- А река? Отчего мне река страшная сниться? Отчего я имя одно выкрикиваю?
- Арнард! – Осерчал царь, вот и крикнул грозно, ответить жрице не дал.
- Коль от Алвора затаишься, сам себя найдешь вскорости, - шепнула ему Эрин жарко, да устами к устам прижалась коротко. – А я ждать тебя стану, - и опять прошептала ласково: - Ненаглядный мой.
Да первой из шатра вышла. Вздохнул князюшка, руку к груди прижал. Смешалось всё в голове пресветлого. Подумать бы ему хорошенько, да Алвор торопит. Опомнился Арнард, за Эрин последовал. Взглядом зорким огляделся, будто коршун голубку выглядывая, да и приметил ее. Стоит жрица старшая, на небо серое смотрит, а над головой ее Михай кружит, покрикивает. То ли о беде предупреждает, то ли прощается. А недалече Алвор пристроился, за Эрин взглядом недобрым следит. И где ворон настоящий: в небе летает, или на земле стоит – еще понять надобно. Ох, и не знаком вдруг князю царь его показался. На меч невольно взглянул, а лев глазами синими светит, врага подсказывает. Да только и Эрин и Алвор рядом стоят, вот и не вышло с подсказкой разобраться. Сразу и жрицу в подвохе заподозрил, а вдруг и наморочила? Кому верить-то? Уму иль сердцу?
Тут царь к нему и обернулся, улыбкой приветливой осветился.
- Ждать себя заставляешь, Арнард. Уж и ратники в седлах сидят, да тебя поджидают. Прежде расторопней был, а как с Уной связался, так и службу забывать начал.
- Обо всем помню, царь великий, - Арнард ответил.
Повелел двух коней привести. Одного для себя, другого для жрицы. Забралась она в седло лихо, сноровки уж скрывать не стала. Следом Арнард на своего коня сел, хотел поводья тронуть, да тут Эйна из шатра царского вышла, чарку золотую вынесла. Взял из рук ее чарку Алвор да Арнарду протянул.
- Испей, друг верный, на дорогу трудную. Не усталости тебе не будет, не мыслей ненужных.
- Вот уж ко времени, - князь усмехнулся, да на Эрин глянул.
Поджала губы жрица, на царя недобро смотрит. А Эйна на нее глядит насмешливо, да так и ахнула, когда соперница по руке Арнарда ударила, тот лишь чарку взять успел. А сама-то рот ладонь прикрыла:
- Ох, простите, люди добрые, неуклюжая я. Конь дернулся, и я с ним. Не серчай, царь великий, вели новую чарку налить. А велишь, сама за ней сбегаю, где взять, только скажи.
- Обойдусь без чарки, - Арнард ответил, да поводья перехватил. – И без того выспался сладко, да мысли из головы в деле ратном сами выветрятся.
А царь Алвор на Эрин глядит, будто смерти желает. Злой взгляд у государя черного, так и сжег бы до пепла, коль огнем был. А жрица головой лишь качает, да вздыхает повинно, и на Эйну сама с усмешкой поглядывает. А та кулаки сжимает, да сделать ничего не может.
Махнул рукой Арнард, коня Эрин за собой потянул. А как из стана выехала, да впереди рати грозной пристроились, так и сказал жрице князь пресветлый:
- Свободна ты, Эрин. Лети, как ветер вольный, да обо мне позабудь.
- Сомневаешься, - улыбнулась жрица, а у самой горечь в глазах плещется. – Ничего, придет время, уйдут сомнения, а я рядом буду. Вот тогда прогонять и станешь. А пока лети, сокол ясный, да я всё одно в час трудный рядом встану. Прощаться не стану, как обычай велит.
Развернула коня, да прочь помчалась. Поглядел ей в спину Арнард, да с тоской и вздохнул, а слова-то сами собой вырвались:
- Лети, голубка моя нежная, да скорей возвращайся.
Ой, ты лес густой, лес дремучий, будто рать великая. Стоят елки да сосенки пики к небу вздымают. Дуб да ясень могучие, как богатыри древние, стоят не шелохнутся, корнями за землю держатся. А березки с осинами, что бабы голосистые на ветру стонут, к богам великим взывают. Есть в той рати лазутчики: ежи да зайцы прыткие. Есть и стражи строгие – медведи с волками злыми. А коль надо коварством да хитростью взять, так то лисы за дело берутся.
Нет у земли родной защитников лучше, нет охраны надежнее. Мужиков-то владыка к себе в подмогу созвал, княжества обездолил, да лес великий никто с места подвинуть не может. Ни владыка, ни ветер, ни даже дух черный. А в помощниках лесу реки широкие, да болота топкие. Как могут рать вражью задерживают, дают людям добрым вместе собраться, да деток малых со стариками слабыми с глаз долой убрать.
Вот и град стольный на земле Эльгидов к защите готовится, мужиков оставшихся к стенам своим призывает. Идут пахари да охотники, рыбаки и кузнечных дел мастера. Кто с мечом, кто с луком верным, а кто и с топором острым. А бабы-то с детишками малыми, да девки со стариками древними по домам своим прячутся, колы и вилы к защите готовят. За так никто пропадать не желает. Пусть разок, да ударить по ворогу лютому, пустить ему кровь горячую. Чтоб запомнили захватчики – нет им здесь милости, одно лишь презрение, да людская ненависть. Вот и точат серпы да ножи люди простые.
Всё ближе рать несметная, рать черная да страшная. И нет у той рати ни жалости, ни души светлой. Уж сколько дорог ими исхожено, мечи давно к рукам приросли, да всё не остановятся. Гонит их царь поганый, вздохнуть не дает. Вот и кипит в душах воинов чужих злоба лютая. И рады бы назад повернуть, да нет на то волюшки. Что велит Алвор, то и делают, на потребу богу черному кровь людей проливают.
Вот и до града стольного немного осталось, а там и деревня Озерная уж рядом стоит. Затихла деревенька в страхе великом, участи злой ожидая. Мужики к городу идти собираются, дома свои без защиты оставляют. Да только коль врага остановят, так и дома сберегут. Провожают их жены любимые, слезы льют без утайки. Мешочки с камешками к поясам подвязывают, чтоб Жизни подать смогли, от Смерти спасаясь. Уж рубахи мужиков от слез бабьих мокрыми стали, да жены-то всё не отцепятся. Не в путь дорогу – на погибель мужей отправляют. Вот и стонут, бедные, к Ариде-матушке взывают.
Оторвали мужики от шей баб своих, в седла запрыгнули, да вперед уж тронулись, только глядят, а навстречу идет им жрица Аридина, руки над головой вздымает.
- Стойте, люди добрые, пришла я к вам с помощью.
Подошла ближе жрица старшая, по лицам суровым взглядом мазнула, да до земли вдруг перед Веретом и склонилась:
- Здравствуй, батюшка. Дочь я твоя младшая.
Верет тут рукой и махнул, будто морок отгоняя. Глаза протер да снова на Эрин глянул. Стоит перед ним жрица старшая, в одежды ратные одетая. По бокам мечи висят острые, на груди око Матушки светом зеленым сияет. Волосы в косу собраны, да ремешком кожаным перевязаны. А волосы-то цветом, что орех спелый, да глаза, как небо синие. Глядит на отца жрица Аридина, да в очах ее мудрость светится. Нет уж былой мягкости, совсем иной стала.
- Утопла ж ты, дитятко, - слез с коня да шагнул к ней Верет, сам обнять не решается. Смотрит, глаз не сводит, да никак себе поверить не может. – Неужто Эринка моя?
- Я это, батюшка.
- Да как же так, дитятко?
- На всё воля Матушки нашей, вот и меня ее благость коснулась. Ей и служу в благодарность. – А там руки и раскинула: - Обнимешь ли дочь свою, батюшка? Или гневаться станешь, что молчком вдали прожила?
Ох, и трудно отцу-то увериться, что и вправду дитя видит родное. Схоронили уж они с Летой доченьку младшую. И корил себя сколько Верет, ругал за доверие. А после пил крепко, горе свое заливая. Да Лета в светелке дочкиной волком выла, Эринку оплакивая. А вот она и явилась вдруг, да не кто-нибудь, а жрица старшая. Стоит, на отца родного глазами знакомыми смотрит, руки протягивает. Живая…
- Дочка!
Так и прижал к себе Эрин батюшка, глаза пальцем тайком утер. Обняла жрица отца за шею, лицо на плече крепком спрятала, да слезьми и облилась. Ох, ты ж, батюшка родименький, душою любимый. Была дитем малым, на коленях держал, да сказки сказывал. С улыбкой следил за доченькой, душой с ней рос да радовался. От бед лихих да от горестей закрывал кровинушку. А теперь уж иней белый голову серебрить начал, да морщин суровых прибавилось.
- Прости ты меня, батюшка, что таиться пришлось. Не за себя радела, за душу другую, с нами кровью связанную. Ради сына любимого по себе вестей не давала. Думала, будет день радостный, тогда и встретимся, а вон как свидеться довелось.
- Эринка!
Бежит к ней матушка, что наседка твоя, руки, как крылья, раскинула. А вокруг шепоток изумленный слышится:
- Неужто и вправду Эринка воскресла?
Зарыдала мамка, дочь из рук мужниных вырвала. В глаза заглянула, да к сердцу, что сил есть и прижала. То воют бабы, то друг от дружки отпрянут, да глядят с жадностью. Уж и о рати черной забылось, да о времени смутном. Мужики с коней на землю спешились, бабы соседские рты ладонями прикрыли. Тут и сестры бегут родные, и Уна руками машет, да за сердце хватается. Вот оно счастье короткое посередь годины злой.
Дивится народ на чудо такое, да подойти не решается. Вроде и Эринка стоит перед ними, так ведь платье на ней жрицыно. А сестриц на части рвать, да с вопросами лезть не положено.
- Постойте, люди добрые, - отошла от родителей дочь найденная, да опять к народу воззвала. – Не на свидание я к вам сегодня явилась, не для объятий родительских, да слез дочерних. Привела меня беда общая, да дело важное. Нет у нас времени на объятья долгие, враг уж к Эльграду приблизился.
- Да что ж ты хочешь, сестрица старшая?
И рассказала им Эрин о сече Зареченской, чтоб слухи дурные развеять, да страхи лишние прочь отогнать. Пусть знают воины отважные, с кем сразиться придется. Чай, не духи проклятые, а люди обычные, вот и нечего думать напраслину, самим себе разум смущать. Слушают ее люди Озерные, рты пораскрыли, охают. А как дошла до врага плененного, так и возликовали дружно – есть она, правда! А коль Заречинские мужики сумели, так неужто Озерные хуже?! Приосанились воины, мечи крепче сжали. Верят в победу свою, а Эрин того и надобно – дух народный поднять.
А как закончила говорить про победу первую, так к иному делу перешла. Рассказала про место потаенное, где грозу переждать можно. Тут уж мужики совсем оттаяли, с улыбкой благодарственной на жрицу взглянули, да поклон до земли отвесили. Теперь уж и помирать не так страшно, коль дети да родня прочая не в опасности будут.
- Куда ж идти нам, сестрица старшая?
- На озеро Потаенное, - Эрин им отвечает. Охнули люди, да от нее попятились, а жрица сурово брови свела, да кулаки в бока уперла. – Иль не верите вы жрице Аридиной?
- Так духи ж там злые!
- Неприветливые. А как кругами водить станут?
- Не станут, - усмехнулась жрица да на Уну глянула. После за собой подале от всех поманила.
Отошла Эрин к дому соседнему, обернулась к подруге верной, да и замерла, с улыбкой на Уну спешащую глядя. Вот идет баба рыжая, волосы под чепец убраны, руки от работы тяжелой загрубевшие, а глаза, что звезды ясные, так добром и светятся. Со спины посмотришь, не признаешь егозы прежней, а в лицо глянешь, будто в юность светлую вернулась. На устах улыбка робкая, да взгляд-то открытый, в душу самую смотрит.
Обняла подружку Эрин, к сердцу прижала, та и захлюпала.
- Жива ты, Эринушка, жива, родненькая. А уж как сказали, что нет тебя боле, я ж ночей спать не могла, всё себя корила. Не повела бы на озера, не повстречала б ты князя пресветлого, да женой ему не стала. Жила бы женой кузнецовой, да жизни радовалась. Не сгубили бы душу чистую, ни пред кем не виноватую.
Гладит ее по спине жрица, улыбку не прячет. Ох, и радостно Эрин с подругой своей снова свидеться.
- Зря печалилась, Унушка. То судьба моя горькая, но иной мне не надобно. На всё воля богов наших. На роду так написано было: и озеро духово, и Арн мой пресветлый. Не кари себя, Унушка, всё, как нужно, случилось. И муж мне достался, о каком мечтать только можно, пусть недолго, но была я с ним счастлива, а коль будет Заступница милостива, то и снова счастливой стану. Ты-то как проживаешь?
Улыбнулась Уна, слезы стерла, да назад обернулась.
- Вон, Видар мой стоит, сына старшего по головушке треплет, а там дочки мои, а с ними матушка, на руках сына младшего держит. Хорошо живу, подруженька, ладно. Коль не беда бы поганая, так и вовсе плакать не о чем. А теперь вот и ты нашлась, значится, есть правда на свете. Еще б лихо черное миновало, чтобы муж мой любимый живым домой вернулся, да отец в сече лютой не сгинул, тогда и богов бы тревожить не стала.
А как сказала, так снова слезами и залилась. Обняла ее Эрин, да сказала строго:
- Нет времени слезы лить, Унка. Пора за дело браться. Поведешь ты народ на озеро, тебе оно путь отовсюду откроет. Духи примут вас и добры будут. А как на берег выйдите, так ото всех путь-дорожку закроют. Не найти места заветного Алвору пакостному. Хоть до волос седых кружить будет, а не одолеть ему Круга Озерного.
- Ох, и боязно, Эрин, - Уна вздыхает. – Да и как же скарб по лесу-то провести?
- Всё добро здесь останется. С собой детей забирай, да что унести сможешь.
- Да как же дом-то?! – охнула Уна, да жрица старшая глянула строго.
- Не первые вы на озере будете, там уж Заречные обитаются. Приютили их духи, и вас приветят. А за старшего там первак бывший княжеский, сына моего дядька названный. Ты хоть с детьми своими пойдешь, а я кровинку одного спровадила, от беды сберегла. И дом у меня есть, и хозяйство ладное, да всё брошено. Что дороже мне, то и выбрала. А дороже жизнь сыновняя, о нем одном заботой полнюсь. Вот и ты о детях радей. Остальное вернуть можно.
- Сынок у тебя? – Уна ахнула.
- Не о том сейчас, подружка верная. Собирай народ, да веди на озеро, а как лихо минует, так назад и вернетесь.
- Как узнаю я?
- Узнаешь, - Эрин ответила, да назад ко всем и пошла.
А уж люди стоят в волнении, слова жрицы Аридиной ожидают. Кому ж, как ни ей, мудрость Заступницы передать? Вот и велела им Эрин по домам идти, да что нужно с собой собрать. Запричитали бабы глупые, за головы схватились, добра нажитого пожалели. Осерчала Эрин, да и ответила гневно:
- Много ль покойнику надобно? Ему и в земле сырой хорошо лежать, там одной домовины достаточно. И семью свою рядком положите, от родителей до детей малых. А коровы да куры по вам потопчутся. С могилок траву обожрут, да назад ее с другого места выложат. Вот и будете лежать довольные – всё при вас: и хозяйство и живность всякая. А кому мало, так пусть тело его изрубленное у порога в скотник ляжет, будет, чем свиней накормить, опять же забота. А мужики, кому тревога о доме помехой не станет, потом соберут ваши косточки. Вот уж счастливы будут.
Тут старшина воинский кулаком и махнул:
- Верно говорит сестра старшая! Хватит слезы по скотине лить, да о скарбе насущном думать. Дома, коль придется, отстроим наново, а жизнь другую даже боги вернуть не смогут.
Стонут бабы, а мужиков да Эрин послушались. Вот и вышло, что не жены мужей, а мужики баб своих из деревни спровадили. Старики лишь остались древние, за домами чужими, глядеть обещались, да скотину подкармливать. На том хозяйки и успокоились. Повела их Уна, подруге доверившись, по дороге заветной, что сама собой под ноги бросилась. Поглядели им вслед, кто остались, вздохнули с надеждою, да опять на коней сели.
- С вами поеду, - жрица сказала. – Там и сестры мои уж готовятся. Вместе врага встречать станем.
Вот и едет дружина Озерная, за жрицей Аридиной следует. Впереди Эрин на коне черном скачет, что в стане царя Алвора дали, с ней рядом батюшка, о жизни прошедшей расспрашивает.
- Арнард! – Осерчал царь, вот и крикнул грозно, ответить жрице не дал.
- Коль от Алвора затаишься, сам себя найдешь вскорости, - шепнула ему Эрин жарко, да устами к устам прижалась коротко. – А я ждать тебя стану, - и опять прошептала ласково: - Ненаглядный мой.
Да первой из шатра вышла. Вздохнул князюшка, руку к груди прижал. Смешалось всё в голове пресветлого. Подумать бы ему хорошенько, да Алвор торопит. Опомнился Арнард, за Эрин последовал. Взглядом зорким огляделся, будто коршун голубку выглядывая, да и приметил ее. Стоит жрица старшая, на небо серое смотрит, а над головой ее Михай кружит, покрикивает. То ли о беде предупреждает, то ли прощается. А недалече Алвор пристроился, за Эрин взглядом недобрым следит. И где ворон настоящий: в небе летает, или на земле стоит – еще понять надобно. Ох, и не знаком вдруг князю царь его показался. На меч невольно взглянул, а лев глазами синими светит, врага подсказывает. Да только и Эрин и Алвор рядом стоят, вот и не вышло с подсказкой разобраться. Сразу и жрицу в подвохе заподозрил, а вдруг и наморочила? Кому верить-то? Уму иль сердцу?
Тут царь к нему и обернулся, улыбкой приветливой осветился.
- Ждать себя заставляешь, Арнард. Уж и ратники в седлах сидят, да тебя поджидают. Прежде расторопней был, а как с Уной связался, так и службу забывать начал.
- Обо всем помню, царь великий, - Арнард ответил.
Повелел двух коней привести. Одного для себя, другого для жрицы. Забралась она в седло лихо, сноровки уж скрывать не стала. Следом Арнард на своего коня сел, хотел поводья тронуть, да тут Эйна из шатра царского вышла, чарку золотую вынесла. Взял из рук ее чарку Алвор да Арнарду протянул.
- Испей, друг верный, на дорогу трудную. Не усталости тебе не будет, не мыслей ненужных.
- Вот уж ко времени, - князь усмехнулся, да на Эрин глянул.
Поджала губы жрица, на царя недобро смотрит. А Эйна на нее глядит насмешливо, да так и ахнула, когда соперница по руке Арнарда ударила, тот лишь чарку взять успел. А сама-то рот ладонь прикрыла:
- Ох, простите, люди добрые, неуклюжая я. Конь дернулся, и я с ним. Не серчай, царь великий, вели новую чарку налить. А велишь, сама за ней сбегаю, где взять, только скажи.
- Обойдусь без чарки, - Арнард ответил, да поводья перехватил. – И без того выспался сладко, да мысли из головы в деле ратном сами выветрятся.
А царь Алвор на Эрин глядит, будто смерти желает. Злой взгляд у государя черного, так и сжег бы до пепла, коль огнем был. А жрица головой лишь качает, да вздыхает повинно, и на Эйну сама с усмешкой поглядывает. А та кулаки сжимает, да сделать ничего не может.
Махнул рукой Арнард, коня Эрин за собой потянул. А как из стана выехала, да впереди рати грозной пристроились, так и сказал жрице князь пресветлый:
- Свободна ты, Эрин. Лети, как ветер вольный, да обо мне позабудь.
- Сомневаешься, - улыбнулась жрица, а у самой горечь в глазах плещется. – Ничего, придет время, уйдут сомнения, а я рядом буду. Вот тогда прогонять и станешь. А пока лети, сокол ясный, да я всё одно в час трудный рядом встану. Прощаться не стану, как обычай велит.
Развернула коня, да прочь помчалась. Поглядел ей в спину Арнард, да с тоской и вздохнул, а слова-то сами собой вырвались:
- Лети, голубка моя нежная, да скорей возвращайся.
Глава 8
Ой, ты лес густой, лес дремучий, будто рать великая. Стоят елки да сосенки пики к небу вздымают. Дуб да ясень могучие, как богатыри древние, стоят не шелохнутся, корнями за землю держатся. А березки с осинами, что бабы голосистые на ветру стонут, к богам великим взывают. Есть в той рати лазутчики: ежи да зайцы прыткие. Есть и стражи строгие – медведи с волками злыми. А коль надо коварством да хитростью взять, так то лисы за дело берутся.
Нет у земли родной защитников лучше, нет охраны надежнее. Мужиков-то владыка к себе в подмогу созвал, княжества обездолил, да лес великий никто с места подвинуть не может. Ни владыка, ни ветер, ни даже дух черный. А в помощниках лесу реки широкие, да болота топкие. Как могут рать вражью задерживают, дают людям добрым вместе собраться, да деток малых со стариками слабыми с глаз долой убрать.
Вот и град стольный на земле Эльгидов к защите готовится, мужиков оставшихся к стенам своим призывает. Идут пахари да охотники, рыбаки и кузнечных дел мастера. Кто с мечом, кто с луком верным, а кто и с топором острым. А бабы-то с детишками малыми, да девки со стариками древними по домам своим прячутся, колы и вилы к защите готовят. За так никто пропадать не желает. Пусть разок, да ударить по ворогу лютому, пустить ему кровь горячую. Чтоб запомнили захватчики – нет им здесь милости, одно лишь презрение, да людская ненависть. Вот и точат серпы да ножи люди простые.
Всё ближе рать несметная, рать черная да страшная. И нет у той рати ни жалости, ни души светлой. Уж сколько дорог ими исхожено, мечи давно к рукам приросли, да всё не остановятся. Гонит их царь поганый, вздохнуть не дает. Вот и кипит в душах воинов чужих злоба лютая. И рады бы назад повернуть, да нет на то волюшки. Что велит Алвор, то и делают, на потребу богу черному кровь людей проливают.
Вот и до града стольного немного осталось, а там и деревня Озерная уж рядом стоит. Затихла деревенька в страхе великом, участи злой ожидая. Мужики к городу идти собираются, дома свои без защиты оставляют. Да только коль врага остановят, так и дома сберегут. Провожают их жены любимые, слезы льют без утайки. Мешочки с камешками к поясам подвязывают, чтоб Жизни подать смогли, от Смерти спасаясь. Уж рубахи мужиков от слез бабьих мокрыми стали, да жены-то всё не отцепятся. Не в путь дорогу – на погибель мужей отправляют. Вот и стонут, бедные, к Ариде-матушке взывают.
Оторвали мужики от шей баб своих, в седла запрыгнули, да вперед уж тронулись, только глядят, а навстречу идет им жрица Аридина, руки над головой вздымает.
- Стойте, люди добрые, пришла я к вам с помощью.
Подошла ближе жрица старшая, по лицам суровым взглядом мазнула, да до земли вдруг перед Веретом и склонилась:
- Здравствуй, батюшка. Дочь я твоя младшая.
Верет тут рукой и махнул, будто морок отгоняя. Глаза протер да снова на Эрин глянул. Стоит перед ним жрица старшая, в одежды ратные одетая. По бокам мечи висят острые, на груди око Матушки светом зеленым сияет. Волосы в косу собраны, да ремешком кожаным перевязаны. А волосы-то цветом, что орех спелый, да глаза, как небо синие. Глядит на отца жрица Аридина, да в очах ее мудрость светится. Нет уж былой мягкости, совсем иной стала.
- Утопла ж ты, дитятко, - слез с коня да шагнул к ней Верет, сам обнять не решается. Смотрит, глаз не сводит, да никак себе поверить не может. – Неужто Эринка моя?
- Я это, батюшка.
- Да как же так, дитятко?
- На всё воля Матушки нашей, вот и меня ее благость коснулась. Ей и служу в благодарность. – А там руки и раскинула: - Обнимешь ли дочь свою, батюшка? Или гневаться станешь, что молчком вдали прожила?
Ох, и трудно отцу-то увериться, что и вправду дитя видит родное. Схоронили уж они с Летой доченьку младшую. И корил себя сколько Верет, ругал за доверие. А после пил крепко, горе свое заливая. Да Лета в светелке дочкиной волком выла, Эринку оплакивая. А вот она и явилась вдруг, да не кто-нибудь, а жрица старшая. Стоит, на отца родного глазами знакомыми смотрит, руки протягивает. Живая…
- Дочка!
Так и прижал к себе Эрин батюшка, глаза пальцем тайком утер. Обняла жрица отца за шею, лицо на плече крепком спрятала, да слезьми и облилась. Ох, ты ж, батюшка родименький, душою любимый. Была дитем малым, на коленях держал, да сказки сказывал. С улыбкой следил за доченькой, душой с ней рос да радовался. От бед лихих да от горестей закрывал кровинушку. А теперь уж иней белый голову серебрить начал, да морщин суровых прибавилось.
- Прости ты меня, батюшка, что таиться пришлось. Не за себя радела, за душу другую, с нами кровью связанную. Ради сына любимого по себе вестей не давала. Думала, будет день радостный, тогда и встретимся, а вон как свидеться довелось.
- Эринка!
Бежит к ней матушка, что наседка твоя, руки, как крылья, раскинула. А вокруг шепоток изумленный слышится:
- Неужто и вправду Эринка воскресла?
Зарыдала мамка, дочь из рук мужниных вырвала. В глаза заглянула, да к сердцу, что сил есть и прижала. То воют бабы, то друг от дружки отпрянут, да глядят с жадностью. Уж и о рати черной забылось, да о времени смутном. Мужики с коней на землю спешились, бабы соседские рты ладонями прикрыли. Тут и сестры бегут родные, и Уна руками машет, да за сердце хватается. Вот оно счастье короткое посередь годины злой.
Дивится народ на чудо такое, да подойти не решается. Вроде и Эринка стоит перед ними, так ведь платье на ней жрицыно. А сестриц на части рвать, да с вопросами лезть не положено.
- Постойте, люди добрые, - отошла от родителей дочь найденная, да опять к народу воззвала. – Не на свидание я к вам сегодня явилась, не для объятий родительских, да слез дочерних. Привела меня беда общая, да дело важное. Нет у нас времени на объятья долгие, враг уж к Эльграду приблизился.
- Да что ж ты хочешь, сестрица старшая?
И рассказала им Эрин о сече Зареченской, чтоб слухи дурные развеять, да страхи лишние прочь отогнать. Пусть знают воины отважные, с кем сразиться придется. Чай, не духи проклятые, а люди обычные, вот и нечего думать напраслину, самим себе разум смущать. Слушают ее люди Озерные, рты пораскрыли, охают. А как дошла до врага плененного, так и возликовали дружно – есть она, правда! А коль Заречинские мужики сумели, так неужто Озерные хуже?! Приосанились воины, мечи крепче сжали. Верят в победу свою, а Эрин того и надобно – дух народный поднять.
А как закончила говорить про победу первую, так к иному делу перешла. Рассказала про место потаенное, где грозу переждать можно. Тут уж мужики совсем оттаяли, с улыбкой благодарственной на жрицу взглянули, да поклон до земли отвесили. Теперь уж и помирать не так страшно, коль дети да родня прочая не в опасности будут.
- Куда ж идти нам, сестрица старшая?
- На озеро Потаенное, - Эрин им отвечает. Охнули люди, да от нее попятились, а жрица сурово брови свела, да кулаки в бока уперла. – Иль не верите вы жрице Аридиной?
- Так духи ж там злые!
- Неприветливые. А как кругами водить станут?
- Не станут, - усмехнулась жрица да на Уну глянула. После за собой подале от всех поманила.
Отошла Эрин к дому соседнему, обернулась к подруге верной, да и замерла, с улыбкой на Уну спешащую глядя. Вот идет баба рыжая, волосы под чепец убраны, руки от работы тяжелой загрубевшие, а глаза, что звезды ясные, так добром и светятся. Со спины посмотришь, не признаешь егозы прежней, а в лицо глянешь, будто в юность светлую вернулась. На устах улыбка робкая, да взгляд-то открытый, в душу самую смотрит.
Обняла подружку Эрин, к сердцу прижала, та и захлюпала.
- Жива ты, Эринушка, жива, родненькая. А уж как сказали, что нет тебя боле, я ж ночей спать не могла, всё себя корила. Не повела бы на озера, не повстречала б ты князя пресветлого, да женой ему не стала. Жила бы женой кузнецовой, да жизни радовалась. Не сгубили бы душу чистую, ни пред кем не виноватую.
Гладит ее по спине жрица, улыбку не прячет. Ох, и радостно Эрин с подругой своей снова свидеться.
- Зря печалилась, Унушка. То судьба моя горькая, но иной мне не надобно. На всё воля богов наших. На роду так написано было: и озеро духово, и Арн мой пресветлый. Не кари себя, Унушка, всё, как нужно, случилось. И муж мне достался, о каком мечтать только можно, пусть недолго, но была я с ним счастлива, а коль будет Заступница милостива, то и снова счастливой стану. Ты-то как проживаешь?
Улыбнулась Уна, слезы стерла, да назад обернулась.
- Вон, Видар мой стоит, сына старшего по головушке треплет, а там дочки мои, а с ними матушка, на руках сына младшего держит. Хорошо живу, подруженька, ладно. Коль не беда бы поганая, так и вовсе плакать не о чем. А теперь вот и ты нашлась, значится, есть правда на свете. Еще б лихо черное миновало, чтобы муж мой любимый живым домой вернулся, да отец в сече лютой не сгинул, тогда и богов бы тревожить не стала.
А как сказала, так снова слезами и залилась. Обняла ее Эрин, да сказала строго:
- Нет времени слезы лить, Унка. Пора за дело браться. Поведешь ты народ на озеро, тебе оно путь отовсюду откроет. Духи примут вас и добры будут. А как на берег выйдите, так ото всех путь-дорожку закроют. Не найти места заветного Алвору пакостному. Хоть до волос седых кружить будет, а не одолеть ему Круга Озерного.
- Ох, и боязно, Эрин, - Уна вздыхает. – Да и как же скарб по лесу-то провести?
- Всё добро здесь останется. С собой детей забирай, да что унести сможешь.
- Да как же дом-то?! – охнула Уна, да жрица старшая глянула строго.
- Не первые вы на озере будете, там уж Заречные обитаются. Приютили их духи, и вас приветят. А за старшего там первак бывший княжеский, сына моего дядька названный. Ты хоть с детьми своими пойдешь, а я кровинку одного спровадила, от беды сберегла. И дом у меня есть, и хозяйство ладное, да всё брошено. Что дороже мне, то и выбрала. А дороже жизнь сыновняя, о нем одном заботой полнюсь. Вот и ты о детях радей. Остальное вернуть можно.
- Сынок у тебя? – Уна ахнула.
- Не о том сейчас, подружка верная. Собирай народ, да веди на озеро, а как лихо минует, так назад и вернетесь.
- Как узнаю я?
- Узнаешь, - Эрин ответила, да назад ко всем и пошла.
А уж люди стоят в волнении, слова жрицы Аридиной ожидают. Кому ж, как ни ей, мудрость Заступницы передать? Вот и велела им Эрин по домам идти, да что нужно с собой собрать. Запричитали бабы глупые, за головы схватились, добра нажитого пожалели. Осерчала Эрин, да и ответила гневно:
- Много ль покойнику надобно? Ему и в земле сырой хорошо лежать, там одной домовины достаточно. И семью свою рядком положите, от родителей до детей малых. А коровы да куры по вам потопчутся. С могилок траву обожрут, да назад ее с другого места выложат. Вот и будете лежать довольные – всё при вас: и хозяйство и живность всякая. А кому мало, так пусть тело его изрубленное у порога в скотник ляжет, будет, чем свиней накормить, опять же забота. А мужики, кому тревога о доме помехой не станет, потом соберут ваши косточки. Вот уж счастливы будут.
Тут старшина воинский кулаком и махнул:
- Верно говорит сестра старшая! Хватит слезы по скотине лить, да о скарбе насущном думать. Дома, коль придется, отстроим наново, а жизнь другую даже боги вернуть не смогут.
Стонут бабы, а мужиков да Эрин послушались. Вот и вышло, что не жены мужей, а мужики баб своих из деревни спровадили. Старики лишь остались древние, за домами чужими, глядеть обещались, да скотину подкармливать. На том хозяйки и успокоились. Повела их Уна, подруге доверившись, по дороге заветной, что сама собой под ноги бросилась. Поглядели им вслед, кто остались, вздохнули с надеждою, да опять на коней сели.
- С вами поеду, - жрица сказала. – Там и сестры мои уж готовятся. Вместе врага встречать станем.
Вот и едет дружина Озерная, за жрицей Аридиной следует. Впереди Эрин на коне черном скачет, что в стане царя Алвора дали, с ней рядом батюшка, о жизни прошедшей расспрашивает.
