ты осмелилась войти в обуви?! Снимай ее немедленно! – возмутились они.
Новая обитательница монастыря смутилась, извинилась, поспешно исправилась и, поклонившись, попросила сестер научить ее здешним правилам.
Монашки перестали сердиться, заулыбались и принялись с терпеливым добродушием давать наставления. Правая рассказала, что при входе в храм обязательно разуваются, а уж потом мысленно вежливо приветствуют божество, сложив руки в молитвенном жесте, кланяясь три раза, можно и больше.
Левая начала поправлять новенькую.
- Как вы складываете ладони, сестрица? И не нужно хлопать в них. Сложенные ладони напоминают цветок лотоса – символ мудрости и милосердия. И помни, что внутри ладошек на кончиках больших пальцев, как на троне, сидит Будда.
Заслушаешься.
Из слов немногословной и сдержанной Левой и словоохотливой добродушной Правой, гостья вынесла главное в учении Будды: все условно, относительно и истинная сущность всех вещей – пустота, не имеющая действительности, потому что подобна она сновидению. Как же это было созвучно ее состоянию и нынешнему положению.
Подношениями Будде - это свечки и благовонные палочки, деньги и иное подношение в виде вкусняшек тоже приветствуются. Зажженная свеча – это и подношение и благодарность Будде за указанный им путь, символ просветления, к которому все должны стремиться.
Но и такие простые дары как свечи и благовония нужно тоже подносить по правилам, видимо, если преподнести иначе оно принято не будет.
Во-первых, количество благовонных палочек строго упорядоченно, потому, что каждая несет свой смысл. Первая палочка означает самого Будду, вторая – его учение, третья – монастырское сообщество. Палочки зажигаются только от светильников, вставляют в песок чаши и преклоняют колени перед алтарем.
Как-то так.
После ее провели в пагоду, чьи помещения были пусты, а в расписных стенах, сплошь испещренных нишами, в урнах хранились останки святых.
И обувь, снимаем обувь… Черт! Прости Будда…
Все это нужно было как-то переварить и усвоить, упорядочив в мыслях. Левая и Правая покинули ее, потому что пришло время медитации. И брошенная на произвол судьбы новенькая пошла бродить по дорожкам небольшого монастыря имеющего три небольших двора.
Оказывается бесцельное блуждание по территории храма, погрузившись в собственные мысли – незабываемый опыт вне зависимости от религиозных предпочтений. Ведь что обычно происходит при столкновении единственно верного учения с противоречащей ему реальностью? Сначала реальность долго кошмарят и бьют молотком, потом делают вид, что всё уже хорошо и реальность прогнулась, после чего от реальности прилетает ответка.
Все это можно пережить и ко всему привыкнуть, но чего вновь прибывшая никак не ожидала это пробуждение аж до рассвета. Ответственная за подъем монахиня лупила в гонг особым образом, затихающими короткими сериями. И тогда начиналось «восстание» монахинь, что бодро покидали свои кельи, готовые отмаливать грехи нового дня. Гостья же еле разлепила глаза. Если открывался один глаз, то тут же закрывался другой. Голова падала на плоскую жесткую подушку, и не было сил держать ее прямо.
Только потом она узнала, что этот первый подъем касался тех монахинь, которые медитировали в своих кельях самостоятельно, а таким непросветленным как она, можно было поспать подольше. Но сколько бы настоятельница не напоминала перед утренней молитвой об ужасах ада, она точно знала, что ад – это пробуждение до рассвета и привыкнуть к этому невозможно.
После короткой молитвы, монахини подходили в утренних промозглых потемках со своими котелками к открытому очагу под навесом, где дородная, краснощекая стряпуха раздавала всем сестрам пожертвованный завтрак.
Как тихо объяснила ей, сонной, Правая, обычно за пожертвованной едой, монахини выходят еще в темноте, то есть встают еще раньше, чем происходит шоковая побудка.
В помятый плоский котелок, что достался ей в наследство от какой-то монашки, не пережившей первой же побудки, положили ложку риса и все те же недоваренные овощи.
Затем предстояла утренняя работа: обязательная уборка монастыря, садоводство, стирка, уход за домашней скотиной. И это, когда на дворе ещё едва пробивался рассвет.
Ей сонной и голодной вручили метлу и вперед, подметать двор. Она машинально махала метлой, засыпая на ходу, а потом досыпала, опершись на ее древко посреди двора, пока на нее не выскочили эти облезлые твари.
И уже через несколько минут монахини в изумлении смотрели на новенькую. Не то, чтобы их удивили сорвавшиеся вдруг собаки, но вот ту скорость, с которой пролетала мимо них безымянная гостья, оставляя далеко позади резвящихся собак, они видели впервые. Она шла уже на четвертый, если не на пятый круг с радостно повизгивавшей на хвосте сворой, когда дорогу ей заступила лекарка.
Она махнула перед собачьими носами дымящимся пучком травы и те вмиг затормозили, заворчали и, покружив на месте, потрусили к воротам, то и дело с надеждой оглядываясь на новенькую. А та, согнувшись и упершись ладонями в колени, все не могла отдышаться, только и способна была, что поблагодарить свою спасительницу вялыми жестами.
Утренняя пробежка наперегонки с собачьей сборной мигом взбодрило ее.
Это уже потом Левая рассказала, что для собак игра с метлой была любимым занятием и что сами они вполне безобидны. Словом утро выдалось плодотворным к обоюдному удовлетворению и новенькой и собак. Она смогла, наконец, проснуться и взбодриться, а собаки, кажется, весело, как никогда, наигрались.
Помахав веником, девушка потянулась за остальными сестрами, потому что всех собрали на изучение буддизма, чтение и заучивание молитв. Как же она была наивна, собравшись спокойно подремать на этих общих чтениях. Увидев, что монахини выходят из своих келий с толстыми соломенными циновками, она тоже прихватила свою, что бы положить ее посреди двора и усесться на ней. Монахини устроились в три ряда и каждой раздали свиток из реек. Ей тоже дали такой, посчитав за грамотную. Если бы она, хоть, что-нибудь в нем понимала. Стараясь прочесть слова сутр на узеньких рейках, она отставила дощечку подальше от глаз, так закорючки на ней становились четче, но делу все равно не помогало. У нее плохо с глазами? Знать бы, что вообще, означают эти замысловатые иероглифы. Как вообще это можно прочесть? Значит, она не грамотна? Какой позор!
Монашки косились на нее, сдерживая улыбки и смешки. Но старшая монахиня, держала дисциплину не то что железной рукой, а одним своим взглядом. Эта высокая, худая педантка с узкими недовольно сжатыми губами, заставляла новенькую робеть, едва взглянув на нее. Ей все казалось, что сейчас она ее поднимет и что-нибудь спросит и потому девушка, втягивала голову в плечи, уже не стараясь разобраться со свитком.
А после стало не до того. Солнце уже поднялось, но в горном монастыре его тепло не ощущалось, зато пронизывающий ветер, да холод камней никак не давал согреться. Монашеское тряпье от холода не защищало, а когда налетал ветер, казалось, что на ней и его нет. И ладно бы, они сидели вплотную друг к дружке, согреваясь хотя бы от прикосновения плеч, но нет циновки раскладывали на строго определенном расстоянии друг от друга, таком, чтобы старшая могла ходить по рядам и ударом прута будить нерадивых монахинь, посмевшим задремать на изучении молитв.
Хотя казалось смешно, как можно было заснуть на таком ветру. К тому же у новенькой разболелись колени. Все это время она сидела на пятках и теперь ерзала, пытаясь переменить позу и усесться поудобнее.
Наконец, эта пытка кончилась и она, чуть живая, промерзшая, прихватив свою циновку, потащилась за остальными, положив свой свиток на поднос, чувствуя, как при каждом шаге скрипит одеревеневшими суставами.
- Куда теперь? – уныло спросила она в спину Левую.
Оказалось, что к кухне, где все соберутся на общую трапезу. Отчего она решила, что предстоит второй завтрак? Когда Правая сказала, что это обед, причем последний, после ничего есть уже нельзя, она чуть не подавилась лепешкой с медом. А ведь был еще только полдень. И тут же последовало наставление от Левой. Мол, заперт на прием пищи после полудня, существует не просто так. В это время буддисты должны самосовершенствоваться: заниматься медитацией и чтением свитков святых учителей. А наполненный едой желудок мешает концентрировать мысли в нужном направлении
Только очень трудно справляться с чувством голода, тем более так называемый «обед» нисколько не насытил, и она постоянно искала еду вокруг, неважно что, лишь бы перекусить.
На что неумолимые Левая и Правая сестры, застукав ее за жеванием какого-то корешка, который она втихомолку стащила у добродушной лекарки, что делала ей иглоукалывание, назидательно поведали, что она умудрилась сжевать драгоценный корень женьшеня, присланный монастырю придворным вельможей в знак благодарности.
Правая и Левая не отпускали ее, пространно рассказывая о том, что в необходимо изучать Буддийское учение, либо искать Нирвану внутри себя.
Рассказали в назидании о некоем аскете, подвизавшимся в давние времена в этом монастыре, который следуя правилу духовной практики в виде отречения от мирской жизни, удалился на утес, неподалеку. Правая даже показала где это, но она увидела лишь одинокую скалу, похожую на обломанный зуб. Вообще, поправила Левая, аскеты уходят на то время, пока в своем духовном упорстве, молчании и медитации не достигнут нирваны. Новенькая скептически хмыкнула, подумав, что должно быть монахи занимаются этим, пока не поймут, что им не выжить, потому возвращаются, якобы, с очередным просветлением.
Правая рассказала, что ту скалу, так и называют скалой Аскета. Там до сих пор стоит его хижина, и монахини время от времени приходят туда помолится, спросить благословение и сподобиться незримого присутствия святого аскета. Монастырь гордился, что может присматривать за этой хижиной, пока ее ветхая кровля не удостоится укрыть очередного подвижника. Но, по-видимому, пока никто так и не решился повторить сей подвиг. Да и награда какая-то сомнительная жить почитаемым на одинокой скале в продуваемой всеми ветрами хижине, вдалеке от мира. Ну, наверное, это и есть подвиг, который ей, все время ищущей чего бы пожевать, не дано понять.
Хотелось уже отдохнуть, но Левая и Правая не думали оставить ее, упорно наставляя. Тогда она заявила, что уединится в своей келье, что бы познать нирвану. Левая и Правая с уважением посмотрев на нее, проводили до кельи.
Но через какое-то время кто-то из сестер, войдя к ней, тронула ее за плечо и попросила храпеть потише, дабы не смущать своих соседок в их медитации. Она, сонно тараща глаза, бормотала извинения. Ни стыда, ни совести! И этот конфуз как-то следовало загладить, потому-то и дернуло ее пойти на дневную службу.
Монахини гуськом собирались в главном зале. Обувь беспорядочно ставили у входа. Но судя по всему подмену веревочных сандалий, что были изготовлены у единственного деревенского мастера, знавшего лишь один размер, никто не замечал, к тому же вся обувь на левую ногу. Так что после службы, особо не заморачиваясь, все одевали то, что попадалось под руку.
Зал храма, хоть и главный, но был небольшим. Рассаживались на циновках по старшинству. Чем старше - тем ближе к изображению Будды. Ее место у самого входа. Монахини привычно садились в позу лотоса, ну и она так же неуклюже сложила ноги, на пятках нельзя, а через мгновение глаза полезли на лоб от непривычной и садистки неудобной позы. Какое-то время она мужественно сидела, держа спину прямо, положив руки на коленках, чувствуя, как ноги начали ныть и тянуть так, будто она сидела на шпагате.
Пока настоятельница монотонно читала молитву, она, решив сменить позу, пыталась незаметно устроиться как-то поудобнее, стараясь не нарушать хода службы.
Нужно всего лишь незаметно вытащить ее из-под себя затекшую ногу. Что и начала, морщась, проделывать, пока не потеряла равновесие и, опрокинувшись на спину, не повалила стоящий позади столик, на которых стояли урны для отпевания.
Монашки, вздрогнув от грохота упавшего столика и полетевших урн с прахом, разом обернулись к ней. Она же взбрыкнув в воздухе ногой, попала по подвешенному барабану, попутно перепугав соседку, то ли задремавшую, то ли погрузившуюся в медитацию. Та, подскочив от неожиданности, ступила босыми ногами на поддон со светильниками. И к грохоту разбившихся урн, гудящему барабану, присоединился визг бедной монашки. Потрясенные сестры толкаясь, носились, кто, ловя урны, кто выносил монашку с обожженными ступнями, и только настоятельница мерно стучала рыбой, читая слова молитвы, стойко проводя службу до конца.
Когда солнце начало клониться к закату, монастырские ворота закрылись.
Наблюдая как горы, погружаясь в ночную тьму, цепляют вершинами, словно удерживая, проблески затухающей вечерней зари, настоятельница недоумевала. День прошел на удивление суетно и суматошно. Обитель никогда не приходило в такое волнение, а молодые послушницы и монашки так откровенно не веселились.
Ладно, сестры Шин и Лоу, по словам которых, новенькая не кичлива, не капризна, приветлива со всеми и охотно учится, их можно понять, они расположены к ней. Но старшая сестра Дай, что призвана учить запоминанию сутра и молитв, приходила вроде жаловаться, но высказала свои впечатления с явной симпатией. По ее словам неизвестная не умела читать, это было видно по тому, как она вертела дощечки с сутрами, а после пыталась прочесть их вверх тормашками, смеша послушниц и остальных сестер.
Монахиня поклонилась, незаметно приняла и сунула запазуху письмо, что написала настоятельница и поспешила исполнить повеление, прежде зайдя в келью за дорожной сумой для подаяний.
На следующий день неведомая гостья решила осмотреться. Монастырь был небольшим, имел лишь одноместные клетушки-кельи да хозяйственные помещения, потому гостей и путников размещали в тех же кельях, которых здесь пустовали немало. Эти маленькие одинаковые помещения были обращены дверями внутрь двора, друг против друга. Так что жизнь каждого обитателя монастыря была на виду. Сами кельи имели плоскую крышу, которые использовали для сушки белья, трав и медитаций. Посреди двора храм, что соединялся галереей с пагодой, высившейся за ним. Возле храма стояла каменная курильница в виде котла, а с другой стороны под навесом статуя какой-то богини, чья пластика просто поражала.
Поправив цветы у подножия статуи, девушка тихо вошла в храм, боясь нарушить некую гармонию, царившую под его сводами.
В центре зала напротив входа среди дымящихся благовоний, зажженных светильников и свечей, высился алтарь Будды из белого камня. Перед ним на помосте трепетали огоньки масляных светильников, аккуратно сложенные дары верующих и цветы. По обе стороны алтаря в глиняных емкостях с песком курились благовонные палочки.
Тут-то ее и перехватили Левая и Правая монахини.
- Эй, эй, ты осмелилась войти в обуви?! Снимай ее немедленно! – возмутились они.
Новая обитательница монастыря смутилась, извинилась, поспешно исправилась и, поклонившись, попросила сестер научить ее здешним правилам.
Монашки перестали сердиться, заулыбались и принялись с терпеливым добродушием давать наставления. Правая рассказала, что при входе в храм обязательно разуваются, а уж потом мысленно вежливо приветствуют божество, сложив руки в молитвенном жесте, кланяясь три раза, можно и больше.
Левая начала поправлять новенькую.
- Как вы складываете ладони, сестрица? И не нужно хлопать в них. Сложенные ладони напоминают цветок лотоса – символ мудрости и милосердия. И помни, что внутри ладошек на кончиках больших пальцев, как на троне, сидит Будда.
Заслушаешься.
Из слов немногословной и сдержанной Левой и словоохотливой добродушной Правой, гостья вынесла главное в учении Будды: все условно, относительно и истинная сущность всех вещей – пустота, не имеющая действительности, потому что подобна она сновидению. Как же это было созвучно ее состоянию и нынешнему положению.
Подношениями Будде - это свечки и благовонные палочки, деньги и иное подношение в виде вкусняшек тоже приветствуются. Зажженная свеча – это и подношение и благодарность Будде за указанный им путь, символ просветления, к которому все должны стремиться.
Но и такие простые дары как свечи и благовония нужно тоже подносить по правилам, видимо, если преподнести иначе оно принято не будет.
Во-первых, количество благовонных палочек строго упорядоченно, потому, что каждая несет свой смысл. Первая палочка означает самого Будду, вторая – его учение, третья – монастырское сообщество. Палочки зажигаются только от светильников, вставляют в песок чаши и преклоняют колени перед алтарем.
Как-то так.
После ее провели в пагоду, чьи помещения были пусты, а в расписных стенах, сплошь испещренных нишами, в урнах хранились останки святых.
И обувь, снимаем обувь… Черт! Прости Будда…
Все это нужно было как-то переварить и усвоить, упорядочив в мыслях. Левая и Правая покинули ее, потому что пришло время медитации. И брошенная на произвол судьбы новенькая пошла бродить по дорожкам небольшого монастыря имеющего три небольших двора.
Оказывается бесцельное блуждание по территории храма, погрузившись в собственные мысли – незабываемый опыт вне зависимости от религиозных предпочтений. Ведь что обычно происходит при столкновении единственно верного учения с противоречащей ему реальностью? Сначала реальность долго кошмарят и бьют молотком, потом делают вид, что всё уже хорошо и реальность прогнулась, после чего от реальности прилетает ответка.
Все это можно пережить и ко всему привыкнуть, но чего вновь прибывшая никак не ожидала это пробуждение аж до рассвета. Ответственная за подъем монахиня лупила в гонг особым образом, затихающими короткими сериями. И тогда начиналось «восстание» монахинь, что бодро покидали свои кельи, готовые отмаливать грехи нового дня. Гостья же еле разлепила глаза. Если открывался один глаз, то тут же закрывался другой. Голова падала на плоскую жесткую подушку, и не было сил держать ее прямо.
Только потом она узнала, что этот первый подъем касался тех монахинь, которые медитировали в своих кельях самостоятельно, а таким непросветленным как она, можно было поспать подольше. Но сколько бы настоятельница не напоминала перед утренней молитвой об ужасах ада, она точно знала, что ад – это пробуждение до рассвета и привыкнуть к этому невозможно.
После короткой молитвы, монахини подходили в утренних промозглых потемках со своими котелками к открытому очагу под навесом, где дородная, краснощекая стряпуха раздавала всем сестрам пожертвованный завтрак.
Как тихо объяснила ей, сонной, Правая, обычно за пожертвованной едой, монахини выходят еще в темноте, то есть встают еще раньше, чем происходит шоковая побудка.
В помятый плоский котелок, что достался ей в наследство от какой-то монашки, не пережившей первой же побудки, положили ложку риса и все те же недоваренные овощи.
Затем предстояла утренняя работа: обязательная уборка монастыря, садоводство, стирка, уход за домашней скотиной. И это, когда на дворе ещё едва пробивался рассвет.
Ей сонной и голодной вручили метлу и вперед, подметать двор. Она машинально махала метлой, засыпая на ходу, а потом досыпала, опершись на ее древко посреди двора, пока на нее не выскочили эти облезлые твари.
И уже через несколько минут монахини в изумлении смотрели на новенькую. Не то, чтобы их удивили сорвавшиеся вдруг собаки, но вот ту скорость, с которой пролетала мимо них безымянная гостья, оставляя далеко позади резвящихся собак, они видели впервые. Она шла уже на четвертый, если не на пятый круг с радостно повизгивавшей на хвосте сворой, когда дорогу ей заступила лекарка.
Она махнула перед собачьими носами дымящимся пучком травы и те вмиг затормозили, заворчали и, покружив на месте, потрусили к воротам, то и дело с надеждой оглядываясь на новенькую. А та, согнувшись и упершись ладонями в колени, все не могла отдышаться, только и способна была, что поблагодарить свою спасительницу вялыми жестами.
Утренняя пробежка наперегонки с собачьей сборной мигом взбодрило ее.
Это уже потом Левая рассказала, что для собак игра с метлой была любимым занятием и что сами они вполне безобидны. Словом утро выдалось плодотворным к обоюдному удовлетворению и новенькой и собак. Она смогла, наконец, проснуться и взбодриться, а собаки, кажется, весело, как никогда, наигрались.
Помахав веником, девушка потянулась за остальными сестрами, потому что всех собрали на изучение буддизма, чтение и заучивание молитв. Как же она была наивна, собравшись спокойно подремать на этих общих чтениях. Увидев, что монахини выходят из своих келий с толстыми соломенными циновками, она тоже прихватила свою, что бы положить ее посреди двора и усесться на ней. Монахини устроились в три ряда и каждой раздали свиток из реек. Ей тоже дали такой, посчитав за грамотную. Если бы она, хоть, что-нибудь в нем понимала. Стараясь прочесть слова сутр на узеньких рейках, она отставила дощечку подальше от глаз, так закорючки на ней становились четче, но делу все равно не помогало. У нее плохо с глазами? Знать бы, что вообще, означают эти замысловатые иероглифы. Как вообще это можно прочесть? Значит, она не грамотна? Какой позор!
Монашки косились на нее, сдерживая улыбки и смешки. Но старшая монахиня, держала дисциплину не то что железной рукой, а одним своим взглядом. Эта высокая, худая педантка с узкими недовольно сжатыми губами, заставляла новенькую робеть, едва взглянув на нее. Ей все казалось, что сейчас она ее поднимет и что-нибудь спросит и потому девушка, втягивала голову в плечи, уже не стараясь разобраться со свитком.
А после стало не до того. Солнце уже поднялось, но в горном монастыре его тепло не ощущалось, зато пронизывающий ветер, да холод камней никак не давал согреться. Монашеское тряпье от холода не защищало, а когда налетал ветер, казалось, что на ней и его нет. И ладно бы, они сидели вплотную друг к дружке, согреваясь хотя бы от прикосновения плеч, но нет циновки раскладывали на строго определенном расстоянии друг от друга, таком, чтобы старшая могла ходить по рядам и ударом прута будить нерадивых монахинь, посмевшим задремать на изучении молитв.
Хотя казалось смешно, как можно было заснуть на таком ветру. К тому же у новенькой разболелись колени. Все это время она сидела на пятках и теперь ерзала, пытаясь переменить позу и усесться поудобнее.
Наконец, эта пытка кончилась и она, чуть живая, промерзшая, прихватив свою циновку, потащилась за остальными, положив свой свиток на поднос, чувствуя, как при каждом шаге скрипит одеревеневшими суставами.
- Куда теперь? – уныло спросила она в спину Левую.
Оказалось, что к кухне, где все соберутся на общую трапезу. Отчего она решила, что предстоит второй завтрак? Когда Правая сказала, что это обед, причем последний, после ничего есть уже нельзя, она чуть не подавилась лепешкой с медом. А ведь был еще только полдень. И тут же последовало наставление от Левой. Мол, заперт на прием пищи после полудня, существует не просто так. В это время буддисты должны самосовершенствоваться: заниматься медитацией и чтением свитков святых учителей. А наполненный едой желудок мешает концентрировать мысли в нужном направлении
Только очень трудно справляться с чувством голода, тем более так называемый «обед» нисколько не насытил, и она постоянно искала еду вокруг, неважно что, лишь бы перекусить.
На что неумолимые Левая и Правая сестры, застукав ее за жеванием какого-то корешка, который она втихомолку стащила у добродушной лекарки, что делала ей иглоукалывание, назидательно поведали, что она умудрилась сжевать драгоценный корень женьшеня, присланный монастырю придворным вельможей в знак благодарности.
Правая и Левая не отпускали ее, пространно рассказывая о том, что в необходимо изучать Буддийское учение, либо искать Нирвану внутри себя.
Рассказали в назидании о некоем аскете, подвизавшимся в давние времена в этом монастыре, который следуя правилу духовной практики в виде отречения от мирской жизни, удалился на утес, неподалеку. Правая даже показала где это, но она увидела лишь одинокую скалу, похожую на обломанный зуб. Вообще, поправила Левая, аскеты уходят на то время, пока в своем духовном упорстве, молчании и медитации не достигнут нирваны. Новенькая скептически хмыкнула, подумав, что должно быть монахи занимаются этим, пока не поймут, что им не выжить, потому возвращаются, якобы, с очередным просветлением.
Правая рассказала, что ту скалу, так и называют скалой Аскета. Там до сих пор стоит его хижина, и монахини время от времени приходят туда помолится, спросить благословение и сподобиться незримого присутствия святого аскета. Монастырь гордился, что может присматривать за этой хижиной, пока ее ветхая кровля не удостоится укрыть очередного подвижника. Но, по-видимому, пока никто так и не решился повторить сей подвиг. Да и награда какая-то сомнительная жить почитаемым на одинокой скале в продуваемой всеми ветрами хижине, вдалеке от мира. Ну, наверное, это и есть подвиг, который ей, все время ищущей чего бы пожевать, не дано понять.
Хотелось уже отдохнуть, но Левая и Правая не думали оставить ее, упорно наставляя. Тогда она заявила, что уединится в своей келье, что бы познать нирвану. Левая и Правая с уважением посмотрев на нее, проводили до кельи.
Но через какое-то время кто-то из сестер, войдя к ней, тронула ее за плечо и попросила храпеть потише, дабы не смущать своих соседок в их медитации. Она, сонно тараща глаза, бормотала извинения. Ни стыда, ни совести! И этот конфуз как-то следовало загладить, потому-то и дернуло ее пойти на дневную службу.
Монахини гуськом собирались в главном зале. Обувь беспорядочно ставили у входа. Но судя по всему подмену веревочных сандалий, что были изготовлены у единственного деревенского мастера, знавшего лишь один размер, никто не замечал, к тому же вся обувь на левую ногу. Так что после службы, особо не заморачиваясь, все одевали то, что попадалось под руку.
Зал храма, хоть и главный, но был небольшим. Рассаживались на циновках по старшинству. Чем старше - тем ближе к изображению Будды. Ее место у самого входа. Монахини привычно садились в позу лотоса, ну и она так же неуклюже сложила ноги, на пятках нельзя, а через мгновение глаза полезли на лоб от непривычной и садистки неудобной позы. Какое-то время она мужественно сидела, держа спину прямо, положив руки на коленках, чувствуя, как ноги начали ныть и тянуть так, будто она сидела на шпагате.
Пока настоятельница монотонно читала молитву, она, решив сменить позу, пыталась незаметно устроиться как-то поудобнее, стараясь не нарушать хода службы.
Нужно всего лишь незаметно вытащить ее из-под себя затекшую ногу. Что и начала, морщась, проделывать, пока не потеряла равновесие и, опрокинувшись на спину, не повалила стоящий позади столик, на которых стояли урны для отпевания.
Монашки, вздрогнув от грохота упавшего столика и полетевших урн с прахом, разом обернулись к ней. Она же взбрыкнув в воздухе ногой, попала по подвешенному барабану, попутно перепугав соседку, то ли задремавшую, то ли погрузившуюся в медитацию. Та, подскочив от неожиданности, ступила босыми ногами на поддон со светильниками. И к грохоту разбившихся урн, гудящему барабану, присоединился визг бедной монашки. Потрясенные сестры толкаясь, носились, кто, ловя урны, кто выносил монашку с обожженными ступнями, и только настоятельница мерно стучала рыбой, читая слова молитвы, стойко проводя службу до конца.
Когда солнце начало клониться к закату, монастырские ворота закрылись.
Наблюдая как горы, погружаясь в ночную тьму, цепляют вершинами, словно удерживая, проблески затухающей вечерней зари, настоятельница недоумевала. День прошел на удивление суетно и суматошно. Обитель никогда не приходило в такое волнение, а молодые послушницы и монашки так откровенно не веселились.
Ладно, сестры Шин и Лоу, по словам которых, новенькая не кичлива, не капризна, приветлива со всеми и охотно учится, их можно понять, они расположены к ней. Но старшая сестра Дай, что призвана учить запоминанию сутра и молитв, приходила вроде жаловаться, но высказала свои впечатления с явной симпатией. По ее словам неизвестная не умела читать, это было видно по тому, как она вертела дощечки с сутрами, а после пыталась прочесть их вверх тормашками, смеша послушниц и остальных сестер.
