— Не тревожься, сын мой, этот брак осенён Божьей милостью во благо Бастии.
Браво де Кастильо вскинулся, но уткнулся взглядом в вышитый золотом крест на спине роскошной казулы: святой отец уже с деловитым видом отвернулся к алтарю и явно не собирался ничего пояснять.
Похоже, в этот раз слухи оказались правдивыми...
— Рауль, ты что, правда нервничаешь? — негромко и без насмешки, растерянно спросил Хорхе, когда оба встали.
— Помнишь штурм Луццы? — смерив друга взглядом, он решил всё-таки ответить: кажется, тот наконец перестал дурачиться и посерьёзнел.
— А то, — главный армейский разведчик неприязненно передёрнул плечами. Самоубийственный штурм пограничной крепости Луццы был началом карьеры их обоих, тогда ещё зелёных лейтенантов, и лишь чудом не стал её концом.
— Так вот я бы лучше ещё раз сходил в ту атаку, — бросил Рауль.
Хорхе тихо виновато кашлянул, оценив сравнение, и окончательно заткнулся. До сих пор ему казалось, что Браво де Кастильо просто ворчал, потому он и подтрунивал, а сейчас наконец осознал и внял просьбе.
Конечно, на Рауля это было не похоже, но и жениться ему прежде не доводилось, откуда Хорхе знать, как старый друг обычно ведёт себя в подобных ситуациях? И ещё неизвестно, как повёл бы сам генерал Флорес Феррер, если бы выбор соратников пал на него. Может, драпал уже к ближайшей границе. Потому что принцесса хоть и хороша, но уж больно тяжёлое ярмо на всю оставшуюся жизнь.
В повисшем молчании жених молча уткнулся взглядом в искусно вырезанную мраморную статую распятия за алтарём — божьего сына Христа на кресте и плачущую сестру его Софию, припавшую лбом к коленям. Здесь из глаз статуи действительно сочилась вода, и хотя Рауль прежде не видел этого легендарного творения великого скульптора прошлого века, но не слышать о нём, конечно, не мог. Статуя впрямь была красива, а слезам приписывалась чудотворная сила.
Старинная статуя, равнодушная к людям у её подножия, была символом всего того, ради чего на сторону генералов встала Церковь. Святое Писание было одно, и христианская религия как будто одна, но верили все по-разному. В Бастии одинаково чтили обоих близнецов, считая их равными, в соседней Поркетте роль Святой Дочери была гораздо меньше, её почитали как обычную святую, а в расположенном за горами Требьи, напротив, превозносили именно её и даже именовали свою религию софийством, хотя по сути отличалось оно не сильно.
Очередное свидетельство того, как по-разному люди могут трактовать, казалось бы, одни и те же события, описанные в одной и той же книге...
Поглощённый и немного успокоенный отвлечёнными мыслями, Рауль не смог бы сказать, что заставило его встрепенуться и обернуться ко входу. Точно не орган, который зазвучал громче и торжественней лишь через пару секунд, и не стихающие голоса гостей, всё это было позже. Наверное, сквозь открытые двери докатился отзвук ликования толпы.
Как бы то ни было, оглянулся он как раз вовремя, чтобы увидеть, как на пороге возникли две фигуры, чёрная и белая. К алтарю принцессу вёл духовник — что поделать, если отец на старости лет оказался слишком труслив, чтобы самому открыть дочери глаза на то, от чего старательно прятал её все эти годы.
И пока принцесса под руку со священником с торжественной неспешностью шла к алтарю, Рауль поймал себя на том, что любуется ею. Всё же Альба была хороша, а белый цвет — и платья, и украшающих причёску цветов, — очень шёл ей к лицу, и пусть зрительно делал светлее кожу, её это не портило. Расшитый лиф подчёркивал тонкую талию, глубокий вырез приоткрывал аппетитную грудь, а обнажённые плечи едва прикрывал серебристый туман фаты, добавляя хрупкости и неземной лёгкости.
Тяжёлое ожерелье с голубыми топазами привлекало взгляд в первую очередь тем, что казалось единственным грузом, мешавшим девушке покинуть грешную землю. Пытаясь сообразить, отчего выбор невесты пал именно на эти крупные холодные камни, о тонкостях свадебного этикета Браво де Кастильо вспомнил далеко не сразу. А когда вспомнил, отреагировал совсем не так, как надеялась Альба, настаивая утром на этом демарше. Понимающе улыбнулся, с поклоном принимая у духовника тонкую девичью ладонь в изящной кружевной перчатке… и мысленно обозвал себя слепым ослом.
Дрожащие пальцы. Затравленный, испуганный взгляд синих глаз. И платье было совсем ни при чём: кожу принцессы выбелил страх.
Осёл, точно. Шёл, злился, обижался на судьбу, и совсем забыл, что не одного его отправили сюда в приказном порядке. И ладно он, взрослый мужчина, который много чего видел в жизни; но каково этой бедной девочке?
Не задумываясь о том, что нарушает этим установленный ритуал, Рауль поднёс безвольную ладонь невесты к губам, поцеловал вздрогнувшие пальцы, поймал тревожный, растерянный взгляд сквозь лёгкую дымку фаты. Ободряюще улыбнулся:
— Не трусьте, ваше высочество. Вы прекрасны всегда, но такая бледность вам всё же не к лицу.
Альба отвела взгляд и едва заметно повела плечами. А Рауль не выпустил руки, оборачиваясь вместе с невестой к священнику, чтобы подняться на пару ступеней и остановиться у алтаря.
Понимающий, насмешливый взгляд Первосвященника он проигнорировал, а вот глубокий, судорожный вздох принцессы — услышал. И когда она запоздало сжала в ответ его ладонь — да нет, не сжала, буквально вцепилась! — неожиданно почувствовал себя спокойнее.
Голос священника, глубокий и сочный, зазвучал под сводами храма, унимая шепотки. Орган тоже смолк, и в наступившей тишине слова звучали как-то особенно веско, торжественно и почему-то — радостно. Да и говорил Первосвященник, кажется, совсем не то, что говорили в таких случаях обычно, обратив своё вступительное слово в проповедь.
Он говорил хорошо, красиво, прочувствовано. Про то, что Провидению угоден этот брак, что он видит перед собой не просто двух людей, но два сердца, которым суждено биться в унисон. Что ему было видение голубки с ветвью лавра, что добродетельность и чистота юной девы найдут опору и защиту в лице достойного мужа…
Первосвященник в совершенстве владел ораторским искусством, и Рауль затылком чувствовал, как проповедь его окутывает прихожан незримой пеленой — и здесь, под сводами собора, и за его пределами, потому что голос священника звучал над площадью благодаря старому артефакту, созданному тем же умельцем, что и статуя. И генерал, наверное, тоже проникся и вдохновился бы, если бы пальцы невесты не впивались в его руку всё более остро, судорожно. Чем-то ещё помочь невесте он не мог, и всё, что оставалось, это поглаживать большим пальцем тыльную сторону девичьей ладони, силясь через это прикосновение и две перчатки передать хоть немного спокойствия и мужества.
То ли Первосвященник что-то заметил, то ли сам собой уже подошёл к сути, но наконец начался обряд. По кивку священника, которого Альба, кажется, не заметила, Рауль сам поднял перепуганной невесте фату. Первое «да» принцессы о готовности разделить кров, пищу и жизнь плотскую вышло звонким и нервным, но это были мелочи: главное, она справилась.
Рауль помог отщипнуть от традиционного хлеба кусочек, который вложил в дрожащие пальцы принцессы, чтобы самому потом осторожно забрать губами. Уже по собственному почину мимолётно поцеловал нежную кожу запястья над краем печатки. И хотя взгляд Первосвященника от этого стал ещё более лукавым, Раулю было плевать на святошу: главное, белые щёки невесты опять тронул румянец.
Хлебом из его рук Альба едва не поперхнулась, и второе «да» о готовности разделить радости, горести и жизнь духовную вышло сиплым, сквозь слёзы. Тут кстати пришлась пара глотков вина из большой серебряной чаши, которую тоже держал жених: она и так весила немало, а уж в своём нынешнем состоянии принцесса неизбежно уронила бы сосуд.
И, наконец, третье «да» о готовности вверить себя заботам супруга, слушаться и уважать его, дарить ему заботу и хранить домашний очаг, вышло совсем робким, дрожащим, но Альба всё же сумела его произнести. А вот защёлкнуть на запястье жениха брачный браслет, ловко подсунутый шафером, — уже не смогла, и здесь тоже потребовалась помощь Рауля, который накрыл её ладонь своей, направляя и помогая.
Когда Первосвященник разрешил поцеловать невесту, скрепляя обеты, жених обнял её за талию не столько для поцелуя, сколько ради того, чтобы помочь устоять на ногах. Альба отчаянно вцепилась в его китель, позволила приподнять своё лицо за подбородок и уставилась на генерала со смесью страха, надежды и Бог знает чего ещё.
По правилам от жениха требовалось лишь лёгкое прикосновение, обозначение поцелуя, но Рауль не собирался упускать шанс если не успокоить, то хотя бы отвлечь невесту. Чёрт возьми, он же обещал, что постарается стать ей хорошим мужем! И как бы ни раздражала его вся эта ситуация, вины Альбы в происходящем не было вовсе, в отличие от его собственной.
Бледные губы оказались холодными. От первого прикосновения принцесса вздрогнула и напряглась, но лишь крепче вцепилась в чёрную ткань. А Рауль целовал нежные, безвольные губы как мог мягко, осторожно, легко прихватывая и отпуская то верхнюю, то нижнюю, согревая дыханием, поглаживая и не позволяя себе, однако, переступить грань приличий. А соблазн оказался велик, когда через несколько мгновений Альба начала отвечать — неумело, но старательно.
Рауль напомнил себе не увлекаться, но напоследок не удержался, поймал губами нижнюю губу принцессы, приласкал языком, пробуя на вкус. Альба вздрогнула от неожиданности, но как-то ещё отреагировать не успела: мужчина отстранился и искренне улыбнулся, когда она недоверчиво коснулась пылающих губ кончиками пальцев. Щёки её окрасил румянец, казавшийся лихорадочным, но это было всяко лучше мертвенного оттенка подступающего обморока.
К тактично дожидавшемуся окончания поцелуя Первосвященнику, который уже откровенно посмеивался над парой, Рауль обернулся в задумчивости, а Альба — с некоторым опозданием, всё ещё не опустив поднятой в замешательстве руки. И если девушка была ошеломлена и растеряна новыми неожиданными ощущениями, так что не сразу сумела от них отвлечься, то её жених — озадачен, причём в первую очередь собственными эмоциями.
Раулю никогда не приходилось иметь дела с настолько невинными девицами, не знавшими не то что откровенны мужских ласк, но даже столь безобидных поцелуев. Не ожидал он, что «неизбалованность принцессы мужским вниманием» стоило толковать настолько буквально. Он до сих пор как-то не задумывался о том, что вообще у всех девушек и юношей какой-то поцелуй бывает совсем первым, и сейчас пытался вспомнить, а когда подобное произошло с ним?
Но это ладно. Главное, Рауля озадачивали удовольствие, которое доставил этот простой поцелуй, и мысли с оттенком мечтательности о том, что как минимум соблазнять собственную теперь уже жену будет приятно и интересно. Совсем неопытная, да, но искренняя, отзывчивая и чуткая…
А ещё было неожиданно приятно сознавать, что прежде её в самом деле не касался ни один мужчина. И за эти странные собственнические мысли, каких Рауль прежде за собой не помнил, было даже стыдно.
Поглощённый этими размышлениями, он пропустил мимо ушей поздравление и едва не пропустил благословение, но тут его своевременно ткнул в бок веселящийся Хорхе. Принцесса тоже не сразу очнулась и сообразила поклониться, целуя перстень Первосвященника. А потом одна церемония перешла в другую, ещё более ответственную, и быстро стало не до отвлечённых мыслей.
На мраморе всё тот же Хорхе по команде священника расстелил поданный служкой толстый сине-бело-серебряный коврик — трогательная забота о коленях будущего правителя. Рауль помог опуститься принцессе, которая хоть немного и ожила после поцелуя, но опять начинала нервничать, была по-прежнему растеряна и заторможена, и только потом преклонил колени сам. И руки супруги он всё это время не выпускал.
Альба была благодарна за ту опору, которую ей предоставил генерал. За ночь она так и не сомкнула глаз, утром едва сумела выпить чашку какао, не притронувшись больше ни к какой еде, а потом была непривычно молчалива — слишком боялась. Паула хлопотала над ней, словно наседка, но всё, чем сумела помочь — это небольшой флакончик с нюхательной солью, которая разгоняла чёрную хмарь перед глазами, но совсем не уменьшала паники и не проясняла голову, в которой метались испуганные мысли.
Принцесса чувствовала себя куклой, которую моют, одевают и причёсывают. Один только раз она вынырнула из этого полузабытья, когда потребовала принести ей топазовый гарнитур, и Паула, хоть и ворчала, но не стала спорить с подопечной — за неё было попросту боязно и не до таких мелочей.
Открытая коляска, запряжённая четвёркой белых лошадей цугом. Нарядная Чита, вызвавшаяся сопровождать свою госпожу, сидела с ней рядом, нарушая тем самым, конечно, правила, но доверить принцессу больше было некому. Отец Валентин хмурился, с тревогой поглядывая на Альбу, и не мешал попыткам неугомонной молочной сестры её расшевелить. Бесполезным, впрочем.
Какие-то офицеры подали принцессе руки, помогая спуститься. Читу вообще вынули за талию и поставили на брусчатку, и девушка успела кокетливо улыбнуться симпатичному лейтенанту, но тут же поспешила за госпожой, чтобы расправить ей платье и фату.
Всё происходящее Альба отмечала краем сознания, но никак не могла до конца поверить, что это происходит с ней. Какой-то нелепый сон, в котором окружающие фигуры смазывались, теряли облик и сливались в единый невнятный образ. В гулком центральном нефе собора стало совсем уж нехорошо, сердце застучало в ушах, заглушая звуки органа. Духовник попытался мягко успокоить воспитанницу чарами, но ничего не вышло: собственный дар принцессы отторгал сейчас всякое воздействие. Оставалось только молиться, чтобы девочке хватило сил.
Удивительно отчётливо на этом смазанном фоне выделялась фигура жениха. Высокий, статный, при шпаге, он однако не восхищал сейчас Альбу, а лишь ещё больше пугал — смотрел пристально, внимательно, и никак не получалось прочитать выражение чёрных глаз. Равнодушие? Недовольство?
Однако добравшись наконец до алтаря сквозь ряды скамеек, словно приговорённый сквозь толпу зевак, в конце чудовищно длинного и сложного пути Альба неожиданно встретила не холодную отчуждённость, которой ждала, а тёплую и очень обаятельную улыбку с ямочкой на правой щеке и лукавым блеском в глазах. А голос у жениха оказался низким, бархатистым, обволакивающим и — согревающим. И почему она не обратила на это внимание раньше?..
Голос и большая твёрдая ладонь, которая даже сквозь две перчатки казалась горячей. Альба не услышала, что сказал ей жених, но невольно подалась к нему ближе и ухватилась за его руку — за тепло, которое от неё исходило. Она вдруг осознала, что от холода немеют руки и ноги, хотя в Бенойе стояла ранняя осень, и до холодов было ещё далеко.
Казалось, только присутствие генерала и не позволяло Альбе провалиться в обморок. Она то и дело порывалась всё-таки достать заветный пузырёк из кармашка платья, но каждый раз одёргивала себя — не посреди церемонии же! Тем более пока как-то удавалось держаться — на упрямстве ли или на неожиданной помощи и поддержке мужчины. Принцесса уже и думать забыла, что вчера злилась на него и хотела уязвить, сейчас она цеплялась за него, как та лоза, помянутая Паулой, и сомневалась, что вообще сумеет стоять самостоятельно.
Браво де Кастильо вскинулся, но уткнулся взглядом в вышитый золотом крест на спине роскошной казулы: святой отец уже с деловитым видом отвернулся к алтарю и явно не собирался ничего пояснять.
Похоже, в этот раз слухи оказались правдивыми...
Прода от 24.09.2021, 00:26
— Рауль, ты что, правда нервничаешь? — негромко и без насмешки, растерянно спросил Хорхе, когда оба встали.
— Помнишь штурм Луццы? — смерив друга взглядом, он решил всё-таки ответить: кажется, тот наконец перестал дурачиться и посерьёзнел.
— А то, — главный армейский разведчик неприязненно передёрнул плечами. Самоубийственный штурм пограничной крепости Луццы был началом карьеры их обоих, тогда ещё зелёных лейтенантов, и лишь чудом не стал её концом.
— Так вот я бы лучше ещё раз сходил в ту атаку, — бросил Рауль.
Хорхе тихо виновато кашлянул, оценив сравнение, и окончательно заткнулся. До сих пор ему казалось, что Браво де Кастильо просто ворчал, потому он и подтрунивал, а сейчас наконец осознал и внял просьбе.
Конечно, на Рауля это было не похоже, но и жениться ему прежде не доводилось, откуда Хорхе знать, как старый друг обычно ведёт себя в подобных ситуациях? И ещё неизвестно, как повёл бы сам генерал Флорес Феррер, если бы выбор соратников пал на него. Может, драпал уже к ближайшей границе. Потому что принцесса хоть и хороша, но уж больно тяжёлое ярмо на всю оставшуюся жизнь.
В повисшем молчании жених молча уткнулся взглядом в искусно вырезанную мраморную статую распятия за алтарём — божьего сына Христа на кресте и плачущую сестру его Софию, припавшую лбом к коленям. Здесь из глаз статуи действительно сочилась вода, и хотя Рауль прежде не видел этого легендарного творения великого скульптора прошлого века, но не слышать о нём, конечно, не мог. Статуя впрямь была красива, а слезам приписывалась чудотворная сила.
Старинная статуя, равнодушная к людям у её подножия, была символом всего того, ради чего на сторону генералов встала Церковь. Святое Писание было одно, и христианская религия как будто одна, но верили все по-разному. В Бастии одинаково чтили обоих близнецов, считая их равными, в соседней Поркетте роль Святой Дочери была гораздо меньше, её почитали как обычную святую, а в расположенном за горами Требьи, напротив, превозносили именно её и даже именовали свою религию софийством, хотя по сути отличалось оно не сильно.
Очередное свидетельство того, как по-разному люди могут трактовать, казалось бы, одни и те же события, описанные в одной и той же книге...
Поглощённый и немного успокоенный отвлечёнными мыслями, Рауль не смог бы сказать, что заставило его встрепенуться и обернуться ко входу. Точно не орган, который зазвучал громче и торжественней лишь через пару секунд, и не стихающие голоса гостей, всё это было позже. Наверное, сквозь открытые двери докатился отзвук ликования толпы.
Как бы то ни было, оглянулся он как раз вовремя, чтобы увидеть, как на пороге возникли две фигуры, чёрная и белая. К алтарю принцессу вёл духовник — что поделать, если отец на старости лет оказался слишком труслив, чтобы самому открыть дочери глаза на то, от чего старательно прятал её все эти годы.
И пока принцесса под руку со священником с торжественной неспешностью шла к алтарю, Рауль поймал себя на том, что любуется ею. Всё же Альба была хороша, а белый цвет — и платья, и украшающих причёску цветов, — очень шёл ей к лицу, и пусть зрительно делал светлее кожу, её это не портило. Расшитый лиф подчёркивал тонкую талию, глубокий вырез приоткрывал аппетитную грудь, а обнажённые плечи едва прикрывал серебристый туман фаты, добавляя хрупкости и неземной лёгкости.
Тяжёлое ожерелье с голубыми топазами привлекало взгляд в первую очередь тем, что казалось единственным грузом, мешавшим девушке покинуть грешную землю. Пытаясь сообразить, отчего выбор невесты пал именно на эти крупные холодные камни, о тонкостях свадебного этикета Браво де Кастильо вспомнил далеко не сразу. А когда вспомнил, отреагировал совсем не так, как надеялась Альба, настаивая утром на этом демарше. Понимающе улыбнулся, с поклоном принимая у духовника тонкую девичью ладонь в изящной кружевной перчатке… и мысленно обозвал себя слепым ослом.
Дрожащие пальцы. Затравленный, испуганный взгляд синих глаз. И платье было совсем ни при чём: кожу принцессы выбелил страх.
Осёл, точно. Шёл, злился, обижался на судьбу, и совсем забыл, что не одного его отправили сюда в приказном порядке. И ладно он, взрослый мужчина, который много чего видел в жизни; но каково этой бедной девочке?
Не задумываясь о том, что нарушает этим установленный ритуал, Рауль поднёс безвольную ладонь невесты к губам, поцеловал вздрогнувшие пальцы, поймал тревожный, растерянный взгляд сквозь лёгкую дымку фаты. Ободряюще улыбнулся:
— Не трусьте, ваше высочество. Вы прекрасны всегда, но такая бледность вам всё же не к лицу.
Альба отвела взгляд и едва заметно повела плечами. А Рауль не выпустил руки, оборачиваясь вместе с невестой к священнику, чтобы подняться на пару ступеней и остановиться у алтаря.
Понимающий, насмешливый взгляд Первосвященника он проигнорировал, а вот глубокий, судорожный вздох принцессы — услышал. И когда она запоздало сжала в ответ его ладонь — да нет, не сжала, буквально вцепилась! — неожиданно почувствовал себя спокойнее.
Голос священника, глубокий и сочный, зазвучал под сводами храма, унимая шепотки. Орган тоже смолк, и в наступившей тишине слова звучали как-то особенно веско, торжественно и почему-то — радостно. Да и говорил Первосвященник, кажется, совсем не то, что говорили в таких случаях обычно, обратив своё вступительное слово в проповедь.
Он говорил хорошо, красиво, прочувствовано. Про то, что Провидению угоден этот брак, что он видит перед собой не просто двух людей, но два сердца, которым суждено биться в унисон. Что ему было видение голубки с ветвью лавра, что добродетельность и чистота юной девы найдут опору и защиту в лице достойного мужа…
Первосвященник в совершенстве владел ораторским искусством, и Рауль затылком чувствовал, как проповедь его окутывает прихожан незримой пеленой — и здесь, под сводами собора, и за его пределами, потому что голос священника звучал над площадью благодаря старому артефакту, созданному тем же умельцем, что и статуя. И генерал, наверное, тоже проникся и вдохновился бы, если бы пальцы невесты не впивались в его руку всё более остро, судорожно. Чем-то ещё помочь невесте он не мог, и всё, что оставалось, это поглаживать большим пальцем тыльную сторону девичьей ладони, силясь через это прикосновение и две перчатки передать хоть немного спокойствия и мужества.
То ли Первосвященник что-то заметил, то ли сам собой уже подошёл к сути, но наконец начался обряд. По кивку священника, которого Альба, кажется, не заметила, Рауль сам поднял перепуганной невесте фату. Первое «да» принцессы о готовности разделить кров, пищу и жизнь плотскую вышло звонким и нервным, но это были мелочи: главное, она справилась.
Рауль помог отщипнуть от традиционного хлеба кусочек, который вложил в дрожащие пальцы принцессы, чтобы самому потом осторожно забрать губами. Уже по собственному почину мимолётно поцеловал нежную кожу запястья над краем печатки. И хотя взгляд Первосвященника от этого стал ещё более лукавым, Раулю было плевать на святошу: главное, белые щёки невесты опять тронул румянец.
Хлебом из его рук Альба едва не поперхнулась, и второе «да» о готовности разделить радости, горести и жизнь духовную вышло сиплым, сквозь слёзы. Тут кстати пришлась пара глотков вина из большой серебряной чаши, которую тоже держал жених: она и так весила немало, а уж в своём нынешнем состоянии принцесса неизбежно уронила бы сосуд.
И, наконец, третье «да» о готовности вверить себя заботам супруга, слушаться и уважать его, дарить ему заботу и хранить домашний очаг, вышло совсем робким, дрожащим, но Альба всё же сумела его произнести. А вот защёлкнуть на запястье жениха брачный браслет, ловко подсунутый шафером, — уже не смогла, и здесь тоже потребовалась помощь Рауля, который накрыл её ладонь своей, направляя и помогая.
Прода от 27.09.2021, 20:25
Когда Первосвященник разрешил поцеловать невесту, скрепляя обеты, жених обнял её за талию не столько для поцелуя, сколько ради того, чтобы помочь устоять на ногах. Альба отчаянно вцепилась в его китель, позволила приподнять своё лицо за подбородок и уставилась на генерала со смесью страха, надежды и Бог знает чего ещё.
По правилам от жениха требовалось лишь лёгкое прикосновение, обозначение поцелуя, но Рауль не собирался упускать шанс если не успокоить, то хотя бы отвлечь невесту. Чёрт возьми, он же обещал, что постарается стать ей хорошим мужем! И как бы ни раздражала его вся эта ситуация, вины Альбы в происходящем не было вовсе, в отличие от его собственной.
Бледные губы оказались холодными. От первого прикосновения принцесса вздрогнула и напряглась, но лишь крепче вцепилась в чёрную ткань. А Рауль целовал нежные, безвольные губы как мог мягко, осторожно, легко прихватывая и отпуская то верхнюю, то нижнюю, согревая дыханием, поглаживая и не позволяя себе, однако, переступить грань приличий. А соблазн оказался велик, когда через несколько мгновений Альба начала отвечать — неумело, но старательно.
Рауль напомнил себе не увлекаться, но напоследок не удержался, поймал губами нижнюю губу принцессы, приласкал языком, пробуя на вкус. Альба вздрогнула от неожиданности, но как-то ещё отреагировать не успела: мужчина отстранился и искренне улыбнулся, когда она недоверчиво коснулась пылающих губ кончиками пальцев. Щёки её окрасил румянец, казавшийся лихорадочным, но это было всяко лучше мертвенного оттенка подступающего обморока.
К тактично дожидавшемуся окончания поцелуя Первосвященнику, который уже откровенно посмеивался над парой, Рауль обернулся в задумчивости, а Альба — с некоторым опозданием, всё ещё не опустив поднятой в замешательстве руки. И если девушка была ошеломлена и растеряна новыми неожиданными ощущениями, так что не сразу сумела от них отвлечься, то её жених — озадачен, причём в первую очередь собственными эмоциями.
Раулю никогда не приходилось иметь дела с настолько невинными девицами, не знавшими не то что откровенны мужских ласк, но даже столь безобидных поцелуев. Не ожидал он, что «неизбалованность принцессы мужским вниманием» стоило толковать настолько буквально. Он до сих пор как-то не задумывался о том, что вообще у всех девушек и юношей какой-то поцелуй бывает совсем первым, и сейчас пытался вспомнить, а когда подобное произошло с ним?
Но это ладно. Главное, Рауля озадачивали удовольствие, которое доставил этот простой поцелуй, и мысли с оттенком мечтательности о том, что как минимум соблазнять собственную теперь уже жену будет приятно и интересно. Совсем неопытная, да, но искренняя, отзывчивая и чуткая…
А ещё было неожиданно приятно сознавать, что прежде её в самом деле не касался ни один мужчина. И за эти странные собственнические мысли, каких Рауль прежде за собой не помнил, было даже стыдно.
Поглощённый этими размышлениями, он пропустил мимо ушей поздравление и едва не пропустил благословение, но тут его своевременно ткнул в бок веселящийся Хорхе. Принцесса тоже не сразу очнулась и сообразила поклониться, целуя перстень Первосвященника. А потом одна церемония перешла в другую, ещё более ответственную, и быстро стало не до отвлечённых мыслей.
На мраморе всё тот же Хорхе по команде священника расстелил поданный служкой толстый сине-бело-серебряный коврик — трогательная забота о коленях будущего правителя. Рауль помог опуститься принцессе, которая хоть немного и ожила после поцелуя, но опять начинала нервничать, была по-прежнему растеряна и заторможена, и только потом преклонил колени сам. И руки супруги он всё это время не выпускал.
Альба была благодарна за ту опору, которую ей предоставил генерал. За ночь она так и не сомкнула глаз, утром едва сумела выпить чашку какао, не притронувшись больше ни к какой еде, а потом была непривычно молчалива — слишком боялась. Паула хлопотала над ней, словно наседка, но всё, чем сумела помочь — это небольшой флакончик с нюхательной солью, которая разгоняла чёрную хмарь перед глазами, но совсем не уменьшала паники и не проясняла голову, в которой метались испуганные мысли.
Принцесса чувствовала себя куклой, которую моют, одевают и причёсывают. Один только раз она вынырнула из этого полузабытья, когда потребовала принести ей топазовый гарнитур, и Паула, хоть и ворчала, но не стала спорить с подопечной — за неё было попросту боязно и не до таких мелочей.
Открытая коляска, запряжённая четвёркой белых лошадей цугом. Нарядная Чита, вызвавшаяся сопровождать свою госпожу, сидела с ней рядом, нарушая тем самым, конечно, правила, но доверить принцессу больше было некому. Отец Валентин хмурился, с тревогой поглядывая на Альбу, и не мешал попыткам неугомонной молочной сестры её расшевелить. Бесполезным, впрочем.
Какие-то офицеры подали принцессе руки, помогая спуститься. Читу вообще вынули за талию и поставили на брусчатку, и девушка успела кокетливо улыбнуться симпатичному лейтенанту, но тут же поспешила за госпожой, чтобы расправить ей платье и фату.
Всё происходящее Альба отмечала краем сознания, но никак не могла до конца поверить, что это происходит с ней. Какой-то нелепый сон, в котором окружающие фигуры смазывались, теряли облик и сливались в единый невнятный образ. В гулком центральном нефе собора стало совсем уж нехорошо, сердце застучало в ушах, заглушая звуки органа. Духовник попытался мягко успокоить воспитанницу чарами, но ничего не вышло: собственный дар принцессы отторгал сейчас всякое воздействие. Оставалось только молиться, чтобы девочке хватило сил.
Удивительно отчётливо на этом смазанном фоне выделялась фигура жениха. Высокий, статный, при шпаге, он однако не восхищал сейчас Альбу, а лишь ещё больше пугал — смотрел пристально, внимательно, и никак не получалось прочитать выражение чёрных глаз. Равнодушие? Недовольство?
Однако добравшись наконец до алтаря сквозь ряды скамеек, словно приговорённый сквозь толпу зевак, в конце чудовищно длинного и сложного пути Альба неожиданно встретила не холодную отчуждённость, которой ждала, а тёплую и очень обаятельную улыбку с ямочкой на правой щеке и лукавым блеском в глазах. А голос у жениха оказался низким, бархатистым, обволакивающим и — согревающим. И почему она не обратила на это внимание раньше?..
Голос и большая твёрдая ладонь, которая даже сквозь две перчатки казалась горячей. Альба не услышала, что сказал ей жених, но невольно подалась к нему ближе и ухватилась за его руку — за тепло, которое от неё исходило. Она вдруг осознала, что от холода немеют руки и ноги, хотя в Бенойе стояла ранняя осень, и до холодов было ещё далеко.
Казалось, только присутствие генерала и не позволяло Альбе провалиться в обморок. Она то и дело порывалась всё-таки достать заветный пузырёк из кармашка платья, но каждый раз одёргивала себя — не посреди церемонии же! Тем более пока как-то удавалось держаться — на упрямстве ли или на неожиданной помощи и поддержке мужчины. Принцесса уже и думать забыла, что вчера злилась на него и хотела уязвить, сейчас она цеплялась за него, как та лоза, помянутая Паулой, и сомневалась, что вообще сумеет стоять самостоятельно.
