– Я боялась, что мы уже никогда не увидимся, – голос свергнутой правительницы дрожал.
Даже Юлианна заулыбалась:
– Хорошо, Виктория, что Вы поедете с нами.
Вика удивилась: про её якобы «дар» словно позабыли, не попросили рассказать, что их ждёт впереди, впрочем, чего спрашивать? И так всё понятно.
Из дворца привезли вещи, чтобы отобрать нужное в дороге. В распоряжение опальному семейству Елизавета отдала своих слуг.
– Не надо их к сбору вещей допускать: ещё наркотики подбросят или ещё какой беспредел устроят, – тут же посоветовала Вика.
Фразу про наркотики никто не понял, но Анна Леопольдовна распорядилась, чтобы прислуга Елизаветы Петровны вещей не касалась.
Той же ночью арестованную семью посадили в закрытые возки и повезли в Ригу, чтобы далее, как было обещано в манифесте, отправить её в немецкое «отечество». Начальнику конвоя генерал-полицмейстеру Салтыкову были вручены три инструкции. Первая, публично зачитанная, требовала как можно быстрее доставить семью императора Иоанна через Ригу в курляндскую Митаву, оказывая «их светлостям должное почтение, респект и учтивость» и обеспечивая в пути «всякое довольство». Вторая инструкция вслух не зачитывалась, в ней говорилось, что следует объезжать крупные города или проезжать через них ночью, не останавливаясь; а все письма, написанные изгнанниками «отбирая, присылать в Кабинет, однако так осторожно поступать, чтоб они признать не могли». Третья инструкция «секретнейшая», предписывала «ради некоторых обстоятельств» везти арестантов, наоборот, как можно медленнее, а в Риге держать их под строжайшим караулом до получения дальнейших указаний о выезде в Митаву.
Как же было холодно! Виктория Чучухина, укутанная-завернутая, из-под пухового платка ничего толком не видящая, замерзала в карете государева поезда. Они тут ничего не знали о глобальном потеплении, и о теплых железнодорожных вагонах ничего не знали, даже в плацкарте теплее, чем в государевом поезде. Едут через Ригу и Митаву в Брауншвейг к каким-то родственникам Антона Ульриха, причём, до Риги добираться пять суток, ну, семь дней, если уж совсем не спешить (Вика узнала у офицера конвоя ещё в Петербурге), а они уже третью неделю топчутся на месте.
Путешествовать приятно, но на этот раз поездка не доставляла удовольствия – к холоду и неудобствам дороги прибавилось подавленное настроение путников. Довольна была только Вика: от угроз Слеповрана дистанцировалась, едет за границу, может, в германских замках будет покомфортабельнее, чем в Петербурге, должны же где-нибудь быть душ и горячая вода в кране (о ходе развития технического прогресса Виктория Чучухина имела весьма смутное представление), неслучайно в рекламах всегда нахваливали «немецкое качество продукции». Вика мечтала о предстоящей жизни: надо будет немецкий язык выучить, ну, это нестрашно. Вон, Анна Леопольдовна из Мекленбурга двухлетней была вывезена, росла в Измайлове у своей бабки, где про иностранные языке не вспоминали, только когда бездетная Анна Иоанновна взяла тринадцатилетнюю племянницу во дворец, стали Анну Леопольдовну учить языкам, а теперь как по-немецки бегло разговаривает: с Линаром болтала – не остановишь; значит, рассудила Вика, немецкий выучить как делать нефиг.
Кареты остановились. Виктория недовольно выглянула из окошка: какое-то поселение – низкие избы, собачий лай. И так еле-еле тащились, а тут и вовсе на ночь встали, будто лучшего места не нашлось, да и рано для ночёвки. Вскоре выяснилось, что при приближении к Нарве занемогла пятимесячная принцесса Екатерина. Анна Леопольдовна, испуганная болезнью дочери, попросила остановиться, чтобы дать больной малютке некоторый отдых. Имея тайное приказание «замедлять сколь возможно долее выезд» сверженной правительницы из пределов России, просьбу Анны Леопольдовны исполнили очень охотно.
Виктории не нравились убогие деревушки, что попадались по пути, – курные избы топились по-чёрному, скот мычал в сенях, куры кудахтали под ногами. Поэтому странница во времени, а теперь уже и в пространстве, несмотря на зимнюю стужу, в избу не пошла – отправилась прогуляться по улице, с благодарностью вспоминая Мальцева (он каким-то чудом передал ей узел, в котором оказался и пуховый платок, и меховые варежки, и ещё много чего, в дороге пригодившегося). В стороне от неё шёл офицер – за всеми высланными внимательно следили, с кем сношаются, что рассказывают.
– Вы идите, погрейтесь. Я никуда не убегу, – Вике стало жаль своего соглядатая.
– Не положено. Не ровен час, с Вами что случится.
– Да что ещё может случиться? – удивилась Виктория, но тут же поскользнулась на ледяной тропке у колодца.
Офицер подхватил барышню под руки, помог удержаться.
– Виктория Робертовна, – представилась Вика.
– Подпрапорщик Кошкаров Ефим Никонорович, – негромко произнёс офицер, он не знал, насколько допустимы разговоры с сопровождаемыми.
– Ефим Никонорович, – Вика взяла его под руку, вольность, конечно, но в этой обстановке можно и позволить, – скажите, пожалуйста, как долго нам ещё ехать.
– Не знаю, едем помаленьку, когда-нибудь доберемся.
– Вы прямо как самурай – нет цели, есть только путь, – хихикнула Вика.
Подпрапорщик Кошкаров ничего не ответил, видно было, что собеседницу не понял, но переспрашивать не стал.
– Но нельзя же три недели до Нарвы добираться! – продолжала Виктория. – Знаете шутку: сегодня исполняется ровно десять лет, как из зоопарка начала сбегать черепаха. Это про нашу поездку.
Кошкаров снова промолчал. Вике стало скучно. Жаль, что Мальцева не отправили их сопровождать, можно было хоть поболтать вдоволь.
– Ефим Никонорович, расскажите о себе. Кто Вы? Откуда родом? Армия – это Ваше призвание или родительский выбор?
Виктория спрашивала, просто чтобы не молчать. Она была уверена, что спутник вновь не ответит, но Кошкаров начал подробно излагать свою биографию. Слушать его было донельзя скучно, Вика хотела уже перебить очередным вопросом, но тут на заснеженной дороге появились несколько всадников. Они буквально влетели в деревню. Вика замерла: или их кибитки сейчас вернут, или… А вдруг это Слеповран её хватился. В суете первых дней переворота забыл про Викторию Чучухину, носительницу компромата и, по его мнению, тайного агента неизвестно кого, а сейчас Роман Матвеевич вспомнил и погоню за ней отправил.
– Из Петербурга скакали, Преображенского полка, – заметив всадников, прервал свой рассказ подпрапорщик Кошкаров.
– А зачем? Не знаете?
– Кто ж знает. Дело непростое – по приказу государыни государыню везем. Может, в избу пойдёте, куда на постой определили? А то, небось, озябли.
Но Вика ни в какую избу идти не собиралась, она дождётся, когда эти, из Преображенского полка, уедут. Она спрячется. Это не зима, а страх сжимает её в ледяных объятьях, обжигает лицо морозным дыханием.
– Ефим Никонорович, Вы бы сходили, узнали, зачем они приехали. А я Вас здесь подожду.
– А зачем мне знать, чего им надобно? Понадоблюсь – сыщут.
Сыскали их раньше. Служанка Юлианны подбежала к Виктории:
– Потеряли Вас. Пойдёмте скорее. Ох и студёно!
Бежать? Куда бежать? В эти снежные леса к волкам на съедение? Бежать надо в Петербурге. И Мальцева найти. Мальцев теперь на правом берегу Фонтанки, у Невской перспективы квартирует. Мысли о Мальцеве, неожиданно появившись, сразу успокоили. Как он говорит, всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет токмо к лучшему.
– Виктория, куда Вы запропостились? Пора трапезничать, а Вас нет, – этими словами встретила Вику Анна Леопольдовна.
– Спасибо за заботу! – Вика всё-таки была камер-фрейлиной и отвечать её высочеству научилась, но тотчас же добавила: – А эти, что прискакали, они где?
– Они тоже отобедают с нами. Я их пригласила.
– А зачем они приехали.
– О, Виктория, давайте не будем сейчас об этом.
С изгнанной четой Брауншвейгов был отправлен полный штат прислуги: прачки, повара, лакеи, был выдан и запас провизии, который, впрочем, плавно подходил к концу. Стол накрыли в лучшей избе с печью, топившейся по-белому, с деревянными полами. Император Иоанн Антонович восседал за общим столом, на почетном месте под иконами, ему был один год три месяца и семнадцать дней, и ему единственному и сама поездка, и множество новых людей, и присутствие солдат рядом с няньками очень нравилось.
Скоро выяснилась, что погоня была организована Елизаветой Петровной с целью выяснить у изгнанников, где во дворце спрятаны монаршие драгоценности, не успела ли Анна Леопольдовна прихватить их с собой. Был устроен обыск в вещах Анны Леопольдовны и Юлианны. Обсуждали поиск новой императрицей драгоценностей вполголоса, никаких оценок не давая. Но Анна Леопольдовна, никогда не осуждавшая Елизавету, теперь негромко заметила:
– Бабушка Прасковья, царство ей небесное, говаривала: «Всё же выбился зипун в кафтаны».
Сказано было тихо, вскользь, разговор дальше пошёл о дорожных тяготах, о погоде, а Виктория впервые осознала, что Анна Леопольдовна настоящая принцесса, как та, из сказки Андерсена, и никаких горошин не надо подкладывать, чтобы в этом убедиться. Не простит ей Елизавета, что никто принцессе, как ей, Елизавете Петровне, не укажет на мать, полковую шлюху, ведь мать Анны Леопольдовны дочь брата-соправителя, на царство вместе с Петром венчанного царя Ивана. А отец принцессы герцог Леопольд Мекленбург-Шверинский. И хотя убежала из Мекленбурга в Россию с малюткой-дочерью от постылого мужа Екатерина Ивановна, но остались у девочки родственники – представители самых знатных европейских родов. И то, что не стала Анна Леопольдовна унижаться перед Елизаветой, в ногах валяться, о пощаде просить, расценила новая правительница не как кротость, а как высокомерие. Оттого и будет, уже выгнав из Петербурга, догонять, требовать, обвинять, чтобы лишний раз унизить, оскорбить подозрением.
В то самое время, когда Вика погрузилась в такие несвойственные для неё рассуждения, в Санкт-Петербурге императрица Елизавета Петровна решала с «кавалерами своего двора» судьбу Браунгшвейгов – торжествующая добродетель обязана если не быть, то выглядеть милосердной. Официально было объявлено, что будут приняты все меры для того, чтобы доставить Анне Леопольдовне и её семейству свободную и обеспеченную жизнь. Бывшей правительнице и её супругу будет назначено ежегодное содержание по сто пятьдесят тысяч рублей (сумма немыслимая по своей щедрости). Со своей стороны Анна Леопольдовна обязалась никогда более не переступать через русскую границу, отречься от титулов императорского высочества и великой княгини и принести императрице присягу на верность за себя и за своего сына. Оглашен был манифест об отправке Иоанна Антоновича в Брауншвейг, Елизавета сама расписалась в неприкосновенности его личности. Но расписки расписками, а дело делом.
– Зря их отпустили, – посетовал Шувалов, недавний секретарь, теперь получивший должность камергера.
– Вестимо, зря, – поддержал князь Соболевский-Слеповран. – Посмотрите на воцарение Елизаветы Петровны глазами европейских дворов: свержен законный император, получивший трон по завещанию Анны Ивановны, составленному согласно петровскому Уставу о наследии престола.
– Так заявляешь, будто я узурпатор, но по законному праву, по близости крови к самодержавным родителям я должна носить корону! – возмутилась Елизавета.
– Всё так в манифестах мы и напишем, – почтительно кивнул Слеповран, но в глазах ирония, у императрицы сердце ёкнуло: до чего хорош! – Однако в Европе известно, что, если даже не брать во внимание завещание Анны Ивановны, то по Тестаменту Екатерины Первой трон должен получить Ваш племянник, сын покойной Вашей сестрицы, герцог Голштинский Карл Петер Ульрих, а не Вы.
– Роман Матвеевич, ты нарочно, чтобы мне досадить так имена выговариваешь, будто манифест составляешь.
– Досадить не хочу, а напомнить хотелось бы, что одна сестра принца Антона Ульриха замужем за прусским королем Фридрихом Вторым, а другая – за датским королем Христианом Шестым. И то, что их племянника лишили трона, надо полагать, им дюже не понравится, стало быть, вероятнее всего, что попробуют ему помочь трон вернуть.
Ничего Елизавета Петровна не ответила Слеповрану, да и что ему ответишь? Прав, в каждом слове прав: наверняка Анна Леопольдовна, как в себя придёт, захочет сыну трон вернуть, может, оттого так тихо себя и ведёт, что уже планы какие вынашивает. А сама не догадается, так советчики найдутся, подскажут, поддержат. Как только прошло первое головокружение от радости, как только осознала Елизавета Петровна, что удалось свершить, казалось, невозможное, стало понятно: мало власть захватить, её надо удержать, а значит, семейство Брауншвейг за пределы Российской империи выехать не должно. Газеты сообщили, что мальчик-император с семейством отправился по маршруту Нарва – Рига – Кенигсберг – Брауншвейг, и по дороге ему будет оказан почёт, подобающий его сану. Но это в газетах, а в жизни, как известно, всё иначе.
Огромный караван кибиток под конвоем из трехсот гвардейских солдат и офицеров наконец прибыл в Ригу. Все ожидали, что остановятся на пару дней передохнуть в хороших просторных домах, принадлежащих местной знати, и отправятся дальше. Однако их поселили в городском замке, холодном и мрачном, а через неделю пришло из Петербурга приказание перевести Анну Леопольдовну, её мужа и их детей в каменную казарму на окраине города и содержать там под самым строгим надзором. Императорскую семью и их приближенных разместили в наскоро оборудованных для проживания, разделённых дощатыми перегородками каморках, в смежных комнатах расквартировывали конвой. Ответственный за состояние дел генерал-аншеф граф Салтыков лично отправлял ежедневные отчёты в Петербург, но и к Салтыкову было приставлено несколько негласных агентов Тайной канцелярии. Опасные для новой императрицы персоны должны быть под неусыпным контролем.
– Скоро ли мы отправимся в Митаву? – вопрошала Анна Леопольдовна.
– Не волнуйтесь, куда торопиться! – как мог успокаивал бывшую правительницу Салтыков. – Приказание пришло из Петербурга: надо задержаться Риге до окончания суда над Остерманом и Минихом.
– А за что их судят? И когда суд?
– Как Бог даст. Отдыхайте пока, дорога тяжёлая, все умаялись.
– Василий Фёдорович, Вы смеётесь над нами? Какой отдых? Матрасы соломой набиты, крысы изо всех щелей смотрят. Вы забыли, как Елизавета Петровна распорядилась никаких огорчений не доставлять.
– Ну, Анна Леопольдовна, голубушка, потерпите ещё немножко. Денёк-другой и всё уладится.
– Вы про денёк-другой уже месяц нам сказываете, – горестно вздохнула принцесса.
Фамильярно-добродушное «голубушка» больно царапнуло. Не посмел бы генерал-полицмейстер ещё пару месяцев назад к ней подобным образом обратиться, а теперь всё можно.
Виктория Чучухина наблюдала в оконце за этой сценой: похоже, Елизавета Петровна конкретно надурила Брауншвейгов с поездкой в Германию – от престола отказались, а теперь сидят в этом клоповнике.
– Робертовна, погляди-ка сюда, – раздался из-за спины голос подпрапорщика Кошкарова.
Вика вздрогнула:
– Подпоручик, ты прямо как приведение неслышно ходишь.
Даже Юлианна заулыбалась:
– Хорошо, Виктория, что Вы поедете с нами.
Вика удивилась: про её якобы «дар» словно позабыли, не попросили рассказать, что их ждёт впереди, впрочем, чего спрашивать? И так всё понятно.
Из дворца привезли вещи, чтобы отобрать нужное в дороге. В распоряжение опальному семейству Елизавета отдала своих слуг.
– Не надо их к сбору вещей допускать: ещё наркотики подбросят или ещё какой беспредел устроят, – тут же посоветовала Вика.
Фразу про наркотики никто не понял, но Анна Леопольдовна распорядилась, чтобы прислуга Елизаветы Петровны вещей не касалась.
Той же ночью арестованную семью посадили в закрытые возки и повезли в Ригу, чтобы далее, как было обещано в манифесте, отправить её в немецкое «отечество». Начальнику конвоя генерал-полицмейстеру Салтыкову были вручены три инструкции. Первая, публично зачитанная, требовала как можно быстрее доставить семью императора Иоанна через Ригу в курляндскую Митаву, оказывая «их светлостям должное почтение, респект и учтивость» и обеспечивая в пути «всякое довольство». Вторая инструкция вслух не зачитывалась, в ней говорилось, что следует объезжать крупные города или проезжать через них ночью, не останавливаясь; а все письма, написанные изгнанниками «отбирая, присылать в Кабинет, однако так осторожно поступать, чтоб они признать не могли». Третья инструкция «секретнейшая», предписывала «ради некоторых обстоятельств» везти арестантов, наоборот, как можно медленнее, а в Риге держать их под строжайшим караулом до получения дальнейших указаний о выезде в Митаву.
Глава XXIII. Санкт-Петербург – Рига, декабрь 1741 года
Как же было холодно! Виктория Чучухина, укутанная-завернутая, из-под пухового платка ничего толком не видящая, замерзала в карете государева поезда. Они тут ничего не знали о глобальном потеплении, и о теплых железнодорожных вагонах ничего не знали, даже в плацкарте теплее, чем в государевом поезде. Едут через Ригу и Митаву в Брауншвейг к каким-то родственникам Антона Ульриха, причём, до Риги добираться пять суток, ну, семь дней, если уж совсем не спешить (Вика узнала у офицера конвоя ещё в Петербурге), а они уже третью неделю топчутся на месте.
Путешествовать приятно, но на этот раз поездка не доставляла удовольствия – к холоду и неудобствам дороги прибавилось подавленное настроение путников. Довольна была только Вика: от угроз Слеповрана дистанцировалась, едет за границу, может, в германских замках будет покомфортабельнее, чем в Петербурге, должны же где-нибудь быть душ и горячая вода в кране (о ходе развития технического прогресса Виктория Чучухина имела весьма смутное представление), неслучайно в рекламах всегда нахваливали «немецкое качество продукции». Вика мечтала о предстоящей жизни: надо будет немецкий язык выучить, ну, это нестрашно. Вон, Анна Леопольдовна из Мекленбурга двухлетней была вывезена, росла в Измайлове у своей бабки, где про иностранные языке не вспоминали, только когда бездетная Анна Иоанновна взяла тринадцатилетнюю племянницу во дворец, стали Анну Леопольдовну учить языкам, а теперь как по-немецки бегло разговаривает: с Линаром болтала – не остановишь; значит, рассудила Вика, немецкий выучить как делать нефиг.
Кареты остановились. Виктория недовольно выглянула из окошка: какое-то поселение – низкие избы, собачий лай. И так еле-еле тащились, а тут и вовсе на ночь встали, будто лучшего места не нашлось, да и рано для ночёвки. Вскоре выяснилось, что при приближении к Нарве занемогла пятимесячная принцесса Екатерина. Анна Леопольдовна, испуганная болезнью дочери, попросила остановиться, чтобы дать больной малютке некоторый отдых. Имея тайное приказание «замедлять сколь возможно долее выезд» сверженной правительницы из пределов России, просьбу Анны Леопольдовны исполнили очень охотно.
Виктории не нравились убогие деревушки, что попадались по пути, – курные избы топились по-чёрному, скот мычал в сенях, куры кудахтали под ногами. Поэтому странница во времени, а теперь уже и в пространстве, несмотря на зимнюю стужу, в избу не пошла – отправилась прогуляться по улице, с благодарностью вспоминая Мальцева (он каким-то чудом передал ей узел, в котором оказался и пуховый платок, и меховые варежки, и ещё много чего, в дороге пригодившегося). В стороне от неё шёл офицер – за всеми высланными внимательно следили, с кем сношаются, что рассказывают.
– Вы идите, погрейтесь. Я никуда не убегу, – Вике стало жаль своего соглядатая.
– Не положено. Не ровен час, с Вами что случится.
– Да что ещё может случиться? – удивилась Виктория, но тут же поскользнулась на ледяной тропке у колодца.
Офицер подхватил барышню под руки, помог удержаться.
– Виктория Робертовна, – представилась Вика.
– Подпрапорщик Кошкаров Ефим Никонорович, – негромко произнёс офицер, он не знал, насколько допустимы разговоры с сопровождаемыми.
– Ефим Никонорович, – Вика взяла его под руку, вольность, конечно, но в этой обстановке можно и позволить, – скажите, пожалуйста, как долго нам ещё ехать.
– Не знаю, едем помаленьку, когда-нибудь доберемся.
– Вы прямо как самурай – нет цели, есть только путь, – хихикнула Вика.
Подпрапорщик Кошкаров ничего не ответил, видно было, что собеседницу не понял, но переспрашивать не стал.
– Но нельзя же три недели до Нарвы добираться! – продолжала Виктория. – Знаете шутку: сегодня исполняется ровно десять лет, как из зоопарка начала сбегать черепаха. Это про нашу поездку.
Кошкаров снова промолчал. Вике стало скучно. Жаль, что Мальцева не отправили их сопровождать, можно было хоть поболтать вдоволь.
– Ефим Никонорович, расскажите о себе. Кто Вы? Откуда родом? Армия – это Ваше призвание или родительский выбор?
Виктория спрашивала, просто чтобы не молчать. Она была уверена, что спутник вновь не ответит, но Кошкаров начал подробно излагать свою биографию. Слушать его было донельзя скучно, Вика хотела уже перебить очередным вопросом, но тут на заснеженной дороге появились несколько всадников. Они буквально влетели в деревню. Вика замерла: или их кибитки сейчас вернут, или… А вдруг это Слеповран её хватился. В суете первых дней переворота забыл про Викторию Чучухину, носительницу компромата и, по его мнению, тайного агента неизвестно кого, а сейчас Роман Матвеевич вспомнил и погоню за ней отправил.
– Из Петербурга скакали, Преображенского полка, – заметив всадников, прервал свой рассказ подпрапорщик Кошкаров.
– А зачем? Не знаете?
– Кто ж знает. Дело непростое – по приказу государыни государыню везем. Может, в избу пойдёте, куда на постой определили? А то, небось, озябли.
Но Вика ни в какую избу идти не собиралась, она дождётся, когда эти, из Преображенского полка, уедут. Она спрячется. Это не зима, а страх сжимает её в ледяных объятьях, обжигает лицо морозным дыханием.
– Ефим Никонорович, Вы бы сходили, узнали, зачем они приехали. А я Вас здесь подожду.
– А зачем мне знать, чего им надобно? Понадоблюсь – сыщут.
Сыскали их раньше. Служанка Юлианны подбежала к Виктории:
– Потеряли Вас. Пойдёмте скорее. Ох и студёно!
Бежать? Куда бежать? В эти снежные леса к волкам на съедение? Бежать надо в Петербурге. И Мальцева найти. Мальцев теперь на правом берегу Фонтанки, у Невской перспективы квартирует. Мысли о Мальцеве, неожиданно появившись, сразу успокоили. Как он говорит, всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет токмо к лучшему.
– Виктория, куда Вы запропостились? Пора трапезничать, а Вас нет, – этими словами встретила Вику Анна Леопольдовна.
– Спасибо за заботу! – Вика всё-таки была камер-фрейлиной и отвечать её высочеству научилась, но тотчас же добавила: – А эти, что прискакали, они где?
– Они тоже отобедают с нами. Я их пригласила.
– А зачем они приехали.
– О, Виктория, давайте не будем сейчас об этом.
С изгнанной четой Брауншвейгов был отправлен полный штат прислуги: прачки, повара, лакеи, был выдан и запас провизии, который, впрочем, плавно подходил к концу. Стол накрыли в лучшей избе с печью, топившейся по-белому, с деревянными полами. Император Иоанн Антонович восседал за общим столом, на почетном месте под иконами, ему был один год три месяца и семнадцать дней, и ему единственному и сама поездка, и множество новых людей, и присутствие солдат рядом с няньками очень нравилось.
Скоро выяснилась, что погоня была организована Елизаветой Петровной с целью выяснить у изгнанников, где во дворце спрятаны монаршие драгоценности, не успела ли Анна Леопольдовна прихватить их с собой. Был устроен обыск в вещах Анны Леопольдовны и Юлианны. Обсуждали поиск новой императрицей драгоценностей вполголоса, никаких оценок не давая. Но Анна Леопольдовна, никогда не осуждавшая Елизавету, теперь негромко заметила:
– Бабушка Прасковья, царство ей небесное, говаривала: «Всё же выбился зипун в кафтаны».
Сказано было тихо, вскользь, разговор дальше пошёл о дорожных тяготах, о погоде, а Виктория впервые осознала, что Анна Леопольдовна настоящая принцесса, как та, из сказки Андерсена, и никаких горошин не надо подкладывать, чтобы в этом убедиться. Не простит ей Елизавета, что никто принцессе, как ей, Елизавете Петровне, не укажет на мать, полковую шлюху, ведь мать Анны Леопольдовны дочь брата-соправителя, на царство вместе с Петром венчанного царя Ивана. А отец принцессы герцог Леопольд Мекленбург-Шверинский. И хотя убежала из Мекленбурга в Россию с малюткой-дочерью от постылого мужа Екатерина Ивановна, но остались у девочки родственники – представители самых знатных европейских родов. И то, что не стала Анна Леопольдовна унижаться перед Елизаветой, в ногах валяться, о пощаде просить, расценила новая правительница не как кротость, а как высокомерие. Оттого и будет, уже выгнав из Петербурга, догонять, требовать, обвинять, чтобы лишний раз унизить, оскорбить подозрением.
В то самое время, когда Вика погрузилась в такие несвойственные для неё рассуждения, в Санкт-Петербурге императрица Елизавета Петровна решала с «кавалерами своего двора» судьбу Браунгшвейгов – торжествующая добродетель обязана если не быть, то выглядеть милосердной. Официально было объявлено, что будут приняты все меры для того, чтобы доставить Анне Леопольдовне и её семейству свободную и обеспеченную жизнь. Бывшей правительнице и её супругу будет назначено ежегодное содержание по сто пятьдесят тысяч рублей (сумма немыслимая по своей щедрости). Со своей стороны Анна Леопольдовна обязалась никогда более не переступать через русскую границу, отречься от титулов императорского высочества и великой княгини и принести императрице присягу на верность за себя и за своего сына. Оглашен был манифест об отправке Иоанна Антоновича в Брауншвейг, Елизавета сама расписалась в неприкосновенности его личности. Но расписки расписками, а дело делом.
– Зря их отпустили, – посетовал Шувалов, недавний секретарь, теперь получивший должность камергера.
– Вестимо, зря, – поддержал князь Соболевский-Слеповран. – Посмотрите на воцарение Елизаветы Петровны глазами европейских дворов: свержен законный император, получивший трон по завещанию Анны Ивановны, составленному согласно петровскому Уставу о наследии престола.
– Так заявляешь, будто я узурпатор, но по законному праву, по близости крови к самодержавным родителям я должна носить корону! – возмутилась Елизавета.
– Всё так в манифестах мы и напишем, – почтительно кивнул Слеповран, но в глазах ирония, у императрицы сердце ёкнуло: до чего хорош! – Однако в Европе известно, что, если даже не брать во внимание завещание Анны Ивановны, то по Тестаменту Екатерины Первой трон должен получить Ваш племянник, сын покойной Вашей сестрицы, герцог Голштинский Карл Петер Ульрих, а не Вы.
– Роман Матвеевич, ты нарочно, чтобы мне досадить так имена выговариваешь, будто манифест составляешь.
– Досадить не хочу, а напомнить хотелось бы, что одна сестра принца Антона Ульриха замужем за прусским королем Фридрихом Вторым, а другая – за датским королем Христианом Шестым. И то, что их племянника лишили трона, надо полагать, им дюже не понравится, стало быть, вероятнее всего, что попробуют ему помочь трон вернуть.
Ничего Елизавета Петровна не ответила Слеповрану, да и что ему ответишь? Прав, в каждом слове прав: наверняка Анна Леопольдовна, как в себя придёт, захочет сыну трон вернуть, может, оттого так тихо себя и ведёт, что уже планы какие вынашивает. А сама не догадается, так советчики найдутся, подскажут, поддержат. Как только прошло первое головокружение от радости, как только осознала Елизавета Петровна, что удалось свершить, казалось, невозможное, стало понятно: мало власть захватить, её надо удержать, а значит, семейство Брауншвейг за пределы Российской империи выехать не должно. Газеты сообщили, что мальчик-император с семейством отправился по маршруту Нарва – Рига – Кенигсберг – Брауншвейг, и по дороге ему будет оказан почёт, подобающий его сану. Но это в газетах, а в жизни, как известно, всё иначе.
Глава XXIV. Рига, 1742 год
Огромный караван кибиток под конвоем из трехсот гвардейских солдат и офицеров наконец прибыл в Ригу. Все ожидали, что остановятся на пару дней передохнуть в хороших просторных домах, принадлежащих местной знати, и отправятся дальше. Однако их поселили в городском замке, холодном и мрачном, а через неделю пришло из Петербурга приказание перевести Анну Леопольдовну, её мужа и их детей в каменную казарму на окраине города и содержать там под самым строгим надзором. Императорскую семью и их приближенных разместили в наскоро оборудованных для проживания, разделённых дощатыми перегородками каморках, в смежных комнатах расквартировывали конвой. Ответственный за состояние дел генерал-аншеф граф Салтыков лично отправлял ежедневные отчёты в Петербург, но и к Салтыкову было приставлено несколько негласных агентов Тайной канцелярии. Опасные для новой императрицы персоны должны быть под неусыпным контролем.
– Скоро ли мы отправимся в Митаву? – вопрошала Анна Леопольдовна.
– Не волнуйтесь, куда торопиться! – как мог успокаивал бывшую правительницу Салтыков. – Приказание пришло из Петербурга: надо задержаться Риге до окончания суда над Остерманом и Минихом.
– А за что их судят? И когда суд?
– Как Бог даст. Отдыхайте пока, дорога тяжёлая, все умаялись.
– Василий Фёдорович, Вы смеётесь над нами? Какой отдых? Матрасы соломой набиты, крысы изо всех щелей смотрят. Вы забыли, как Елизавета Петровна распорядилась никаких огорчений не доставлять.
– Ну, Анна Леопольдовна, голубушка, потерпите ещё немножко. Денёк-другой и всё уладится.
– Вы про денёк-другой уже месяц нам сказываете, – горестно вздохнула принцесса.
Фамильярно-добродушное «голубушка» больно царапнуло. Не посмел бы генерал-полицмейстер ещё пару месяцев назад к ней подобным образом обратиться, а теперь всё можно.
Виктория Чучухина наблюдала в оконце за этой сценой: похоже, Елизавета Петровна конкретно надурила Брауншвейгов с поездкой в Германию – от престола отказались, а теперь сидят в этом клоповнике.
– Робертовна, погляди-ка сюда, – раздался из-за спины голос подпрапорщика Кошкарова.
Вика вздрогнула:
– Подпоручик, ты прямо как приведение неслышно ходишь.
