- А еще кто это может быть?
- Рядом дом заброшенный, мало ли, что там поселилось? А может, они покойников с кладбища чем-то разозлили? Хотя, это вряд ли, кладбище там тихое, на зависть прочим. Прялки эти еще, у старьевщика купленные. Вы, Олимпиада Потаповна, в прялках разбираетесь?
Олимпиада кивнула, губу прикусила.
- Подобные вещи покупать вот так, запросто неразумно. Мало ли чья прялка была?
- Я тоже об этом подумал, - согласился Лихо. - Вы крови не боитесь?
Олимпиада отрицательно покачала головой, но Лихо ощутил самый слабый отголосок страха. Боится, но виду никогда не покажет.
- Идемте, Олимпиада Потаповна. Может, ваше чутье что-то подскажет.
- Нет его, - отмахнулась Олимпиада, но пошла рядом, опираясь на предложенный локоть.
На них поглядывали с недоумением, иногда даже с неодобрением, но Олимпиада словно бы не замечала этого. То ли была она такая толстокожая — ведьмам свойственно пренебрегать общественным мнением, а то ли привыкла ко всеобщему неодобрению. Супруг ее, ведьмак Штерн, особым уважением среди горожан не пользовался, хотя и вменить ему вроде бы было нечего. Однако же, никто не удивился, когда он оказался убийцей. Возможно, и Олимпиаде Потаповне приписывали какие-то дурные качества, которыми она несомненно не обладала. А, может быть, удивляло прохожих, что вдова Штерн расхаживает под руку с убийцей мужа.
- Вас это не беспокоит? - спросил Лихо. Олимпиада приподняла брови, и он уточнил: - Я убил вашего мужа, а сейчас вы так или иначе, но зависите от меня. Вам это не кажется…
- Я благодарить вас должна за смерть Василия, - слабо улыбнулась Олимпиада. - Как там в романах? На колени пасть и руки целовать.
- Это лишнее.
- Вот и я так думаю. Видите ли… - Олимпиада замялась, подбирая слова. - Штерн был… Я была ему подходящая жена, как ведьмаку. Но… и слова то подобрать невозможно. Но совершенно не подходила ему, как мужчине, как личности, как некоему Василию Штерну. Едва ли я смогу это толково объяснить тому, кто к колдунам не относится.
- Ведьмы наши слишком увлеклись евгеникой, - кивнул Лихо.
Олимпиада улыбнулась чуть шире.
- Да, вы конечно поймете. Вы ведь — член Синода. Штерн ожидал, что у нас родится сильный колдун. Знаете, он был совершенно убежден, что родится мальчик. Но год прошел, два, пять… В последние года полтора он был совершенно невыносим.
- Вы постарались, Олимпиада Потаповна? - усмехнулся Лихо.
- Я, Нестор Нимович, не племенная корова.
- Мы пришли, - Лихо аккуратно отнял свой локоть и распахнул перед Олимпиадой дверь. - Проходите, Олимпиада Потаповна.
* * *
Изнутри пахнуло кровью и могильным холодом. Олимпиада поежилась, спустила платок с головы на плечи, и плотнее в него закуталась, хотя тонкая шерсть едва ли была надежной защитой от дыхания смерти. Смерть была жуткой, мучительной, и Олимпиада это чувствовала.
- Вам нехорошо? - спросил Лихо, и в голосе его почуялась издевка.
- Все в порядке, - Олимпиада переступила порог и пошла по коридору, вперед, откуда смерть чувствовалась сильнее всего.
- Последняя комната, - сказал Лихо, но Олимпиада и так это уже знала.
Дверь была открыта, и она застыла на пороге, разглядывая погром, разбросанные лужи, поваленную мебель и главное — лужи крови. Было ее так много, что, казалось, багряный ковер покрывает пол. И в ковре этом отпечатались следы, мелкие, остроносые, точно кто-то в узких басурманских туфлях ходил по комнате.
- Аккуратнее, Олимпиада Потаповна, не испачкайтесь.
Олимпиада моргнула, и наваждение пропало. Она снова оглядела комнату. Крови много, да, но отнюдь не так, как ей примерещилось. Четыре жуткие лужи отмечают места, где лежали девушки. Прялки кое-где забрызганы кровью. Особенно большая лужа прямо у порога, и в ней действительно след — от сапога городового.
- Осторожно, - Лихо взял ее за талию без малейших церемоний, и переставил с места на место, и руки отнял. Олимпиада поежилась. - Что о прялках сказать можете?
Олимпиада заставила себя сосредоточиться, отмести в сторону все видения и домыслы. В самом деле, она здесь только из-за прялок.
Прясть Олимпиада умела с детства, и занятие это было сакральное. Нет, конечно, новомодные прядильные машины на фабриках могут прясть, когда им вздумается, но люди знающие не садятся за прялку по праздникам, чтобы не накликать беду. Соседи же наоборот, в святые для прочих дни и прядут, и нитки мотают, и при всем при том косо посматривают на нарушителей запретов.
- Что за праздник был вчера, вы не знаете?
Лихо нахмурился.
- Вроде бы… Вознесение.
- Наш день, - кивнула Олимпиада, склоняясь к прялкам. - Какой-нибудь кикиморе могло прийтись не по вкусу, что девицы прядут в святой праздник.
- Соседний дом повнимательнее осмотреть надо, - согласился Лихо. - Что с самими прялками?
Олимпиада коснулась самопрялки, колесо повернула, тронула кончиком пальца веретено.
- Никогда на такой не пряла, даже близко, признаться, не видела. Старая вещь, отменной работы, но… прялка, как прялка. Да и остальные тоже. Не ведьминские. Ни особых знаков, ни подкладов я не вижу.
- Ладно, примем за рабочую гипотезу, что кого-то из Соседей девицы своим поведением разозлили…
Лихо кивнул задумчиво, прялку в сторону отложил и снова предложил Олимпиаде руку.
- Зайдем в соседний дом.
Переступая порог, Олимпиада ощутила вдруг страшный холод. Поясницу сковала жуткая боль, она пошатнулась и упала бы, не подхвати ее Лихо. Вынеся ее из комнаты, только в коридоре почти у входа, Лихо поставил ее на ноги. Олимпиада все никак не могла отдышаться. Странное и страшное чувство заставляло ее трястись, и никак не удавалось взять себя в руки.
- Ме-мертвый там был! - выдавила она наконец. - Кто-то мертвый!
- Помимо четырех девиц-покойниц? - уточнил Лихо.
- Такой мертвый, который ходит.
Лихо вывел ее из дома.
- Вот что, Олимпиада Потаповна, идите-ка вы домой и отдохните. В управление больше не возвращайтесь, и лучше всего ложитесь спать. Дальше уж я сам.
Олимпиада с большой неохотой выпустила его руку, на которую опиралась, и сделала шаг назад.
- Городовой, проводите Олимпиаду Потаповну.
Олимпиада отмахнулась.
- Я сама. Сама.
Лихо ее, конечно, слушать не стал, и городового отправил. Впрочем, тот не надоедал, на глазах не маячил, а просто шел, отставая на несколько шагов, и Олимпиаде от этого было куда спокойнее. Она прошла через слободу, в центре города стало полегче, она даже перестала комкать край платка и плечи расправила. Неподалеку от дома Олимпиада остановилась, кивком поблагодарила городового и сунула ему в руку несколько монет. Отнекиваться мужчина не стал.
Толкнув калитку, Олимпиада шагнула на двор, и первым делом заглянула в сад, где буйно разрастались травы. Против них Лихо, отличающийся на удивление тонким обонянием, не возражал, и даже сказал как-то, что мятные настои Олимпиады помогают от головной боли лучше дорогих патентованных лекарств. Пил он, правда, такой настой всего единожды, так что Олимпиада сочла это бессовестным комплиментом.
- А что же любовник тебя до дома не провожает?
Олимпиада распрямилась и посмотрела на мать. Акилина заглядывала через забор и жадно взглядом общупывала дочь, точно ожидала увидеть какие-то изменения.
«Ведьмы наши слишком увлеклись евгеникой», так сказал Лихо.
- О чем вы, маменька? - спросила Олимпиада устало.
- Об этом хлыще столичном.
- О Несторе Нимовиче? - Олимпиада хмыкнула. - Не вы ли его совсем недавно у себя принимали, обедами кормили.
- Все ради Мишеньки, - спокойно ответила мать. - Он ведь в кресло начальника сыскной полиции метит, значит понравиться члену Синода должен. Ты же, дура скаженная, чего под него ложишься? Думаешь, в Петербург тебя увезет?
- Я — что? - Олимпиада даже удивиться не сумела толком. Головой тряхнула, пытаясь осознать всю нелепость материных фантазий. - Я… Да Нестор Нимович… Лихо… он…
Махнув рукой на мать, Олимпиада ушла в дом.
Любовница, ну надо же! Интереса ради Олимпиада попыталась себе такое представить. Лихо — мужчина видный, привлекательный и внешне, и умом, и пожалуй даже характером, хотя иногда позволяет себе излишне резкие насмешки. Он, пожалуй, из тех людей, кто себя считает умнее прочих, и с этим даже не поспоришь. Но — любовник? Не то, чтобы Олимпиаде мысль эта претила, просто подумать ее толком не удавалось. Она, и Лихо… Вот же нелепость! Да у Лихо кроме чая ни страстей, ни привязанностей! Для любовной связи нужен хоть какой-то интерес, хоть малюсенький.
Вспомнились руки, лежащие на талии. До того естественно это вышло: взял за талию, с места на место переставил, и отошел. А до того за ворот ее таскал. Нет, глупости все это. Она для Нестора Нимовича — вроде котенка, или кутенка: подобрал, пригрел, паре фокусов обучил и умиляется. Чай она хорошо заваривает, почерк у нее читаемый, вот и все. Даже сегодня в дом он ее не ради прялок взял, что ему — ведьм кругом не хватает? Нет, Лихо на реакцию ее посмотреть хотел. Зачем ему в полиции барышня, которая чуть что при виде покойника в обморок падает. И Олимпиада вроде бы прошла испытание.
А прилечь и в самом деле надо. Надо. Не помешает. Олимпиада поднялась наверх, в комнату, которую Штерн когда-то хотел переделать под детскую, даже стены выкрасил в нежно-голубой цвет, а вот кровать так отсюда убрать не удосужился. Он порой уходил сюда спать, и Олимпиаде все чудилось — отодвинь кровать, а там под ней на полу и стене какие-нибудь знаки чародейские кровью написаны. Аж мутило от этой мысли. Олимпиада распахнула окно — глядело оно на дом, на старую яблоню, уже отцветающую, готовую завязать плоды — сняла платье, на кресло бросила и забралась под одеяло. Полчаса только вздремнуть, и хватит.
Отдохнуть немного.
Самую малость.
* * *
- Ну, заметили что-нибудь? - спросил Лихо у скучающего возле забора городового.
- Никак нет, ваше превосходительство. Дом пуст, и давно уже.
Лихо шагнул на двор, заросший лебедой, снытью, малиной, которая заполонила почти все пространство, цвела бурно, и обещала множество крупных ягод. Было в этом что-то неприятное. Сам дом ему также не понравился: низкий, одноэтажный, перекошенный, точно горбун. Будь он способен двигаться, и перемещался бы неуклюжими скачками. Окна были заколочены, ставни сорваны с петель, наличники расколоты, а крыша в одном месте провалилась. И ступени крыльца прогнили. Чтобы довести дом до такого состояния, нужно немало времени. И ведь один он такой во всей слободе!
- Что здесь произошло? - спросил Лихо.
- Никак не знаемс-с, ваше превосходительство, - отрапортовал городовой. - Местных расспрашивали, но все молчат.
- Происшествия какие-то с домом связаны?
- Не знаю, ваше пре…
- Так узнайте! - разозлился Лихо. - Чтобы к утру я об этом доме знал все!
Городовой отступил, споткнулся и упал прямо в малинник, расцарапав лицо и руки. Вскочив проворно, честь отдал и убежал исполнять поручение, бормоча себе под ноги то ли молитву, то ли заговор. Лихо потер лоб. Глупо-то как, вспылил, да на пустом месте.
Крепко держась за перила, он поднялся на крыльцо, в дом зашел и внимательно огляделся. Заброшено, пусто, и давненько тут не было никого. Если и был у Светланы Семеновой любовник-рабойник, здесь он точно не появлялся. Пыль на полу, и следы в нем только от форменных сапог городовых. Пахнет мертво и затхло, как во всех старых домах, давно оставленных жителями. Лихо прошел через единственную комнату и выглянул в окно. Лучше всего из него видно было прицерковное кладбище, и чуть хуже — саму церковь. Да уж, ничего не скажешь — соседство. Может, священник тут жил? Да нет, больно домик плох, мал, в таком семью — у православных попов она большая — не разместишь.
Выйдя, Лихо вдохнул полной грудью воздух, показавшийся после затхлого дома необычайно чистым и вкусным. Скошенной травой пахнет, дымом, немного — пивом. Горем, конечно, но это неудивительно. Гневом. Ладаном. А за спиной — точно пустота разверзлась.
На всякий случай Лихо оглянулся, но дом стоял себе преспокойно, все такой же старенький, весь перекошенный.
Мишка уже поджидал в управлении, и вид имел немного потрепанный.
- С Обдерихой побеседовали? - поинтересовался Лихо, стараясь скрыть усмешку.
- Да-с, - проворчал Мишка, потирая затылок. - Побеседовал. Поколотила она меня знатно. И вроде не совсем баба, Нестор Нимович, а ведь обидно!
- Так вы бы, Михайло Потапович, медведем оборотились и придавили ее маленько…
- Я и оборотился! - едва не взвыл Мишка.
Лихо прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
- Ладно, узнали вы что-то?
- Нет, Нестор Нимович, - сокрушенно покачал головой Мишка. - Не пожелала клятая со мной говорить.
- Со мной захочет, - усмехнулся Лихо. - Вы мне, Михайло Потапович, вот что скажите: знаете вы заброшенный дом в слободе, прямо напротив церкви? Кто там жил?
- Дом заброшенный? - забышись, Мишка почесал в затылке, потом покачал головой, придерживая ее при том рукой, точно боялся — оторвется. - Нет, Нестор Нимович, ничего не слышал. Может, матушка что сказывала, она про всякие заброшенки знает. Я, однако, не слушал, недосуг как-то.
- Совет вам, Михайло Потапович, - Лихо улыбнулся самым неприятным образом. - Если хотите стать хорошим полицейским, слушайте все. Даже самое незначительное может вдруг оказаться жизненно важным. Идите уже, лечите свои раны, с Обдерихой я поговорю сам. А сейчас навещу матушку вашу.
- Нестор Нимович… - Мишка осекся. - Это касательно… сестры.
- Что с вашей сестрой? - Лихо через плечо обернулся и посмотрел на Мишку задумчиво. Пять дней молчал, а на шестой вдруг решил о сестре заговорить. То ли с мыслями вы собирались, Михайло Потапович, а то ли, по городу бегая, сплетней наслушались.
- Видите ли, Нестор Нимович… Разговоры ходят нехорошие.
Лихо вздохнул тяжело.
- Михайло Потапович, сестра ваша — женщина взрослая, да к тому же еще и вдовая, а следовательно сама себе хозяйка. Это во-первых. Во-вторых, она ведьма, и слухи о ней ходить будут в любом случае, поскольку большинство людей вообще любит поблажить. Ну и наконец в третьих, я тут не для того, чтобы романы с местными красотками заводить, у меня дело есть. А посему, Михайло Потапович, умоляю, избавьте меня от подобных разговоров. И сестру свою, кстати, тоже. Не заслужила она еще и ваших подозрений.
Мишка покраснел немного и глаза отвел.
- Вот и славно, - кивнул Лихо. - Доброго вам вечера, Михайло Потапович. Примочку на глаз положить не забудьте, а то к утру заплывет.
Разговор этот, вполне ожидаемый, Лихо раздосадовал. К слухам вокруг своей персоны он давно уже привык, и не уставал поминать всякому, возмущающемся слухами, что «на каждый роток не накинешь платок», однако же… Раздражение никуда не уходило. Ну отчего бы не придумать какой слух поинтереснее? И кто повторяет его? Михайло Потапович, о котором Лихо был лучшего мнения.
- Засиделся я на одном месте, - проворчал Лихо.
Нигде он не задерживался прежде больше, чем на пару недель. Требовалось разрешить дело и найти виновного — пожалуйста. Ради этого Лихо был готов хоть куда отправиться, прибывал, разрешал все проблемы, а после возвращался в Петербург, но и там оставался недолго. Выпить чашку чая на Невском у Абрикосова, посетить Государя, с Дрёмой прогуляться по Летнему саду, и снова — в дорогу. А тут, надо же, полгода сидит, и вроде бы — в отпуске, здоровье свое поправляет в цветущей провинции, а на деле, устал еще больше, чем в столице.
- Рядом дом заброшенный, мало ли, что там поселилось? А может, они покойников с кладбища чем-то разозлили? Хотя, это вряд ли, кладбище там тихое, на зависть прочим. Прялки эти еще, у старьевщика купленные. Вы, Олимпиада Потаповна, в прялках разбираетесь?
Олимпиада кивнула, губу прикусила.
- Подобные вещи покупать вот так, запросто неразумно. Мало ли чья прялка была?
- Я тоже об этом подумал, - согласился Лихо. - Вы крови не боитесь?
Олимпиада отрицательно покачала головой, но Лихо ощутил самый слабый отголосок страха. Боится, но виду никогда не покажет.
- Идемте, Олимпиада Потаповна. Может, ваше чутье что-то подскажет.
- Нет его, - отмахнулась Олимпиада, но пошла рядом, опираясь на предложенный локоть.
На них поглядывали с недоумением, иногда даже с неодобрением, но Олимпиада словно бы не замечала этого. То ли была она такая толстокожая — ведьмам свойственно пренебрегать общественным мнением, а то ли привыкла ко всеобщему неодобрению. Супруг ее, ведьмак Штерн, особым уважением среди горожан не пользовался, хотя и вменить ему вроде бы было нечего. Однако же, никто не удивился, когда он оказался убийцей. Возможно, и Олимпиаде Потаповне приписывали какие-то дурные качества, которыми она несомненно не обладала. А, может быть, удивляло прохожих, что вдова Штерн расхаживает под руку с убийцей мужа.
- Вас это не беспокоит? - спросил Лихо. Олимпиада приподняла брови, и он уточнил: - Я убил вашего мужа, а сейчас вы так или иначе, но зависите от меня. Вам это не кажется…
- Я благодарить вас должна за смерть Василия, - слабо улыбнулась Олимпиада. - Как там в романах? На колени пасть и руки целовать.
- Это лишнее.
- Вот и я так думаю. Видите ли… - Олимпиада замялась, подбирая слова. - Штерн был… Я была ему подходящая жена, как ведьмаку. Но… и слова то подобрать невозможно. Но совершенно не подходила ему, как мужчине, как личности, как некоему Василию Штерну. Едва ли я смогу это толково объяснить тому, кто к колдунам не относится.
- Ведьмы наши слишком увлеклись евгеникой, - кивнул Лихо.
Олимпиада улыбнулась чуть шире.
- Да, вы конечно поймете. Вы ведь — член Синода. Штерн ожидал, что у нас родится сильный колдун. Знаете, он был совершенно убежден, что родится мальчик. Но год прошел, два, пять… В последние года полтора он был совершенно невыносим.
- Вы постарались, Олимпиада Потаповна? - усмехнулся Лихо.
- Я, Нестор Нимович, не племенная корова.
- Мы пришли, - Лихо аккуратно отнял свой локоть и распахнул перед Олимпиадой дверь. - Проходите, Олимпиада Потаповна.
* * *
Изнутри пахнуло кровью и могильным холодом. Олимпиада поежилась, спустила платок с головы на плечи, и плотнее в него закуталась, хотя тонкая шерсть едва ли была надежной защитой от дыхания смерти. Смерть была жуткой, мучительной, и Олимпиада это чувствовала.
- Вам нехорошо? - спросил Лихо, и в голосе его почуялась издевка.
- Все в порядке, - Олимпиада переступила порог и пошла по коридору, вперед, откуда смерть чувствовалась сильнее всего.
- Последняя комната, - сказал Лихо, но Олимпиада и так это уже знала.
Дверь была открыта, и она застыла на пороге, разглядывая погром, разбросанные лужи, поваленную мебель и главное — лужи крови. Было ее так много, что, казалось, багряный ковер покрывает пол. И в ковре этом отпечатались следы, мелкие, остроносые, точно кто-то в узких басурманских туфлях ходил по комнате.
- Аккуратнее, Олимпиада Потаповна, не испачкайтесь.
Олимпиада моргнула, и наваждение пропало. Она снова оглядела комнату. Крови много, да, но отнюдь не так, как ей примерещилось. Четыре жуткие лужи отмечают места, где лежали девушки. Прялки кое-где забрызганы кровью. Особенно большая лужа прямо у порога, и в ней действительно след — от сапога городового.
- Осторожно, - Лихо взял ее за талию без малейших церемоний, и переставил с места на место, и руки отнял. Олимпиада поежилась. - Что о прялках сказать можете?
Олимпиада заставила себя сосредоточиться, отмести в сторону все видения и домыслы. В самом деле, она здесь только из-за прялок.
Прясть Олимпиада умела с детства, и занятие это было сакральное. Нет, конечно, новомодные прядильные машины на фабриках могут прясть, когда им вздумается, но люди знающие не садятся за прялку по праздникам, чтобы не накликать беду. Соседи же наоборот, в святые для прочих дни и прядут, и нитки мотают, и при всем при том косо посматривают на нарушителей запретов.
- Что за праздник был вчера, вы не знаете?
Лихо нахмурился.
- Вроде бы… Вознесение.
- Наш день, - кивнула Олимпиада, склоняясь к прялкам. - Какой-нибудь кикиморе могло прийтись не по вкусу, что девицы прядут в святой праздник.
- Соседний дом повнимательнее осмотреть надо, - согласился Лихо. - Что с самими прялками?
Олимпиада коснулась самопрялки, колесо повернула, тронула кончиком пальца веретено.
- Никогда на такой не пряла, даже близко, признаться, не видела. Старая вещь, отменной работы, но… прялка, как прялка. Да и остальные тоже. Не ведьминские. Ни особых знаков, ни подкладов я не вижу.
- Ладно, примем за рабочую гипотезу, что кого-то из Соседей девицы своим поведением разозлили…
Лихо кивнул задумчиво, прялку в сторону отложил и снова предложил Олимпиаде руку.
- Зайдем в соседний дом.
Переступая порог, Олимпиада ощутила вдруг страшный холод. Поясницу сковала жуткая боль, она пошатнулась и упала бы, не подхвати ее Лихо. Вынеся ее из комнаты, только в коридоре почти у входа, Лихо поставил ее на ноги. Олимпиада все никак не могла отдышаться. Странное и страшное чувство заставляло ее трястись, и никак не удавалось взять себя в руки.
- Ме-мертвый там был! - выдавила она наконец. - Кто-то мертвый!
- Помимо четырех девиц-покойниц? - уточнил Лихо.
- Такой мертвый, который ходит.
Лихо вывел ее из дома.
- Вот что, Олимпиада Потаповна, идите-ка вы домой и отдохните. В управление больше не возвращайтесь, и лучше всего ложитесь спать. Дальше уж я сам.
Олимпиада с большой неохотой выпустила его руку, на которую опиралась, и сделала шаг назад.
- Городовой, проводите Олимпиаду Потаповну.
Олимпиада отмахнулась.
- Я сама. Сама.
Лихо ее, конечно, слушать не стал, и городового отправил. Впрочем, тот не надоедал, на глазах не маячил, а просто шел, отставая на несколько шагов, и Олимпиаде от этого было куда спокойнее. Она прошла через слободу, в центре города стало полегче, она даже перестала комкать край платка и плечи расправила. Неподалеку от дома Олимпиада остановилась, кивком поблагодарила городового и сунула ему в руку несколько монет. Отнекиваться мужчина не стал.
Толкнув калитку, Олимпиада шагнула на двор, и первым делом заглянула в сад, где буйно разрастались травы. Против них Лихо, отличающийся на удивление тонким обонянием, не возражал, и даже сказал как-то, что мятные настои Олимпиады помогают от головной боли лучше дорогих патентованных лекарств. Пил он, правда, такой настой всего единожды, так что Олимпиада сочла это бессовестным комплиментом.
- А что же любовник тебя до дома не провожает?
Олимпиада распрямилась и посмотрела на мать. Акилина заглядывала через забор и жадно взглядом общупывала дочь, точно ожидала увидеть какие-то изменения.
«Ведьмы наши слишком увлеклись евгеникой», так сказал Лихо.
- О чем вы, маменька? - спросила Олимпиада устало.
- Об этом хлыще столичном.
- О Несторе Нимовиче? - Олимпиада хмыкнула. - Не вы ли его совсем недавно у себя принимали, обедами кормили.
- Все ради Мишеньки, - спокойно ответила мать. - Он ведь в кресло начальника сыскной полиции метит, значит понравиться члену Синода должен. Ты же, дура скаженная, чего под него ложишься? Думаешь, в Петербург тебя увезет?
- Я — что? - Олимпиада даже удивиться не сумела толком. Головой тряхнула, пытаясь осознать всю нелепость материных фантазий. - Я… Да Нестор Нимович… Лихо… он…
Махнув рукой на мать, Олимпиада ушла в дом.
Любовница, ну надо же! Интереса ради Олимпиада попыталась себе такое представить. Лихо — мужчина видный, привлекательный и внешне, и умом, и пожалуй даже характером, хотя иногда позволяет себе излишне резкие насмешки. Он, пожалуй, из тех людей, кто себя считает умнее прочих, и с этим даже не поспоришь. Но — любовник? Не то, чтобы Олимпиаде мысль эта претила, просто подумать ее толком не удавалось. Она, и Лихо… Вот же нелепость! Да у Лихо кроме чая ни страстей, ни привязанностей! Для любовной связи нужен хоть какой-то интерес, хоть малюсенький.
Вспомнились руки, лежащие на талии. До того естественно это вышло: взял за талию, с места на место переставил, и отошел. А до того за ворот ее таскал. Нет, глупости все это. Она для Нестора Нимовича — вроде котенка, или кутенка: подобрал, пригрел, паре фокусов обучил и умиляется. Чай она хорошо заваривает, почерк у нее читаемый, вот и все. Даже сегодня в дом он ее не ради прялок взял, что ему — ведьм кругом не хватает? Нет, Лихо на реакцию ее посмотреть хотел. Зачем ему в полиции барышня, которая чуть что при виде покойника в обморок падает. И Олимпиада вроде бы прошла испытание.
А прилечь и в самом деле надо. Надо. Не помешает. Олимпиада поднялась наверх, в комнату, которую Штерн когда-то хотел переделать под детскую, даже стены выкрасил в нежно-голубой цвет, а вот кровать так отсюда убрать не удосужился. Он порой уходил сюда спать, и Олимпиаде все чудилось — отодвинь кровать, а там под ней на полу и стене какие-нибудь знаки чародейские кровью написаны. Аж мутило от этой мысли. Олимпиада распахнула окно — глядело оно на дом, на старую яблоню, уже отцветающую, готовую завязать плоды — сняла платье, на кресло бросила и забралась под одеяло. Полчаса только вздремнуть, и хватит.
Отдохнуть немного.
Самую малость.
* * *
- Ну, заметили что-нибудь? - спросил Лихо у скучающего возле забора городового.
- Никак нет, ваше превосходительство. Дом пуст, и давно уже.
Лихо шагнул на двор, заросший лебедой, снытью, малиной, которая заполонила почти все пространство, цвела бурно, и обещала множество крупных ягод. Было в этом что-то неприятное. Сам дом ему также не понравился: низкий, одноэтажный, перекошенный, точно горбун. Будь он способен двигаться, и перемещался бы неуклюжими скачками. Окна были заколочены, ставни сорваны с петель, наличники расколоты, а крыша в одном месте провалилась. И ступени крыльца прогнили. Чтобы довести дом до такого состояния, нужно немало времени. И ведь один он такой во всей слободе!
- Что здесь произошло? - спросил Лихо.
- Никак не знаемс-с, ваше превосходительство, - отрапортовал городовой. - Местных расспрашивали, но все молчат.
- Происшествия какие-то с домом связаны?
- Не знаю, ваше пре…
- Так узнайте! - разозлился Лихо. - Чтобы к утру я об этом доме знал все!
Городовой отступил, споткнулся и упал прямо в малинник, расцарапав лицо и руки. Вскочив проворно, честь отдал и убежал исполнять поручение, бормоча себе под ноги то ли молитву, то ли заговор. Лихо потер лоб. Глупо-то как, вспылил, да на пустом месте.
Крепко держась за перила, он поднялся на крыльцо, в дом зашел и внимательно огляделся. Заброшено, пусто, и давненько тут не было никого. Если и был у Светланы Семеновой любовник-рабойник, здесь он точно не появлялся. Пыль на полу, и следы в нем только от форменных сапог городовых. Пахнет мертво и затхло, как во всех старых домах, давно оставленных жителями. Лихо прошел через единственную комнату и выглянул в окно. Лучше всего из него видно было прицерковное кладбище, и чуть хуже — саму церковь. Да уж, ничего не скажешь — соседство. Может, священник тут жил? Да нет, больно домик плох, мал, в таком семью — у православных попов она большая — не разместишь.
Выйдя, Лихо вдохнул полной грудью воздух, показавшийся после затхлого дома необычайно чистым и вкусным. Скошенной травой пахнет, дымом, немного — пивом. Горем, конечно, но это неудивительно. Гневом. Ладаном. А за спиной — точно пустота разверзлась.
На всякий случай Лихо оглянулся, но дом стоял себе преспокойно, все такой же старенький, весь перекошенный.
Мишка уже поджидал в управлении, и вид имел немного потрепанный.
- С Обдерихой побеседовали? - поинтересовался Лихо, стараясь скрыть усмешку.
- Да-с, - проворчал Мишка, потирая затылок. - Побеседовал. Поколотила она меня знатно. И вроде не совсем баба, Нестор Нимович, а ведь обидно!
- Так вы бы, Михайло Потапович, медведем оборотились и придавили ее маленько…
- Я и оборотился! - едва не взвыл Мишка.
Лихо прикусил губу, чтобы не рассмеяться.
- Ладно, узнали вы что-то?
- Нет, Нестор Нимович, - сокрушенно покачал головой Мишка. - Не пожелала клятая со мной говорить.
- Со мной захочет, - усмехнулся Лихо. - Вы мне, Михайло Потапович, вот что скажите: знаете вы заброшенный дом в слободе, прямо напротив церкви? Кто там жил?
- Дом заброшенный? - забышись, Мишка почесал в затылке, потом покачал головой, придерживая ее при том рукой, точно боялся — оторвется. - Нет, Нестор Нимович, ничего не слышал. Может, матушка что сказывала, она про всякие заброшенки знает. Я, однако, не слушал, недосуг как-то.
- Совет вам, Михайло Потапович, - Лихо улыбнулся самым неприятным образом. - Если хотите стать хорошим полицейским, слушайте все. Даже самое незначительное может вдруг оказаться жизненно важным. Идите уже, лечите свои раны, с Обдерихой я поговорю сам. А сейчас навещу матушку вашу.
- Нестор Нимович… - Мишка осекся. - Это касательно… сестры.
- Что с вашей сестрой? - Лихо через плечо обернулся и посмотрел на Мишку задумчиво. Пять дней молчал, а на шестой вдруг решил о сестре заговорить. То ли с мыслями вы собирались, Михайло Потапович, а то ли, по городу бегая, сплетней наслушались.
- Видите ли, Нестор Нимович… Разговоры ходят нехорошие.
Лихо вздохнул тяжело.
- Михайло Потапович, сестра ваша — женщина взрослая, да к тому же еще и вдовая, а следовательно сама себе хозяйка. Это во-первых. Во-вторых, она ведьма, и слухи о ней ходить будут в любом случае, поскольку большинство людей вообще любит поблажить. Ну и наконец в третьих, я тут не для того, чтобы романы с местными красотками заводить, у меня дело есть. А посему, Михайло Потапович, умоляю, избавьте меня от подобных разговоров. И сестру свою, кстати, тоже. Не заслужила она еще и ваших подозрений.
Мишка покраснел немного и глаза отвел.
- Вот и славно, - кивнул Лихо. - Доброго вам вечера, Михайло Потапович. Примочку на глаз положить не забудьте, а то к утру заплывет.
Разговор этот, вполне ожидаемый, Лихо раздосадовал. К слухам вокруг своей персоны он давно уже привык, и не уставал поминать всякому, возмущающемся слухами, что «на каждый роток не накинешь платок», однако же… Раздражение никуда не уходило. Ну отчего бы не придумать какой слух поинтереснее? И кто повторяет его? Михайло Потапович, о котором Лихо был лучшего мнения.
- Засиделся я на одном месте, - проворчал Лихо.
Нигде он не задерживался прежде больше, чем на пару недель. Требовалось разрешить дело и найти виновного — пожалуйста. Ради этого Лихо был готов хоть куда отправиться, прибывал, разрешал все проблемы, а после возвращался в Петербург, но и там оставался недолго. Выпить чашку чая на Невском у Абрикосова, посетить Государя, с Дрёмой прогуляться по Летнему саду, и снова — в дорогу. А тут, надо же, полгода сидит, и вроде бы — в отпуске, здоровье свое поправляет в цветущей провинции, а на деле, устал еще больше, чем в столице.
