Разве что пребывание в воде придало ему вид вымоченного в спирту изюма. Стоило только надавить чуть-чуть, и хлынула вода пополам со всякой мерзостью. Лихо прижал к носу платок, оглядывая мертвеца.
- Опознать, - велел он бледному Мишке.
Кого-то из городовых вырвало, и тут винить его было сложно.
Оставив подчиненных возиться с телом, Лихо подошел к деревьям. Уже знакомая мавка сидела на ветке, болтая босыми ногами, и с интересом следила за происходящим.
- Сударыня Извецкая, или вы предпочитаете — Ненюфара?
- Ненюфара, - отозвалась мавка.
- Давно тело в затоне?
Мавка пожала плечами.
- Почем знати? Мы тут не каждый день показываемся, нам вода проточная летом по нраву.
- Но вы ведь чувствуете все, что происходит с вашим водоемом, - сказал Лихо, разглядывая лицо мавки.
Нравилось ей интересничать, беседовать с живыми, пусть даже они и принадлежат к страшному Синоду, во власти которого всякая жизнь и нежизнь. Внимания ей не хватало. Театр бы какой устроили, водную фиерию.
- Ну так, сударыня Ненюфара?
- Вчера еще не было, - неохотно ответила мавка. - Ввечеру так точно не было, мы тут цветы собирали на венки. А утром приходим — и тело! А нам, господин столичный, такое не нравится, чтобы тело совсем мертвое, да и еще не утопло, а до того померло. Вода не для того, чтобы трупы хоронить.
- Во сколько вы утром пришли? - спросил Лихо.
- Ну так… - мавка сморщила носик. - Часов в семь, должно быть.
- Значит, тело принесли ночью. И нет никого, кто мог бы рассказать, что ночами в затоне происходит?
Мавка пожала плечами.
- Из наших — никого. А уж что там на берегу творится — не наша забота.
Большего от мавки было не добиться. Уговаривай ты, или пугай, но не услышишь прямого ответа. Так уж они устроены.
- Тело в прозекторскую отправили, - сообщил Михайло Потапович с немалым облегчением.
- Порасспрашивать бы местных… - Лихо тронул переносицу. От близости воды у него почти всегда начиналась головная боль, а затона эта и вовсе раздражала. - Вдруг хоть кто-то хоть что-то видел…
- Будет сделано, - мгновенно отозвался Мишка.
- Сестра вас, Михайло Потапович, дожидается, - напомнил Лихо с улыбкой.
- Но ведь… дело у нас, Нестор Нимович, - Мишка приосанился. - Я обегу дворы, расспрошу жителей. Кто-то из них должен был чужого заметить. Тут нечасто люди ходят, у затоны дурная репутация.
- Из-за мавок?
Мишка нахмурился.
- Да нет… Тут из утопленниц, почитай, одна только Ненюфара. Все прочие — старосмертные, даже людям уже не показываются. Что-то другое с затоной связано. Я узнаю, Нестор Нимович.
- Иди, - кивнул Лихо. - А сестрица твоя…
Затевать этот разговор, пожалуй, не стоило. Чужие были дела, темные. И все же, Мишку Лихо ценил — ум у парня несмотря на внешность медведя-увальня был острый и быстрый, способности, и со временем можно было рекомендовать его Департаменту, как отличного кандидата на должность начальника Загорского сыска. И все же, Лихо спросил:
- Давно сестра твоя силу потеряла?
Мишка побледнел.
- Я… Мы..
- И матушка ваша об это, конечно, не знает, - кивнул Лихо. В том, что Олимпиада Потаповна сообщила о постигшей ее беде брату, Лихо не сомневался. Достаточно было взглянуть на то, с какой теплотой они общались.
- Нестор Нимович, откуда вы… Ах, да, вы же член Синода.
- Михайло Потапович, - как можно мягче сказал Лихо. - Если вам или вашей сестре понадобится моя помощь, я рад буду ее оказать.
Помощь и, насколько успел Лихо изучить Акилину Никитичну Залесскую и ее мать — заступничество. Мишка кивнул с тщательно скрываемой благодарностью и убежал опрашивать местных жителей.
Лихо вернулся в управление.
Дело было странное. С одной стороны, как член Священного Синода, Лихо к таким привык, Синод и не занимался делами простыми и понятными. С другой стороны, давно такого не было, чтобы Лихо и не знал, как к расследованию подступиться. Он пролистал несколько папок, успевших распухнуть от заключений доктора и свидетельских показаний, после чего подошел к полке и снял «Имперский справочник». Упырь… Упырь…
Вредоносный мертвец. «Злые знахари по смерти бродят упырями»… Спорное, надо сказать, утверждение. Пьет кровь, поедает людей, наводит мор и несчастья. Обитает главным образом в западно- и южнославянских землях. Едва ли под это определение попадает Тверская губерния.
Лихо выглянул за дверь и попросил чаю, так ему всегда лучше думалось. Отложив книгу, он принялся, заложив руки за спину, ходить по кабинету от окна к стене, украшенной репродукцией портрета Государя кисти Матвеева.
Аксиома номер раз: упыри пьют кровь, которая необходима им для нежизни.
Аксиома номер два: для полноценного существования крови одного человека им хватит на неделю.
Аксиома номер три: целая группа упырей будет достаточно заметна и не ускользнет от внимания любопытных и любящих посплетничать загорцев.
Чай принесли, и нежный аромат теперь дразнил ноздри. Неужели же кто-то в управлении научился наконец заваривать этот напиток как следует? Лихо обернулся. Олимпиада Потаповна Штерн поставила на столик возле кресла чайник, чашку, сахарницу, и теперь аккуратно передвигала предметы, точно готовила композицию для живописца.
- Извините, - пробормотала, отводя взгляд. - Я не хотела вам мешать, просто чай заварила.
Лихо взял чашку, сделал глоток и похвалил:
- Прекрасный чай. Скажите, Олимпиада Потаповна, мать ваша ведь не знает, что вы силу утратили?
Молодая женщина нахмурилась.
- Михаил вам сказал?
- Полноте, Олимпиада Потаповна, мы и сами с усами, - усмехнулся Лихо. - Давно это произошло?
- В Крыму, еще до смерти мужа, - Олимпиада Потаповна отвернулась, невольно принимая позу, точно сама позирует для портрета. С нее бы написать какую страдалицу. - Но началось все гораздо раньше.
- Присядьте, - Лихо указал на кресло, а сам занял место за столом. - Чай у вас и в самом деле прекрасный. Если вы будете заходить в управление и его заваривать, дела пойдут куда лучше.
Слабая, чуть угодливая улыбка тронула губы женщины. Сев, она сложила руки на коленях, прямая, удивительно спокойная, почти неживая. Без волшебных сил — точно пустая скорлупка.
- С упырями хорошо вы знакомы? - спросил Лихо.
- Не лично.
- А здесь, в Загорске, видите ли, завелся один, - Лихо побарабанил по папкам, переполненным ненужными сведениями, от которых проку не было. - Еретики вот еще. Муж ваш, говорят, с еретиками знался.
- Мне Василий Афанасьевич не докладывался, - сказала сухо Олимпиада Потаповна.
- А вот скажите, Олимпиада Потаповна, кто из славной нашей русской нечисти кровь из живых людей пьет?
- Упыри, вампиры, вурдалаки и еретики, - спокойно перечислила женщина.
- Значит, - покачал головой Лихо, - я никого не упустил. Иноземцев, полагаю, в Загорске бы заметили…
Он снова поднялся и, позабыв о женщине, принялся расхаживать по комнате, от окна к портрету, и обратно. Из окна пахло сиренью, от портрета — краской. А еще тиной и тоской — от сидящей неподвижно Олимпиады Потаповны.
* * *
Давно надо было уйти домой, не докучать господину действительному статскому советнику и делам сыскным, но Олимпиада сидела в кресле, отчего-то боясь шевельнуться. Наблюдать за Нестором Лихо оказалось интересно. Двигался он упруго, как-то по-звериному, как тигр в зоосаду. Задумавшись, он трогал переносицу, точно проверяя, что все на месте. Неловко было смотреть на него, но и отвести взгляд не получалось. Наконец Олимпиада поняла, что это уже переходит границы приличия, пусть Лихо и не обращает на нее внимания. Опустив взгляд, она увидела разложенные на столе бумаги. Их, пожалуй, тоже разглядывать не следовало. Как знать, не секретные ли. Впрочем, только дурак разложит секретные бумаги там, где их всякий увидит, а подобного впечатления Лихо не производил. К тому же, Олимпиада увидела имя, которое привлекло ее внимание.
Сусанна Лисецкая.
- Вам это имя знакомо? - спросил Лихо.
Олимпиада отдернула руку, которой так глупо потянулась к бумагам. Сцепила пальцы.
- Мы когда-то были подругами. Еще в детстве.
- Вас должно огорчить, что барышня Лисецкая выглядит не лучшим образом и страдает от тяжкой болезни.
Это Олимпиаду удивило. Из всех подруг ее детства именно Сусанна была самой живой и здоровой. Она бегала босиком по росам, выбиралась пораньше, чтобы с отцом своим, купцом первой гильдии Прохором Лисецким отправиться на рыбалку. Живости была необыкновенной.
- Что с ней? - спросила Олимпиада, хотя следовало, должно быть, спрашивать начальника уголовного сыска «как она замешана в деле».
Лихо снова сел за стол и сделал неспешный глоток.
- Я, Олимпиада Потаповна, не доктор. Барышня Лисецкая бледна, худа и очевидно немочна. И неразговорчива. Если вы были близки когда-то, возможно… Возможно, Олимпиада Потаповна, вам она откроется.
Олимпиада посмотрела на свои побелевшие пальцы. Спросила все-таки:
- В чем она замешана?
- Первый наш убитый был жильцом у барышни Лисецкой. После смерти отца она обеднела и вынуждена была сдавать комнаты. Клялась и божилась, что ничего не слышала, ничего не видела и знать ничего не знает, но… - Лихо усмехнулся. - Врет, это я могу сказать точно. Но укрывает ли она какие-то мелкие нелепости, которые тревожат больную девицу, или же убийцу покрывает — это мне неизвестно. Возможно, с вами она поговорит начистоту.
Мысль о том, чтобы допрашивать давнюю подругу, показалась Олимпиаде одновременно мерзкой и отчего-то возбуждающей. Что-то темное поднялось в ней, ведьминское.
- О чем вы узнать хотите?
- Хоть о чем-то, - Лихо снова тронул нос. - Ни городовым, ни вашему брату, ни даже мне она ни слова не сказала.
- Я… - Олимпиада обнаружила, что голос неприятно сел, а прокашливаться было неприлично. Вот и прокаркала она остаток фразы. - Я постараюсь.
- Буду премного вам благодарен, - кивнул Лихо. - И еще раз за чай спасибо.
* * *
Хозяин «Длинной версты» и сам походил на упыря, упившегося крови. Морда у него была красная, мясистая, нос походил на баклажан, а глазки были до того маленькие, что Лихо не мог определить их цвет. А еще ему, хозяину, не было ни страшно, ни обидно. Напротив, хозяин был в себе уверен до полного самодовольства. Ему покровительствовал кто-то в городском управлении из-за взяток, а может и сам баловался человечиной. И Штерн, должно быть, о творящемся в трактире знал, но прикрывал свои ведьмачьи глаза. Лихо служил государю, и даже не нынешнему, живому, а тому — давно почившему. Ему безразлична было это глупое самодовольство.
- Итак, - Лихо взял ножик и принялся очинять гусиное перо. Писать он, впрочем, предпочитал металлическим, с вишневым держателем. - Поделитесь-ка, Савва Игнатич, интересной историей. Что за тела мы нашли в вашем погребе?
- Ну так, - нарочито просторечно, разыгрывая глупого деревенского мужика начал трактирщик. - Подрались мужики маленько, до поножовщины дошло. Так мы их в погреб и сволокли, схоронить на холодке-то, пока дохтур ваш не осмотрит. Мы ж с понятием.
- С понятием, - кивнул Лихо. - Это несомненно. Вот только скончались ваши гости дня три тому назад, пора бы уже сообщить в управление, тем более, что до нас пешком минут двадцать неспешной прогулки. Загорск — город маленький.
Хозяин быстро и неискренне перекрестился.
- Да вот те крест, батюшка! Дел-то! Дело-то сколько у нас! И потом, малехонько позабыл я.
- Что позабыли, Савва Игнатич? - неподдельно изумился Лихо. - Что у вас в погребе три покойника? Хватит врать, любезный. У вас так мертвечиной пахнет, что не только мой нос, или господина Залесского — любой почует, у кого насморка нет.
Трактирщик, кажется, наконец-то почувствовал неладное и заволновался. По крайней мере в этот раз он перекрестился по-настоящему истово. Но Лихо был не черт, потому креста отродясь не боялся.
- Уведите его, - велел Лихо городовому, замершему в дверях. - В камеру. И Залесского ко мне.
- Ничего не нашел, - посетовал Мишка, входя. - Все как в рот воды набрали, ничего не видели, ничего не слышали и знать ничего не знают.
- А вот скажите, Михайло Потапович, кто среди городских властей прикрывает хозяина «Длинной версты»?
Мишка нахмурился, потом головой покачал.
- Это мне неизвестно, Нестор Нимович.
- И даже неинтересно? - усмехнулся Лихо. - Вот что, Михайло Потапович, идите-ка вы домой, отдохните, а завтра мы с новыми силами и со свежей головой упырем займемся. А я у генеральши Ивановой поужинаю, там все собираются. Вдруг почую что-нибудь.
Уже надев шляпу, Лихо обернулся.
- Да, и вот еще. Я попросил Олимпиаду Потаповну поговорить с Лисецкой, коль скоро они были знакомы. Доброго вам вечера.
Не дожидаясь реакции Мишки, Лихо вышел, кликнул извозчика и назвал адрес генеральши. Ужины Екатерины Филипповны были на весь Загорск известны. Меню предлагалось французское, замысловатое, где зачастую привычные для русского вкуса блюда назывались по-заграничному. Вместо супа было непременно консомэ, вместо фаршированного перца — пти фарси, а вместо пирога какой-нибудь тарт. Генеральша и изъясняться пыталась по-французски, то и дело переделывая родные слова на изящный заграничный манер, и уличить ее в мошенничестве мог, пожалуй, один только Лихо. Всех прочих загоржан французский язык волновал крайне мало.
Дом Ивановых располагался в самом центре, был красив, даже изящен — обставляла его с большим вкусом матушка генерала, увы, в последние годы совсем постаревшая и даже выжившая из ума. Лихо ни разу с ней не встречался, но, честное слово, посмотрел бы на даму, украсившую комнату в русском стиле прекрасными лубочными картинками, изображающими откровенно сказочные сюжеты. Увы, старая госпожа Иванова уже года полтора на людях не показывалась, а по словам Мишки до того несколько лет дряхлела и заговаривалась. Генеральша пока комнаты не трогала, только добавляла к ним безвкусные детали, вешала слащавые картины и расставляла повсюду фарфоровых пастушков и пастушек.
Впрочем, сама собой генеральша была хороша. Лихо, трезво оценивающий людей, как произведения искусства, называл ее самой красивой женщиной Загорска. Но это было до того, как он встретил Олимпиаду Штерн. Несмотря на горе, подавленность, утрату сил и вдовий наряд, от Олимпиады Потаповны пахло луговым медом. От генеральши буквально несло французскими духами и фальшью.
- Ах, ель супри видеть вас, ваше превосходительство! - позволил бы этикет, генеральша бы руки ему целовала. Чинопоклонство, процветающее у людей ограниченных, в ней принимало просто чудовищные масштабы. - Вы у нас гость тре редкий. Ах, кель кадо!
Лихо поцеловал ее пухлую, пахнущую сладко сиренью ручку, раскланялся с генералом — мужчиной по-своему видным, но каким-то беспомощно-бледным на фоне великолепной Екатерины Филипповны.
Был на вечере и городской голова — Миль, маленький, кругленький, похожий на бильярдный шар, с выдающейся лысиной и округлым пузиком. Казалось, он перекатывается из дома до работы, затем на вечера в приличных семьях, и обратно. Был голова истовым христианином, еще старой школы, говорят, отец его симпатизировал раскольникам и поносил новые порядки. Ведьм и всякую нечисть Миль — досадно, и не вспомнить его имени-отчества — терпел, но у себя не привечал, и генеральша старалась пореже звать почтенных Соседей на свои вечера. Купцы были, банкир, директор местного театра — унылого заведения, где из года в год ставили Фонвизина и Грибоедова, кажется, не зная других драматургов. Еще кто-то из служилых людей.
- Опознать, - велел он бледному Мишке.
Кого-то из городовых вырвало, и тут винить его было сложно.
Оставив подчиненных возиться с телом, Лихо подошел к деревьям. Уже знакомая мавка сидела на ветке, болтая босыми ногами, и с интересом следила за происходящим.
- Сударыня Извецкая, или вы предпочитаете — Ненюфара?
- Ненюфара, - отозвалась мавка.
- Давно тело в затоне?
Мавка пожала плечами.
- Почем знати? Мы тут не каждый день показываемся, нам вода проточная летом по нраву.
- Но вы ведь чувствуете все, что происходит с вашим водоемом, - сказал Лихо, разглядывая лицо мавки.
Нравилось ей интересничать, беседовать с живыми, пусть даже они и принадлежат к страшному Синоду, во власти которого всякая жизнь и нежизнь. Внимания ей не хватало. Театр бы какой устроили, водную фиерию.
- Ну так, сударыня Ненюфара?
- Вчера еще не было, - неохотно ответила мавка. - Ввечеру так точно не было, мы тут цветы собирали на венки. А утром приходим — и тело! А нам, господин столичный, такое не нравится, чтобы тело совсем мертвое, да и еще не утопло, а до того померло. Вода не для того, чтобы трупы хоронить.
- Во сколько вы утром пришли? - спросил Лихо.
- Ну так… - мавка сморщила носик. - Часов в семь, должно быть.
- Значит, тело принесли ночью. И нет никого, кто мог бы рассказать, что ночами в затоне происходит?
Мавка пожала плечами.
- Из наших — никого. А уж что там на берегу творится — не наша забота.
Большего от мавки было не добиться. Уговаривай ты, или пугай, но не услышишь прямого ответа. Так уж они устроены.
- Тело в прозекторскую отправили, - сообщил Михайло Потапович с немалым облегчением.
- Порасспрашивать бы местных… - Лихо тронул переносицу. От близости воды у него почти всегда начиналась головная боль, а затона эта и вовсе раздражала. - Вдруг хоть кто-то хоть что-то видел…
- Будет сделано, - мгновенно отозвался Мишка.
- Сестра вас, Михайло Потапович, дожидается, - напомнил Лихо с улыбкой.
- Но ведь… дело у нас, Нестор Нимович, - Мишка приосанился. - Я обегу дворы, расспрошу жителей. Кто-то из них должен был чужого заметить. Тут нечасто люди ходят, у затоны дурная репутация.
- Из-за мавок?
Мишка нахмурился.
- Да нет… Тут из утопленниц, почитай, одна только Ненюфара. Все прочие — старосмертные, даже людям уже не показываются. Что-то другое с затоной связано. Я узнаю, Нестор Нимович.
- Иди, - кивнул Лихо. - А сестрица твоя…
Затевать этот разговор, пожалуй, не стоило. Чужие были дела, темные. И все же, Мишку Лихо ценил — ум у парня несмотря на внешность медведя-увальня был острый и быстрый, способности, и со временем можно было рекомендовать его Департаменту, как отличного кандидата на должность начальника Загорского сыска. И все же, Лихо спросил:
- Давно сестра твоя силу потеряла?
Мишка побледнел.
- Я… Мы..
- И матушка ваша об это, конечно, не знает, - кивнул Лихо. В том, что Олимпиада Потаповна сообщила о постигшей ее беде брату, Лихо не сомневался. Достаточно было взглянуть на то, с какой теплотой они общались.
- Нестор Нимович, откуда вы… Ах, да, вы же член Синода.
- Михайло Потапович, - как можно мягче сказал Лихо. - Если вам или вашей сестре понадобится моя помощь, я рад буду ее оказать.
Помощь и, насколько успел Лихо изучить Акилину Никитичну Залесскую и ее мать — заступничество. Мишка кивнул с тщательно скрываемой благодарностью и убежал опрашивать местных жителей.
Лихо вернулся в управление.
Дело было странное. С одной стороны, как член Священного Синода, Лихо к таким привык, Синод и не занимался делами простыми и понятными. С другой стороны, давно такого не было, чтобы Лихо и не знал, как к расследованию подступиться. Он пролистал несколько папок, успевших распухнуть от заключений доктора и свидетельских показаний, после чего подошел к полке и снял «Имперский справочник». Упырь… Упырь…
Вредоносный мертвец. «Злые знахари по смерти бродят упырями»… Спорное, надо сказать, утверждение. Пьет кровь, поедает людей, наводит мор и несчастья. Обитает главным образом в западно- и южнославянских землях. Едва ли под это определение попадает Тверская губерния.
Лихо выглянул за дверь и попросил чаю, так ему всегда лучше думалось. Отложив книгу, он принялся, заложив руки за спину, ходить по кабинету от окна к стене, украшенной репродукцией портрета Государя кисти Матвеева.
Аксиома номер раз: упыри пьют кровь, которая необходима им для нежизни.
Аксиома номер два: для полноценного существования крови одного человека им хватит на неделю.
Аксиома номер три: целая группа упырей будет достаточно заметна и не ускользнет от внимания любопытных и любящих посплетничать загорцев.
Чай принесли, и нежный аромат теперь дразнил ноздри. Неужели же кто-то в управлении научился наконец заваривать этот напиток как следует? Лихо обернулся. Олимпиада Потаповна Штерн поставила на столик возле кресла чайник, чашку, сахарницу, и теперь аккуратно передвигала предметы, точно готовила композицию для живописца.
- Извините, - пробормотала, отводя взгляд. - Я не хотела вам мешать, просто чай заварила.
Лихо взял чашку, сделал глоток и похвалил:
- Прекрасный чай. Скажите, Олимпиада Потаповна, мать ваша ведь не знает, что вы силу утратили?
Молодая женщина нахмурилась.
- Михаил вам сказал?
- Полноте, Олимпиада Потаповна, мы и сами с усами, - усмехнулся Лихо. - Давно это произошло?
- В Крыму, еще до смерти мужа, - Олимпиада Потаповна отвернулась, невольно принимая позу, точно сама позирует для портрета. С нее бы написать какую страдалицу. - Но началось все гораздо раньше.
- Присядьте, - Лихо указал на кресло, а сам занял место за столом. - Чай у вас и в самом деле прекрасный. Если вы будете заходить в управление и его заваривать, дела пойдут куда лучше.
Слабая, чуть угодливая улыбка тронула губы женщины. Сев, она сложила руки на коленях, прямая, удивительно спокойная, почти неживая. Без волшебных сил — точно пустая скорлупка.
- С упырями хорошо вы знакомы? - спросил Лихо.
- Не лично.
- А здесь, в Загорске, видите ли, завелся один, - Лихо побарабанил по папкам, переполненным ненужными сведениями, от которых проку не было. - Еретики вот еще. Муж ваш, говорят, с еретиками знался.
- Мне Василий Афанасьевич не докладывался, - сказала сухо Олимпиада Потаповна.
- А вот скажите, Олимпиада Потаповна, кто из славной нашей русской нечисти кровь из живых людей пьет?
- Упыри, вампиры, вурдалаки и еретики, - спокойно перечислила женщина.
- Значит, - покачал головой Лихо, - я никого не упустил. Иноземцев, полагаю, в Загорске бы заметили…
Он снова поднялся и, позабыв о женщине, принялся расхаживать по комнате, от окна к портрету, и обратно. Из окна пахло сиренью, от портрета — краской. А еще тиной и тоской — от сидящей неподвижно Олимпиады Потаповны.
* * *
Давно надо было уйти домой, не докучать господину действительному статскому советнику и делам сыскным, но Олимпиада сидела в кресле, отчего-то боясь шевельнуться. Наблюдать за Нестором Лихо оказалось интересно. Двигался он упруго, как-то по-звериному, как тигр в зоосаду. Задумавшись, он трогал переносицу, точно проверяя, что все на месте. Неловко было смотреть на него, но и отвести взгляд не получалось. Наконец Олимпиада поняла, что это уже переходит границы приличия, пусть Лихо и не обращает на нее внимания. Опустив взгляд, она увидела разложенные на столе бумаги. Их, пожалуй, тоже разглядывать не следовало. Как знать, не секретные ли. Впрочем, только дурак разложит секретные бумаги там, где их всякий увидит, а подобного впечатления Лихо не производил. К тому же, Олимпиада увидела имя, которое привлекло ее внимание.
Сусанна Лисецкая.
- Вам это имя знакомо? - спросил Лихо.
Олимпиада отдернула руку, которой так глупо потянулась к бумагам. Сцепила пальцы.
- Мы когда-то были подругами. Еще в детстве.
- Вас должно огорчить, что барышня Лисецкая выглядит не лучшим образом и страдает от тяжкой болезни.
Это Олимпиаду удивило. Из всех подруг ее детства именно Сусанна была самой живой и здоровой. Она бегала босиком по росам, выбиралась пораньше, чтобы с отцом своим, купцом первой гильдии Прохором Лисецким отправиться на рыбалку. Живости была необыкновенной.
- Что с ней? - спросила Олимпиада, хотя следовало, должно быть, спрашивать начальника уголовного сыска «как она замешана в деле».
Лихо снова сел за стол и сделал неспешный глоток.
- Я, Олимпиада Потаповна, не доктор. Барышня Лисецкая бледна, худа и очевидно немочна. И неразговорчива. Если вы были близки когда-то, возможно… Возможно, Олимпиада Потаповна, вам она откроется.
Олимпиада посмотрела на свои побелевшие пальцы. Спросила все-таки:
- В чем она замешана?
- Первый наш убитый был жильцом у барышни Лисецкой. После смерти отца она обеднела и вынуждена была сдавать комнаты. Клялась и божилась, что ничего не слышала, ничего не видела и знать ничего не знает, но… - Лихо усмехнулся. - Врет, это я могу сказать точно. Но укрывает ли она какие-то мелкие нелепости, которые тревожат больную девицу, или же убийцу покрывает — это мне неизвестно. Возможно, с вами она поговорит начистоту.
Мысль о том, чтобы допрашивать давнюю подругу, показалась Олимпиаде одновременно мерзкой и отчего-то возбуждающей. Что-то темное поднялось в ней, ведьминское.
- О чем вы узнать хотите?
- Хоть о чем-то, - Лихо снова тронул нос. - Ни городовым, ни вашему брату, ни даже мне она ни слова не сказала.
- Я… - Олимпиада обнаружила, что голос неприятно сел, а прокашливаться было неприлично. Вот и прокаркала она остаток фразы. - Я постараюсь.
- Буду премного вам благодарен, - кивнул Лихо. - И еще раз за чай спасибо.
* * *
Хозяин «Длинной версты» и сам походил на упыря, упившегося крови. Морда у него была красная, мясистая, нос походил на баклажан, а глазки были до того маленькие, что Лихо не мог определить их цвет. А еще ему, хозяину, не было ни страшно, ни обидно. Напротив, хозяин был в себе уверен до полного самодовольства. Ему покровительствовал кто-то в городском управлении из-за взяток, а может и сам баловался человечиной. И Штерн, должно быть, о творящемся в трактире знал, но прикрывал свои ведьмачьи глаза. Лихо служил государю, и даже не нынешнему, живому, а тому — давно почившему. Ему безразлична было это глупое самодовольство.
- Итак, - Лихо взял ножик и принялся очинять гусиное перо. Писать он, впрочем, предпочитал металлическим, с вишневым держателем. - Поделитесь-ка, Савва Игнатич, интересной историей. Что за тела мы нашли в вашем погребе?
- Ну так, - нарочито просторечно, разыгрывая глупого деревенского мужика начал трактирщик. - Подрались мужики маленько, до поножовщины дошло. Так мы их в погреб и сволокли, схоронить на холодке-то, пока дохтур ваш не осмотрит. Мы ж с понятием.
- С понятием, - кивнул Лихо. - Это несомненно. Вот только скончались ваши гости дня три тому назад, пора бы уже сообщить в управление, тем более, что до нас пешком минут двадцать неспешной прогулки. Загорск — город маленький.
Хозяин быстро и неискренне перекрестился.
- Да вот те крест, батюшка! Дел-то! Дело-то сколько у нас! И потом, малехонько позабыл я.
- Что позабыли, Савва Игнатич? - неподдельно изумился Лихо. - Что у вас в погребе три покойника? Хватит врать, любезный. У вас так мертвечиной пахнет, что не только мой нос, или господина Залесского — любой почует, у кого насморка нет.
Трактирщик, кажется, наконец-то почувствовал неладное и заволновался. По крайней мере в этот раз он перекрестился по-настоящему истово. Но Лихо был не черт, потому креста отродясь не боялся.
- Уведите его, - велел Лихо городовому, замершему в дверях. - В камеру. И Залесского ко мне.
- Ничего не нашел, - посетовал Мишка, входя. - Все как в рот воды набрали, ничего не видели, ничего не слышали и знать ничего не знают.
- А вот скажите, Михайло Потапович, кто среди городских властей прикрывает хозяина «Длинной версты»?
Мишка нахмурился, потом головой покачал.
- Это мне неизвестно, Нестор Нимович.
- И даже неинтересно? - усмехнулся Лихо. - Вот что, Михайло Потапович, идите-ка вы домой, отдохните, а завтра мы с новыми силами и со свежей головой упырем займемся. А я у генеральши Ивановой поужинаю, там все собираются. Вдруг почую что-нибудь.
Уже надев шляпу, Лихо обернулся.
- Да, и вот еще. Я попросил Олимпиаду Потаповну поговорить с Лисецкой, коль скоро они были знакомы. Доброго вам вечера.
Не дожидаясь реакции Мишки, Лихо вышел, кликнул извозчика и назвал адрес генеральши. Ужины Екатерины Филипповны были на весь Загорск известны. Меню предлагалось французское, замысловатое, где зачастую привычные для русского вкуса блюда назывались по-заграничному. Вместо супа было непременно консомэ, вместо фаршированного перца — пти фарси, а вместо пирога какой-нибудь тарт. Генеральша и изъясняться пыталась по-французски, то и дело переделывая родные слова на изящный заграничный манер, и уличить ее в мошенничестве мог, пожалуй, один только Лихо. Всех прочих загоржан французский язык волновал крайне мало.
Дом Ивановых располагался в самом центре, был красив, даже изящен — обставляла его с большим вкусом матушка генерала, увы, в последние годы совсем постаревшая и даже выжившая из ума. Лихо ни разу с ней не встречался, но, честное слово, посмотрел бы на даму, украсившую комнату в русском стиле прекрасными лубочными картинками, изображающими откровенно сказочные сюжеты. Увы, старая госпожа Иванова уже года полтора на людях не показывалась, а по словам Мишки до того несколько лет дряхлела и заговаривалась. Генеральша пока комнаты не трогала, только добавляла к ним безвкусные детали, вешала слащавые картины и расставляла повсюду фарфоровых пастушков и пастушек.
Впрочем, сама собой генеральша была хороша. Лихо, трезво оценивающий людей, как произведения искусства, называл ее самой красивой женщиной Загорска. Но это было до того, как он встретил Олимпиаду Штерн. Несмотря на горе, подавленность, утрату сил и вдовий наряд, от Олимпиады Потаповны пахло луговым медом. От генеральши буквально несло французскими духами и фальшью.
- Ах, ель супри видеть вас, ваше превосходительство! - позволил бы этикет, генеральша бы руки ему целовала. Чинопоклонство, процветающее у людей ограниченных, в ней принимало просто чудовищные масштабы. - Вы у нас гость тре редкий. Ах, кель кадо!
Лихо поцеловал ее пухлую, пахнущую сладко сиренью ручку, раскланялся с генералом — мужчиной по-своему видным, но каким-то беспомощно-бледным на фоне великолепной Екатерины Филипповны.
Был на вечере и городской голова — Миль, маленький, кругленький, похожий на бильярдный шар, с выдающейся лысиной и округлым пузиком. Казалось, он перекатывается из дома до работы, затем на вечера в приличных семьях, и обратно. Был голова истовым христианином, еще старой школы, говорят, отец его симпатизировал раскольникам и поносил новые порядки. Ведьм и всякую нечисть Миль — досадно, и не вспомнить его имени-отчества — терпел, но у себя не привечал, и генеральша старалась пореже звать почтенных Соседей на свои вечера. Купцы были, банкир, директор местного театра — унылого заведения, где из года в год ставили Фонвизина и Грибоедова, кажется, не зная других драматургов. Еще кто-то из служилых людей.
