- Можете быть уверены, пожалую, - пообещал Лихо.
Обследовать заброшенный дом он отправил городовых, а сам отправился в управление. Расследование следовало начать с хоть каких-то фактов, для начала хотя бы имен жертв и обстоятельств, в которых все свидетели были уверены. Посиделки эти с прялками… пока все выглядело нелепо и странно и отдавало жутким святочным рассказом, а подобное чтиво Лихо недолюбливал.
* * *
Творящиеся в Загорске непотребства особым разнообразием не отличались. В стопке папок, вызывающей у Лихо явную зевоту, были три поножовщины в различных городских трактирах, четыре бытовые ссоры, попытка утопиться из-за несчастной любви и неверного женихи своего также утопить (мавки вытащили обоих), и одно заявление об исчезновении. Его Олимпиада, после того как разобрала папки на три стопки, отложила в сторону: больно выделяется. Во-первых, исчезновение для такого тихого городка, как Загорск, было делом из ряда вон. Леса вокруг были, но спокойные. Лешие всегда старались выводить заблудившихся, и могли только со злости поводить их часа четыре по буреломам. Да и бабка Ефросинья, хоть и отличалась мерзким характером, заплутать никому не давала. В реке также запросто не утонешь — мавка вынесут на берег, да еще и обматерят напоследок. Во-вторых, заявление было прислано аж из Саратова.
Олимпиада потянулась, разминая затекшую спину, сделала несколько нехитрых гимнастических упражнений, на цыпочки привстала, точно пытаясь дотянуться до потолка, потом села и чашку чая себе налила. Чай был вкусный, такого в Загорске сроду не пивали, и, наверное, не стоило им так запросто угощаться, но Лихо поблизости не было, да и стал бы он возражать?
Олимпиада уже допивала чашку, просматривая газету — совершенно, надо сказать, бестолковое издание, когда вой, крики и рыдания буквально сотрясли Управление. Чашку Олимпиада отставила в центр стала, от греха подальше, чтобы не разбилась от всего этого грохота, газету отбросила и выглянула в приемную. Мишка, даром что большой и косматый, и дюже сильный, беспомощно замер посреди комнаты. С одной стороны на нем висела зареванная женщина средних лет, с другой — мужчина, весь посеревший. Ни дежурный, ни городовые прийти Мишке на помощь не спешили.
- Что случилось?
- Дочка у них пропала, - шепнул Мишка, силясь отодрать от себя мужчину и женщину. - Лихо велел привести и допросить, но — видишь же!
- Я сейчас чаю заварю, - пообещала Олимпиада. - Вот, возьмите платок.
Женщина в платок вцепилась, промокнула глаза, а потом впилась в него зубами и завыла. Чай тут не поможет, поняла Олимпиада. Водки бы. Но едва ли Лихо такое понравится.
Чай она все же заварила, простой, кирпичный, но в целом недурного качества, и такой крепкий, что мог ложку растворить. Сахару насыпала, и принесла кружки в кабинет. Семеновы — Иван и Татьяна, вот пожалуй единственное, что было сейчас известно Мишке — пили, стуча зубами по стаканам. Женщина утирала постоянно льющиеся слезы, мужчина перед собой смотрел. Мишка, который допросил бы любого, кого достаточно было хватить кулаком по маковке, на безутешных родителей смотрел в панике. И то верно, их-то сроду не плакали.
Взяв брата за рукав, Олимпиада отвела его к окну и шепнула:
- Что случилось?
- Дочка у них пропала, - Мишка тоже понизил голос, но с его баском это было непросто. - А четыре ее подружки… Тебе, в общем, знать не стоит.
Семенова-мать снова разразилась рыданиями, и такими горькими, что у Олимпиады скулы свело. Подвинув стул, Олимпиада присела и обняла женщину за плечи, бормоча какие-то душеполезные глупости. Вскоре поток рыданий иссяк, и женщина заговорила членораздельно:
- Мы ведь говорили ей, чтобы глупости эти забросила! А она у нас упрямая, ох до чего же упрямая, Светка!
- Что произошло? Что за глупости вы имеете в виду? - мягко спросила Олимпиада.
- Так она с нечистью зналась! - отозвался Семенов, бросил короткий взгляд на Мишку, на весь Загорск известного оборотня, и поправился, - С Соседями, значит. Гадания затевала, выспрашивала обо всяком. В старуху баню ходила, все хотела Обдериху там увидеть.
- Обдериху? - Мишка быстро раскрыл блокнот. - Когда это было?
- Так… - Семенов нахмурился. - Почитай… деньков пять тому назад. Тогда разговоры зашли о том, чтобы баню снести, мужики пошли уже с инструментами, вернулись перепуганные, да про Обдериху и рассказывают. Вот Светка наша и не удержалась. Ходила, должно быть. Мы с матерью к старикам нашим ездили, приглядеть надо было за болезными, а она одна оставалась, без пригляду…
- Я в баню, - Мишка сунул блокнот в карман. - Ты… Вы, Олимпиада Потаповна, приглядите за Семеновыми до возвращения начальства.
Олимпиада не очень представляла, как этот «пригляд» выглядит в представлении полицейских, а потому просто налила безутешным родителям еще чаю и продолжила осторожные расспросы, ответы занося на лист писчей бумаги. К тому моменту, как вернулся Лихо, Олимпиада уже исписала целую стопку.
- Семеновы? - Лихо глянул на бледных, измотанных супругов, потом на Олимпиаду, прижимающую к себе бумаги, и спросил: - Есть вам куда поехать, переночевать? В дом вам возвращаться нельзя, да и в слободу я бы сейчас не ехал.
- Так, ваше благородие… - промямлил Семенов. - Не виновна деточка-то наша. Вам ее искать надобно, а не нас обвинять…
- Я, господин Семенов, вас ни в чем не обвиняю, - спокойно поправил Лихо. - Я вам совет даю, добрый.
- Ну так, в двадцати верстах в деревне родители у меня живут… - пробормотал Семенов.
- К ним поезжайте, и оттуда не ногой, пока вам не будет велено, - приказал Лихо. - Когда дочь ваша найдется, я за вами пошлю. И если мне потребуется что-то, тоже.
Семеновы снова бросились в крик и рыдания, заставляя Лихо морщиться. Наконец при помощи дежурных их удалось выпроводить вон. Лихо подошел к столу, растирая виски пальцами, оглядел аккуратно разложенные папки, хмыкнул и спросил:
- Ну, Олимпиада Потаповна, что вы у них узнали?
- Я… - пробормотала Олимпиада.
- Женщина достаточно разумная, чтобы задавать вопросы и получать ответы. И уж лучше вы, чем я или Михайло Потапович, - усмехнулся Лихо. - Что там за чай?
- Кирпичный, ординарный.
- Наливайте.
Пока Олимпиада наливала чаю — с сахаром и лимоном — Лихо просматривал ее записи, то и дело хмыкая удивленно иди же довольно.
- Итак, Олимпиада Потаповна, что же мы вызнали у господ Семеновых?
Олимпиада села к столу и забрала свои записи из протянутой руки.
- Девица Семенова Светлана, шестнадцати полных лет. Школу закончила вполне прилично, увлеклась разного рода Соседями, даже тетрадь вела, куда записывала их повадки.
- А тетрадь, интересно, сохранилась? - Лихо размешал сахар в глубоком раздумье. - Надо тщательнее дом осмотреть. Ладно, дальше.
- В последние четыре с небольшим месяца втянула в это дело и своих подруг: Елену Иванову, Татьяну Ткачеву, Полину Синицину и Снежану Посмиль. Примерно раз в месяц они устраивали посиделки, даже прясть начали, хотя прежде к такому интерес не проявляли.
- Что ж, это объясняет музейное разнообразие прялок, - кивнул Лихо. - Когда они последний раз собирались, исключая вчерашний?
- Примерно неделю тому назад. Но Семеновы были также в отъезде, и ничего не знают. Их вообще-то радовали все эти посиделки, потому что, вроде как, дочь без присмотра не остается.
- Да уж, - саркастически согласился Лихо.
- Еще Светлана Семенова в старую баню ходила, к Обдерихе. Могла та… - Олимпиада осеклась.
- Нет, - покачал головой Лихо. - Убийство произошло в доме, четырем девушкам размозжили головы, пятая пропала — мы, кстати, до сих пор не знаем, Светлана ли Семенова, или кто-то еще из четырех оставшихся. Опознать их мы пока не смогли достаточно точно, без лиц-то.
Олимпиаду передернуло, но она сдержалась. Наверняка Лихо завел разговор нарочно, проверяет ее. Слабость показывать нельзя.
Лихо удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям.
- Обдериха, если бы Семенова ее прогневала, содрала с девушки шкуру прямо на месте. Нет, не она. Но если они поговорили, может, и нам что интересное расскажет старуха.
- Мишка… Михайло Потапович, - поправилась Олимпиада, - поехал в старую баню.
- У Обдерихи показания брать? - иронично улыбнулся Лихо. - Ну-ну. А тут что?
Олимпиада кратко пересказала, что в папках написано, и Лихо с радостью передал их дежурному. Ему бытовые убийства и поножовщина в трактирах достойными пристального внимания не казались.
- А здесь что?
- Исчезновение. Некто вдова Анна Потапова, родом из Саратова. Брат ее вчера вечером телеграфом прислал заявление о поиске.
Лихо кивнул, открыл папку и углубился в чтение.
* * *
То ли ведьмовское чутье не притупилось, то ли Олимпиада была и в самом деле весьма умна (не в пример своей сварливой, расчетливой, но в сущности глупой матери), но дело она отложила действительно интересное. Исчезновение некоей вдовы из Саратова, Анны Семеновны Потаповой, в девичестве Земляникиной. Прибыла вдова в Загорск «по личным делам» полторы недели назад, и примерно неделю на связь не выходила, отчего брат забеспокоился и послал запрос.
Лихо быстро написал несколько слов и протянул листок Олимпиаде.
- Пускай дежурный отправит эту телеграмму в Саратов, разузнает побольше о вдове Потаповой.
- Думаете, беда случилась? - нахмурилась Олимпиада.
Определение было, право слово, занятное. «Беда случилась», надо же! Но комментировать это Лихо не стал, только махнул рукой и взялся за листы, исписанные ровным почерком. Он был у Олимпиады Потаповны на зависть полицейским писарям — ровный, понятный, притом весьма изящный. Таким бы приглашения заполнять.
Дочь Семеновых увлеклась модным ныне «изучением фольклора», что ее, скорее всего, и сгубило. Шутка ли, заводить дружбу с Обдерихами всякими. Прясть в неурочный час. Может, кикимору какую прогневала? Но нет, кикимору бы Лихо почувствовал, а дом был чист. Прялки еще эти… Давненько ему не доводилось видеть все эти старые, весьма красивые, но и опасные прялки. Любая вещь, долго пробывшая в семье, постепенно обретает характер, а насколько мог судить он по беглому осмотру, северодвинской было лет триста, никак не меньше. Еще и самопрялка эта немецкая… Где куплена?
Лихо достал блокнот, написал несколько вопросов, которые еще требовалось прояснить, чай допил и поднялся. Отчета врача ждать можно несколько дней, Егор Егорыч все делает обстоятельно, а Лихо — некогда. Пропала девица, и если жива — так ее вернуть надо, а если мертва… Нечего родителям мучиться.
Проходя мимо дежурного, он отправил городового проверить заброшенный дом, а заодно и слухи о любовнике Светланы Семеновой, который был будто бы разбойник.
В мертвецкой было холодно, несмотря на то, что лето обещало быть жарким. Располагалась она под землей, окон тут не было, но лампы давали немало яркого, даже болезненно-яркого света. Лихо поежился. В мертвецкой ему всегда было плохо, и потому это место он старался избегать. На кладбищах, которые он тоже недолюбливал, было полегче. Там все слезы уже выплаканы, и о похороненных отскорбели. Но мертвецкая была местом, где скорбь копилась, концентрировалась, била наотмашь.
Дрёма как-то научил Лихо концентрироваться на чем-то постороннем, думать о месте приятном, например, о ромашковом лугу, или нагретом солнцем подоконнике. С Василия Тимофеевича сталось бы помянуть и блюдце с молоком. Лихо тряхнул головой. Ромашковый луг, надо же! Впрочем, Лихо представил себе чашку крепкого цветочного чая и блинчики, которые Олимпиада повадилась жарить на завтрак — тонкие, ажурные, почти прозрачные, в которые одинаково хорошо заворачивать и соленую рыбу, и сметану, и мёд, и ему полегчало.
- Как дела у нас, Егор Егорыч? - спросил Лихо, заглядывая в самую дальнюю комнату, где уложены были на металлических столах бедные девушки.
- Убиты сильным ударом по голове сверху, - спокойно ответствовал медик, что-то чиркая в своих бумагах. - Все девицы примерно одного возраста, лет шестнадцати-восемнадцати. И все, прошу заметить, светловолосые.
- Опознать их возможно?
- Только по особым приметам, - развел руками Егор Егорыч. - Сами понимаете, лиц нет. Родителей вести сюда не советую, истерик не оберетесь. И если мое мнение знать хотите… Жуть какая-то.
- Могла такое сделать шестнадцатилетняя девушка? - спросил Лихо, разглядывая мертвецов, накрытых простынями.
- Едва ли. По росту она слишком мала, если только на стол не взгромоздилась. Да и сил бы ей едва ли хватило.
- А били чем?
Егор Егорыч и тут развел руками.
- Пока неясно. Тяжелое что-то, твердое.
- Ясно, - вздохнул Лихо. - В отчете вы мне опять про тяжелый тупой предмет напишите?
- Нестор Нимович, кабы я мог вам дело-то сразу раскрыть, разве ж я возражал бы? Но — сами видите.
- Вижу, - кивнул Лихо. - Спасибо, Егор Егорыч. Особые приметы я вам с дежурным передам.
Лихо быстро взбежал по лестнице, вдохнул полной грудью чистый летний воздух, а потом отправился к родителям девиц, которые толпились в приемной. Это тоже было нелегко, всеми ими владели горе и паника, так что ответов ждать было глупо. Одни только взаимные обвинения.
Девица Семенова, дура кромешная, собирала у себя всех, гадала, байки всякие сказывала, страшилки любила жуть как.
Любовник у нее — кат разбойный, в лесах промышляющий, медведем оборачивающийся.
Дважды она в старой бане ночевала, в заброшенные дома ходила, в церкву ночью залезала, чем прогневала отца Апанасия и даже, говорят, была порота.
Прялки эти проклятые куплены на старом рынке у старьевщика Василия, а самопрялка — это еще бабке Посмилей принадлежала, семейная вещь, ценная, и дочка ее без спроса взяла.
Она, она, стерва скаженная, деточек-то соблазнила да и убила.
Лихо сбежал, оставив дежурных, куда менее восприимчивых к разного рода воплям, опрашивать родных и узнавать у них особые приметы. Надо бы еще в деревню съездить, Семеновых лишний раз допросить. Но не сейчас.
Лихо вышел на улицу, прошелся до конца ее, чтобы немного размяться, и возле табачной лавке его нагнала Олимпиада. От вдовьих платьев она отказалась, зеленый шел ей чрезвычайно, выделяя и белизну кожи, на которую совсем не ложился загар, и медовое золото волос, забранных в высокий пучок. Поверх, точно стыдясь, Олимпиада накинула платок. Лихо предложил ей локоть, кожей ощущая любопытство и неодобрительные шепотки. Что думала Олимпиада, понять было непросто, но всю последнюю неделю она, кажется, была вполне довольна своим положением и больше не оплакивала утраченные ведьмовские силы.
- Вы думаете, Нестор Нимович, девочка кого-то из Соседей разозлила? - спросила Олимпиада некоторое время спустя.
- Вполне возможно. Не любят они, когда в дела их лезут любопытные, тем более — развлечения ради. Да и потом, ограблен дом не был, хотя Семеновы — люди вполне зажиточные. Икона в дорогом окладе на месте, утварь всякая, патефон — вещь в этих краях дорогая.
- А… Я слышала, - Олимпиада запнулась. - Штерн рассказывал, бывают люди, которые получают удовольствие от убийства…
Василий Штерн был, надо сказать, в этом деле большой знаток. Жертвы, от которых он получал силу, страдали и мучились только ради его наслаждения.
- Бывают, - согласился Лихо. - Но вот так запросто убить четверых девиц, да еще чтобы они шум не подняли… Нет, не думаю, что обычному человеку это под силу. Вот брат ваш с Обдерихой поговорит, там и посмотрим.
Обследовать заброшенный дом он отправил городовых, а сам отправился в управление. Расследование следовало начать с хоть каких-то фактов, для начала хотя бы имен жертв и обстоятельств, в которых все свидетели были уверены. Посиделки эти с прялками… пока все выглядело нелепо и странно и отдавало жутким святочным рассказом, а подобное чтиво Лихо недолюбливал.
* * *
Творящиеся в Загорске непотребства особым разнообразием не отличались. В стопке папок, вызывающей у Лихо явную зевоту, были три поножовщины в различных городских трактирах, четыре бытовые ссоры, попытка утопиться из-за несчастной любви и неверного женихи своего также утопить (мавки вытащили обоих), и одно заявление об исчезновении. Его Олимпиада, после того как разобрала папки на три стопки, отложила в сторону: больно выделяется. Во-первых, исчезновение для такого тихого городка, как Загорск, было делом из ряда вон. Леса вокруг были, но спокойные. Лешие всегда старались выводить заблудившихся, и могли только со злости поводить их часа четыре по буреломам. Да и бабка Ефросинья, хоть и отличалась мерзким характером, заплутать никому не давала. В реке также запросто не утонешь — мавка вынесут на берег, да еще и обматерят напоследок. Во-вторых, заявление было прислано аж из Саратова.
Олимпиада потянулась, разминая затекшую спину, сделала несколько нехитрых гимнастических упражнений, на цыпочки привстала, точно пытаясь дотянуться до потолка, потом села и чашку чая себе налила. Чай был вкусный, такого в Загорске сроду не пивали, и, наверное, не стоило им так запросто угощаться, но Лихо поблизости не было, да и стал бы он возражать?
Олимпиада уже допивала чашку, просматривая газету — совершенно, надо сказать, бестолковое издание, когда вой, крики и рыдания буквально сотрясли Управление. Чашку Олимпиада отставила в центр стала, от греха подальше, чтобы не разбилась от всего этого грохота, газету отбросила и выглянула в приемную. Мишка, даром что большой и косматый, и дюже сильный, беспомощно замер посреди комнаты. С одной стороны на нем висела зареванная женщина средних лет, с другой — мужчина, весь посеревший. Ни дежурный, ни городовые прийти Мишке на помощь не спешили.
- Что случилось?
- Дочка у них пропала, - шепнул Мишка, силясь отодрать от себя мужчину и женщину. - Лихо велел привести и допросить, но — видишь же!
- Я сейчас чаю заварю, - пообещала Олимпиада. - Вот, возьмите платок.
Женщина в платок вцепилась, промокнула глаза, а потом впилась в него зубами и завыла. Чай тут не поможет, поняла Олимпиада. Водки бы. Но едва ли Лихо такое понравится.
Чай она все же заварила, простой, кирпичный, но в целом недурного качества, и такой крепкий, что мог ложку растворить. Сахару насыпала, и принесла кружки в кабинет. Семеновы — Иван и Татьяна, вот пожалуй единственное, что было сейчас известно Мишке — пили, стуча зубами по стаканам. Женщина утирала постоянно льющиеся слезы, мужчина перед собой смотрел. Мишка, который допросил бы любого, кого достаточно было хватить кулаком по маковке, на безутешных родителей смотрел в панике. И то верно, их-то сроду не плакали.
Взяв брата за рукав, Олимпиада отвела его к окну и шепнула:
- Что случилось?
- Дочка у них пропала, - Мишка тоже понизил голос, но с его баском это было непросто. - А четыре ее подружки… Тебе, в общем, знать не стоит.
Семенова-мать снова разразилась рыданиями, и такими горькими, что у Олимпиады скулы свело. Подвинув стул, Олимпиада присела и обняла женщину за плечи, бормоча какие-то душеполезные глупости. Вскоре поток рыданий иссяк, и женщина заговорила членораздельно:
- Мы ведь говорили ей, чтобы глупости эти забросила! А она у нас упрямая, ох до чего же упрямая, Светка!
- Что произошло? Что за глупости вы имеете в виду? - мягко спросила Олимпиада.
- Так она с нечистью зналась! - отозвался Семенов, бросил короткий взгляд на Мишку, на весь Загорск известного оборотня, и поправился, - С Соседями, значит. Гадания затевала, выспрашивала обо всяком. В старуху баню ходила, все хотела Обдериху там увидеть.
- Обдериху? - Мишка быстро раскрыл блокнот. - Когда это было?
- Так… - Семенов нахмурился. - Почитай… деньков пять тому назад. Тогда разговоры зашли о том, чтобы баню снести, мужики пошли уже с инструментами, вернулись перепуганные, да про Обдериху и рассказывают. Вот Светка наша и не удержалась. Ходила, должно быть. Мы с матерью к старикам нашим ездили, приглядеть надо было за болезными, а она одна оставалась, без пригляду…
- Я в баню, - Мишка сунул блокнот в карман. - Ты… Вы, Олимпиада Потаповна, приглядите за Семеновыми до возвращения начальства.
Олимпиада не очень представляла, как этот «пригляд» выглядит в представлении полицейских, а потому просто налила безутешным родителям еще чаю и продолжила осторожные расспросы, ответы занося на лист писчей бумаги. К тому моменту, как вернулся Лихо, Олимпиада уже исписала целую стопку.
- Семеновы? - Лихо глянул на бледных, измотанных супругов, потом на Олимпиаду, прижимающую к себе бумаги, и спросил: - Есть вам куда поехать, переночевать? В дом вам возвращаться нельзя, да и в слободу я бы сейчас не ехал.
- Так, ваше благородие… - промямлил Семенов. - Не виновна деточка-то наша. Вам ее искать надобно, а не нас обвинять…
- Я, господин Семенов, вас ни в чем не обвиняю, - спокойно поправил Лихо. - Я вам совет даю, добрый.
- Ну так, в двадцати верстах в деревне родители у меня живут… - пробормотал Семенов.
- К ним поезжайте, и оттуда не ногой, пока вам не будет велено, - приказал Лихо. - Когда дочь ваша найдется, я за вами пошлю. И если мне потребуется что-то, тоже.
Семеновы снова бросились в крик и рыдания, заставляя Лихо морщиться. Наконец при помощи дежурных их удалось выпроводить вон. Лихо подошел к столу, растирая виски пальцами, оглядел аккуратно разложенные папки, хмыкнул и спросил:
- Ну, Олимпиада Потаповна, что вы у них узнали?
- Я… - пробормотала Олимпиада.
- Женщина достаточно разумная, чтобы задавать вопросы и получать ответы. И уж лучше вы, чем я или Михайло Потапович, - усмехнулся Лихо. - Что там за чай?
- Кирпичный, ординарный.
- Наливайте.
Пока Олимпиада наливала чаю — с сахаром и лимоном — Лихо просматривал ее записи, то и дело хмыкая удивленно иди же довольно.
- Итак, Олимпиада Потаповна, что же мы вызнали у господ Семеновых?
Олимпиада села к столу и забрала свои записи из протянутой руки.
- Девица Семенова Светлана, шестнадцати полных лет. Школу закончила вполне прилично, увлеклась разного рода Соседями, даже тетрадь вела, куда записывала их повадки.
- А тетрадь, интересно, сохранилась? - Лихо размешал сахар в глубоком раздумье. - Надо тщательнее дом осмотреть. Ладно, дальше.
- В последние четыре с небольшим месяца втянула в это дело и своих подруг: Елену Иванову, Татьяну Ткачеву, Полину Синицину и Снежану Посмиль. Примерно раз в месяц они устраивали посиделки, даже прясть начали, хотя прежде к такому интерес не проявляли.
- Что ж, это объясняет музейное разнообразие прялок, - кивнул Лихо. - Когда они последний раз собирались, исключая вчерашний?
- Примерно неделю тому назад. Но Семеновы были также в отъезде, и ничего не знают. Их вообще-то радовали все эти посиделки, потому что, вроде как, дочь без присмотра не остается.
- Да уж, - саркастически согласился Лихо.
- Еще Светлана Семенова в старую баню ходила, к Обдерихе. Могла та… - Олимпиада осеклась.
- Нет, - покачал головой Лихо. - Убийство произошло в доме, четырем девушкам размозжили головы, пятая пропала — мы, кстати, до сих пор не знаем, Светлана ли Семенова, или кто-то еще из четырех оставшихся. Опознать их мы пока не смогли достаточно точно, без лиц-то.
Олимпиаду передернуло, но она сдержалась. Наверняка Лихо завел разговор нарочно, проверяет ее. Слабость показывать нельзя.
Лихо удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям.
- Обдериха, если бы Семенова ее прогневала, содрала с девушки шкуру прямо на месте. Нет, не она. Но если они поговорили, может, и нам что интересное расскажет старуха.
- Мишка… Михайло Потапович, - поправилась Олимпиада, - поехал в старую баню.
- У Обдерихи показания брать? - иронично улыбнулся Лихо. - Ну-ну. А тут что?
Олимпиада кратко пересказала, что в папках написано, и Лихо с радостью передал их дежурному. Ему бытовые убийства и поножовщина в трактирах достойными пристального внимания не казались.
- А здесь что?
- Исчезновение. Некто вдова Анна Потапова, родом из Саратова. Брат ее вчера вечером телеграфом прислал заявление о поиске.
Лихо кивнул, открыл папку и углубился в чтение.
* * *
То ли ведьмовское чутье не притупилось, то ли Олимпиада была и в самом деле весьма умна (не в пример своей сварливой, расчетливой, но в сущности глупой матери), но дело она отложила действительно интересное. Исчезновение некоей вдовы из Саратова, Анны Семеновны Потаповой, в девичестве Земляникиной. Прибыла вдова в Загорск «по личным делам» полторы недели назад, и примерно неделю на связь не выходила, отчего брат забеспокоился и послал запрос.
Лихо быстро написал несколько слов и протянул листок Олимпиаде.
- Пускай дежурный отправит эту телеграмму в Саратов, разузнает побольше о вдове Потаповой.
- Думаете, беда случилась? - нахмурилась Олимпиада.
Определение было, право слово, занятное. «Беда случилась», надо же! Но комментировать это Лихо не стал, только махнул рукой и взялся за листы, исписанные ровным почерком. Он был у Олимпиады Потаповны на зависть полицейским писарям — ровный, понятный, притом весьма изящный. Таким бы приглашения заполнять.
Дочь Семеновых увлеклась модным ныне «изучением фольклора», что ее, скорее всего, и сгубило. Шутка ли, заводить дружбу с Обдерихами всякими. Прясть в неурочный час. Может, кикимору какую прогневала? Но нет, кикимору бы Лихо почувствовал, а дом был чист. Прялки еще эти… Давненько ему не доводилось видеть все эти старые, весьма красивые, но и опасные прялки. Любая вещь, долго пробывшая в семье, постепенно обретает характер, а насколько мог судить он по беглому осмотру, северодвинской было лет триста, никак не меньше. Еще и самопрялка эта немецкая… Где куплена?
Лихо достал блокнот, написал несколько вопросов, которые еще требовалось прояснить, чай допил и поднялся. Отчета врача ждать можно несколько дней, Егор Егорыч все делает обстоятельно, а Лихо — некогда. Пропала девица, и если жива — так ее вернуть надо, а если мертва… Нечего родителям мучиться.
Проходя мимо дежурного, он отправил городового проверить заброшенный дом, а заодно и слухи о любовнике Светланы Семеновой, который был будто бы разбойник.
В мертвецкой было холодно, несмотря на то, что лето обещало быть жарким. Располагалась она под землей, окон тут не было, но лампы давали немало яркого, даже болезненно-яркого света. Лихо поежился. В мертвецкой ему всегда было плохо, и потому это место он старался избегать. На кладбищах, которые он тоже недолюбливал, было полегче. Там все слезы уже выплаканы, и о похороненных отскорбели. Но мертвецкая была местом, где скорбь копилась, концентрировалась, била наотмашь.
Дрёма как-то научил Лихо концентрироваться на чем-то постороннем, думать о месте приятном, например, о ромашковом лугу, или нагретом солнцем подоконнике. С Василия Тимофеевича сталось бы помянуть и блюдце с молоком. Лихо тряхнул головой. Ромашковый луг, надо же! Впрочем, Лихо представил себе чашку крепкого цветочного чая и блинчики, которые Олимпиада повадилась жарить на завтрак — тонкие, ажурные, почти прозрачные, в которые одинаково хорошо заворачивать и соленую рыбу, и сметану, и мёд, и ему полегчало.
- Как дела у нас, Егор Егорыч? - спросил Лихо, заглядывая в самую дальнюю комнату, где уложены были на металлических столах бедные девушки.
- Убиты сильным ударом по голове сверху, - спокойно ответствовал медик, что-то чиркая в своих бумагах. - Все девицы примерно одного возраста, лет шестнадцати-восемнадцати. И все, прошу заметить, светловолосые.
- Опознать их возможно?
- Только по особым приметам, - развел руками Егор Егорыч. - Сами понимаете, лиц нет. Родителей вести сюда не советую, истерик не оберетесь. И если мое мнение знать хотите… Жуть какая-то.
- Могла такое сделать шестнадцатилетняя девушка? - спросил Лихо, разглядывая мертвецов, накрытых простынями.
- Едва ли. По росту она слишком мала, если только на стол не взгромоздилась. Да и сил бы ей едва ли хватило.
- А били чем?
Егор Егорыч и тут развел руками.
- Пока неясно. Тяжелое что-то, твердое.
- Ясно, - вздохнул Лихо. - В отчете вы мне опять про тяжелый тупой предмет напишите?
- Нестор Нимович, кабы я мог вам дело-то сразу раскрыть, разве ж я возражал бы? Но — сами видите.
- Вижу, - кивнул Лихо. - Спасибо, Егор Егорыч. Особые приметы я вам с дежурным передам.
Лихо быстро взбежал по лестнице, вдохнул полной грудью чистый летний воздух, а потом отправился к родителям девиц, которые толпились в приемной. Это тоже было нелегко, всеми ими владели горе и паника, так что ответов ждать было глупо. Одни только взаимные обвинения.
Девица Семенова, дура кромешная, собирала у себя всех, гадала, байки всякие сказывала, страшилки любила жуть как.
Любовник у нее — кат разбойный, в лесах промышляющий, медведем оборачивающийся.
Дважды она в старой бане ночевала, в заброшенные дома ходила, в церкву ночью залезала, чем прогневала отца Апанасия и даже, говорят, была порота.
Прялки эти проклятые куплены на старом рынке у старьевщика Василия, а самопрялка — это еще бабке Посмилей принадлежала, семейная вещь, ценная, и дочка ее без спроса взяла.
Она, она, стерва скаженная, деточек-то соблазнила да и убила.
Лихо сбежал, оставив дежурных, куда менее восприимчивых к разного рода воплям, опрашивать родных и узнавать у них особые приметы. Надо бы еще в деревню съездить, Семеновых лишний раз допросить. Но не сейчас.
Лихо вышел на улицу, прошелся до конца ее, чтобы немного размяться, и возле табачной лавке его нагнала Олимпиада. От вдовьих платьев она отказалась, зеленый шел ей чрезвычайно, выделяя и белизну кожи, на которую совсем не ложился загар, и медовое золото волос, забранных в высокий пучок. Поверх, точно стыдясь, Олимпиада накинула платок. Лихо предложил ей локоть, кожей ощущая любопытство и неодобрительные шепотки. Что думала Олимпиада, понять было непросто, но всю последнюю неделю она, кажется, была вполне довольна своим положением и больше не оплакивала утраченные ведьмовские силы.
- Вы думаете, Нестор Нимович, девочка кого-то из Соседей разозлила? - спросила Олимпиада некоторое время спустя.
- Вполне возможно. Не любят они, когда в дела их лезут любопытные, тем более — развлечения ради. Да и потом, ограблен дом не был, хотя Семеновы — люди вполне зажиточные. Икона в дорогом окладе на месте, утварь всякая, патефон — вещь в этих краях дорогая.
- А… Я слышала, - Олимпиада запнулась. - Штерн рассказывал, бывают люди, которые получают удовольствие от убийства…
Василий Штерн был, надо сказать, в этом деле большой знаток. Жертвы, от которых он получал силу, страдали и мучились только ради его наслаждения.
- Бывают, - согласился Лихо. - Но вот так запросто убить четверых девиц, да еще чтобы они шум не подняли… Нет, не думаю, что обычному человеку это под силу. Вот брат ваш с Обдерихой поговорит, там и посмотрим.
