Поднявшись с кресла, уррика грациозно подошла к столу. Бледные руки легли на спинку стула – разительный контраст с темным полированным деревом – и сжали. Пальцы побелели еще сильнее.
- Я хочу завтра отправиться к воротам с фотоаппаратом, - сказала уррика. – Вы не возражаете?
Спрашивала она конечно, сообразуясь с протоколом. Ей безразлично было, что сам Шинад думает по этому поводу. Оттого и запрещать что-либо было бесполезно. Уррика в любом случае поступила бы по-своему, оставив своего противника в дураках.
- Я не возражаю, уррика. У меня нет никаких возражений до того момента, пока вы не переступаете ворота и не входите в город.
- Чудно.
Шинад дождался, пока уррика сядет. Сам он занял стул как можно дальше от нее, соблюдая немалую дистанцию. Женщина встретила это своей странной, холодной и насквозь фальшивой улыбкой. Как в день их первой встречи. Ниддинг ему, проведшему годы жизни в теплой и процветающей Изумрудной Долине, казался холодным, негостеприимным и нестерпимо древним. И уррика Кирия Маверьска была олицетворением этого холода, отстраненности и древности. Она служила давно ушедшим богам, говорила с таким выразительным «архаичным» акцентом, который даже в Ниддинге не слышали уже лет двести, и со своеобразными интонациями. Свое белое тело Кирия прятала под дюжинами дюжин слоев старомодной одежды, и невольно думалось что подо всей этой тканью она прозрачная, вырезанная изо льда. Совершенная статуя. «Взгляни, Ши, - сказала Гелена. – Эта женщина глубоко несчастна!». Гелена всегда и всех жалела, таково уж было ее свойство.
Серебряная вилка со звоном упала на пол. Шинад нагнулся за ней и невольно подумал: ожидает увидеть выглядывающие из-под тяжелого подола парчового платья уррики копыта. Платье было из оливкового шелка, а мыски туфель – расшиты жемчугом. Кто сейчас расшивает обувь жемчугом?
Уррика что-то спросила, он ответил, даже не задумываясь. Этой женщине для поддержания разговора не требовалось даже поддакивание. Еда была, правда, достаточно сносной, и Шинад ел почти с удовольствием, погруженный в свои мысли. Они были далеко от Темьгорода, мрачных древних легенд и капризов Князя. Шинад всегда предельно ясно понимал: аршед нужен Ниддингу для поддержания хрупкого равновесия между господарями, князем, соседями и всем большим и страшным миром, лежащим у подножия гор. Сейчас мир становился еще страшнее, и Ниддинг рисковал быть втянутым в огромную, не имеющую доселе аналогов свару. Даже войной это назвать было сложно. На фоне этого все проблемы выглядели мелко. Что Шинаду до уррики, нарушающей плесневелый лист, если его собственный брат продает оружие Империи и буквально молится на грядущую войну. Когда она начнется, Роэн еще больше разбогатеет.
- Вы ведь не слышали, что я сказала?
Шинад поднял голову. Уррика смотрела на него из-под своей белой, словно седой челки. Тонкие губы трогала неприятная улыбка.
- Нет-нет, - вежливо сказал Шинад. – Я вас слушаю.
- Я буду работать у ворот Темьгорода, - ровным тоном, явно повторяя уже сказанное, объявила уррика. – Мне нужно ваше письменное разрешение. Чтобы потом не ударяться в судебную казуистику.
- Оно у вас будет. И чтобы не ударяться в судебную казуистику заранее: если вы откроете ворота и вступите в город, я не посчитаюсь с вашим почти священным статусом. Согласно листу нарушителю положена казнь через отрубание головы.
- Я думала, - улыбка уррики стала еще неприятнее, словно у какой-то мелкозубой рыбы или ядовитой змеи, - у нас объявлен мораторий.
- Это всего лишь значит, что вам ее заменят пожизненным заключением.
Уррика отложила в сторону вилку и поднялась.
- Учту, аршед. Непременно учту.
Почему-то это прозвучало, как угроза.
На улице было свежо. Лето не заглядывало в Ниддинг надолго, предпочитая более гостеприимные страны, как сказал один поэт. Тучи, собравшиеся на горизонте, походили уже на снеговые, а ветер пронизывал до костей. Шинад поежился. Ему следовало выполнить поручение Князя, а потом еще целую сотню дел, но хотелось больше всего вернуться в гостиницу, подняться в номер и сидеть у камина, глядя на пламя. Шинад поднялся к шахтам. С площадки рядом с конторой открывался великолепный вид на плавный склон горы, на расположенные террасами улочки Фаграу и дальше – до самого подножия – на темные венцы елей. Еще ниже за вечерним туманом лежала Изумрудная Долина, которую он однажды покинул с немалым сожалением и жалел до сих пор.
Шинад никогда не хотел становиться аршедом. Эта должность, чрезвычайно утомительная, способна была свести с ума и куда более стойкого человека. И уж тем более он не хотел становиться аршедом при таком слабом, бесхарактерном Князе. Его уговорила Аркелия. Аркелия, золотокосая, похожая на выкатившееся на небосклон летнее солнце, как сказал другой поэт, до сих пор находящийся у Яарветов в фаворе. Она всегда добивалась своего, что было общей семейной чертой Ловицев. Добивалась не мытьем, так катаньем. Вот разве что только Князь ей пока не принадлежал.
- Отчет, аршед.
Шинад отвел взгляд от бескрайних далей и посмотрел на Чаревеня, посла красот природы кажущегося особенно приземленным. В руках у него была пухлая папка, из которой торчали уголки ветхих листов. Отчету было уже лет десять, но Шинад решил не придираться. Если шахты закроют, Фаграу зачахнет. Впрочем, как только в прессу просочится сообщение о том, что уррика нашла Темьгород, сюда хлынут туристы… Шинад раскрыл папку и быстро пробежал глазами первые листов пять или шесть. Все они пестрели диаграммами и формулами и представляли для стороннего человека весьма загадочное зрелище. К счастью, в Усмахте Шинад слушал некоторое время курс по геммологии, и мог понять, что к чему.
- Выработка, насколько я могу судить, начала скудеть еще десять лет назад?
Чаревень посмотрел на него наполовину укоризненно, наполовину жалобно. Шинад криво усмехнулся.
- Вы ведь понимали, что не обманете меня, сударь? Если к концу отчетного периода хотя бы половина добываемых в шахте камней не будет приемлемого качества, ее придется закрыть. Вы ведь понимаете, господин Чаревень: половину алмазов мы еще можем отдать на сверла и резаки, но когда в сор идут две трети… Даже в наш индустриальный век бриллианты стоят дороже, чем сверла.
Чаревень кивнул, но едва ли хоть что-то достигло его разума. Шинад вообще не был уверен, что у геолога осталось в голове хоть что-то кроме винных паров.
- Идемте, - распорядился он, - покажете мне всю документацию.
Мысленно Шинад, кривясь от отвращения, сочинял резолюцию, требующую закрыть убыточные шахты и перенаправить рабочие силы на запад, в Увессур и Угрюмгород.
Уррика Кирия Маверьска
Записи, чрезвычайно заинтересовавшие Кирию с первого взгляда, на поверку оказались еще интереснее. Она, достаточно хорошо знакомая и с ниччагом, и со старониддингским, на котором были написаны почти все главы Писания, сумела разобрать от силы полдюжины фраз, причем – самых общих. Заголовка не было, а наиболее часто встречающимся было слово «ньольман», к Темьгороду вообще никакого отношения не имеющее. Ньольман, зачарованный лёд древних колдунов, в который они заключали своих врагов. Сказка. Ну или по крайней мере тайна, в которую они не посчитали нужным посвятить ни своих Князей, ни своих потомков. Даже Кирия, приходящаяся прославленным Донтагам пусть и дальней, но родственницей, знала только прочитанную в детстве сказку о сестрах Наркиль и Кенар, полюбивших одного и того же мужчину, пришедшего из Долины. Желая избавиться от соперницы, коварная Кенар сварила колдовской лёд (в детстве эта фраза приводила Кирию в восторг), но по глупости попалась в собственную ловушку и навеки оказалась вмерзшей в ньольман. Наркиль же со своим принцем жили долго и счастливо. «Ньольман гардайг арег’гади»… Кирия закусила кончик ручки. Последнее слово составлено, судя по всему, из арегэ и агади. Первое слово означает «вечный», или «нерушимый», и до сих пор сохранилось в именах. Второе исчезло из обихода, и переводится как «живущий на дне колодца и приходящий на границе вечера и ночи», так называли еще триста-четыреста лет назад кровожадных ночных призраков. А гардайг, гардайг…
Поднявшись с кресла, Кирия прошлась по комнате, дирижируя ручкой. Мысли разбегались в разные стороны. Она была заинтригована записями на коле, обнаруженными воротами в, она была уверена, Темьгород, визитом аршеда. Гардайг…
- Хранит! Грардрайгар! Точно, хранить! – Кирия хлопнула в ладоши. – Ньольман хранит вечно пребывающего на дне колодца призрака? Или вечно хранит?
Письменный старониддингский, сложный, мало общего имеющий не то что с современным языком, а даже с древним разговорным, разбирать было трудно. На нем никто не говорил уже по меньшей мере тысячу лет. Вот поди пойми, как инфинитив «грайрдрайгар» может превратиться в «гардайг» и какая именно это форма слова? Кирия с досадой отложила листы коля. С этим придется разбираться, когда она окажется в Княжинске, где есть по крайней мере сносная библиотека. Или – хуже того – придется отложить записи до поездки в Суль.
В дверь постучали.
- Войдите.
Кирия обернулась. На пороге переминался Мартин.
- Уррика, у нас небольшие проблемы.
С самого утра он глядел на нее очень странно. А может быть, Кирия все выдумала, и ничего необычного в этих взглядах не было. Следовало признать, ее мысли были просто поглощены аршедом. Врата Темьгорода или записи ниччагом она еще могла заметить, а вот других людей – нет.
- Проблемы?
- Я говорил с господином Чаревенем. Он всего лишь старший геолог, но формально он сейчас заведует местными шахтами, как старшее должностное лицо. Он говорит, что шахты под угрозой закрытия, связывает это с нашими раскопками и требует все прекратить.
- Глупое суеверие, - пожала плечами Кирия. – Чаревень же попросту толстый пьяница.
- Однако, это глупое суеверие уже доставило нам неприятности, - покачал головой Мартин. – Рабочие отказываются даже приближаться ко входу в пещеры. Двадцать минут назад на площади объявился какой-то проповедник, так вокруг него уже собралась толпа зевак.
- Местным не хватает хорошего зрелища, - неуклюже пошутила Кирия.
Сама она уже ощущала дурной запашок – неприятности. Интуиция ее всегда была на высоте. Заперев загадочные записи в аптечку, Кирия сняла с крюка сумку и направилась вниз. Мартин следовал за ней, отставая на шаг.
Выйдя из гостиницы, она быстро поднялась на следующую террасу, откуда открывался великолепный вид на город. Выше и левее располагались входы в шахты, взяв вправо можно было оказаться у пещеры, где проводились раскопки, а все пространство между ними заполняли эдельвейсы. Отыскав среди цветов и травы небольшой плоский камень, Кирия, не заботясь о сохранности платья, опустилась на колени. Из сумки она извлекла медную чашу с изысканной чеканкой, камешки с гравированными на них знаками ниччага и короткий посеребрённый нож. Мартин сделал несколько шагов назад, а когда Кирия сделала надрез на ладони, коротко вскрикнул. К тому моменту, когда первые капли крови ударили в дно чаши, вокруг уррики уже начали собираться зеваки. Еще бы, сама уррика гадает на плоском камне. Зажав порез, Кирия другой рукой нарисовала на камне собственной кровью защитный круг, положенный завитки и треугольники, после чего бросила камешки.
- Что там? Что там? – загудела толпа, к которой присоединились уже почти все жители Фаграу.
- Благоприятный день для любых начинаний, - соврала Кирия, ни один мускул не дрогнул на ее лице.
Камешки обещали крушение и смерть. Ньольман гардайг арег’гади, говорили они.
Аршед Шинад Ловиц
Сначала в воздухе запахло неприятностями – Шинад, как бывалый политик, чуял это за сотню прыжков – а потом воздух наполнился криками и возбужденной вибрацией. Оторвавшись от бумаг, аршед потер глаза и недовольно поинтересовался:
- Что там еще?
Чаревень поспешил спрятать флягу в рукав, но от него и без того несло дешевой брагой, и тут уж прячь - не прячь. Откашлявшись, он сказал:
- Проповедник, аршед. На Колодезной площади. Видать, что-то важное говорит.
Проповедники были весьма своеобразным бичом Ниддинга: доставляли неприятностей любой из ветвей власти. Единодушно страдали и Князь, частенько становящийся мишенью для проповедей, и уррика, которой формально надлежало с этой заразой разобраться, и судьи, которые попросту не знали, что следует делать, и аршед, в итоге расхлебывающий всю кашу. Ну а проповедник в нескольких прыжках от ворот Темьгорода… Быстро за расходятся слухи. Отложив документы, Шинад поднялся.
- Что говорит?
- Я не слушал, аршед, - Чаревень почтительно поклонился.
«Конечно ты не слушал, бесов пьяница», - мрачно подумал Шинад. Стоит на горизонте объявиться очередному пророку, и все население Ниддинга разом делиться на тех, кто заглядывает в рот этому кликуше, ловя каждое слово, и тех, кому попросту наплевать. И еще неизвестно, от кого проблем больше. Накинув куртку, потому как к вечеру совсем посвежело, Шинад вышел из конторы и начал спускаться улицей, ведущей к Колодезной площади. Уже с площадки, несмотря на надвигающиеся сумерки, было видно, что круглую, мощеную булыжником площадку, с колодцем в центре, буквально запрудила толпа народа, откуда только взялось столько людей. Еще одна толпа, заставляющая задуматься об истинным количестве жителей Фаграу, собралась на лужайке между шахтами и ближайшей жилой террасой. Нещадно топча цветы, гудя роем рассерженных пчел, они внимали гадающей на плоском камне уррике. Шинад подошел ближе.
- Благоприятный день для любых начинаний, - объявила женщина, поднимаясь с колен. Подол дорогого, антикварного наряда был перепачкан в травяном соке.
Встретившись взглядом с мерцающими серыми глазами Шинад понял: уррика соврала. Это только подтверждало его давнюю мысль, что эта женщина фальшива и лжива насквозь. С другой стороны, и сам бы он не стал сейчас сообщать людям дурные новости. Обсуждая невнятное предсказание, жители Фаграу потянулись вниз, к колодезной Площади. Уррика осталась стоять, слегка покачиваясь, держась за плечо своего ручного археолога и сжимая в кулак порезанную руку. Шинад вытащил из кармана платок.
- Возьмите, чистый.
Лицо уррики по обыкновению не отразило ни единой эмоции, у нее была на редкость невыразительная мимика. Тем не менее, она с благодарным кивком приняла платок и перевязала ладонь. Белый долинский лён мгновенно окрасился кровью. Кивком отослав своего спутника вниз, уррика оперлась на галантно предложенную руку. Утомительное соблюдение на публике определенного политеса. Со стороны они частенько походили на ведущих неспешную приятную беседу аристократов.
- Это вы науськали Чаревеня и его людей? – тихо поинтересовалась уррика.
- О чем вы?
- Шахтеры отказываются работать на раскопках.
- С чего бы мне? – удивился Шинад.
Уррика негромко фыркнула.
- Если люди, следуя глупым суевериям, отказываются приближаться к этим пещерам, я не при чем.
- Да вашего приезда, - холодно сказала женщина, - суеверия их не останавливали.
- О, - улыбнулся Шинад. – Может быть, до них дошли слухи, что шахты могут закрыть?
Это была маленькая победа, но наслаждался он недолго. Остановившись, уррика высвободила руку. Голос ее прозвучал холодно, ровно и мёртво.
- Я хочу завтра отправиться к воротам с фотоаппаратом, - сказала уррика. – Вы не возражаете?
Спрашивала она конечно, сообразуясь с протоколом. Ей безразлично было, что сам Шинад думает по этому поводу. Оттого и запрещать что-либо было бесполезно. Уррика в любом случае поступила бы по-своему, оставив своего противника в дураках.
- Я не возражаю, уррика. У меня нет никаких возражений до того момента, пока вы не переступаете ворота и не входите в город.
- Чудно.
Шинад дождался, пока уррика сядет. Сам он занял стул как можно дальше от нее, соблюдая немалую дистанцию. Женщина встретила это своей странной, холодной и насквозь фальшивой улыбкой. Как в день их первой встречи. Ниддинг ему, проведшему годы жизни в теплой и процветающей Изумрудной Долине, казался холодным, негостеприимным и нестерпимо древним. И уррика Кирия Маверьска была олицетворением этого холода, отстраненности и древности. Она служила давно ушедшим богам, говорила с таким выразительным «архаичным» акцентом, который даже в Ниддинге не слышали уже лет двести, и со своеобразными интонациями. Свое белое тело Кирия прятала под дюжинами дюжин слоев старомодной одежды, и невольно думалось что подо всей этой тканью она прозрачная, вырезанная изо льда. Совершенная статуя. «Взгляни, Ши, - сказала Гелена. – Эта женщина глубоко несчастна!». Гелена всегда и всех жалела, таково уж было ее свойство.
Серебряная вилка со звоном упала на пол. Шинад нагнулся за ней и невольно подумал: ожидает увидеть выглядывающие из-под тяжелого подола парчового платья уррики копыта. Платье было из оливкового шелка, а мыски туфель – расшиты жемчугом. Кто сейчас расшивает обувь жемчугом?
Уррика что-то спросила, он ответил, даже не задумываясь. Этой женщине для поддержания разговора не требовалось даже поддакивание. Еда была, правда, достаточно сносной, и Шинад ел почти с удовольствием, погруженный в свои мысли. Они были далеко от Темьгорода, мрачных древних легенд и капризов Князя. Шинад всегда предельно ясно понимал: аршед нужен Ниддингу для поддержания хрупкого равновесия между господарями, князем, соседями и всем большим и страшным миром, лежащим у подножия гор. Сейчас мир становился еще страшнее, и Ниддинг рисковал быть втянутым в огромную, не имеющую доселе аналогов свару. Даже войной это назвать было сложно. На фоне этого все проблемы выглядели мелко. Что Шинаду до уррики, нарушающей плесневелый лист, если его собственный брат продает оружие Империи и буквально молится на грядущую войну. Когда она начнется, Роэн еще больше разбогатеет.
- Вы ведь не слышали, что я сказала?
Шинад поднял голову. Уррика смотрела на него из-под своей белой, словно седой челки. Тонкие губы трогала неприятная улыбка.
- Нет-нет, - вежливо сказал Шинад. – Я вас слушаю.
- Я буду работать у ворот Темьгорода, - ровным тоном, явно повторяя уже сказанное, объявила уррика. – Мне нужно ваше письменное разрешение. Чтобы потом не ударяться в судебную казуистику.
- Оно у вас будет. И чтобы не ударяться в судебную казуистику заранее: если вы откроете ворота и вступите в город, я не посчитаюсь с вашим почти священным статусом. Согласно листу нарушителю положена казнь через отрубание головы.
- Я думала, - улыбка уррики стала еще неприятнее, словно у какой-то мелкозубой рыбы или ядовитой змеи, - у нас объявлен мораторий.
- Это всего лишь значит, что вам ее заменят пожизненным заключением.
Уррика отложила в сторону вилку и поднялась.
- Учту, аршед. Непременно учту.
Почему-то это прозвучало, как угроза.
На улице было свежо. Лето не заглядывало в Ниддинг надолго, предпочитая более гостеприимные страны, как сказал один поэт. Тучи, собравшиеся на горизонте, походили уже на снеговые, а ветер пронизывал до костей. Шинад поежился. Ему следовало выполнить поручение Князя, а потом еще целую сотню дел, но хотелось больше всего вернуться в гостиницу, подняться в номер и сидеть у камина, глядя на пламя. Шинад поднялся к шахтам. С площадки рядом с конторой открывался великолепный вид на плавный склон горы, на расположенные террасами улочки Фаграу и дальше – до самого подножия – на темные венцы елей. Еще ниже за вечерним туманом лежала Изумрудная Долина, которую он однажды покинул с немалым сожалением и жалел до сих пор.
Шинад никогда не хотел становиться аршедом. Эта должность, чрезвычайно утомительная, способна была свести с ума и куда более стойкого человека. И уж тем более он не хотел становиться аршедом при таком слабом, бесхарактерном Князе. Его уговорила Аркелия. Аркелия, золотокосая, похожая на выкатившееся на небосклон летнее солнце, как сказал другой поэт, до сих пор находящийся у Яарветов в фаворе. Она всегда добивалась своего, что было общей семейной чертой Ловицев. Добивалась не мытьем, так катаньем. Вот разве что только Князь ей пока не принадлежал.
- Отчет, аршед.
Шинад отвел взгляд от бескрайних далей и посмотрел на Чаревеня, посла красот природы кажущегося особенно приземленным. В руках у него была пухлая папка, из которой торчали уголки ветхих листов. Отчету было уже лет десять, но Шинад решил не придираться. Если шахты закроют, Фаграу зачахнет. Впрочем, как только в прессу просочится сообщение о том, что уррика нашла Темьгород, сюда хлынут туристы… Шинад раскрыл папку и быстро пробежал глазами первые листов пять или шесть. Все они пестрели диаграммами и формулами и представляли для стороннего человека весьма загадочное зрелище. К счастью, в Усмахте Шинад слушал некоторое время курс по геммологии, и мог понять, что к чему.
- Выработка, насколько я могу судить, начала скудеть еще десять лет назад?
Чаревень посмотрел на него наполовину укоризненно, наполовину жалобно. Шинад криво усмехнулся.
- Вы ведь понимали, что не обманете меня, сударь? Если к концу отчетного периода хотя бы половина добываемых в шахте камней не будет приемлемого качества, ее придется закрыть. Вы ведь понимаете, господин Чаревень: половину алмазов мы еще можем отдать на сверла и резаки, но когда в сор идут две трети… Даже в наш индустриальный век бриллианты стоят дороже, чем сверла.
Чаревень кивнул, но едва ли хоть что-то достигло его разума. Шинад вообще не был уверен, что у геолога осталось в голове хоть что-то кроме винных паров.
- Идемте, - распорядился он, - покажете мне всю документацию.
Мысленно Шинад, кривясь от отвращения, сочинял резолюцию, требующую закрыть убыточные шахты и перенаправить рабочие силы на запад, в Увессур и Угрюмгород.
Уррика Кирия Маверьска
Записи, чрезвычайно заинтересовавшие Кирию с первого взгляда, на поверку оказались еще интереснее. Она, достаточно хорошо знакомая и с ниччагом, и со старониддингским, на котором были написаны почти все главы Писания, сумела разобрать от силы полдюжины фраз, причем – самых общих. Заголовка не было, а наиболее часто встречающимся было слово «ньольман», к Темьгороду вообще никакого отношения не имеющее. Ньольман, зачарованный лёд древних колдунов, в который они заключали своих врагов. Сказка. Ну или по крайней мере тайна, в которую они не посчитали нужным посвятить ни своих Князей, ни своих потомков. Даже Кирия, приходящаяся прославленным Донтагам пусть и дальней, но родственницей, знала только прочитанную в детстве сказку о сестрах Наркиль и Кенар, полюбивших одного и того же мужчину, пришедшего из Долины. Желая избавиться от соперницы, коварная Кенар сварила колдовской лёд (в детстве эта фраза приводила Кирию в восторг), но по глупости попалась в собственную ловушку и навеки оказалась вмерзшей в ньольман. Наркиль же со своим принцем жили долго и счастливо. «Ньольман гардайг арег’гади»… Кирия закусила кончик ручки. Последнее слово составлено, судя по всему, из арегэ и агади. Первое слово означает «вечный», или «нерушимый», и до сих пор сохранилось в именах. Второе исчезло из обихода, и переводится как «живущий на дне колодца и приходящий на границе вечера и ночи», так называли еще триста-четыреста лет назад кровожадных ночных призраков. А гардайг, гардайг…
Поднявшись с кресла, Кирия прошлась по комнате, дирижируя ручкой. Мысли разбегались в разные стороны. Она была заинтригована записями на коле, обнаруженными воротами в, она была уверена, Темьгород, визитом аршеда. Гардайг…
- Хранит! Грардрайгар! Точно, хранить! – Кирия хлопнула в ладоши. – Ньольман хранит вечно пребывающего на дне колодца призрака? Или вечно хранит?
Письменный старониддингский, сложный, мало общего имеющий не то что с современным языком, а даже с древним разговорным, разбирать было трудно. На нем никто не говорил уже по меньшей мере тысячу лет. Вот поди пойми, как инфинитив «грайрдрайгар» может превратиться в «гардайг» и какая именно это форма слова? Кирия с досадой отложила листы коля. С этим придется разбираться, когда она окажется в Княжинске, где есть по крайней мере сносная библиотека. Или – хуже того – придется отложить записи до поездки в Суль.
В дверь постучали.
- Войдите.
Кирия обернулась. На пороге переминался Мартин.
- Уррика, у нас небольшие проблемы.
С самого утра он глядел на нее очень странно. А может быть, Кирия все выдумала, и ничего необычного в этих взглядах не было. Следовало признать, ее мысли были просто поглощены аршедом. Врата Темьгорода или записи ниччагом она еще могла заметить, а вот других людей – нет.
- Проблемы?
- Я говорил с господином Чаревенем. Он всего лишь старший геолог, но формально он сейчас заведует местными шахтами, как старшее должностное лицо. Он говорит, что шахты под угрозой закрытия, связывает это с нашими раскопками и требует все прекратить.
- Глупое суеверие, - пожала плечами Кирия. – Чаревень же попросту толстый пьяница.
- Однако, это глупое суеверие уже доставило нам неприятности, - покачал головой Мартин. – Рабочие отказываются даже приближаться ко входу в пещеры. Двадцать минут назад на площади объявился какой-то проповедник, так вокруг него уже собралась толпа зевак.
- Местным не хватает хорошего зрелища, - неуклюже пошутила Кирия.
Сама она уже ощущала дурной запашок – неприятности. Интуиция ее всегда была на высоте. Заперев загадочные записи в аптечку, Кирия сняла с крюка сумку и направилась вниз. Мартин следовал за ней, отставая на шаг.
Выйдя из гостиницы, она быстро поднялась на следующую террасу, откуда открывался великолепный вид на город. Выше и левее располагались входы в шахты, взяв вправо можно было оказаться у пещеры, где проводились раскопки, а все пространство между ними заполняли эдельвейсы. Отыскав среди цветов и травы небольшой плоский камень, Кирия, не заботясь о сохранности платья, опустилась на колени. Из сумки она извлекла медную чашу с изысканной чеканкой, камешки с гравированными на них знаками ниччага и короткий посеребрённый нож. Мартин сделал несколько шагов назад, а когда Кирия сделала надрез на ладони, коротко вскрикнул. К тому моменту, когда первые капли крови ударили в дно чаши, вокруг уррики уже начали собираться зеваки. Еще бы, сама уррика гадает на плоском камне. Зажав порез, Кирия другой рукой нарисовала на камне собственной кровью защитный круг, положенный завитки и треугольники, после чего бросила камешки.
- Что там? Что там? – загудела толпа, к которой присоединились уже почти все жители Фаграу.
- Благоприятный день для любых начинаний, - соврала Кирия, ни один мускул не дрогнул на ее лице.
Камешки обещали крушение и смерть. Ньольман гардайг арег’гади, говорили они.
Аршед Шинад Ловиц
Сначала в воздухе запахло неприятностями – Шинад, как бывалый политик, чуял это за сотню прыжков – а потом воздух наполнился криками и возбужденной вибрацией. Оторвавшись от бумаг, аршед потер глаза и недовольно поинтересовался:
- Что там еще?
Чаревень поспешил спрятать флягу в рукав, но от него и без того несло дешевой брагой, и тут уж прячь - не прячь. Откашлявшись, он сказал:
- Проповедник, аршед. На Колодезной площади. Видать, что-то важное говорит.
Проповедники были весьма своеобразным бичом Ниддинга: доставляли неприятностей любой из ветвей власти. Единодушно страдали и Князь, частенько становящийся мишенью для проповедей, и уррика, которой формально надлежало с этой заразой разобраться, и судьи, которые попросту не знали, что следует делать, и аршед, в итоге расхлебывающий всю кашу. Ну а проповедник в нескольких прыжках от ворот Темьгорода… Быстро за расходятся слухи. Отложив документы, Шинад поднялся.
- Что говорит?
- Я не слушал, аршед, - Чаревень почтительно поклонился.
«Конечно ты не слушал, бесов пьяница», - мрачно подумал Шинад. Стоит на горизонте объявиться очередному пророку, и все население Ниддинга разом делиться на тех, кто заглядывает в рот этому кликуше, ловя каждое слово, и тех, кому попросту наплевать. И еще неизвестно, от кого проблем больше. Накинув куртку, потому как к вечеру совсем посвежело, Шинад вышел из конторы и начал спускаться улицей, ведущей к Колодезной площади. Уже с площадки, несмотря на надвигающиеся сумерки, было видно, что круглую, мощеную булыжником площадку, с колодцем в центре, буквально запрудила толпа народа, откуда только взялось столько людей. Еще одна толпа, заставляющая задуматься об истинным количестве жителей Фаграу, собралась на лужайке между шахтами и ближайшей жилой террасой. Нещадно топча цветы, гудя роем рассерженных пчел, они внимали гадающей на плоском камне уррике. Шинад подошел ближе.
- Благоприятный день для любых начинаний, - объявила женщина, поднимаясь с колен. Подол дорогого, антикварного наряда был перепачкан в травяном соке.
Встретившись взглядом с мерцающими серыми глазами Шинад понял: уррика соврала. Это только подтверждало его давнюю мысль, что эта женщина фальшива и лжива насквозь. С другой стороны, и сам бы он не стал сейчас сообщать людям дурные новости. Обсуждая невнятное предсказание, жители Фаграу потянулись вниз, к колодезной Площади. Уррика осталась стоять, слегка покачиваясь, держась за плечо своего ручного археолога и сжимая в кулак порезанную руку. Шинад вытащил из кармана платок.
- Возьмите, чистый.
Лицо уррики по обыкновению не отразило ни единой эмоции, у нее была на редкость невыразительная мимика. Тем не менее, она с благодарным кивком приняла платок и перевязала ладонь. Белый долинский лён мгновенно окрасился кровью. Кивком отослав своего спутника вниз, уррика оперлась на галантно предложенную руку. Утомительное соблюдение на публике определенного политеса. Со стороны они частенько походили на ведущих неспешную приятную беседу аристократов.
- Это вы науськали Чаревеня и его людей? – тихо поинтересовалась уррика.
- О чем вы?
- Шахтеры отказываются работать на раскопках.
- С чего бы мне? – удивился Шинад.
Уррика негромко фыркнула.
- Если люди, следуя глупым суевериям, отказываются приближаться к этим пещерам, я не при чем.
- Да вашего приезда, - холодно сказала женщина, - суеверия их не останавливали.
- О, - улыбнулся Шинад. – Может быть, до них дошли слухи, что шахты могут закрыть?
Это была маленькая победа, но наслаждался он недолго. Остановившись, уррика высвободила руку. Голос ее прозвучал холодно, ровно и мёртво.
