Раздевшись вчера, Олимпиада оглядела свое тело, но кроме нескольких царапин нашла только красные крошечные точки на шее, пяток, не больше. Точно укусы мелких насекомых. Они зудели немного в первые часы, но сейчас Олимпиада могла забыть о них. И что же это значит? Да и значит ли?
Олимпиада покачала головой. Дела сыскные нужно оставить Лихо и Мишке, это их забота. Своей же у Олимпиады, почитай, никогда и не было.
Ноги, как оказалось, привели ее прямиком к городской больнице. Сирень обступила ее особенно сильно, казалось, еще немного, и через заросли уже невозможно будет пробиться. Запах стоял нестерпимый. Протянув руку, Олимпиада сломала одну ветку, и на изломе потекла густая, мертвая кровь.
Поднявшись по ступеням, Олимпиада шагнула в просторную больничную приемную. Сирень не пропускала сюда ни свет, ни воздух, и дышать было тяжело. Пахло также сиренью, вместо привычного стойкого запаха лекарств, который пропитывал больницу, лип к одежде, к коже, и всякий уносил его с собой. Все словно бы истончилось, посерело, начало осыпаться. И люди двигались медленно, сонно.
Олимпиада подошла к дежурной сестре милосердия, дремлющей за стойкой.
- Я пришла навестить Сусанну Лиснецкую. Можно к ней?
Время было раннее, неприемное, но сестру это, кажется, не волновало. Она лишь подняла руку и махнула куда-то в сторону.
- Выйдите на воздух, - посоветовала Олимпиада. - Вам отдохнуть нужно.
В коридоре, которым она прошла затем, было еще хуже. Свет ламп потускнел, в углах сгустились тени, паутина скопилась под потолком. Все было мертво и серо, и сколько для этого потребовалось времени? Может, больница всегда такой была, просто Олимпиада того не замечала? Или же Сусанна виновата.
В палате ее было распахнуто окно, ветки сирени проникали сквозь него, переплетаясь, и было их так много, что казалось, вот-вот рама треснет. Сусанна утопала в перине, в подушках, сама серая, седая, и белье — серое, грязное, с выцветшими больничными метками. И запах цветов и крови просто нестерпим.
- Сусанна, - позвала Олимпиада.
- О, Липка! - хихикнула Сусанна, смешок вышел сухой, мертвый, как и все вокруг. - Живая? Как догадалась?
- Я больше ни с кем в городе не общалась, - пожала плечами Олимпиада. А вот с тобой поговорила, и вдруг на меня сирень нападает.
Сусанна погладила тянущиеся к ней ветви, сочные, налитые кровью лепестки. Сирень была уже не белая, пурпурная.
- Могло это быть, конечно, испытание бабки моей, но — садовые цветы? - Олимпиада покачала головой. - Нет уж.
- Ну и с чем ты пожаловала? - спросила Сусанна.
- Чтобы попросить тебя остановиться. Мертвого не вернешь.
Сусанна была слишком слаба, поэтому села не сама. Ветви сирени оплели ее и подняли, окружили плотным коконом. Она была измождена, бледна до синевы, так, что видна каждая вена. Только глаза ее горели ярким огнем, но легче от этого не было: в глазах было безумие.
- Да что ты знаешь?!
Ничего, тут Сусанна была права. Олимпиада могла только догадываться, сопоставляя сны и увиденное наяву.
- Возлюбленный твой не жив, ни мертв, стоит между мирами, и ты пытаешься его вскормить, вернуть к себе хоть живым, хоть умертвием. Но у тебя ничего не выйдет, Сусанна!
- Мне еще немного осталось, - зашептала Сусанна. - Совсем чуть-чуть. Всего несколько капелек, всего пара человечков, и миленький мой со мной будет.
- Ты сама умрешь! - крикнула Олимпиада, но Сусанна ее не слышала.
И ветви сирени, сломав окно, раскрошив камень стены, проломив ее, протиснулись в этот пролом и потянулись к Олимпиаде. Она попыталась выскочить за дверь, но ее уже оплели толстые, усыпанные цветами ветки.
- Прекрати!
- Миленькому моему мужская кровь нужна, мужская сила, - продолжила невнятное бормотание Сусанна. - Но и девица сойдет, да, сойдет, сойдет.
- Это уж явно не про меня!
Олимпиада заозиралась, надеясь найти пути к отступлению. Будь при ней колдовская сила, едва ли все эти ветки, пышные соцветия причинили бы ей хоть как-то вред. Она была стократно сильнее Сусанны, чьи жалкие крохи силы едва ли помогли бы ей вернуть любовника.
Сусанна управляла ветвями. Ее они наверняка не тронут, значит подле Сусанны безопаснее всего.
Олимпиада метнулась к постели, перепрыгивая через змеями извивающиеся ветки, обняла сухонькое, костлявое тело бывшей подруги, и замерла, зажмурившись. Ветви не остановились. Они уже, кажется, не разбирали, кто перед ними. Сил Сусанны не хватало, чтобы управлять всей этой махиной, разъяренной, взбешенной. Кокон сплетался вокруг, все сильнее их сдавливал, прижимал друг к другу, лишая способности дышать. Легкие, точно пух, безжизненные волосы Сусанны набились Олимпиаде в рот.
Потом что-то отвратительно хрустнуло, и хватка ветвей ослабла. С тихим стуком, сухим шорохом они осыпались на землю. Какая-то сила вздернула Олимпиаду за шиворот и оттащила от безжизненного тела Сусанны.
- Идиотка, - констатировал Лихо.
Олимпиаду трясло. Мишка, также подоспевший, обнял ее, защищая и от сирени, и от мертвой Сусанны, и от своего собственного начальника.
- Отведите сестру домой, ей отдохнуть надо, - распорядился Лихо. - А я здесь закончу.
Мишка подхватил Олимпиаду на руки и понес, ворча себе под нос, что такая неразумная особа непременно напросится на неприятности, и если бы не Нестор Нимович, у которого чутье просто сверхъестественное, была бы она уже покойница. Олимпиада хотела возразить, что со смертью Сусанны ей ничего не грозило, но смолчала.
* * *
День с самого начала не задался. Генеральша Иванова молчала, только плакала, а стоило пригрозить ей Священным Синодом, и вовсе разревелась в три ручья. Супруг ее тоже молчал, но по-иному, с достоинством. Раскрыл он рот только для того, чтобы вызвать адвоката. Можно было не сомневаться: дура-генеральша за убийство пойдет на каторгу, а вот муж ее выйдет сухой из воды. Мать-покойница против него показания не даст, даже если Петр Петрович виноват. Сейчас она подчиняется иным законам, принципиально иной морали, и будет мстить обидчику. Так, как сама она видит справедливость.
Лихо сел напротив, скрестив руки на груди. Поспать бы. Потом чаю выпить — Олимпиада Потаповна чудесно чай заваривает — и, пожалуй, еще поспать. Да только — дела. Генерал этот, жена его, дура, труп, который все никак не могут достать из-под земли.
Лихо развязал тесемки, папку раскрыл и просмотрел бумаги. Молодец, Михайло Потапович. Еще только восемь утра, а он опросил, описал, резюмировал.
- Согласно свидетельским показаниям, последний раз мать вашу живо видели 7-10 марта прошлого года. Более года тому назад. После десятого числа вы на все расспросы соседей отвечали, что вашей матери нездоровится, и она никого не принимает.
Генерал молчал и глядел прямо. Слышал, должно быть, рассказы, что будто бы члены Синода распознают ложь, и потому старался ничем себя не выдать.
Досадовал, был раздраженно, особенно на жену злился, дуру-кокетку. Что стоило ей очаровать столичного чиновника, чтобы глаза закрыл в нужный момент? Ведь не задавал лишних вопросов ни Миль, ни священники, которым старуха всегда отсылала пожертвования, несмотря на свое ведьмовство. Даже старая ягая Домовина, и та молчала.
Лихо подавил желание отряхнуться от чужих мыслей, которые чувствовал сейчас даже ярче, чем эмоции.
- Вы, Петр Петрович, подготовили убийство матери, - сухо и твердо сказал Лихо. - Дар у вас есть, пусть и слабенький. Вы понадеялась, что мать ваша, умирая, «сдаст чертей», всю силу передаст вам. Ваша жена — женщина невеликого ума, слушается вас во всем и согласилась отравить свекровь. Однако, мать ваша предпочла беспокойное посмертие, и вам пришлось прибегнуть к помощи Сторожка, о котором вы узнали, я полагаю, от покойного Штерна.
Генерал не проронил ни слова, генеральша завыла еще громче. То ли на дуру обиделась, то ли испугалась наконец-то по-настоящему. Дверь открылась, и Мишка зашел, закусывая губу от досады.
- Там, Нестор Нимович, адвокат генерала прибыл. И тело готово к осмотру, как нам передали.
Лихо с громким хлопком закрыл папку.
- Подготовьте дело, Михайло Потапович, и отправьте в Петербург. Пусть им обер-прокурор Синода занимается.
Некоторое время спустя, уже в коляске по дороге к реке Мишка спросил:
- Он же не выйдет сухим из воды, Нестор Нимович?
- Вероятно, - отозвался Лихо. - Но возмездия рано или поздно настигает каждого, об этом лучше не забывать. Что с телом?
- Его под землю затянуло, насилу откопали. Помните, там обрыв на реке?
Лихо кивнул. За время, что длилось это расследование, он исхитрился изучить всю реку, каждый изгиб ее запомнил. Место, о котором говорил Мишка, примечательно не было. Обрыв пусть и песчаный, но усиленный несколькими пластами глины и скрепленный густой сетью корней, надежный. Мальчишки с него в реку прыгали, а может и девицы — от несчастной любви.
- Кто нашел тело? - спросил Лихо.
- Да мавки опять, - досадливо поморщился Михайло Потапович. - Вы же знаете, Нестор Нимович, каково их допрашивать.
Мавки были на месте, глазели за тем, как тело достали из песчаного плена и разложили на брезенте. К уже знакомой Ненюфаре присоединились две товарки постарше, смотрящие пустыми, рыбьими глазами. С Лихо они встретились взглядами, кивками обменялись, но говорить не пожелали.
Тело походило на те, что уже находили который день на берегу, разве что, было не совсем обескровлено.
- Кажется, упырь наш не успел докончить начатое до рассвета, предположил Михайло Потапович.
Лихо присел возле тела, оглядел его, но ничего примечательного не нашел. Разве что — небольшое покраснение кожи, точно след от ожога.
- А скажи-ка мне, Ненюфара, цветы ты ночью на берегу видела?
Мавка пожала плечами.
- Нам цветы всегда видны, ваше превосходительство. Лилии там, ненюфары, опять же.
- А сирень? Белая сирень?
Мавка отвела взгляд.
- Значит видела, - кивнул Лихо.
- Знаете, господин хороший, о таких вещах не рассказывают, - отозвалась мавка грубо. - Эдак я прослыву дурной совсем. Оно мне надо?
- Ты и прежде, у затоны сирень видела? - спросил Лихо. - Выпороть бы тебя.
Мавка на всякий случай отскочила назад, а там и вовсе ушла под воду. За нею Лихо, конечно, не полез.
- Что с домом? - спросил он удивленного Мишку. - Нашли что-нибудь?
- Весь осмотрели, от чердака до подвала, Нестор Нимович. Только в один чулан войти не удалось. Дверь взломать мы не смогли, ключ нужен. Он, думаю, у госпожи Лисецкой.
- Значит… в больницу… - Лихо замер вдруг, принюхавшись. Бедой потянуло, смертельной опасностью. Медовым лугом. - Сестрица ваша… За мной, живо!
Вскочив в коляску, Лихо велел гнать к больнице. На расспросы Михайло Потаповича он не отвечал, хотя тому и про сестру узнать хотелось, и про сирень. Впрочем, на это он свой ответ получил: сирень, точно живая, двигалась улицами города в сторону больницы, и там уже окружила здание так плотно, что ни окон, ни дверей видно не было.
- Отойдите! - рыкнул Лихо, спрыгивая с коляски. Повинуясь его руке, огненный хлыст ударил по кустам, вниз посыпались обугленные ветки и мертвые цветы.
Шаг за шагом, медленно пробирались они внутрь — Мишка не пожелал оставаться снаружи. Сирень огня боялась, отступала, предоставляя узкий коридор, но сзади снова сплеталась в сплошную стену. А потом вдруг затрещала, заскрипела жутко, и осыпалась трухой, давно мертвой гнилью. Лихо распахнул дверь, раскидал в стороны сухие ветки и за ворот платья поднял Олимпиаду с постели.
- Идиотка.
Глядела Олимпиада Потаповна испугано, но, пожалуй, недостаточно. И ведь есть же куда более простые способы с собой покончить! Лихо поставил Олимпиаду на ноги и подошел к постели.
- Отведите сестру домой, ей отдохнуть надо, - бросил он, не сводя взгляда с Сусанны Лиснецкой. - Я тут закончу.
Лиснецкая была мертва. Ветки, ей, как она должно быть считала, подвластные полностью, переломили хрупкую шею. Очистив постель от трухи, Лихо оглядел тело и на груди обнаружил маленький медный ключик на тонкой, в волос, цепочке. В последнюю минуту Лиснецкая вцепилась в него, как в последнее сокровище.
- Что здесь? - дежурный врач заглянул в палату, кажется, совсем не удивленный нанесенными сиренью разрушениями. Кустарник окно и стену сломал, все кровью залито, но ведь и не такое бывает.
Лихо головой покачал.
- Тело госпожи Лиснецкой доставить в полицейский морг, - распорядился он. - Всю труху собрать и отвезти туда же. Ничего лишний раз не касаться.
Лихо снял ключ с шеи покойницы, развернулся на каблуках и вышел.
Дом купца Лиснецкого встретил его жуткой мертвой тишиной и тем обликом, что видела прежде только Олимпиада Штерн. Умер дом, прогнил, готов был в любую секунду обвалиться на голову неосторожного посетителя. Доски трещали под ногой, стены стонали, хрипело что-то на чердаке и жутко завывало в трубе. Лихо быстро прошел по коридору, завернул за угол, туда, где под лестницей расположился чулан. Верь была на вид крепкая, куда крепче и новее всего дома, обитая полосками начищенного металла. Лихо подергал ее, затем склонился над замочной скважиной, вставил ключ, повернул два раза.
Из дверного проема пахнуло мертвечиной.
Сразу за порогом начиналась криво сколоченная лестница, осклизлая от плесени, зеленоватая, но запах не от нее исходил. Лихо спустился, осторожно, держась за стену. Гнилушки светились, да впрочем, ему свет и не был нужен. Гроб стоит, крышка отдельно. Верно, девушка слабая, да и к тому же такая изможденная, как Сусанна Лиснецкая, не смогла бы ее каждый раз откидывать. А сирень тут, должно быть, не помощница. А чтобы дружок ее раньше времени не убег, девица Лиснецкая спеленала его железными цепями и семь замков навесила.
Тот, кто в гробу лежал, скрежеча зубами, был чисто — Кощей.
- Водой тебя напоить что ли? - пробормотал Лихо, склоняясь.
Запах гниения стал сильнее, а еще — крови, которой Лиснецкая подкармливала мертвеца, пытаясь удержать в нем искру жизни. Не упырь, нет. Только лишь умран, в котором колдунья пыталась удержать жизнь своею силой и волей. Вычитала небось где-то, дура романтичная, что любовь все побеждает.
Кроме гниения от умруна пахло противоестественностью. Особый запах, злой, горький.
- Хочешь уйти или остаться? - спросил Лихо.
- ...ти…
- И то верно, - согласился Лихо.
Он провел ладонью по глазам, сморгнул, а потом аккуратно положил левую ладонь на грудь умруна. Она легко, как сквозь масло, прошла через железные цепи, пергаментную сухую кожу покойника, хрупкие кости, стиснула слабо пульсирующее сердце. Лихо сжал кулак резко, и послышалось тошнотворное чавканье. Умрун всхрипнул и затих.
- Так тому и быть, - Лихо вынул руку, посмотрел на нее и в карман за платком полез. - Один ушел, одна осталась. Тоже справедливость, если вдуматься.
Дом обрушился, когда только Лихо переступил порог и оставил его за спиной.
* * *
Мишка не выпускал ее из рук, и на землю поставил только после того, как порог переступил. Мать незамедлительно вышла из комнаты и так глянула, что у Олимпиады, да и у Мишки, должно быть, ноги к полу примерзли.
- Где ты была, позволь спросить? И в каком ты виде?
Олимпиада стиснула подол юбки.
- Это что? Кровь? - мать шагнула вперед и коснулась лица Олимпиады, и той огромных усилий стоило не отшатнуться. - Ты где была всю ночь? Мне бабка твоя послание отправила, что ты до нее так и не дошла. Это твое счастье, что к ней подруга старая приехала, не до тебя сейчас. А не то выдрала бы тебя, мерзавку, как сидорову козу!
Олимпиада покачала головой. Дела сыскные нужно оставить Лихо и Мишке, это их забота. Своей же у Олимпиады, почитай, никогда и не было.
Ноги, как оказалось, привели ее прямиком к городской больнице. Сирень обступила ее особенно сильно, казалось, еще немного, и через заросли уже невозможно будет пробиться. Запах стоял нестерпимый. Протянув руку, Олимпиада сломала одну ветку, и на изломе потекла густая, мертвая кровь.
Поднявшись по ступеням, Олимпиада шагнула в просторную больничную приемную. Сирень не пропускала сюда ни свет, ни воздух, и дышать было тяжело. Пахло также сиренью, вместо привычного стойкого запаха лекарств, который пропитывал больницу, лип к одежде, к коже, и всякий уносил его с собой. Все словно бы истончилось, посерело, начало осыпаться. И люди двигались медленно, сонно.
Олимпиада подошла к дежурной сестре милосердия, дремлющей за стойкой.
- Я пришла навестить Сусанну Лиснецкую. Можно к ней?
Время было раннее, неприемное, но сестру это, кажется, не волновало. Она лишь подняла руку и махнула куда-то в сторону.
- Выйдите на воздух, - посоветовала Олимпиада. - Вам отдохнуть нужно.
В коридоре, которым она прошла затем, было еще хуже. Свет ламп потускнел, в углах сгустились тени, паутина скопилась под потолком. Все было мертво и серо, и сколько для этого потребовалось времени? Может, больница всегда такой была, просто Олимпиада того не замечала? Или же Сусанна виновата.
В палате ее было распахнуто окно, ветки сирени проникали сквозь него, переплетаясь, и было их так много, что казалось, вот-вот рама треснет. Сусанна утопала в перине, в подушках, сама серая, седая, и белье — серое, грязное, с выцветшими больничными метками. И запах цветов и крови просто нестерпим.
- Сусанна, - позвала Олимпиада.
- О, Липка! - хихикнула Сусанна, смешок вышел сухой, мертвый, как и все вокруг. - Живая? Как догадалась?
- Я больше ни с кем в городе не общалась, - пожала плечами Олимпиада. А вот с тобой поговорила, и вдруг на меня сирень нападает.
Сусанна погладила тянущиеся к ней ветви, сочные, налитые кровью лепестки. Сирень была уже не белая, пурпурная.
- Могло это быть, конечно, испытание бабки моей, но — садовые цветы? - Олимпиада покачала головой. - Нет уж.
- Ну и с чем ты пожаловала? - спросила Сусанна.
- Чтобы попросить тебя остановиться. Мертвого не вернешь.
Сусанна была слишком слаба, поэтому села не сама. Ветви сирени оплели ее и подняли, окружили плотным коконом. Она была измождена, бледна до синевы, так, что видна каждая вена. Только глаза ее горели ярким огнем, но легче от этого не было: в глазах было безумие.
- Да что ты знаешь?!
Ничего, тут Сусанна была права. Олимпиада могла только догадываться, сопоставляя сны и увиденное наяву.
- Возлюбленный твой не жив, ни мертв, стоит между мирами, и ты пытаешься его вскормить, вернуть к себе хоть живым, хоть умертвием. Но у тебя ничего не выйдет, Сусанна!
- Мне еще немного осталось, - зашептала Сусанна. - Совсем чуть-чуть. Всего несколько капелек, всего пара человечков, и миленький мой со мной будет.
- Ты сама умрешь! - крикнула Олимпиада, но Сусанна ее не слышала.
И ветви сирени, сломав окно, раскрошив камень стены, проломив ее, протиснулись в этот пролом и потянулись к Олимпиаде. Она попыталась выскочить за дверь, но ее уже оплели толстые, усыпанные цветами ветки.
- Прекрати!
- Миленькому моему мужская кровь нужна, мужская сила, - продолжила невнятное бормотание Сусанна. - Но и девица сойдет, да, сойдет, сойдет.
- Это уж явно не про меня!
Олимпиада заозиралась, надеясь найти пути к отступлению. Будь при ней колдовская сила, едва ли все эти ветки, пышные соцветия причинили бы ей хоть как-то вред. Она была стократно сильнее Сусанны, чьи жалкие крохи силы едва ли помогли бы ей вернуть любовника.
Сусанна управляла ветвями. Ее они наверняка не тронут, значит подле Сусанны безопаснее всего.
Олимпиада метнулась к постели, перепрыгивая через змеями извивающиеся ветки, обняла сухонькое, костлявое тело бывшей подруги, и замерла, зажмурившись. Ветви не остановились. Они уже, кажется, не разбирали, кто перед ними. Сил Сусанны не хватало, чтобы управлять всей этой махиной, разъяренной, взбешенной. Кокон сплетался вокруг, все сильнее их сдавливал, прижимал друг к другу, лишая способности дышать. Легкие, точно пух, безжизненные волосы Сусанны набились Олимпиаде в рот.
Потом что-то отвратительно хрустнуло, и хватка ветвей ослабла. С тихим стуком, сухим шорохом они осыпались на землю. Какая-то сила вздернула Олимпиаду за шиворот и оттащила от безжизненного тела Сусанны.
- Идиотка, - констатировал Лихо.
Олимпиаду трясло. Мишка, также подоспевший, обнял ее, защищая и от сирени, и от мертвой Сусанны, и от своего собственного начальника.
- Отведите сестру домой, ей отдохнуть надо, - распорядился Лихо. - А я здесь закончу.
Мишка подхватил Олимпиаду на руки и понес, ворча себе под нос, что такая неразумная особа непременно напросится на неприятности, и если бы не Нестор Нимович, у которого чутье просто сверхъестественное, была бы она уже покойница. Олимпиада хотела возразить, что со смертью Сусанны ей ничего не грозило, но смолчала.
* * *
День с самого начала не задался. Генеральша Иванова молчала, только плакала, а стоило пригрозить ей Священным Синодом, и вовсе разревелась в три ручья. Супруг ее тоже молчал, но по-иному, с достоинством. Раскрыл он рот только для того, чтобы вызвать адвоката. Можно было не сомневаться: дура-генеральша за убийство пойдет на каторгу, а вот муж ее выйдет сухой из воды. Мать-покойница против него показания не даст, даже если Петр Петрович виноват. Сейчас она подчиняется иным законам, принципиально иной морали, и будет мстить обидчику. Так, как сама она видит справедливость.
Лихо сел напротив, скрестив руки на груди. Поспать бы. Потом чаю выпить — Олимпиада Потаповна чудесно чай заваривает — и, пожалуй, еще поспать. Да только — дела. Генерал этот, жена его, дура, труп, который все никак не могут достать из-под земли.
Лихо развязал тесемки, папку раскрыл и просмотрел бумаги. Молодец, Михайло Потапович. Еще только восемь утра, а он опросил, описал, резюмировал.
- Согласно свидетельским показаниям, последний раз мать вашу живо видели 7-10 марта прошлого года. Более года тому назад. После десятого числа вы на все расспросы соседей отвечали, что вашей матери нездоровится, и она никого не принимает.
Генерал молчал и глядел прямо. Слышал, должно быть, рассказы, что будто бы члены Синода распознают ложь, и потому старался ничем себя не выдать.
Досадовал, был раздраженно, особенно на жену злился, дуру-кокетку. Что стоило ей очаровать столичного чиновника, чтобы глаза закрыл в нужный момент? Ведь не задавал лишних вопросов ни Миль, ни священники, которым старуха всегда отсылала пожертвования, несмотря на свое ведьмовство. Даже старая ягая Домовина, и та молчала.
Лихо подавил желание отряхнуться от чужих мыслей, которые чувствовал сейчас даже ярче, чем эмоции.
- Вы, Петр Петрович, подготовили убийство матери, - сухо и твердо сказал Лихо. - Дар у вас есть, пусть и слабенький. Вы понадеялась, что мать ваша, умирая, «сдаст чертей», всю силу передаст вам. Ваша жена — женщина невеликого ума, слушается вас во всем и согласилась отравить свекровь. Однако, мать ваша предпочла беспокойное посмертие, и вам пришлось прибегнуть к помощи Сторожка, о котором вы узнали, я полагаю, от покойного Штерна.
Генерал не проронил ни слова, генеральша завыла еще громче. То ли на дуру обиделась, то ли испугалась наконец-то по-настоящему. Дверь открылась, и Мишка зашел, закусывая губу от досады.
- Там, Нестор Нимович, адвокат генерала прибыл. И тело готово к осмотру, как нам передали.
Лихо с громким хлопком закрыл папку.
- Подготовьте дело, Михайло Потапович, и отправьте в Петербург. Пусть им обер-прокурор Синода занимается.
Некоторое время спустя, уже в коляске по дороге к реке Мишка спросил:
- Он же не выйдет сухим из воды, Нестор Нимович?
- Вероятно, - отозвался Лихо. - Но возмездия рано или поздно настигает каждого, об этом лучше не забывать. Что с телом?
- Его под землю затянуло, насилу откопали. Помните, там обрыв на реке?
Лихо кивнул. За время, что длилось это расследование, он исхитрился изучить всю реку, каждый изгиб ее запомнил. Место, о котором говорил Мишка, примечательно не было. Обрыв пусть и песчаный, но усиленный несколькими пластами глины и скрепленный густой сетью корней, надежный. Мальчишки с него в реку прыгали, а может и девицы — от несчастной любви.
- Кто нашел тело? - спросил Лихо.
- Да мавки опять, - досадливо поморщился Михайло Потапович. - Вы же знаете, Нестор Нимович, каково их допрашивать.
Мавки были на месте, глазели за тем, как тело достали из песчаного плена и разложили на брезенте. К уже знакомой Ненюфаре присоединились две товарки постарше, смотрящие пустыми, рыбьими глазами. С Лихо они встретились взглядами, кивками обменялись, но говорить не пожелали.
Тело походило на те, что уже находили который день на берегу, разве что, было не совсем обескровлено.
- Кажется, упырь наш не успел докончить начатое до рассвета, предположил Михайло Потапович.
Лихо присел возле тела, оглядел его, но ничего примечательного не нашел. Разве что — небольшое покраснение кожи, точно след от ожога.
- А скажи-ка мне, Ненюфара, цветы ты ночью на берегу видела?
Мавка пожала плечами.
- Нам цветы всегда видны, ваше превосходительство. Лилии там, ненюфары, опять же.
- А сирень? Белая сирень?
Мавка отвела взгляд.
- Значит видела, - кивнул Лихо.
- Знаете, господин хороший, о таких вещах не рассказывают, - отозвалась мавка грубо. - Эдак я прослыву дурной совсем. Оно мне надо?
- Ты и прежде, у затоны сирень видела? - спросил Лихо. - Выпороть бы тебя.
Мавка на всякий случай отскочила назад, а там и вовсе ушла под воду. За нею Лихо, конечно, не полез.
- Что с домом? - спросил он удивленного Мишку. - Нашли что-нибудь?
- Весь осмотрели, от чердака до подвала, Нестор Нимович. Только в один чулан войти не удалось. Дверь взломать мы не смогли, ключ нужен. Он, думаю, у госпожи Лисецкой.
- Значит… в больницу… - Лихо замер вдруг, принюхавшись. Бедой потянуло, смертельной опасностью. Медовым лугом. - Сестрица ваша… За мной, живо!
Вскочив в коляску, Лихо велел гнать к больнице. На расспросы Михайло Потаповича он не отвечал, хотя тому и про сестру узнать хотелось, и про сирень. Впрочем, на это он свой ответ получил: сирень, точно живая, двигалась улицами города в сторону больницы, и там уже окружила здание так плотно, что ни окон, ни дверей видно не было.
- Отойдите! - рыкнул Лихо, спрыгивая с коляски. Повинуясь его руке, огненный хлыст ударил по кустам, вниз посыпались обугленные ветки и мертвые цветы.
Шаг за шагом, медленно пробирались они внутрь — Мишка не пожелал оставаться снаружи. Сирень огня боялась, отступала, предоставляя узкий коридор, но сзади снова сплеталась в сплошную стену. А потом вдруг затрещала, заскрипела жутко, и осыпалась трухой, давно мертвой гнилью. Лихо распахнул дверь, раскидал в стороны сухие ветки и за ворот платья поднял Олимпиаду с постели.
- Идиотка.
Глядела Олимпиада Потаповна испугано, но, пожалуй, недостаточно. И ведь есть же куда более простые способы с собой покончить! Лихо поставил Олимпиаду на ноги и подошел к постели.
- Отведите сестру домой, ей отдохнуть надо, - бросил он, не сводя взгляда с Сусанны Лиснецкой. - Я тут закончу.
Лиснецкая была мертва. Ветки, ей, как она должно быть считала, подвластные полностью, переломили хрупкую шею. Очистив постель от трухи, Лихо оглядел тело и на груди обнаружил маленький медный ключик на тонкой, в волос, цепочке. В последнюю минуту Лиснецкая вцепилась в него, как в последнее сокровище.
- Что здесь? - дежурный врач заглянул в палату, кажется, совсем не удивленный нанесенными сиренью разрушениями. Кустарник окно и стену сломал, все кровью залито, но ведь и не такое бывает.
Лихо головой покачал.
- Тело госпожи Лиснецкой доставить в полицейский морг, - распорядился он. - Всю труху собрать и отвезти туда же. Ничего лишний раз не касаться.
Лихо снял ключ с шеи покойницы, развернулся на каблуках и вышел.
Дом купца Лиснецкого встретил его жуткой мертвой тишиной и тем обликом, что видела прежде только Олимпиада Штерн. Умер дом, прогнил, готов был в любую секунду обвалиться на голову неосторожного посетителя. Доски трещали под ногой, стены стонали, хрипело что-то на чердаке и жутко завывало в трубе. Лихо быстро прошел по коридору, завернул за угол, туда, где под лестницей расположился чулан. Верь была на вид крепкая, куда крепче и новее всего дома, обитая полосками начищенного металла. Лихо подергал ее, затем склонился над замочной скважиной, вставил ключ, повернул два раза.
Из дверного проема пахнуло мертвечиной.
Сразу за порогом начиналась криво сколоченная лестница, осклизлая от плесени, зеленоватая, но запах не от нее исходил. Лихо спустился, осторожно, держась за стену. Гнилушки светились, да впрочем, ему свет и не был нужен. Гроб стоит, крышка отдельно. Верно, девушка слабая, да и к тому же такая изможденная, как Сусанна Лиснецкая, не смогла бы ее каждый раз откидывать. А сирень тут, должно быть, не помощница. А чтобы дружок ее раньше времени не убег, девица Лиснецкая спеленала его железными цепями и семь замков навесила.
Тот, кто в гробу лежал, скрежеча зубами, был чисто — Кощей.
- Водой тебя напоить что ли? - пробормотал Лихо, склоняясь.
Запах гниения стал сильнее, а еще — крови, которой Лиснецкая подкармливала мертвеца, пытаясь удержать в нем искру жизни. Не упырь, нет. Только лишь умран, в котором колдунья пыталась удержать жизнь своею силой и волей. Вычитала небось где-то, дура романтичная, что любовь все побеждает.
Кроме гниения от умруна пахло противоестественностью. Особый запах, злой, горький.
- Хочешь уйти или остаться? - спросил Лихо.
- ...ти…
- И то верно, - согласился Лихо.
Он провел ладонью по глазам, сморгнул, а потом аккуратно положил левую ладонь на грудь умруна. Она легко, как сквозь масло, прошла через железные цепи, пергаментную сухую кожу покойника, хрупкие кости, стиснула слабо пульсирующее сердце. Лихо сжал кулак резко, и послышалось тошнотворное чавканье. Умрун всхрипнул и затих.
- Так тому и быть, - Лихо вынул руку, посмотрел на нее и в карман за платком полез. - Один ушел, одна осталась. Тоже справедливость, если вдуматься.
Дом обрушился, когда только Лихо переступил порог и оставил его за спиной.
* * *
Мишка не выпускал ее из рук, и на землю поставил только после того, как порог переступил. Мать незамедлительно вышла из комнаты и так глянула, что у Олимпиады, да и у Мишки, должно быть, ноги к полу примерзли.
- Где ты была, позволь спросить? И в каком ты виде?
Олимпиада стиснула подол юбки.
- Это что? Кровь? - мать шагнула вперед и коснулась лица Олимпиады, и той огромных усилий стоило не отшатнуться. - Ты где была всю ночь? Мне бабка твоя послание отправила, что ты до нее так и не дошла. Это твое счастье, что к ней подруга старая приехала, не до тебя сейчас. А не то выдрала бы тебя, мерзавку, как сидорову козу!
