- Так точно, святой отец, - смутился Мишка. Упоминание обоих родителей его неизменно смущало.
- Хороший человек отец ваш, - кивнул отец Иона, - прямой и честный. Ходит он ко мне на праздничную службу. Один, к сожалению, но тут уж ничего не попишешь.
Мишка покраснел еще сильнее.
Отец его, насколько знал Лихо, хоть и был оборотень, крестился в юном возрасте и Бога почитал искренне. А вот жена его и теща были — ведьмы старой школы, зла не замышляли, но в церковь не заходили. Мнение на сей счет Михаила были Лихо неизвестны.
От близости церкви он, однако, не расплавился и не испарился, был весьма любезен и чай пил с немалым удовольствием. Хороший чай, как Лихо любит, крепкий до горечи. Лениво скользя взглядом по краю крыши, Лихо подправил кое-что, отводя молнию, которая должна была месяца через полтора устроить большой пожар.
- Так что вы можете сказать о Стасе Диком, святой отец?
Отец Иона покачал головой.
- Дикий и есть, прости меня Господь! Бездельник был и безбожник, а то и богохульник. Видел я один раз, как он, страшно сказать… - отец Иона перекрестился. - На лик самого Государя плюнул!
Серьезным преступлением это и при жизни Государя не было, не был он тщеславен и мелочен. Однако же, некрасиво выглядит и много о покойном говорит.
- Зарабатывал чем?
- А чем придется, Нестор Нимович, - вздохнул отец Иона. - Не подаянием всяко. Кто лбу такому подаст? Иногда на стройке помогал, кому вон дров нарубит. А по осени, бывало, в батраки шел. Да только ленив он был, Нестор Нимович, ох ленив. Ему бы пьянствовать да девок, прости Господь, портить. Большой был охотник до женского пола.
- Может он ведьму какую-то разозлил? - предположил Мишка, преданно глядя Лихо в лицо.
- Может и разозлил, - кивнул Лихо. - Может кто-то рассказать об этом? Не хвастался Дикой об этом?
- С амвона не кричал, - усмехнулся отец Иона. - Собутыльникам своим, наверное, рассказывал. По именам их всех не упомнишь, а клички у них собачьи. Одного, как помню, Рябым зовут, второй — Рыжий, а третий — Чомуха, уж и не знаю, почему.
- Где найти можно?
- Ямской трактир на самой окраине, «Длинная верста». Знаете?
Лихо кивнул. Трактир это был ему хорошо известен. Месяца два назад там произошла поножовщина, выросшая из нелепой ссоры то ли из-за горсти мелочи, а то ли из-за пролитой браги. Даже Лихо там было тягостно. Ямщики, что характерно, бывший свой ямской трактир обходили стороной и предпочитали проехать лишние две-три версты и напиться чаю у Аграфены.
- Благодарю вас, отец Иона, - Лихо поставил чашку на стол и поклонился. - Михайло Потапович, разыщите этих молодчиков и доставьте в отделение, побеседуем. А тело пускай в морг везут.
Предоставив Мишке — светлая голова, хороший из него начальник выйдет — командовать, Лихо прошелся по улице, оглядываясь. Тихие улицы, спокойные люди. Если и есть тут несчастья, то такие же тихие. Река кого приберет, или болезнь. И — смех, тоже тихий, едва на грани слышимости. Лихо огляделся, осматривая низко склонившиеся к воде ивы. Разглядеть ее было нелегко — зеленые волосы сливались с листвой, а красный сарафан казался проблеском близкого заката. Лихо подошел, задрал голову и посмотрел на девицу строго. Иногда строгость эта и уверенность в себе действовала на мавок. Эта же девица только сверкнула задорной стальной улыбкой.
- Ничего не слыхала? - спросил Лихо.
- Может и слыхала, - пожала плечами мавка. - Рассказывать не резон.
- Я член… - начал Лихо, но мавка оборвала его.
- Ты не пугай, я правила знаю. Покуда зла я не делаю — а я не делаю — ты мне, голубчик, не страшен.
Лихо размял пальцы под презрительной усмешкой мавки, потом повернулся к ней спиной. Если захочет — расскажет. А нет, так и без русалки разобраться можно.
- Напуган он был, - сказала мавка. - Всю ночь тут колобродил. Рыдал, как девчонка.
Лихо обернулся через плечо.
- Чем напуган?
- А мне почем знать? - пожала плечами девица. - Я людей не разумею, ты хоть тресни.
- Благодарю, - осклабился Лихо, - за содействие.
- Может ты меня еще и к медали приставишь? - хихикнула мавка.
Лихо поспешил назад. Подпускать эту глупую девицу к Мишке он не сомневался. С мавкой даже оборотню бывает не сладить. Михайло Потапович как раз закончил с телом покойного Стаса Дикого, и теперь переминался неуверенно с ноги на ногу. Значит, собирался просить о чем-то. Просить Мишке всегда было неловко.
- Говори, - вздохнул Лихо.
- Видите ли, Нестор Нимович… - Мишка помял в руках шляпу. - Сестрица моя сегодня возвращается. Домой бы наведаться, поддержать ее.
Сестрица. Все верно. Жена — теперь уже вдова — ведьмака Штерна, которого Лихо полгода назад рассек огненным мечом.
- Верно, - кивнул он. - Сестра…
- Олимпиада, - на лице Мишки расцвела непривычная, совершенно детская улыбка, которой не было, когда говорил он о матери, или об отце. - Ей сейчас помощь моя нужна. Ужин у нас, понимаете ли, Нестор Нимович, торжественный.
Поминки, стало быть.
- Маменька и вас приглашает, говорит, вам, как почетному гостю, всегда рады.
Лихо едва не поперхнулся воздухом, который как раз в эту минуту вдохнул. Почетный гость. На поминках. Вот, значит, как.
- Идите, Михайло Потапович. За собутыльниками Дикого отправим Савушкина и Рытвина, пора бы уже и им поработать.
* * *
Дом ничуть не изменился. Да и с чего бы ему всего за полгода. Мебель была та же и так же расставлена, и даже цветы в вазах, кажется, те же самые. Матушка всегда расставляла весной огромные кипы сирены в округлых вазонах, и дом наполнялся почти невыносимым сладким запахом. Стол под круглой скатертью — тот же. Портреты те же, и фотокарточки. Одну только убрали, где Олимпиада снята под руку с мужем. Василия Штерна для этого дома больше не существует.
Ее спальня также прежняя, девичья, с узкой кроватью, накрытой белым, вязаным крючком покрывалом. Она и есть девичья, ведь выйдя замуж Олимпиада поселилась в другом доме, пусть и совсем рядом. Сейчас в супружеской их со Штерном постели спит другой человек. Вот тот дом должен измениться, там пахнуть должно по-другому. Олимпиада подошла к окну, отвела в сторону тюлевую штору и выглянула. Дом был рядом, кажется, руку протяни. Уютный, маленький, в самый раз для молодой семьи. Куст жасмина под окнами спальни никуда не делся. И травный садик ее — тоже, и вот это удивительно. Если выйти после дождя, спуститься в сад и легонько провести ладонью по всем кустам и травам, запах от земли поднимается чудесный, пряный и свежий.
- Пока ты здесь останешься, - мать стояла в дверях, оглядывая комнату так, словно видит ее впервые. - А потом найдем тебе место. Бабушке можешь помочь. А еще наставница моя, старая Глафира, из Петербурга писала: есть там необходимость в хороших ведуньях нашего профиля.
Особняк, особняк, стань ко мне передом, к Фонтанке задом. Олимпиада подавилась смешком.
Как сказать матери, потомственной колдунье, что нет больше сил, кончились, вытекли по капле?
Нет, только не сегодня.
- Переоденься, отдохни с дороги, - велела мать. - Ужин скоро, а там и Мишенька вернется со службы.
Мишенька еще на службе, не навредил ему Штерн, и это хорошо. Очень хорошо. Все по-прежнему. И все хорошо, а слезы — это от радости, что дома.
Олимпиада села на пол, прижала колени к груди, ткнулась в них лицом и разрыдалась, и наплевать, что черный шелк слезами будет испорчен. Она рыдала долго, и что-то уходило с этими слезами. В конце концов стало легче. Она поднялась, сняла с себя дорожное платье, пыльное и заплаканное, и переоделась в почти такое же, тоже черное, тоже шелковое. Точно ведьма с открытки, только шляпы остроконечной не хватает. Сверху только шаль белая, потому что к вечеру стало прохладно.
Олимпиада спустилась как раз в нужный момент и угодила в крепкие медвежьи объятья Мишки. Брат стиснул ее, прижал к себе, ткнулся носом в волосы и замер. Молчал. Олимпиада была ему благодарна за это молчание, за тихий звук его дыхание, за стук сердца. Все по-прежнему.
Потом Мишка отстранился, улыбнулся и подмигнул.
- Вдовство тебе к лицу, сестрица, - шепнул он едва слышно, одними губами.
Олимпиада усмехнулась.
- А, Мишенька, - мать появилась из столовой, говоря, как всегда, снисходительным тоном. - Что же Нестор Нимович, он не придет?
Мишка слегка покраснел, бросил быстрый тревожный взгляд на Олимпиаду.
- Так ведь… матушка… такие дела…
- Кухарки у Нестора Нимовича нет, - строго, обвинительно сказала мать. - Экономки нет. Кабы не мы, совсем бы он заработался и с голоду умер.
- Ваша правда, Акилина Никитична, - произнес голос спокойный, ровный, до того тихий, что каждый его расслышал. - Если позволите, я бы воспользовался и сегодня любезным вашим предложением.
Мишка отстранился, но не ушел, остался стоять, держа Олимпиаду за плечи.
Вошедшему было на вид лет сорок, а может, и моложе, и виной такому впечатлению была легкая проседь в густых непокорных волосах. Он был высокий, статный, худощавый, очень элегантный — сразу видно, из столицы прибыл. А глаза странные — зеркально-серые, а в них Олимпиада видела свое отражение, и оттого сделалось не по себе.
- Нестор Нимович Лихо, - представился мужчина, поклонившись. - Начальник городского сыска и член Священного Синода.
Убийца мужа ее, Василия Штерна.
- Ваше превосходительство, - Олимпиада присела в реверансе, отводя глаза.
- Прошу, Олимпиада Потаповна, без чинов, - сказал Нестор Нимович Лихо, ее руки не целуя и своей не подавая. И этому Олимпиада была только рада.
Засуетилась мать, зовя всех к столу, кружась вокруг нежданного Олимпиадой гостя точно пчела вокруг цветка-медоноса. Все верно, верно. Ей сейчас нужно доказать важному господину из Петербурга, из самого Синода, что она в делах зятя замешана не была, знать о них не знала. Может и не знала, как не знала сама Олимпиада, но нельзя же было не догадаться! Откуда ведьмаку силу черпать, как не из крови и смерти? Не березки же ему обнимать!
Стол был круглый, за таким можно сидеть, не встречаясь взглядом, особенно если водрузить в центр букет сирени. Однако, к немалой досаде Олимпиады, букет мать переставила на столик-консоль у окна, и теперь можно было беспрепятственно разглядывать лицо сидящего почти напротив Лихо.
Хорошее было лицо. Худое, строгое, умное. Морщины на щеках намекали, что он и улыбаться умеет, но по какой-то причине этого не делает, точно стыдится. Нос тонкий, с горбинкой. Глаза яркие, зеркальные. Волосы причесаны аккуратно, но одна бестолковая прядка все время норовит упасть на лоб. Хотелось протянуть руку и поправить ее, поэтому обе руки Олимпиада спрятала под стол, а взгляд опустила в тарелку. Она до того старалась стать незаметной, что, кажется, пропустила мимо ушей несколько вопросов.
- Олимпиада, что с тобой? - голос матери прозвучал раздраженно.
- Олимпиада Потаповна, должно быть, устала с дороги, - тихо, мягко сказал Лихо. Голос у него тоже был своеобразный, с хрипотцой, точно горло сорвано.
- Я, Нестор Нимович, ума не приложу, что ей вздумалось поездом ехать от самой Ялты? - посетовала мать. - Есть же верные, приличествующие ведьме способы.
- «Там ступа с бабою ягою идет-бредет сама собой», - насмешливо процитировал Мишка. - Вы, маменька, скажете тоже. Что же, от самой Ялты на помеле лететь? Поездом надежнее, спокойнее, да и… подумать можно.
- Ну о чем, о чем ей думать?! - всплеснула руками мать.
Это не сегодня началось, и даже не одновременно с тем, как начала Олимпиада терять силу. С детства это было: ее игнорировали, не замечали, говорили в ее присутствии так, точно Олимпиада — стул, или коврик, или пташка неразумная. В детстве ей даже казалось, что так и надо, ведь дети должны почитать родителей. Потом настало отрочество, юность, замужество, а ничего не изменилось. И Штерн перенял эту манеру, говорил о чем вздумается, ругал ее, не глядя в глаза. Кто она?
- Как вам Крым, Олимпиада Потаповна?
Вопрос Лихо, заданный с искренним интересом, заставил Олимпиаду вздрогнуть и поднять голову.
- Море красивое.
- О, - встряла вновь мать. - Были вы там, Нестор Нимович?
- И не единожды, - ответил Лихо, продолжая между тем смотреть на Олимпиаду.
Странное чувство возникло: он знает. Знает, что силы оставили ее. И не то, чтобы сочувствует… Вроде бы, как-то досадует.
- Мне случалось сопровождать государя несколько лет назад, даже в регате поучаствовать. Но я, честно говоря, моря не люблю.
- Ну так, Нестор Нимович, каждому-то свое, - улыбнулась мать. - А в городе, что же, все спокойно?
Лихо отвел наконец взгляд, и точно выдернули штырь, на котором держалась вся Олимпиада. Ей стоило немалого труда держать спину прямо.
- Пока, Акилина Никитична, вам тревожиться не о чем.
Они заговорили о городских новостях; о людях, которых Олимпиада должна была знать да, вот беда, не помнила совершенно. Еще о чем-то. Все мимо ушей. Только об одном она думала: поскорее бы ужин этот закончился, и можно было уйти в свою спальню.
Но после ужина пришлось перебраться на веранду, где накрыто было к чаю. Заваривала Марфа, а это всегда выходило у нее плохо. Сделав единственный глоток, Лихо поморщился, чашку отставил и посмотрел на мать.
- Могу я поговорить с Олимпиадой Потаповной наедине?
Ее саму никогда не спрашивали. Однажды вот так же Штерн заявился в дом, переговорил с матерью, с отцом — он был менее важен — а потом вывел ее в сад и поставил перед решенным фактом. Брак.
- Если вы не возражаете, Олимпиада Потаповна… - Лихо указал на сад. - Пройдемся?
Сиренью пахло, пионами, еще — разрытой землей и близким дождем. И электричеством, разлитым в воздухе. Гроза будет. Лунного света и света из окон вполне хватало, чтобы пройти по дорожке, не рискуя споткнуться. Молча дошли до старой искривленной яблони, Олимпиада коснулась ладонью ее шершавой шкуры, изъязвленной временем, и спросила:
- О чем вы хотели говорить?
- Это только формальность, Олимпиада Потаповна, вам волноваться не о чем, - ответил Лихо спокойно. - Ответьте, знали ли вы о делах своего мужа, Василия Штерна?
Олимпиада погладила ствол. Раньше она чувствовала течение внутри дерева соков, жизнь, поднимающуюся от корней, формирующую крону, завязывающую плоды. Сейчас это было просто старое дерево.
- И да и нет, Нестор Нимович.
- И как это понимать?
Олимпиада обернулась. Луна отражалась в зеркальных глазах Лихо, отчего они странно мерцали. Жутковатое вышло зрелище. Впрочем, отчего бы не быть жутковатым члены Священного Синода, у которого такая власть и над людьми, и над ведунами, и над всякой расшалившейся нежитью.
Страшно стало. Ведь может он в одну секунду выхватить свой огненный меч и…
Страшно и хорошо, потому что в таком случае все быстро закончится, почти безболезненно, и сожалеть станет не о чем.
- Я не знала, что муж мой убивает людей, ваше превосходительство, - ответила Олимпиада тихо. - Но едва ли могла не догадываться об этом вовсе. Маг ведь, ведьмак. Не березки же он обнимает.
- Вы боялись его?
- Ну что вы! Что за глупости?
Да. Очень боялась. Не было у Василия Штерна ни сердца, ни совести. Даже если бы и не был он убийцей, от него все равно добра не жди. Гнилое нутро. В те времена Олимпиада это нутро еще могла видеть, потому и не хотела выходить за Василия, да как откажешь? Мать считала партию выгодной, говорила о детях, которые непременно унаследуют силу обоих родителей, о влиянии Штерна, о его положении в Загорском обществе.
- Хороший человек отец ваш, - кивнул отец Иона, - прямой и честный. Ходит он ко мне на праздничную службу. Один, к сожалению, но тут уж ничего не попишешь.
Мишка покраснел еще сильнее.
Отец его, насколько знал Лихо, хоть и был оборотень, крестился в юном возрасте и Бога почитал искренне. А вот жена его и теща были — ведьмы старой школы, зла не замышляли, но в церковь не заходили. Мнение на сей счет Михаила были Лихо неизвестны.
От близости церкви он, однако, не расплавился и не испарился, был весьма любезен и чай пил с немалым удовольствием. Хороший чай, как Лихо любит, крепкий до горечи. Лениво скользя взглядом по краю крыши, Лихо подправил кое-что, отводя молнию, которая должна была месяца через полтора устроить большой пожар.
- Так что вы можете сказать о Стасе Диком, святой отец?
Отец Иона покачал головой.
- Дикий и есть, прости меня Господь! Бездельник был и безбожник, а то и богохульник. Видел я один раз, как он, страшно сказать… - отец Иона перекрестился. - На лик самого Государя плюнул!
Серьезным преступлением это и при жизни Государя не было, не был он тщеславен и мелочен. Однако же, некрасиво выглядит и много о покойном говорит.
- Зарабатывал чем?
- А чем придется, Нестор Нимович, - вздохнул отец Иона. - Не подаянием всяко. Кто лбу такому подаст? Иногда на стройке помогал, кому вон дров нарубит. А по осени, бывало, в батраки шел. Да только ленив он был, Нестор Нимович, ох ленив. Ему бы пьянствовать да девок, прости Господь, портить. Большой был охотник до женского пола.
- Может он ведьму какую-то разозлил? - предположил Мишка, преданно глядя Лихо в лицо.
- Может и разозлил, - кивнул Лихо. - Может кто-то рассказать об этом? Не хвастался Дикой об этом?
- С амвона не кричал, - усмехнулся отец Иона. - Собутыльникам своим, наверное, рассказывал. По именам их всех не упомнишь, а клички у них собачьи. Одного, как помню, Рябым зовут, второй — Рыжий, а третий — Чомуха, уж и не знаю, почему.
- Где найти можно?
- Ямской трактир на самой окраине, «Длинная верста». Знаете?
Лихо кивнул. Трактир это был ему хорошо известен. Месяца два назад там произошла поножовщина, выросшая из нелепой ссоры то ли из-за горсти мелочи, а то ли из-за пролитой браги. Даже Лихо там было тягостно. Ямщики, что характерно, бывший свой ямской трактир обходили стороной и предпочитали проехать лишние две-три версты и напиться чаю у Аграфены.
- Благодарю вас, отец Иона, - Лихо поставил чашку на стол и поклонился. - Михайло Потапович, разыщите этих молодчиков и доставьте в отделение, побеседуем. А тело пускай в морг везут.
Предоставив Мишке — светлая голова, хороший из него начальник выйдет — командовать, Лихо прошелся по улице, оглядываясь. Тихие улицы, спокойные люди. Если и есть тут несчастья, то такие же тихие. Река кого приберет, или болезнь. И — смех, тоже тихий, едва на грани слышимости. Лихо огляделся, осматривая низко склонившиеся к воде ивы. Разглядеть ее было нелегко — зеленые волосы сливались с листвой, а красный сарафан казался проблеском близкого заката. Лихо подошел, задрал голову и посмотрел на девицу строго. Иногда строгость эта и уверенность в себе действовала на мавок. Эта же девица только сверкнула задорной стальной улыбкой.
- Ничего не слыхала? - спросил Лихо.
- Может и слыхала, - пожала плечами мавка. - Рассказывать не резон.
- Я член… - начал Лихо, но мавка оборвала его.
- Ты не пугай, я правила знаю. Покуда зла я не делаю — а я не делаю — ты мне, голубчик, не страшен.
Лихо размял пальцы под презрительной усмешкой мавки, потом повернулся к ней спиной. Если захочет — расскажет. А нет, так и без русалки разобраться можно.
- Напуган он был, - сказала мавка. - Всю ночь тут колобродил. Рыдал, как девчонка.
Лихо обернулся через плечо.
- Чем напуган?
- А мне почем знать? - пожала плечами девица. - Я людей не разумею, ты хоть тресни.
- Благодарю, - осклабился Лихо, - за содействие.
- Может ты меня еще и к медали приставишь? - хихикнула мавка.
Лихо поспешил назад. Подпускать эту глупую девицу к Мишке он не сомневался. С мавкой даже оборотню бывает не сладить. Михайло Потапович как раз закончил с телом покойного Стаса Дикого, и теперь переминался неуверенно с ноги на ногу. Значит, собирался просить о чем-то. Просить Мишке всегда было неловко.
- Говори, - вздохнул Лихо.
- Видите ли, Нестор Нимович… - Мишка помял в руках шляпу. - Сестрица моя сегодня возвращается. Домой бы наведаться, поддержать ее.
Сестрица. Все верно. Жена — теперь уже вдова — ведьмака Штерна, которого Лихо полгода назад рассек огненным мечом.
- Верно, - кивнул он. - Сестра…
- Олимпиада, - на лице Мишки расцвела непривычная, совершенно детская улыбка, которой не было, когда говорил он о матери, или об отце. - Ей сейчас помощь моя нужна. Ужин у нас, понимаете ли, Нестор Нимович, торжественный.
Поминки, стало быть.
- Маменька и вас приглашает, говорит, вам, как почетному гостю, всегда рады.
Лихо едва не поперхнулся воздухом, который как раз в эту минуту вдохнул. Почетный гость. На поминках. Вот, значит, как.
- Идите, Михайло Потапович. За собутыльниками Дикого отправим Савушкина и Рытвина, пора бы уже и им поработать.
* * *
Дом ничуть не изменился. Да и с чего бы ему всего за полгода. Мебель была та же и так же расставлена, и даже цветы в вазах, кажется, те же самые. Матушка всегда расставляла весной огромные кипы сирены в округлых вазонах, и дом наполнялся почти невыносимым сладким запахом. Стол под круглой скатертью — тот же. Портреты те же, и фотокарточки. Одну только убрали, где Олимпиада снята под руку с мужем. Василия Штерна для этого дома больше не существует.
Ее спальня также прежняя, девичья, с узкой кроватью, накрытой белым, вязаным крючком покрывалом. Она и есть девичья, ведь выйдя замуж Олимпиада поселилась в другом доме, пусть и совсем рядом. Сейчас в супружеской их со Штерном постели спит другой человек. Вот тот дом должен измениться, там пахнуть должно по-другому. Олимпиада подошла к окну, отвела в сторону тюлевую штору и выглянула. Дом был рядом, кажется, руку протяни. Уютный, маленький, в самый раз для молодой семьи. Куст жасмина под окнами спальни никуда не делся. И травный садик ее — тоже, и вот это удивительно. Если выйти после дождя, спуститься в сад и легонько провести ладонью по всем кустам и травам, запах от земли поднимается чудесный, пряный и свежий.
- Пока ты здесь останешься, - мать стояла в дверях, оглядывая комнату так, словно видит ее впервые. - А потом найдем тебе место. Бабушке можешь помочь. А еще наставница моя, старая Глафира, из Петербурга писала: есть там необходимость в хороших ведуньях нашего профиля.
Особняк, особняк, стань ко мне передом, к Фонтанке задом. Олимпиада подавилась смешком.
Как сказать матери, потомственной колдунье, что нет больше сил, кончились, вытекли по капле?
Нет, только не сегодня.
- Переоденься, отдохни с дороги, - велела мать. - Ужин скоро, а там и Мишенька вернется со службы.
Мишенька еще на службе, не навредил ему Штерн, и это хорошо. Очень хорошо. Все по-прежнему. И все хорошо, а слезы — это от радости, что дома.
Олимпиада села на пол, прижала колени к груди, ткнулась в них лицом и разрыдалась, и наплевать, что черный шелк слезами будет испорчен. Она рыдала долго, и что-то уходило с этими слезами. В конце концов стало легче. Она поднялась, сняла с себя дорожное платье, пыльное и заплаканное, и переоделась в почти такое же, тоже черное, тоже шелковое. Точно ведьма с открытки, только шляпы остроконечной не хватает. Сверху только шаль белая, потому что к вечеру стало прохладно.
Олимпиада спустилась как раз в нужный момент и угодила в крепкие медвежьи объятья Мишки. Брат стиснул ее, прижал к себе, ткнулся носом в волосы и замер. Молчал. Олимпиада была ему благодарна за это молчание, за тихий звук его дыхание, за стук сердца. Все по-прежнему.
Потом Мишка отстранился, улыбнулся и подмигнул.
- Вдовство тебе к лицу, сестрица, - шепнул он едва слышно, одними губами.
Олимпиада усмехнулась.
- А, Мишенька, - мать появилась из столовой, говоря, как всегда, снисходительным тоном. - Что же Нестор Нимович, он не придет?
Мишка слегка покраснел, бросил быстрый тревожный взгляд на Олимпиаду.
- Так ведь… матушка… такие дела…
- Кухарки у Нестора Нимовича нет, - строго, обвинительно сказала мать. - Экономки нет. Кабы не мы, совсем бы он заработался и с голоду умер.
- Ваша правда, Акилина Никитична, - произнес голос спокойный, ровный, до того тихий, что каждый его расслышал. - Если позволите, я бы воспользовался и сегодня любезным вашим предложением.
Мишка отстранился, но не ушел, остался стоять, держа Олимпиаду за плечи.
Вошедшему было на вид лет сорок, а может, и моложе, и виной такому впечатлению была легкая проседь в густых непокорных волосах. Он был высокий, статный, худощавый, очень элегантный — сразу видно, из столицы прибыл. А глаза странные — зеркально-серые, а в них Олимпиада видела свое отражение, и оттого сделалось не по себе.
- Нестор Нимович Лихо, - представился мужчина, поклонившись. - Начальник городского сыска и член Священного Синода.
Убийца мужа ее, Василия Штерна.
- Ваше превосходительство, - Олимпиада присела в реверансе, отводя глаза.
- Прошу, Олимпиада Потаповна, без чинов, - сказал Нестор Нимович Лихо, ее руки не целуя и своей не подавая. И этому Олимпиада была только рада.
Засуетилась мать, зовя всех к столу, кружась вокруг нежданного Олимпиадой гостя точно пчела вокруг цветка-медоноса. Все верно, верно. Ей сейчас нужно доказать важному господину из Петербурга, из самого Синода, что она в делах зятя замешана не была, знать о них не знала. Может и не знала, как не знала сама Олимпиада, но нельзя же было не догадаться! Откуда ведьмаку силу черпать, как не из крови и смерти? Не березки же ему обнимать!
Стол был круглый, за таким можно сидеть, не встречаясь взглядом, особенно если водрузить в центр букет сирени. Однако, к немалой досаде Олимпиады, букет мать переставила на столик-консоль у окна, и теперь можно было беспрепятственно разглядывать лицо сидящего почти напротив Лихо.
Хорошее было лицо. Худое, строгое, умное. Морщины на щеках намекали, что он и улыбаться умеет, но по какой-то причине этого не делает, точно стыдится. Нос тонкий, с горбинкой. Глаза яркие, зеркальные. Волосы причесаны аккуратно, но одна бестолковая прядка все время норовит упасть на лоб. Хотелось протянуть руку и поправить ее, поэтому обе руки Олимпиада спрятала под стол, а взгляд опустила в тарелку. Она до того старалась стать незаметной, что, кажется, пропустила мимо ушей несколько вопросов.
- Олимпиада, что с тобой? - голос матери прозвучал раздраженно.
- Олимпиада Потаповна, должно быть, устала с дороги, - тихо, мягко сказал Лихо. Голос у него тоже был своеобразный, с хрипотцой, точно горло сорвано.
- Я, Нестор Нимович, ума не приложу, что ей вздумалось поездом ехать от самой Ялты? - посетовала мать. - Есть же верные, приличествующие ведьме способы.
- «Там ступа с бабою ягою идет-бредет сама собой», - насмешливо процитировал Мишка. - Вы, маменька, скажете тоже. Что же, от самой Ялты на помеле лететь? Поездом надежнее, спокойнее, да и… подумать можно.
- Ну о чем, о чем ей думать?! - всплеснула руками мать.
Это не сегодня началось, и даже не одновременно с тем, как начала Олимпиада терять силу. С детства это было: ее игнорировали, не замечали, говорили в ее присутствии так, точно Олимпиада — стул, или коврик, или пташка неразумная. В детстве ей даже казалось, что так и надо, ведь дети должны почитать родителей. Потом настало отрочество, юность, замужество, а ничего не изменилось. И Штерн перенял эту манеру, говорил о чем вздумается, ругал ее, не глядя в глаза. Кто она?
- Как вам Крым, Олимпиада Потаповна?
Вопрос Лихо, заданный с искренним интересом, заставил Олимпиаду вздрогнуть и поднять голову.
- Море красивое.
- О, - встряла вновь мать. - Были вы там, Нестор Нимович?
- И не единожды, - ответил Лихо, продолжая между тем смотреть на Олимпиаду.
Странное чувство возникло: он знает. Знает, что силы оставили ее. И не то, чтобы сочувствует… Вроде бы, как-то досадует.
- Мне случалось сопровождать государя несколько лет назад, даже в регате поучаствовать. Но я, честно говоря, моря не люблю.
- Ну так, Нестор Нимович, каждому-то свое, - улыбнулась мать. - А в городе, что же, все спокойно?
Лихо отвел наконец взгляд, и точно выдернули штырь, на котором держалась вся Олимпиада. Ей стоило немалого труда держать спину прямо.
- Пока, Акилина Никитична, вам тревожиться не о чем.
Они заговорили о городских новостях; о людях, которых Олимпиада должна была знать да, вот беда, не помнила совершенно. Еще о чем-то. Все мимо ушей. Только об одном она думала: поскорее бы ужин этот закончился, и можно было уйти в свою спальню.
Но после ужина пришлось перебраться на веранду, где накрыто было к чаю. Заваривала Марфа, а это всегда выходило у нее плохо. Сделав единственный глоток, Лихо поморщился, чашку отставил и посмотрел на мать.
- Могу я поговорить с Олимпиадой Потаповной наедине?
Ее саму никогда не спрашивали. Однажды вот так же Штерн заявился в дом, переговорил с матерью, с отцом — он был менее важен — а потом вывел ее в сад и поставил перед решенным фактом. Брак.
- Если вы не возражаете, Олимпиада Потаповна… - Лихо указал на сад. - Пройдемся?
Сиренью пахло, пионами, еще — разрытой землей и близким дождем. И электричеством, разлитым в воздухе. Гроза будет. Лунного света и света из окон вполне хватало, чтобы пройти по дорожке, не рискуя споткнуться. Молча дошли до старой искривленной яблони, Олимпиада коснулась ладонью ее шершавой шкуры, изъязвленной временем, и спросила:
- О чем вы хотели говорить?
- Это только формальность, Олимпиада Потаповна, вам волноваться не о чем, - ответил Лихо спокойно. - Ответьте, знали ли вы о делах своего мужа, Василия Штерна?
Олимпиада погладила ствол. Раньше она чувствовала течение внутри дерева соков, жизнь, поднимающуюся от корней, формирующую крону, завязывающую плоды. Сейчас это было просто старое дерево.
- И да и нет, Нестор Нимович.
- И как это понимать?
Олимпиада обернулась. Луна отражалась в зеркальных глазах Лихо, отчего они странно мерцали. Жутковатое вышло зрелище. Впрочем, отчего бы не быть жутковатым члены Священного Синода, у которого такая власть и над людьми, и над ведунами, и над всякой расшалившейся нежитью.
Страшно стало. Ведь может он в одну секунду выхватить свой огненный меч и…
Страшно и хорошо, потому что в таком случае все быстро закончится, почти безболезненно, и сожалеть станет не о чем.
- Я не знала, что муж мой убивает людей, ваше превосходительство, - ответила Олимпиада тихо. - Но едва ли могла не догадываться об этом вовсе. Маг ведь, ведьмак. Не березки же он обнимает.
- Вы боялись его?
- Ну что вы! Что за глупости?
Да. Очень боялась. Не было у Василия Штерна ни сердца, ни совести. Даже если бы и не был он убийцей, от него все равно добра не жди. Гнилое нутро. В те времена Олимпиада это нутро еще могла видеть, потому и не хотела выходить за Василия, да как откажешь? Мать считала партию выгодной, говорила о детях, которые непременно унаследуют силу обоих родителей, о влиянии Штерна, о его положении в Загорском обществе.
