В каждую трубку был воткнут прозрачный голубоватый кристалл, который для подачи воды нужно было просто повернуть в гнезде. Похоже на обычный кран, но явно не обошлось без магии и духа воды, иначе из этой конструкции текло бы во все стороны.
А вот мебель не сохранилась, изнутри стены домов прикрывали всё те же шкуры, ковры и пёстрые расшитые полотнища. Но всё удивительно чистое, словно не отсутствовали хозяева почти целый год. Отчасти за это стоило благодарить остатки бытовых чар, а отчасти — «дежурных» инчиров, которые подготовили дома к возвращению остальных.
Микар обитал в самом, как я поняла, непрестижном месте, на границе обжитой земли, и его дом стоял ближе всего к Небесной Деве. Что лично мне оказалось только на руку: надолго откладывать запланированную вылазку я не собиралась. До Сезона Смерти осталось совсем немного, и если тайюн лезут именно из-под статуи, разумнее идти прямо сейчас.
Увы, разговор со старейшиной о давних временах и этом городе ничего не прояснил. Память у народа инчиров оказалась короткой, ни о каких потрясениях древности легенд не осталось. Разве что духи решили покинуть этот мир и перебраться в свой, совершенный, но это как будто было осознанное, взвешенное решение, а не бегство.
Древние знания не вызывали у Микара столь бурного неприятия, как у Чингара. Старейшина подходил к вопросу рационально и весьма здраво: что знания, мол, хорошо, но постичь их — не в силах инчиров. И в качестве аргумента продемонстрировал книгу. Самую настоящую, небольшую, в ветхом тёмном переплёте, с тонкими хрупкими страницами, которые, однако, всё ещё хранили отпечатанный создателями текст. Буквы лишь слегка поблекли, но и только. Отчасти знакомые, отчасти — чужие буквы, которые складывались в совершенно непонятные слова. Тут Микар оказался прав: растолковать эти надписи не могли ни аборигены, ни я.
На моём стремлении взглянуть на Небесную Деву поближе всё это, впрочем, не сказалось. Туда нестерпимо тянуло. Банальное любопытство или чутьё — я не знала и не собиралась терзаться этим вопросом.
— Микар, а кто правил той телегой, куда ты меня посадил? — полюбопытствовала я, разобравшись с основным вопросом.
— Тармир? — уточнил названый отец. — Хороший опытный воин, мудрый инчир. Он станет хорошим старейшиной. Почему ты спрашиваешь о нём?
— Он произвёл на меня неизгладимое и исключительно приятное впечатление. Уж очень ловко ему удаётся вашего вождя затыкать, тот даже спорить не пытается. Я завидую и подумываю взять пару уроков.
— Вы опять повздорили с Чингаром? — вздохнул Микар, трагически заломив брови.
— Да как обычно, — отмахнулась я. — Эти его тиранские замашки выводят из себя, шёл бы и строил кого-нибудь ещё. Так нет же, обязательно ему ко мне прицепиться! Так что с Тармиром?
— Чингар очень его уважает. Заслуженно, — нехотя пояснил Микар.
— А почему именно его? — не отстала я.
— Тармир заменил Чингару отца, когда тот умер, а Траган выбрала нового мужчину, — пояснил старейшина подробнее, смирившись, что так просто от меня не отделается.
— А что, новый мужчина старых детей не воспитывает? — озадачилась я.
— По-всякому бывает, — осторожно ответил мужчина, явно силясь подобрать слова так, чтобы не сказать ничего обидного. Он вообще отличался повышенной тактичностью.
— Да ладно, не трудись, я поняла, у нас тоже по-всякому бывает. Не ожидала, что мы в этом похожи, вы производите впечатление гораздо более сплочённых существ. Знакомо. Просто мамаша у него дрянь, всё же не зря я ей по морде съездила. Да оно и понятно, вряд ли нормальная женщина попытается умыкнуть доверчивого духа для освежения популяции...
— Стевай! — попытался укорить меня Микар.
— Я уже давно Стеваль, — отмахнулась я. — Не ворчи, я уже выучила, что у вас не положено ругать женщин, вон и вождь за эту дрянь вступился. Но я-то не местная, со стороны смотрю! Главное, это многое объясняет, спасибо. По себе знаю, как портит характер тяжёлое детство. Хотя и досадно, опыт Тармира мне не поможет...
— Чингар — хороший инчир и хороший вождь! — возразил старейшина.
— А когда я говорила, что он плохой инчир? — хмыкнула я. — Характер у него — ледь полная, это да, но это ещё ничего не решает. Я вот тоже не подарок, глупо отрицать очевидное, но себя плохой не считаю.
— Ты полагаешь, что вы похожи? — спросил Микар, после чего добавил осторожно: — У тебя тоже было... тяжёлое детство?
— Потому и цапаемся, что одинаково вспыльчивые и упрямые, — фыркнула я. — Что он, думаешь, первый в моей жизни такой? С кем-то я доругалась до взаимного нежелания пересекаться и возможного сокращения общения, с кем-то так и продолжала скандалить, с кем-то всё заканчивалось коротким и бурным романом. Такие искрящие отношения — прекрасная основа для последнего: семьи с обязательствами не получится, а вот секс отличный. Хотя, справедливости ради, ваш Чингар первый, кто меня настолько сильно раздражает. Если бы не это и не будь он таким большим и страшным, я бы, может, и попробовала склонить его к близкому знакомству. А что до моего детства... Да не такое уж тяжёлое, смотря с чем сравнивать. Просто мать у меня дура, а отец женился на деньгах. Зато у меня был отличный дед и наставник, чем-то на тебя похожий.
— Стевай, прости за вопрос, но... сколько тебе лет? — немного помолчав после моего объяснения, уточнил старейшина.
— Девяносто четыре, а что?
Выражение лица старейшины сделалось настолько потешно-растерянным, что я не удержалась от хихиканья.
— Сложно воспринимать тебя... взрослой, — признался он наконец. — Тем более настолько. Ты кажешься совсем девочкой, хрупкой и беззащитной, но упрямой. Это сбивает. Но неужели у тебя не было своей семьи, мужчины?!
— Мужчин у меня всегда хватало, — возразила я. — Не знаю, как у вас, но у нас свободные отношения хоть и не поощряются официально, никто за них ругать не будет, тем более — взрослого и самостоятельного иналя. А семья... Нет уж, сохрани меня Алая Дева от всего этого. Пусть детей заводят те, кто их любит.
— Ты... очень странная. И неправильная, — тяжело вздохнул Микар.
— Мне говорили, — рассмеялась я в ответ. — Ладно, хватит обо мне. Какие планы на сегодня? Уборка-готовка?
— Сегодня мы будем благодарить духов за кров и просить их терпения. Спокойного моря, спокойных гор. Принесём большие жертвы. Это делают женщины, и тебе правильно быть рядом с ними, духи благоволят тебе. Я надеюсь...
— Буду вести себя прилично, не переживай, — весело отмахнулась я. — Женщин ваших я понимаю плохо, пока ни с кем поругаться не успела. Ну, не считая Траган. Так что буду смирно стоять с краю и никого не трогать.
— Надеюсь, — тяжело вздохнул Микар и занялся приготовлениями — ему требовалось настроиться на предстоящее действо и одеться сообразно случаю.
Надо сказать, мимика старейшины за время нашего знакомства заметно оживилась. Причём я была готова спорить, что это именно моя заслуга, а вернее — появившейся у него компании. Насколько я успела выяснить, мой приёмный отец был весьма одиноким существом: семьи так и не завёл, близких друзей тоже не имел — или просто пережил их всех. Да и обязанность сдавать умирающих сородичей с рук на руки духам никому не добавит жизнерадостности. А я, конечно, тот ещё подарок, но со мной хотя бы не соскучишься.
В подробности местного символизма в одежде я пока не лезла — с языком бы разобраться! Выяснила только, что мужчины не злоупотребляют верхней одеждой не только из-за татуировок, но и по вполне объективным причинам: они не мёрзли и не испытывали никаких неудобств без одежды. Тогда, у озера, мне не показалось, Чингар действительно, как и все инчиры, был очень горячим: два духа, уживаясь в одном теле, давали не только физическую силу и живучесть. Старейшины же одевались отчасти потому, что с возрастом тело слабело и становилось чувствительным к температурам, отчасти — из-за традиций, которые ставили старейшин выше личных достижений, отражённых в татуировках. Примеряя эту роль, инчир словно переходил в новое качество существования, когда детали прошлой жизни уже неважны.
Впрочем, морозоустойчивость мужчин имела свои пределы. Климат в этих землях достаточно мягкий, даже суровый по местным меркам Край Мира не укрывался снегами и в самые холодные зимы, так что на равнине они не мёрзли. Но, поднимаясь в горы, инчиры защищались от снега и ветра, не полагаясь на собственную шкуру, и точно так же берегли её, работая на рудниках, раскиданных по удалённым уголкам мира.
Добывали и плавили руду они с помощью женщин и младших духов. Конечно, тяжести таскали на себе мужчины, а вот отделяли пустую породу и всё остальное проделывали те самые маленькие и очень самостоятельные заклинания. Хотелось бы мне взглянуть поближе на этот процесс...
— Микар, пока мы идём, ответь мне вот ещё на какой вопрос, — опомнилась я, когда мы покинули дом. — Как вы узнаёте, что Дверь открылась и можно идти? И, наоборот, как понимаете, что она закрыта? Как она ведёт себя в таком состоянии? Судя по тому, как выглядел этот проход, он должен работать постоянно...
— Двери не бывают закрыты, — спокойно отозвался старейшина.
— Погоди, как это? Что, вождь соврал, получается? — растерялась я. — Он же говорил, что она открылась и закрылась!
— Не совсем, — возразил Микар. — Чингар был неточен. Двери открыты всегда, но не всегда они ведут туда, куда надо. Те, кто проходил через Дверь в неверное время, не возвращались. Иногда гибли на месте. Духи, стерегущие проход, гневаются на тех, кто не спрашивает их дозволения, и могут разорвать несчастного на части. О том, что в Дверь можно войти, нам говорят духи.
— Опять духи?! — тоскливо вздохнула я.
Старейшина промолчал — привык уже, что не все мои вопросы требуют ответа.
Я вынуждена была признать, что сущности местных духов не понимаю, и расписаться в собственном бессилии как-то прояснить этот вопрос. Они существовали за пределами моего понимания, они просто не могли существовать в той картине мира, которую я знала, и уж тем более не могли появляться спонтанно, без воли некоего могущественного мага. Однако — существовали и, похоже, действительно самозарождались.
Но с другой стороны, я вполне могла принять их существование. Да, с некоторыми оговорками. Но, главное, духи не нарушали никаких фундаментальных законов мироустройства: они состояли из привычной мне магической энергии, поддерживали своё существование с её помощью и фактически служили проводниками между сырой силой и инчирами, неспособными напрямую воздействовать на энергию. Самым большим вопросом здесь оставалось объединение в одном теле мужчины-инчира и духа-чешуекота, уж очень странный симбиоз, но с этой странностью тоже удалось смириться.
А вот знакомства с тайюн я ждала с предвкушением. Версий у меня была масса, но ни одна из них не могла объяснить всех странностей. Оставалось лишь счесть описание, данное Микаром, неточным и недостаточным и запастись терпением.
Жертвоприношение происходило на площади у подножия холма, так чтобы все желающие могли разместиться на склоне — на улицах, крышах домов и даже на деревьях — и видеть всё от начала до конца. Впрочем, и зрителей было не так уж много: весь народ инчиров насчитывал едва ли больше десяти тысяч.
Под торжественный плач нескольких дудок и труб разного размера женщины сначала исполняли путанный ритуальный танец. Сначала совсем девочки, потом девушки постарше, и так состав танцовщиц сменился несколько раз, пока не закончился на возвращении детей к самым старшим. Простой и понятный символ — замкнувшийся круг жизни.
Жертвы приносили они же — дети и старшие женщины. На камни были опрокинуты несколько бочонков местного густо-зелёного хмельного напитка, ойги, и эта рукотворная река на наших глазах сбежала в ливневый желоб. А потом инчиры расправили полотнища, с которыми танцевали — огромные платы, покрытые тончайшим узором, — и с радостными улыбками, без малейшего сожаления бросили в пламя огромного костра, полыхавшего в центре площади. Пламя взметнулось, и даже мне на мгновение почудились длинные гибкие руки, подхватившие тончайшую ткань и рванувшие её вверх, к небу. Ветер со свистом метнулся следом, подняв пыль и пепел — подношение сгорело мгновенно.
На этом торжество кончилось, дальнейшие гулянья в планах не значились, и радостные инчиры стали расходиться. Я же осталась на том же месте, задумчиво глядя на костёр и размышляя над неожиданным выбором жертвы. Положим, с вылитым вином всё было понятно и предсказуемо, а вот почему в огонь бросали не еду, а именно платки, узнать хотелось. Но Микар с остальными старейшинами оставался у костра и явно намеревался продолжить какую-то свою часть обряда, и я никак не могла определиться: то ли попробовать дождаться старейшину, вдруг они там ненадолго, то ли плюнуть и уйти, отложив на потом очередной вопрос. Он, конечно, сомнительной важности, но ведь любопытно. А потом я и забыть могу...
— Что случилось, Стевай? — неожиданно прозвучал сбоку голос вездесущего Чингара. Преследует он меня, что ли?
Я едва не огрызнулась машинально, но всё-таки удержала язык за зубами. Спасибо недавнему представлению, наблюдение за долгим размеренным танцем и ритуалом настроило на задумчивый, философский лад. А, не сорвавшись сразу, я решила поддержать начинание и хоть раз попытаться поговорить с вождём спокойно: он ведь выбрал нейтральный тон, обратился он ко мне по имени, значит, не настроен ругаться. Уникальный случай, стоит воспользоваться.
— Думаю, ждать Микара или нет. Что-то подсказывает мне, он здесь надолго, — я неопределённо кивнула в сторону костра.
— Старейшины будут говорить с духами всю ночь, — подтвердил Чингар.
— Ладно, — я вздохнула, а потом спросила неуверенно, ожидая подвоха и очередных насмешек: — А, может, ты знаешь смысл этого ритуала?
— Смысл ритуала в том, чтобы поблагодарить и задобрить духов, — отозвался он с лёгкой насмешкой.
— Ой ладно, а я и не догадалась! — отозвалась я в тон, глупо хлопнув глазами. Но одёрнула себя и, пытаясь избежать привычного уже развития разговора, поспешила уточнить: — Я поняла, что танцовщицы символизировали течение жизни: от детства до смерти и нового поколения. Непонятно, почему именно такие жертвы. То есть напиток ладно, но с ним тогда еда должна быть. При чём тут платки?
За разговором мы, не сговариваясь и не спеша, двинулись прочь с площади. На последних словах Чингар покосился на меня с непонятным сомнением во взгляде, а потом заговорил гораздо ровнее, уже без издёвки:
— Предлагать духам пищу нельзя, они обидятся. Ойга — кровь мира и кровь инчиров. Платки — жизнь и её деяния. Женщины год создают их специально для духов, инчирам нельзя такими пользоваться.
— Почему? — озадачилась я.
— Они лишены изъянов, — пояснил вождь, но понятнее не стало.
— И что?
— Законченным, идеальным вещам не место в нашем мире, — ответил он, поморщившись. — Они для духов. Если инчир будет пользоваться такими, его дух вспомнит свой родной мир и вернётся туда, а инчир здесь умрёт.
— Какой ужас, — мрачно, с сарказмом прокомментировала я.
— Это нечасто случается, даже дети знают простые правила, — снисходительно утешил меня Чингар.
— Ну да. Никогда — куда уж реже, — фыркнула я. — Какие забавные у вас суеверия.
— Это не суеверия, — резко возразил вождь. — Надеюсь, ты не собираешься доказывать свою правоту ещё и в этом, подвергая всех инчиров опасности?
А вот мебель не сохранилась, изнутри стены домов прикрывали всё те же шкуры, ковры и пёстрые расшитые полотнища. Но всё удивительно чистое, словно не отсутствовали хозяева почти целый год. Отчасти за это стоило благодарить остатки бытовых чар, а отчасти — «дежурных» инчиров, которые подготовили дома к возвращению остальных.
Микар обитал в самом, как я поняла, непрестижном месте, на границе обжитой земли, и его дом стоял ближе всего к Небесной Деве. Что лично мне оказалось только на руку: надолго откладывать запланированную вылазку я не собиралась. До Сезона Смерти осталось совсем немного, и если тайюн лезут именно из-под статуи, разумнее идти прямо сейчас.
Увы, разговор со старейшиной о давних временах и этом городе ничего не прояснил. Память у народа инчиров оказалась короткой, ни о каких потрясениях древности легенд не осталось. Разве что духи решили покинуть этот мир и перебраться в свой, совершенный, но это как будто было осознанное, взвешенное решение, а не бегство.
Древние знания не вызывали у Микара столь бурного неприятия, как у Чингара. Старейшина подходил к вопросу рационально и весьма здраво: что знания, мол, хорошо, но постичь их — не в силах инчиров. И в качестве аргумента продемонстрировал книгу. Самую настоящую, небольшую, в ветхом тёмном переплёте, с тонкими хрупкими страницами, которые, однако, всё ещё хранили отпечатанный создателями текст. Буквы лишь слегка поблекли, но и только. Отчасти знакомые, отчасти — чужие буквы, которые складывались в совершенно непонятные слова. Тут Микар оказался прав: растолковать эти надписи не могли ни аборигены, ни я.
На моём стремлении взглянуть на Небесную Деву поближе всё это, впрочем, не сказалось. Туда нестерпимо тянуло. Банальное любопытство или чутьё — я не знала и не собиралась терзаться этим вопросом.
— Микар, а кто правил той телегой, куда ты меня посадил? — полюбопытствовала я, разобравшись с основным вопросом.
— Тармир? — уточнил названый отец. — Хороший опытный воин, мудрый инчир. Он станет хорошим старейшиной. Почему ты спрашиваешь о нём?
— Он произвёл на меня неизгладимое и исключительно приятное впечатление. Уж очень ловко ему удаётся вашего вождя затыкать, тот даже спорить не пытается. Я завидую и подумываю взять пару уроков.
— Вы опять повздорили с Чингаром? — вздохнул Микар, трагически заломив брови.
— Да как обычно, — отмахнулась я. — Эти его тиранские замашки выводят из себя, шёл бы и строил кого-нибудь ещё. Так нет же, обязательно ему ко мне прицепиться! Так что с Тармиром?
— Чингар очень его уважает. Заслуженно, — нехотя пояснил Микар.
— А почему именно его? — не отстала я.
— Тармир заменил Чингару отца, когда тот умер, а Траган выбрала нового мужчину, — пояснил старейшина подробнее, смирившись, что так просто от меня не отделается.
— А что, новый мужчина старых детей не воспитывает? — озадачилась я.
— По-всякому бывает, — осторожно ответил мужчина, явно силясь подобрать слова так, чтобы не сказать ничего обидного. Он вообще отличался повышенной тактичностью.
— Да ладно, не трудись, я поняла, у нас тоже по-всякому бывает. Не ожидала, что мы в этом похожи, вы производите впечатление гораздо более сплочённых существ. Знакомо. Просто мамаша у него дрянь, всё же не зря я ей по морде съездила. Да оно и понятно, вряд ли нормальная женщина попытается умыкнуть доверчивого духа для освежения популяции...
— Стевай! — попытался укорить меня Микар.
— Я уже давно Стеваль, — отмахнулась я. — Не ворчи, я уже выучила, что у вас не положено ругать женщин, вон и вождь за эту дрянь вступился. Но я-то не местная, со стороны смотрю! Главное, это многое объясняет, спасибо. По себе знаю, как портит характер тяжёлое детство. Хотя и досадно, опыт Тармира мне не поможет...
— Чингар — хороший инчир и хороший вождь! — возразил старейшина.
— А когда я говорила, что он плохой инчир? — хмыкнула я. — Характер у него — ледь полная, это да, но это ещё ничего не решает. Я вот тоже не подарок, глупо отрицать очевидное, но себя плохой не считаю.
— Ты полагаешь, что вы похожи? — спросил Микар, после чего добавил осторожно: — У тебя тоже было... тяжёлое детство?
— Потому и цапаемся, что одинаково вспыльчивые и упрямые, — фыркнула я. — Что он, думаешь, первый в моей жизни такой? С кем-то я доругалась до взаимного нежелания пересекаться и возможного сокращения общения, с кем-то так и продолжала скандалить, с кем-то всё заканчивалось коротким и бурным романом. Такие искрящие отношения — прекрасная основа для последнего: семьи с обязательствами не получится, а вот секс отличный. Хотя, справедливости ради, ваш Чингар первый, кто меня настолько сильно раздражает. Если бы не это и не будь он таким большим и страшным, я бы, может, и попробовала склонить его к близкому знакомству. А что до моего детства... Да не такое уж тяжёлое, смотря с чем сравнивать. Просто мать у меня дура, а отец женился на деньгах. Зато у меня был отличный дед и наставник, чем-то на тебя похожий.
— Стевай, прости за вопрос, но... сколько тебе лет? — немного помолчав после моего объяснения, уточнил старейшина.
— Девяносто четыре, а что?
Выражение лица старейшины сделалось настолько потешно-растерянным, что я не удержалась от хихиканья.
— Сложно воспринимать тебя... взрослой, — признался он наконец. — Тем более настолько. Ты кажешься совсем девочкой, хрупкой и беззащитной, но упрямой. Это сбивает. Но неужели у тебя не было своей семьи, мужчины?!
— Мужчин у меня всегда хватало, — возразила я. — Не знаю, как у вас, но у нас свободные отношения хоть и не поощряются официально, никто за них ругать не будет, тем более — взрослого и самостоятельного иналя. А семья... Нет уж, сохрани меня Алая Дева от всего этого. Пусть детей заводят те, кто их любит.
— Ты... очень странная. И неправильная, — тяжело вздохнул Микар.
— Мне говорили, — рассмеялась я в ответ. — Ладно, хватит обо мне. Какие планы на сегодня? Уборка-готовка?
— Сегодня мы будем благодарить духов за кров и просить их терпения. Спокойного моря, спокойных гор. Принесём большие жертвы. Это делают женщины, и тебе правильно быть рядом с ними, духи благоволят тебе. Я надеюсь...
— Буду вести себя прилично, не переживай, — весело отмахнулась я. — Женщин ваших я понимаю плохо, пока ни с кем поругаться не успела. Ну, не считая Траган. Так что буду смирно стоять с краю и никого не трогать.
— Надеюсь, — тяжело вздохнул Микар и занялся приготовлениями — ему требовалось настроиться на предстоящее действо и одеться сообразно случаю.
Надо сказать, мимика старейшины за время нашего знакомства заметно оживилась. Причём я была готова спорить, что это именно моя заслуга, а вернее — появившейся у него компании. Насколько я успела выяснить, мой приёмный отец был весьма одиноким существом: семьи так и не завёл, близких друзей тоже не имел — или просто пережил их всех. Да и обязанность сдавать умирающих сородичей с рук на руки духам никому не добавит жизнерадостности. А я, конечно, тот ещё подарок, но со мной хотя бы не соскучишься.
В подробности местного символизма в одежде я пока не лезла — с языком бы разобраться! Выяснила только, что мужчины не злоупотребляют верхней одеждой не только из-за татуировок, но и по вполне объективным причинам: они не мёрзли и не испытывали никаких неудобств без одежды. Тогда, у озера, мне не показалось, Чингар действительно, как и все инчиры, был очень горячим: два духа, уживаясь в одном теле, давали не только физическую силу и живучесть. Старейшины же одевались отчасти потому, что с возрастом тело слабело и становилось чувствительным к температурам, отчасти — из-за традиций, которые ставили старейшин выше личных достижений, отражённых в татуировках. Примеряя эту роль, инчир словно переходил в новое качество существования, когда детали прошлой жизни уже неважны.
Впрочем, морозоустойчивость мужчин имела свои пределы. Климат в этих землях достаточно мягкий, даже суровый по местным меркам Край Мира не укрывался снегами и в самые холодные зимы, так что на равнине они не мёрзли. Но, поднимаясь в горы, инчиры защищались от снега и ветра, не полагаясь на собственную шкуру, и точно так же берегли её, работая на рудниках, раскиданных по удалённым уголкам мира.
Добывали и плавили руду они с помощью женщин и младших духов. Конечно, тяжести таскали на себе мужчины, а вот отделяли пустую породу и всё остальное проделывали те самые маленькие и очень самостоятельные заклинания. Хотелось бы мне взглянуть поближе на этот процесс...
— Микар, пока мы идём, ответь мне вот ещё на какой вопрос, — опомнилась я, когда мы покинули дом. — Как вы узнаёте, что Дверь открылась и можно идти? И, наоборот, как понимаете, что она закрыта? Как она ведёт себя в таком состоянии? Судя по тому, как выглядел этот проход, он должен работать постоянно...
— Двери не бывают закрыты, — спокойно отозвался старейшина.
— Погоди, как это? Что, вождь соврал, получается? — растерялась я. — Он же говорил, что она открылась и закрылась!
— Не совсем, — возразил Микар. — Чингар был неточен. Двери открыты всегда, но не всегда они ведут туда, куда надо. Те, кто проходил через Дверь в неверное время, не возвращались. Иногда гибли на месте. Духи, стерегущие проход, гневаются на тех, кто не спрашивает их дозволения, и могут разорвать несчастного на части. О том, что в Дверь можно войти, нам говорят духи.
— Опять духи?! — тоскливо вздохнула я.
Старейшина промолчал — привык уже, что не все мои вопросы требуют ответа.
Я вынуждена была признать, что сущности местных духов не понимаю, и расписаться в собственном бессилии как-то прояснить этот вопрос. Они существовали за пределами моего понимания, они просто не могли существовать в той картине мира, которую я знала, и уж тем более не могли появляться спонтанно, без воли некоего могущественного мага. Однако — существовали и, похоже, действительно самозарождались.
Но с другой стороны, я вполне могла принять их существование. Да, с некоторыми оговорками. Но, главное, духи не нарушали никаких фундаментальных законов мироустройства: они состояли из привычной мне магической энергии, поддерживали своё существование с её помощью и фактически служили проводниками между сырой силой и инчирами, неспособными напрямую воздействовать на энергию. Самым большим вопросом здесь оставалось объединение в одном теле мужчины-инчира и духа-чешуекота, уж очень странный симбиоз, но с этой странностью тоже удалось смириться.
А вот знакомства с тайюн я ждала с предвкушением. Версий у меня была масса, но ни одна из них не могла объяснить всех странностей. Оставалось лишь счесть описание, данное Микаром, неточным и недостаточным и запастись терпением.
***
Жертвоприношение происходило на площади у подножия холма, так чтобы все желающие могли разместиться на склоне — на улицах, крышах домов и даже на деревьях — и видеть всё от начала до конца. Впрочем, и зрителей было не так уж много: весь народ инчиров насчитывал едва ли больше десяти тысяч.
Под торжественный плач нескольких дудок и труб разного размера женщины сначала исполняли путанный ритуальный танец. Сначала совсем девочки, потом девушки постарше, и так состав танцовщиц сменился несколько раз, пока не закончился на возвращении детей к самым старшим. Простой и понятный символ — замкнувшийся круг жизни.
Жертвы приносили они же — дети и старшие женщины. На камни были опрокинуты несколько бочонков местного густо-зелёного хмельного напитка, ойги, и эта рукотворная река на наших глазах сбежала в ливневый желоб. А потом инчиры расправили полотнища, с которыми танцевали — огромные платы, покрытые тончайшим узором, — и с радостными улыбками, без малейшего сожаления бросили в пламя огромного костра, полыхавшего в центре площади. Пламя взметнулось, и даже мне на мгновение почудились длинные гибкие руки, подхватившие тончайшую ткань и рванувшие её вверх, к небу. Ветер со свистом метнулся следом, подняв пыль и пепел — подношение сгорело мгновенно.
На этом торжество кончилось, дальнейшие гулянья в планах не значились, и радостные инчиры стали расходиться. Я же осталась на том же месте, задумчиво глядя на костёр и размышляя над неожиданным выбором жертвы. Положим, с вылитым вином всё было понятно и предсказуемо, а вот почему в огонь бросали не еду, а именно платки, узнать хотелось. Но Микар с остальными старейшинами оставался у костра и явно намеревался продолжить какую-то свою часть обряда, и я никак не могла определиться: то ли попробовать дождаться старейшину, вдруг они там ненадолго, то ли плюнуть и уйти, отложив на потом очередной вопрос. Он, конечно, сомнительной важности, но ведь любопытно. А потом я и забыть могу...
— Что случилось, Стевай? — неожиданно прозвучал сбоку голос вездесущего Чингара. Преследует он меня, что ли?
Я едва не огрызнулась машинально, но всё-таки удержала язык за зубами. Спасибо недавнему представлению, наблюдение за долгим размеренным танцем и ритуалом настроило на задумчивый, философский лад. А, не сорвавшись сразу, я решила поддержать начинание и хоть раз попытаться поговорить с вождём спокойно: он ведь выбрал нейтральный тон, обратился он ко мне по имени, значит, не настроен ругаться. Уникальный случай, стоит воспользоваться.
— Думаю, ждать Микара или нет. Что-то подсказывает мне, он здесь надолго, — я неопределённо кивнула в сторону костра.
— Старейшины будут говорить с духами всю ночь, — подтвердил Чингар.
— Ладно, — я вздохнула, а потом спросила неуверенно, ожидая подвоха и очередных насмешек: — А, может, ты знаешь смысл этого ритуала?
— Смысл ритуала в том, чтобы поблагодарить и задобрить духов, — отозвался он с лёгкой насмешкой.
— Ой ладно, а я и не догадалась! — отозвалась я в тон, глупо хлопнув глазами. Но одёрнула себя и, пытаясь избежать привычного уже развития разговора, поспешила уточнить: — Я поняла, что танцовщицы символизировали течение жизни: от детства до смерти и нового поколения. Непонятно, почему именно такие жертвы. То есть напиток ладно, но с ним тогда еда должна быть. При чём тут платки?
За разговором мы, не сговариваясь и не спеша, двинулись прочь с площади. На последних словах Чингар покосился на меня с непонятным сомнением во взгляде, а потом заговорил гораздо ровнее, уже без издёвки:
— Предлагать духам пищу нельзя, они обидятся. Ойга — кровь мира и кровь инчиров. Платки — жизнь и её деяния. Женщины год создают их специально для духов, инчирам нельзя такими пользоваться.
— Почему? — озадачилась я.
— Они лишены изъянов, — пояснил вождь, но понятнее не стало.
— И что?
— Законченным, идеальным вещам не место в нашем мире, — ответил он, поморщившись. — Они для духов. Если инчир будет пользоваться такими, его дух вспомнит свой родной мир и вернётся туда, а инчир здесь умрёт.
— Какой ужас, — мрачно, с сарказмом прокомментировала я.
— Это нечасто случается, даже дети знают простые правила, — снисходительно утешил меня Чингар.
— Ну да. Никогда — куда уж реже, — фыркнула я. — Какие забавные у вас суеверия.
— Это не суеверия, — резко возразил вождь. — Надеюсь, ты не собираешься доказывать свою правоту ещё и в этом, подвергая всех инчиров опасности?
