На следующей камерографии на Анриетте не было вообще ничего. Ни клочка ткани! Текучее пряное золото вырвалось на волю, разметалось по кровати, одна ладонь небрежно прикрыла самое сокровенное, а вторая… она сжимала хлыст, и черная блестящая змейка струилась по стройному бедру, обвивая его и спускаясь до самого колена, где узкое жало бессильно замирало в ямочке, касаясь кожи то ли поцелуем, то ли укусом…
Еще на одной камерографии Анри снова была обнажена, только на левой ноге красовался черный чулок. Сетчатый! Вызывающе непристойный, кричащий о борделе, где золотые монеты падают на черный шелк, а потом на него же опускается золотисто-смуглое тело…
Еще на одной Анри лежала на животе, подпирая голову руками и со змеиной гибкостью обернувшись к зрителю. Ноги – левая по-прежнему в чулке – она согнула в коленях, вытягивая носочки, на которые так и просились пуанты, и… да, это выглядело ошеломительно бесстыдно. Как и несколько камерографий, где чулка не было, вместо него вернулась полурасстегнутая белая рубашка, а в придачу – разведенные бедра, выгнутая спина, а еще голова, запрокинутая назад, обнажая беззащитное нежное горло…
На последней камерографии Анри, все в той же рубашке, сидела на краю кровати, держа связанные руки между раздвинутых ног… Проклятье, Алекс даже не мог бы сказать, что выглядит откровеннее: обнаженные ступни, балетно развернутые в стороны, или небрежно обмотанные черным шелковым галстуком тонкие запястья. Черное и золото! Ослепительные, чистые, бесконечно яростные цвета! И к ним иногда – белое, ледяным контрастом, от которого пламя разгорается еще сильнее.
«Еще мгновение – у меня встанет, словно у мальчишки, впервые увидевшего голую женщину!» - понял он.
Бросил последнюю камерографию обратно на стол и смутился, сообразив, что разглядывал их не одну минуту. Поднял взгляд.
Анриетта молча наблюдала за ним поверх полного бокала бренди, который держала у самых губ, не торопясь глотать.
- Это… ошеломляет, - признался Алекс. – Анри, этот квартерон… Он гений, поцелованный при рождении самим Лугом! А ты – величайшая модель… Погоди, так это они?! Твоя матушка… их увидела?!
Анри едва заметно кивнула и снова одним махом отпила треть бокала.
- Проклятье… - Алекс потер лицо руками. – Баргестово дерьмо…
Тьеда Люсия Ресколь считала немыслимым развратом все, что не соответствовало критериям морали, принятым во времена ее юности. Она не выписывала современные журналы, а из газет – лишь самые благочинные и скромные. С возмущением и брезгливостью говорила о синематографе, где могут показать поцелуй или – о ужас! – женщину в наряде для спальни. Разумеется, полностью закрытом, но все же!
Что Алекса искренне удивляло, это как тье Люсия, при таких-то взглядах, умудрилась сойтись с мужчиной вне брака! Ну, разве что она, именно в силу своей невинности, слишком долго не понимала, что происходит, а потом… боязнь лишиться возлюбленного, фейрийские чары, просто глупость – да что угодно! Пока не стало слишком поздно…
И он вполне понимал, что она испытала, увидев настолько откровенные камерографии, на которых не могла не узнать свою дочь. Да, они были прекрасны! Наверняка, выставь их АрМоаль в какой-нибудь галерее, они произвели бы фурор в мире искусства. Их признали бы шедеврами, а потом… потом наверняка запретили бы выставлять по причине оскорбления общественной нравственности. Хотя человеческая мораль Холмам не указ, и в галерее, принадлежащей одному из Домов… Впрочем, неважно! С точки зрения Люсии Ресколь ее невинная дочь окунулась в пучину отвратительного порока. И, более того, это стало публично известно!
- Ты не виновата, - сказал он, потянулся и, мягко вынув из пальцев Анриетты бокал, сжал ее холодные ладони в своих, пытаясь отогреть. – Анри, дорогая, ты была прекрасной дочерью! Идеальной! Ты опекала ее, заботилась, исполняла все желания! – Слова падали в пустоту, в потемневшем взгляде Анриетты Алекс не видел никакого отклика. – Ты любила ее! И скрывала от нее свою жизнь лишь потому, что боялась!
Потому что тьеда Люсия никогда не поняла бы дочь. И не простила бы. Анриетта всеми силами, с немыслимыми предосторожностями оберегала ее от встречи с тем миром, где была не только управляющей клубом, но и экзотической танцовщицей. А еще – мечтой множества мужчин. И у некоторых из них эта мечта сбывалась…
- Если кто и виноват, то болван, у которого не хватило соображения… - начал Алекс, и в этот момент фониль в его кармане зазвонил.
Глубоко вздохнув, словно очнувшись, Анриетта забрала у него руки, и Алекс, чтобы скрыть мгновенную неловкость, потянулся за аппаратом, досадливо глянул на экранчик. Незнакомый номер, так некстати… Но вдруг это сведения о взрыве?
- Милэрд Монтроз? – послышался голос его водителя и охранника. – К воротам подъехал мобилер. В нем один человек, описание соответствует Венсану АрМоалю. Задержать?
- Пусть идет! – бросил Алекс, которого при звуке этого имени окатило ледяной беспримесной яростью.
АрМоаль?! Очень кстати! Просто как нельзя более вовремя!
И тут же послышался долгий звонок внизу, у входной двери. Анриетта с бесстрастным лицом встала из кресла. Имя незваного визитера она расслышала прекрасно.
- Я встречу, - уронила она. – И, Алекс, прошу, не вмешивайся. Во всяком случае, более необходимого.
- Как пожелаешь, - согласился он, подумав, что пределы необходимости в любом случае будет отмерять сам.
А еще – что напрасно, пожалуй, не обзавелся новой зажигалкой вместо той, что подарил Маред. Наемник из Крапивного Легиона – противник более чем серьезный. Если, не дай Луг, дойдет до драки, никакая мелочь не помешает. И стоило бы, пожалуй, позвать Майкла…
«Впрочем, не полезет же франк в драку с порога? Если не совсем дурак, то должен понимать, что натворил и как это скажется на его репутации».
Однако в холл, встречать гостя, он вышел вместе с Анриеттой. Не по этикету, зато согласно здравому смыслу, показывая тем самым, что Анри под его защитой. Фейри, пусть не урожденные, а принятые в Дом, чрезвычайно чувствительны к подобным нюансам.
Едва переступив порог и сделав еще шаг от закрывшейся за ним двери, АрМоаль замер, вгляделся в стоящую перед ним Анриетту и выдохнул:
- Триединой и Рогатым клянусь, мне так жаль! Простите!
- А вам есть, за что просить прощения? – все тем же ровным холодным голосом уточнила она. – Вы ведь утверждаете, что ничего не присылали.
- Не присылал, - уверенно сказал франк, и Алекс увидел, как он мгновенно подобрался. – Но камерографии сделаны мной. И у меня, возможно, есть ответ, кто их прислал, но сначала позвольте на них взглянуть.
- О, это сколько угодно, - безразлично согласилась Анриетта и пошла в гостиную, на ходу бросив: - Прошу!
АрМоаль посмотрел ей в неестественно напряженную спину, потом торопливо и резко поклонился Алексу, словно только что его заметил, и заторопился следом. Алекс вошел в гостиную третьим, и комната словно сжалась, показалась тесной, а в воздухе повисло напряжение, еще миг – и заискрит, словно в лейденской банке.
- Вот! – Анриетта кивнула на столик, где так и лежали ярким веером проклятые карточки. – Буду крайне признательна, если сообщите, как это могло случиться.
И замолчала, замерев у окна, сложив руки на груди и плотно сомкнув губы, словно последняя фраза потребовала от нее немыслимых усилий. Таких, после которых чувствуешь себя выжатым досуха.
«Она и вправду вымотана до последнего предела, - с тоскливой томительной жалостью подумал Алекс. – Ей нужно в ванную, потом под хороший массаж, а потом принять успокоительное и уснуть. Но она уже выпила полбутылки бренди, а он плохо сочетается с лекарствами. Разве что еще бренди добавить… Но как бы хуже не стало! Крепкий алкоголь и нервический приступ – сочетание непредсказуемое и очень опасное. Нет, сегодня я отсюда никуда не поеду…»
АрМоаль молча подошел к столику, поднял ближайшую камерографию и цепко, остро глянул. Потом взял другую, так же внимательно рассмотрел – и по его лицу пробежала тень.
- Кто их принес? – спросил негромко, не отрывая взгляда от снимков.
- Прислуга говорит, что посыльный, - едва разжимая губы, уронила Анри. – Обычный мальчишка. Сказал, что для тье Ресколь. Прислуга отдала матушке. А она увидела, что конверт не заклеен, и…
Голос Анриетты осекся, и Алекс на несколько мгновений подумал, что все это нелепая, чудовищная, но понятная ошибка. Спеша похвастаться успехом, франк прислал камерографии Анри домой. Не подумав или не зная, что тье Ресколь здесь живет две. Но неужели даже конверт не заклеил?!
Анри немного изменила позу, обняв себя руками за плечи. Взгляд ее был устремлен мимо Алекса – в лицо Венсану АрМоалю, продолжавшему изучать снимки. И Алексу показалось, что взгляд этот полон тоски и недоумения. Так смотрят на человека, который сделал не просто больно, а неожиданно больно! Ударил исподтишка, ни за что, с бессмысленной жестокостью!
- Анри… - заговорил франк и разжал пальцы, роняя камерографии на стол. – Я все же виноват перед вами. Точнее, виновата моя неосторожность… А еще - одна завистливая мерзавка! Александр? – Он повернулся упругим движением, одновременно быстрым и плавным, и Алекс успел подумать, что драться с Венсаном АрМоалем ему бы точно не хотелось. – Это очень хорошо, что вы здесь! Просто прекрасно! Вы догадываетесь, о ком я говорю?!
Перед ответом Алекс глубоко вздохнул:
- Если вы о Флории, то хотелось бы уточнить все обстоятельства.
- Разумеется, - бросил АрМоаль и тут же сменил тон:
- Анриетта, может быть, вам лучше сесть?
Теперь в его голосе слышалось искреннее беспокойство, и оно же читалось в пронзительных ясно-голубых глазах, которыми он упорно пытался поймать взгляд Анри.
«А глаза у него в точности как у Маргарет, - понял Алекс. – Я все думал, кого же он мне напоминает?! Она тоже была смуглой… И эта южная утонченность лица, линия подбородка и носа… Кузены, а похожи, словно родные брат и сестра! Я просто не ожидал увидеть черты Маргарет в незнакомце, к тому же мужчине. Вот и не понял сразу!»
- Не беспокойтесь, со мной все хорошо, - ровно отозвалась Анри. – Если желаете – садитесь сами. И можете выпить, кстати. К баргесту этикет, в этом доме больше нет приличных женщин.
«И ведь она безупречно права, - с той же щемящей тоскливой нежностью подумал Алекс. – Ночью общество может восхищаться красотой и талантами Анри Ресколь, но днем никто не назовет ее особой, достойной уважения. И те мужчины, что вчера рукоплескали ее танцу в клубе и умоляли о чести выпить шампанское из ее туфельки, при встрече в городе ей даже не поклонятся. Во всяком случае, не у всех на это хватит смелости!»
Анри посмотрела на него просительно, и Алекс кивнул:
- Я знаю, где бокалы, - отозвался он. – Венсан, вам коньяк, бренди, виски?
- Что угодно, - мрачно отозвался франк и действительно послал этикет к боуги, потому что присел на подлокотник свободного кресла.
Немыслимая вольность даже в хорошо знакомом доме! Впрочем, чего и ждать от фейрийской крови? С манерами у них все в порядке, если только они этого желают, но вот скромности и желания соблюдать приличия не больше, чем у бродячих котов.
«А ведь Анриетте теперь станет гораздо легче, - подумал он, искренне радуясь, что та не может услышать столь циничные мысли. – Матушку она обожала, но именно потому жила в постоянном напряжении. Скрывала любые подробности о своей работе и даже название клуба, чтобы тье Люсия не проболталась любопытным знакомым. А в самом «Бархате» персонал был строжайше предупрежден, что если госпожа управляющая уехала домой, звонить ей можно лишь в самом крайнем случае и разговаривать следует так, словно работаешь в пансионе для юных лэди.
Теперь Анриетта хотя бы дома сможет чувствовать себя свободно. Сменит обстановку по собственному вкусу, станет одеваться, как ей нравится… Сможет читать любые книги и даже, чего при тье Люсии представить было нельзя, выкинет или подарит горничной тот пошлый сервиз в лепных бело-золотых розочках, который с детства ненавидит… Она ведь даже бренди держала в доме исключительно под предлогом, что это для гостей! Для лэрда Монтроза, например. Ведь приличные тье не употребляют крепких мужских напитков! А еще не носят брюки, не повышают голос, не встают к обеду даже в редкий выходной…
И гостей принимать Анриетта теперь сможет по собственному выбору. Больше не будет неловких попыток сватовства за сыновей и кузенов подруг тье Люсии. Попыток, неизменно оставлявших у Анриетты горечь и чувство унижения, ведь ее пытались преподнести мужчинам, словно устаревший, немодный, но все же добротный товар. «Да, наша Анриетта уже не юна, но это даже к лучшему! Она серьезная девица и такая прекрасная хозяйка! Нет-нет, конечно, выйдя замуж, она оставит службу! Правда, начальство ею довольно, и жалованье хорошее, но замужней женщине неприлично работать на посторонних мужчин. Анри, милочка, положи нашему гостю еще пирога! Вы знаете, она так любит сама готовить! И дом будет вести превосходно, раз уж справлялась с целым клубом…»
Пока Алекс доставал из крошечного бара, вделанного в стену, еще два бокала и решал, что им с Венсаном лучше допить бренди – Анриетте точно хватит! – за спиной было тихо. Он бы дорого дал, чтобы посмотреть, какими взглядами обмениваются эти двое. Анри говорила, что АрМоаль ее интересует лишь как камерограф. Но согласилась на безумно откровенные снимки, причем даже не упомянув об этом. Да, конечно, она не обязана отчитываться Алексу в своих поступках и связях! Но раньше… раньше обязательно бы ему рассказала.
«А разве ты сам торопился рассказать ей о Маред? – возразил он сам себе. – И уж если здесь в самом деле замешана Флория, твоей вины в этом тоже немало. Возможно, окажись ты более разумным и ответственным покровителем для Незабудки, тье Люсия была бы жива. Но это если АрМоаль не лжет! А вот это мы сейчас и узнаем…»
- Раз вам все равно, будем пить бренди, - уронил он, возвращаясь к столу.
Плеснул себе и АрМоалю темно-золотой жидкости с едва заметным маслянистым отливом и поставил бутылку на стол, но Анри взглядом указала на свой опустевший бокал. Пару мгновений Алекс колебался, потом все же вылил туда остатки бренди. Будь они наедине, он бы непременно попытался уговорить Анриетту больше не пить, но при франке это будет не просто неучтиво, а попросту оскорбительно. Что ж, остается надеяться на крепкий организм сирены, хоть и полукровки.
- Анри, может быть, ты поешь? – спросил он негромко, не слишком надеясь на согласие. – Хочешь, я приготовлю тебе сэндвич?
Анриетта молча покачала головой, потом все-таки отозвалась:
- Не хочу. Но если вы голодны… Алекс, ты знаешь, где кухня, будь любезен…
- О, не беспокойтесь! – поспешно отозвался АрМоаль. – Ради меня точно не стоит…
И запнулся, глядя на Анри с мучительной виноватой тоской, как на нечто очень дорогое, то ли утраченное, то ли уходящее прямо сейчас.
Она же, сохраняя под их взглядами идеальную осанку танцовщицы, взяла бокал, вгляделась в коричнево-золотое озерцо бенди, словно надеялась увидеть там что-то важное, и попросила, не поднимая взгляда:
- Рассказывайте…
- Позавчера в клубе, как вы оба помните, - тут же заговорил АрМоаль, - я сделал три серии камерографий. Первая серия – общая, с разными моделями, вторая – с вами… - Он глотнул бренди и поставил бокал. – И третья – с тьедой Флорией. По вашей, Алекс, просьбе.
Еще на одной камерографии Анри снова была обнажена, только на левой ноге красовался черный чулок. Сетчатый! Вызывающе непристойный, кричащий о борделе, где золотые монеты падают на черный шелк, а потом на него же опускается золотисто-смуглое тело…
Еще на одной Анри лежала на животе, подпирая голову руками и со змеиной гибкостью обернувшись к зрителю. Ноги – левая по-прежнему в чулке – она согнула в коленях, вытягивая носочки, на которые так и просились пуанты, и… да, это выглядело ошеломительно бесстыдно. Как и несколько камерографий, где чулка не было, вместо него вернулась полурасстегнутая белая рубашка, а в придачу – разведенные бедра, выгнутая спина, а еще голова, запрокинутая назад, обнажая беззащитное нежное горло…
На последней камерографии Анри, все в той же рубашке, сидела на краю кровати, держа связанные руки между раздвинутых ног… Проклятье, Алекс даже не мог бы сказать, что выглядит откровеннее: обнаженные ступни, балетно развернутые в стороны, или небрежно обмотанные черным шелковым галстуком тонкие запястья. Черное и золото! Ослепительные, чистые, бесконечно яростные цвета! И к ним иногда – белое, ледяным контрастом, от которого пламя разгорается еще сильнее.
«Еще мгновение – у меня встанет, словно у мальчишки, впервые увидевшего голую женщину!» - понял он.
Бросил последнюю камерографию обратно на стол и смутился, сообразив, что разглядывал их не одну минуту. Поднял взгляд.
Анриетта молча наблюдала за ним поверх полного бокала бренди, который держала у самых губ, не торопясь глотать.
- Это… ошеломляет, - признался Алекс. – Анри, этот квартерон… Он гений, поцелованный при рождении самим Лугом! А ты – величайшая модель… Погоди, так это они?! Твоя матушка… их увидела?!
Анри едва заметно кивнула и снова одним махом отпила треть бокала.
- Проклятье… - Алекс потер лицо руками. – Баргестово дерьмо…
Тьеда Люсия Ресколь считала немыслимым развратом все, что не соответствовало критериям морали, принятым во времена ее юности. Она не выписывала современные журналы, а из газет – лишь самые благочинные и скромные. С возмущением и брезгливостью говорила о синематографе, где могут показать поцелуй или – о ужас! – женщину в наряде для спальни. Разумеется, полностью закрытом, но все же!
Что Алекса искренне удивляло, это как тье Люсия, при таких-то взглядах, умудрилась сойтись с мужчиной вне брака! Ну, разве что она, именно в силу своей невинности, слишком долго не понимала, что происходит, а потом… боязнь лишиться возлюбленного, фейрийские чары, просто глупость – да что угодно! Пока не стало слишком поздно…
И он вполне понимал, что она испытала, увидев настолько откровенные камерографии, на которых не могла не узнать свою дочь. Да, они были прекрасны! Наверняка, выставь их АрМоаль в какой-нибудь галерее, они произвели бы фурор в мире искусства. Их признали бы шедеврами, а потом… потом наверняка запретили бы выставлять по причине оскорбления общественной нравственности. Хотя человеческая мораль Холмам не указ, и в галерее, принадлежащей одному из Домов… Впрочем, неважно! С точки зрения Люсии Ресколь ее невинная дочь окунулась в пучину отвратительного порока. И, более того, это стало публично известно!
- Ты не виновата, - сказал он, потянулся и, мягко вынув из пальцев Анриетты бокал, сжал ее холодные ладони в своих, пытаясь отогреть. – Анри, дорогая, ты была прекрасной дочерью! Идеальной! Ты опекала ее, заботилась, исполняла все желания! – Слова падали в пустоту, в потемневшем взгляде Анриетты Алекс не видел никакого отклика. – Ты любила ее! И скрывала от нее свою жизнь лишь потому, что боялась!
Потому что тьеда Люсия никогда не поняла бы дочь. И не простила бы. Анриетта всеми силами, с немыслимыми предосторожностями оберегала ее от встречи с тем миром, где была не только управляющей клубом, но и экзотической танцовщицей. А еще – мечтой множества мужчин. И у некоторых из них эта мечта сбывалась…
- Если кто и виноват, то болван, у которого не хватило соображения… - начал Алекс, и в этот момент фониль в его кармане зазвонил.
Глубоко вздохнув, словно очнувшись, Анриетта забрала у него руки, и Алекс, чтобы скрыть мгновенную неловкость, потянулся за аппаратом, досадливо глянул на экранчик. Незнакомый номер, так некстати… Но вдруг это сведения о взрыве?
- Милэрд Монтроз? – послышался голос его водителя и охранника. – К воротам подъехал мобилер. В нем один человек, описание соответствует Венсану АрМоалю. Задержать?
- Пусть идет! – бросил Алекс, которого при звуке этого имени окатило ледяной беспримесной яростью.
АрМоаль?! Очень кстати! Просто как нельзя более вовремя!
И тут же послышался долгий звонок внизу, у входной двери. Анриетта с бесстрастным лицом встала из кресла. Имя незваного визитера она расслышала прекрасно.
- Я встречу, - уронила она. – И, Алекс, прошу, не вмешивайся. Во всяком случае, более необходимого.
- Как пожелаешь, - согласился он, подумав, что пределы необходимости в любом случае будет отмерять сам.
А еще – что напрасно, пожалуй, не обзавелся новой зажигалкой вместо той, что подарил Маред. Наемник из Крапивного Легиона – противник более чем серьезный. Если, не дай Луг, дойдет до драки, никакая мелочь не помешает. И стоило бы, пожалуй, позвать Майкла…
«Впрочем, не полезет же франк в драку с порога? Если не совсем дурак, то должен понимать, что натворил и как это скажется на его репутации».
Однако в холл, встречать гостя, он вышел вместе с Анриеттой. Не по этикету, зато согласно здравому смыслу, показывая тем самым, что Анри под его защитой. Фейри, пусть не урожденные, а принятые в Дом, чрезвычайно чувствительны к подобным нюансам.
Едва переступив порог и сделав еще шаг от закрывшейся за ним двери, АрМоаль замер, вгляделся в стоящую перед ним Анриетту и выдохнул:
- Триединой и Рогатым клянусь, мне так жаль! Простите!
- А вам есть, за что просить прощения? – все тем же ровным холодным голосом уточнила она. – Вы ведь утверждаете, что ничего не присылали.
- Не присылал, - уверенно сказал франк, и Алекс увидел, как он мгновенно подобрался. – Но камерографии сделаны мной. И у меня, возможно, есть ответ, кто их прислал, но сначала позвольте на них взглянуть.
- О, это сколько угодно, - безразлично согласилась Анриетта и пошла в гостиную, на ходу бросив: - Прошу!
АрМоаль посмотрел ей в неестественно напряженную спину, потом торопливо и резко поклонился Алексу, словно только что его заметил, и заторопился следом. Алекс вошел в гостиную третьим, и комната словно сжалась, показалась тесной, а в воздухе повисло напряжение, еще миг – и заискрит, словно в лейденской банке.
- Вот! – Анриетта кивнула на столик, где так и лежали ярким веером проклятые карточки. – Буду крайне признательна, если сообщите, как это могло случиться.
И замолчала, замерев у окна, сложив руки на груди и плотно сомкнув губы, словно последняя фраза потребовала от нее немыслимых усилий. Таких, после которых чувствуешь себя выжатым досуха.
«Она и вправду вымотана до последнего предела, - с тоскливой томительной жалостью подумал Алекс. – Ей нужно в ванную, потом под хороший массаж, а потом принять успокоительное и уснуть. Но она уже выпила полбутылки бренди, а он плохо сочетается с лекарствами. Разве что еще бренди добавить… Но как бы хуже не стало! Крепкий алкоголь и нервический приступ – сочетание непредсказуемое и очень опасное. Нет, сегодня я отсюда никуда не поеду…»
АрМоаль молча подошел к столику, поднял ближайшую камерографию и цепко, остро глянул. Потом взял другую, так же внимательно рассмотрел – и по его лицу пробежала тень.
- Кто их принес? – спросил негромко, не отрывая взгляда от снимков.
- Прислуга говорит, что посыльный, - едва разжимая губы, уронила Анри. – Обычный мальчишка. Сказал, что для тье Ресколь. Прислуга отдала матушке. А она увидела, что конверт не заклеен, и…
Голос Анриетты осекся, и Алекс на несколько мгновений подумал, что все это нелепая, чудовищная, но понятная ошибка. Спеша похвастаться успехом, франк прислал камерографии Анри домой. Не подумав или не зная, что тье Ресколь здесь живет две. Но неужели даже конверт не заклеил?!
Анри немного изменила позу, обняв себя руками за плечи. Взгляд ее был устремлен мимо Алекса – в лицо Венсану АрМоалю, продолжавшему изучать снимки. И Алексу показалось, что взгляд этот полон тоски и недоумения. Так смотрят на человека, который сделал не просто больно, а неожиданно больно! Ударил исподтишка, ни за что, с бессмысленной жестокостью!
- Анри… - заговорил франк и разжал пальцы, роняя камерографии на стол. – Я все же виноват перед вами. Точнее, виновата моя неосторожность… А еще - одна завистливая мерзавка! Александр? – Он повернулся упругим движением, одновременно быстрым и плавным, и Алекс успел подумать, что драться с Венсаном АрМоалем ему бы точно не хотелось. – Это очень хорошо, что вы здесь! Просто прекрасно! Вы догадываетесь, о ком я говорю?!
Перед ответом Алекс глубоко вздохнул:
- Если вы о Флории, то хотелось бы уточнить все обстоятельства.
- Разумеется, - бросил АрМоаль и тут же сменил тон:
- Анриетта, может быть, вам лучше сесть?
Теперь в его голосе слышалось искреннее беспокойство, и оно же читалось в пронзительных ясно-голубых глазах, которыми он упорно пытался поймать взгляд Анри.
«А глаза у него в точности как у Маргарет, - понял Алекс. – Я все думал, кого же он мне напоминает?! Она тоже была смуглой… И эта южная утонченность лица, линия подбородка и носа… Кузены, а похожи, словно родные брат и сестра! Я просто не ожидал увидеть черты Маргарет в незнакомце, к тому же мужчине. Вот и не понял сразу!»
- Не беспокойтесь, со мной все хорошо, - ровно отозвалась Анри. – Если желаете – садитесь сами. И можете выпить, кстати. К баргесту этикет, в этом доме больше нет приличных женщин.
«И ведь она безупречно права, - с той же щемящей тоскливой нежностью подумал Алекс. – Ночью общество может восхищаться красотой и талантами Анри Ресколь, но днем никто не назовет ее особой, достойной уважения. И те мужчины, что вчера рукоплескали ее танцу в клубе и умоляли о чести выпить шампанское из ее туфельки, при встрече в городе ей даже не поклонятся. Во всяком случае, не у всех на это хватит смелости!»
Анри посмотрела на него просительно, и Алекс кивнул:
- Я знаю, где бокалы, - отозвался он. – Венсан, вам коньяк, бренди, виски?
- Что угодно, - мрачно отозвался франк и действительно послал этикет к боуги, потому что присел на подлокотник свободного кресла.
Немыслимая вольность даже в хорошо знакомом доме! Впрочем, чего и ждать от фейрийской крови? С манерами у них все в порядке, если только они этого желают, но вот скромности и желания соблюдать приличия не больше, чем у бродячих котов.
«А ведь Анриетте теперь станет гораздо легче, - подумал он, искренне радуясь, что та не может услышать столь циничные мысли. – Матушку она обожала, но именно потому жила в постоянном напряжении. Скрывала любые подробности о своей работе и даже название клуба, чтобы тье Люсия не проболталась любопытным знакомым. А в самом «Бархате» персонал был строжайше предупрежден, что если госпожа управляющая уехала домой, звонить ей можно лишь в самом крайнем случае и разговаривать следует так, словно работаешь в пансионе для юных лэди.
Теперь Анриетта хотя бы дома сможет чувствовать себя свободно. Сменит обстановку по собственному вкусу, станет одеваться, как ей нравится… Сможет читать любые книги и даже, чего при тье Люсии представить было нельзя, выкинет или подарит горничной тот пошлый сервиз в лепных бело-золотых розочках, который с детства ненавидит… Она ведь даже бренди держала в доме исключительно под предлогом, что это для гостей! Для лэрда Монтроза, например. Ведь приличные тье не употребляют крепких мужских напитков! А еще не носят брюки, не повышают голос, не встают к обеду даже в редкий выходной…
И гостей принимать Анриетта теперь сможет по собственному выбору. Больше не будет неловких попыток сватовства за сыновей и кузенов подруг тье Люсии. Попыток, неизменно оставлявших у Анриетты горечь и чувство унижения, ведь ее пытались преподнести мужчинам, словно устаревший, немодный, но все же добротный товар. «Да, наша Анриетта уже не юна, но это даже к лучшему! Она серьезная девица и такая прекрасная хозяйка! Нет-нет, конечно, выйдя замуж, она оставит службу! Правда, начальство ею довольно, и жалованье хорошее, но замужней женщине неприлично работать на посторонних мужчин. Анри, милочка, положи нашему гостю еще пирога! Вы знаете, она так любит сама готовить! И дом будет вести превосходно, раз уж справлялась с целым клубом…»
Пока Алекс доставал из крошечного бара, вделанного в стену, еще два бокала и решал, что им с Венсаном лучше допить бренди – Анриетте точно хватит! – за спиной было тихо. Он бы дорого дал, чтобы посмотреть, какими взглядами обмениваются эти двое. Анри говорила, что АрМоаль ее интересует лишь как камерограф. Но согласилась на безумно откровенные снимки, причем даже не упомянув об этом. Да, конечно, она не обязана отчитываться Алексу в своих поступках и связях! Но раньше… раньше обязательно бы ему рассказала.
«А разве ты сам торопился рассказать ей о Маред? – возразил он сам себе. – И уж если здесь в самом деле замешана Флория, твоей вины в этом тоже немало. Возможно, окажись ты более разумным и ответственным покровителем для Незабудки, тье Люсия была бы жива. Но это если АрМоаль не лжет! А вот это мы сейчас и узнаем…»
Глава 5. Крутые повороты
- Раз вам все равно, будем пить бренди, - уронил он, возвращаясь к столу.
Плеснул себе и АрМоалю темно-золотой жидкости с едва заметным маслянистым отливом и поставил бутылку на стол, но Анри взглядом указала на свой опустевший бокал. Пару мгновений Алекс колебался, потом все же вылил туда остатки бренди. Будь они наедине, он бы непременно попытался уговорить Анриетту больше не пить, но при франке это будет не просто неучтиво, а попросту оскорбительно. Что ж, остается надеяться на крепкий организм сирены, хоть и полукровки.
- Анри, может быть, ты поешь? – спросил он негромко, не слишком надеясь на согласие. – Хочешь, я приготовлю тебе сэндвич?
Анриетта молча покачала головой, потом все-таки отозвалась:
- Не хочу. Но если вы голодны… Алекс, ты знаешь, где кухня, будь любезен…
- О, не беспокойтесь! – поспешно отозвался АрМоаль. – Ради меня точно не стоит…
И запнулся, глядя на Анри с мучительной виноватой тоской, как на нечто очень дорогое, то ли утраченное, то ли уходящее прямо сейчас.
Она же, сохраняя под их взглядами идеальную осанку танцовщицы, взяла бокал, вгляделась в коричнево-золотое озерцо бенди, словно надеялась увидеть там что-то важное, и попросила, не поднимая взгляда:
- Рассказывайте…
- Позавчера в клубе, как вы оба помните, - тут же заговорил АрМоаль, - я сделал три серии камерографий. Первая серия – общая, с разными моделями, вторая – с вами… - Он глотнул бренди и поставил бокал. – И третья – с тьедой Флорией. По вашей, Алекс, просьбе.
