Человек за дверью в конце концов сдался и загромыхал замками. Один, второй, третий… На пятом Чара сбилась, а подозрительный хозяин жилья продолжал скрипеть и щёлкать. Женщина рассеянно подумала, что с такими мерами предосторожности он должен хранить дома как минимум ящик золота.
Но замки в конце концов закончились, и дверь открылась — на удивление тихо, без скрежета. Чарген уважительно хмыкнула, оценив толщину преграды: ободранная деревяшка была прикреплена поверх, кажется, сплошной железной плиты. Точно золото-бриллианты должны быть!
— Он что, штурм собирается переживать? — не выдержав, шёпотом спросила Чара, когда они с Шешелем прошли в тесную прихожую.
— Никогда не знаешь, что доведётся пережить, девушка, — с акцентом, но на очень неплохом ольбадском ответил маленький сухонький старичок. — И доведётся ли! Направо, в кухню. Не разувайтесь, у меня не убрано.
— Я бы с радостью, — недовольно буркнула себе под нос Чара, шагая за следователем. За спиной опять защёлкали замки — один, второй, пятый… Кажется, всё-таки девять.
Кухня, судя по всему, была большой, но поверить в это мешало обилие хлама. Друг на друге громоздились шкафы и полки разного цвета, формы и степени сохранности — от пола до потолка, вдоль всех стен. Даже над обеденным столом, приткнутым в углу, висели две полки, причём одна загораживала другую и не позволяла до конца открыть дверцу.
Однако осветительный шар в потолке горел ярко, столешница, в отличие от пола, была чистой, а жестяная мойка — девственно пустой, без горы грязной посуды. На широченном подоконнике зеленели настоящие джунгли из растений в горшках, и вообще в этом необычном месте оказалось до странности уютно.
На вынутый сыщиком из-под стола табурет Чара опустилась с подозрением, сначала внимательно осмотрев поверхность, однако та тоже оказалась чистой. Шешель плюхнулся на своё место не глядя.
— Так чего вам, кроме переночевать? — в кухню прошаркал, постукивая палкой, всё тот же старик. Тяжело опустился на последний, третий стул, стоявший в стороне от остальных, у мойки.
Сутулый, почти лысый, с бельмом на левом глазу, в тёплом потёртом халате поверх неопределённо-серой застиранной рубашки… Хозяин квартиры совсем не походил на агента и надёжного человека, к которому мог бы обратиться за помощью сыщик из Ольбада, зато прекрасно вписывался в своё жильё. Только такой вот грустный одинокий старичок и мог жить в подобной норе.
— Девушке показать, где можно вымыть ноги, желательно подобрать хоть какую-нибудь обувь. Поесть чего-нибудь, побольше. И взглянуть на один артефакт. Для начала. Я же правильно понимаю, кое-что вы в них понимаете?
— Кое-что. Позвольте вашу лапку, мэм, взгляну на размер. Ай, крошечка какая! — поцокал языком старик, когда Чара вытянула к нему ногу. Женщина недовольно поморщилась, разглядывая при ярком свете слой грязи, брызги которой доходили до колен. — Поищем, поищем, но вряд ли. Не обувной же магазин, да.
— И бинты какие-нибудь дайте, — попросил Шешель, тоже с интересом разглядывая женскую ногу.
— Пойдёмте, мэм, я покажу ванну. Горячей воды нет, можно нагреть. Если сэр…
— Я так справлюсь, — со вздохом отмахнулась Чара. Было, конечно, заманчиво понежить измученные ноги в горячей воде, но гораздо сильнее хотелось смыть грязь, не дожидаясь окончания возни с водой.
Ванная выглядела так, словно её целиком перенесли из какого-то другого, более… богатого места и втиснули в эту квартиру. Соседство сказалось, лишило горячей воды и батареи бутылочек с ароматными средствами для получения удовольствия от мытья, но не сломило дух прежней красоты. Вычурный, в прекрасном состоянии антикварный шкафчик под мраморной раковиной, бронзовые краны, отделённый изящной ширмой туалет, огромная ванна на мощных лапах, отделка мрамором трёх цветов — в отеле, где поселился Ралевич, всё выглядело скромнее.
Кран, когда его открыли, взвыл голосом раненого медведя. Чарген от неожиданности шарахнулась, а остававшийся в кухне Шешель через мгновение возник на пороге с пистолетом наготове.
Один только хозяин оставался невозмутим. Подождав, пока кран проплюётся ржой и вода потечёт нормальной, ровной струёй, старик с размаху стукнул по трубе своей палкой. Чара опять вздрогнула, а кран странно булькнул — и вой захлебнулся.
— Мыло вот, полотенце, — хозяин тростью указал на неприятного вида сероватый брусок, лежавший на краю раковины, и достал из шкафа под умывальником серое полотенце такого вида, словно им долго мыли пол. Но Чарген было уже всё равно, лишь бы отмыться, поэтому она только понимающе кивнула. Мужчины вышли.
Много времени мытьё ног и рук в ледяной воде не заняло, прочие удобства совмещённой с уборной ванной работали исправно, а полотенце, несмотря на непрезентабельность, оказалось восхитительно чистым. Дольше Чара сидела, обернув ноги мягкой от ветхости тканью и пытаясь согреть их после прогулки и мытья. Хотела рассмотреть, чтобы оценить повреждения, но уставшая спина плохо гнулась, да и свет здесь горел слишком тускло. Прибегать же к магии, пусть только для диагностики, она не рискнула, мужчины могли заметить.
Впрочем, даже холод и боль не умаляли удовольствия от долгожданного ощущения чистоты. Очень хотелось принять душ, но на такой подвиг именно сейчас Чара была не способна: ни с ледяной водой из крана, ни с ведром подогретой на плите. Последнее особенно пугало, стоило подумать о поливании на себя ковшиком и попытках промыть таким способом волосы.
Происходящее всё сильнее напоминало Чарген её собственное детство, и напоминание такое сложно было назвать приятным. Тогда и мыться приходилось абы как, и обуви не было, даже зимней, да и еды особо тоже — им приходилось выживать, порой буквально чудом. Но мама оказалась достаточно сильной и стойкой, чтобы выдержать всё. Сохранить ребёнка — её, Чару, — потом найти способ добыть деньги. Незаконный, но в то время это её уже не остановило. С деньгами стало легче. Потом родился Ангелар, с которым восьмилетняя Чара возилась, пока мама искала новую «жертву» и источник дохода.
Именно тогда, ребёнком, она пообещала себе, что у Гера будет хорошее, настоящее детство. И начала фанатично, очень старательно учиться, чтобы поскорее вырасти и суметь помочь маме с деньгами.
В кухню Чарген вернулась, аккуратно ступая на цыпочках — пол действительно оказался грязным, а никакую обувь ей не дали, даже временную. Двигалась на запах — одуряющий, напрочь лишающий воли запах еды. Старика на кухне не нашлось, у плиты возился Шешель. Пиджак его висел на спинке стула, рукава белой рубашки были небрежно закатаны, а вот кобура оставалась на месте, и всё вместе это выглядело… странно. Как будто он не еду готовил, а страшный яд для врагов.
Но даже если яд, пахло сногсшибательно. Наверное, потому что Чарген последний раз ела на дирижабле перед посадкой в Норке, то есть почти сутки назад.
Чаре подумалось, что если господин Сыщик всегда столь регулярно питался, это исчерпывающе объясняло его худобу. Где уж тут набрать веса! И сама она, наверное, за время общения с ним сбросит пяток килограммов — не то от беготни, не то от голода, не то от нервов. И это плохо, потому что собственная фигура женщину устраивала — уже хотя бы потому, что устраивала тех мужчин, с которыми приходилось иметь дело.
— Бинты, — заметив её появление, Шешель кивнул на появившийся на столе деревянный ящичек, выключил плиту под сковородой и под как раз закипевшим чайником.
Пока следователь заваривал чай или что-то вроде, Чара знакомилась с содержимым домашней аптечки. Знакомство не порадовало: пузырьков и баночек там была уйма, но подписаны все оказались на регидонском. Бинты-то женщина, конечно, опознала, но хотелось бы намазать под них что-нибудь полезное…
— Или уже не надо? — озадачился Стеван, заметив, как она вяло перебирает бутылки.
— Надо. Но я не понимаю по-регидонски, сейчас как чем-нибудь намажу…
Следователь окинул её выразительным насмешливым взглядом, тщательно вытер руки полотенцем и с грохотом подтащил стул со своим пиджаком поближе.
— Ладно, не мучайся, окажу тебе первую помощь, — решил он и уселся. — Давай сюда свои страшные раны.
Кокетничать и изображать невинную деву прошлого века, для которой прикосновение постороннего мужчины ах как стыдно и ой никак не возможно, Чарген не стала. Положила ноги добровольному помощнику на колени и расслабленно откинулась на дверцу шкафа.
Удерживая правую стопу за пятку, Шешель приподнял её повыше, повернул так, чтобы попадало больше света, принялся с интересом разглядывать.
— Больно? — спросил, пару раз нажав на какие-то точки.
— Больно, — поморщившись, согласилась Чара. — Всё плохо?
— Да нет, не очень, — спокойно пожал плечами следователь, повращал ступню, помял. Чарген морщилась, но терпела — хоть было больно, но ещё и приятно, руки у него оказались очень тёплыми, а после ледяной воды вовсе казались горячими. — Если ты не орёшь и не плачешь, значит, ничего серьёзного нет, — подытожил он, опять пристроил её ногу на собственном колене и выбрал из пузырьков один.
— А вдруг я терпеливая?
— Да какая бы ни была терпеливая, когда мнут перелом или сильный ушиб — взвоешь, — хмыкнул следователь.
Он взял кусок ваты, намочил густой, резко пахнущей жижей грязно-зелёного цвета и принялся смазывать стопу целиком. Множество мелких царапин сразу начало жутко саднить, но Чарген лишь скрипнула зубами, со свистом втянув сквозь них воздух, и прикрыла глаза.
Шешель неопределённо хмыкнул, поднял ногу за пятку и подул на ранки, почти как мама в детстве. Чара тут же распахнула глаза и уставилась на него в растерянности, недоверчиво. Однако следователь сохранял прежнюю невозмутимость, словно ничего этакого он сейчас не делал. Наложив поверх мази тонкий слой ваты, он принялся сноровисто бинтовать. Ловко, быстро, плотно, но нетуго — у самой Чарген бы точно так аккуратно не вышло
— И ты ещё удивляешься, почему я считаю тебя хорошим! — не удержалась от улыбки Чара. Немного склонила голову к плечу и вот так, искоса, принялась наблюдать за мужчиной — спокойным, расслабленным. Каким-то… удивительно домашним сейчас, вот в этой рубашке с закатанными рукавами. — Даже, наверное, замечательный, хотя и стараешься этого не показывать, — тихо заметила себе под нос, но собеседник, конечно, услышал.
— Никому об этом не рассказывай, — отозвался Шешель и взялся за вторую её ногу. — А вообще можешь и рассказать, всё равно не поверят.
— Значит, амплуа циничного и язвительного сыщика — плод долгой работы? — задумчиво спросила Чарген. — От кого прячешься?
— Погоди, дай-ка угадаю… Сейчас ты начнёшь рассказывать мне про детские травмы, их последствия для моего скорбного разума и способы их преодоления, — усмехнулся следователь. — Откуда вы все берёте эти глупости? И почему я обязательно должен прятаться?
— Ну… как-то не вяжется вот это всё с прежним образом, — она широко повела рукой.
— Мне оставить тебя разбираться с лекарствами самостоятельно? — Стеван насмешливо вскинул брови. — Имей в виду, если ты на самом деле настроена поговорить о моих несчастьях и проблемах, я так и сделаю.
— Ну проблемы или нет — этого я не знаю, всё-таки я не врач, — тут же пошла на попятную Чарген. — Но я не вижу другой причины, которая могла бы подтолкнуть тебя к оказанию вот такой помощи, кроме искреннего человеческого сочувствия. Да и до этого… ты, конечно, порой поступаешь и высказываешься очень резко, но отвечаешь на вопросы, заботишься, оберегаешь. По-моему, это совершенно нормально и очень по-человечески. Сложно, знаешь ли, тебя с таким отношением ко мне считать плохим...
— Милое дитя, я, конечно, согласен, что большинство людей — порывистые идиоты, которые сначала делают, а потом думают, и то не всегда, — с иронией проговорил Шешель, опять берясь за бинт. — Но причислять себя к этому большинству категорически не согласен. Да и о твоих способностях был лучшего мнения. А если подумать?
— Не знаю. Я устала и не могу думать, — проговорила она, вновь прикрывая глаза. — Объясни, раз ты и до этого не считал зазорным рассказать мне, что происходит.
— Это логично и разумно, — спокойно отозвался мужчина. — Я же объяснял, мне нужно доставить артефакт в Ольбад в целости и сохранности. Артефакт привязан к тебе, значит, либо тебя надо убить и забрать его, либо везти вас вдвоём. Убить — слишком радикально, я к таким мерам стараюсь прибегать только в крайнем случае. А если не убивать, то разумно добиться от тебя добровольного всестороннего содействия: здесь и так слишком много проблем и противников, чтобы записывать в них ещё и тебя.
— Ну и как всё это объясняет твою заботу? Ты же знаешь, что я и так никуда не денусь — некуда мне бежать.
— Легко. Исполнительному дураку или человеку военному достаточно просто приказать, а ты явно натура деятельная и решительная. И боги знают, что ты решишь, если не будешь понимать, что происходит. Если обращаться с тобой плохо и грубо, запугивать и обижать, ты вполне можешь попытаться удрать при первой же возможности, уже хотя бы для того, чтобы избавиться от неприятного общества мерзкого сыскаря. Ну и зачем мне целенаправленно усложнять себе жизнь, если гораздо проще проявить к тебе немного необременительной заботы и человечности?
— Вот видишь, ты только что аргументированно подтвердил, что ты и правда хороший, — не удержалась от улыбки Чара. — Уже хотя бы потому, что понимаешь, почему людям нужна забота и что такое человечность.
— Ах вот оно что! — насмешливо протянул следователь. — У нас с тобой, значит, расхождение в терминологии.
— Почему?
— Потому что у нормальных людей хорошим считается тот, кто помогает искренне и от души, а не ради собственной выгоды.
— Словоблудие, — недовольно проворчала Чара. — Выгода в любом случае есть, хотя бы моральная от осознания собственной доброты, а у тебя выходит честнее.
С этим спорить Шешель уже не стал, только тихо рассмеялся в ответ. За время разговора он успел закончить с ногой женщины, убрать аптечку и начать накрывать на стол. Что, впрочем, особых усилий не потребовало и много времени не заняло. Следователь выставил сковородку, одну тарелку и две разновеликих посудины под чай: для Чары изящную широкую чашечку, для себя — кажется, вообще бульонницу. Когда он отвернулся, чтобы взять чайник, Чарген спешно поменяла ёмкости местами.
Обнаружив подмену, Стеван насмешливо вскинул брови, поманил Чару — или кружку? — пальцем. Женщина в ответ тряхнула головой и покрепче вцепилась в добычу. Ну не станет же он с ней драться из-за посуды, правда! А она не любит маленькие чашечки, какое в них удовольствие...
Следователь весело фыркнул в ответ на этот демарш и достал себе ещё одну бульонницу: посуды у хозяина имелось с запасом.
— Что это? — опасливо спросила Чарген, когда Шешель снял со сковороды крышку. Внутри было не очень однородное красно-коричневое месиво с вкраплениями зелёного, белого и жёлтого.
— Хрючево, — хохотнул мужчина, явно довольный произведённым эффектом.
— Как-как? — изумилась Чара.
— Хрючево, — охотно повторил Стеван. Слово ему явно нравилось. — Берётся всё съедобное, что есть в холодильнике, смешивается, заливается соусом и разогревается на сковородке.
Но замки в конце концов закончились, и дверь открылась — на удивление тихо, без скрежета. Чарген уважительно хмыкнула, оценив толщину преграды: ободранная деревяшка была прикреплена поверх, кажется, сплошной железной плиты. Точно золото-бриллианты должны быть!
Прода от 24.11.2020, 21:04
— Он что, штурм собирается переживать? — не выдержав, шёпотом спросила Чара, когда они с Шешелем прошли в тесную прихожую.
— Никогда не знаешь, что доведётся пережить, девушка, — с акцентом, но на очень неплохом ольбадском ответил маленький сухонький старичок. — И доведётся ли! Направо, в кухню. Не разувайтесь, у меня не убрано.
— Я бы с радостью, — недовольно буркнула себе под нос Чара, шагая за следователем. За спиной опять защёлкали замки — один, второй, пятый… Кажется, всё-таки девять.
Кухня, судя по всему, была большой, но поверить в это мешало обилие хлама. Друг на друге громоздились шкафы и полки разного цвета, формы и степени сохранности — от пола до потолка, вдоль всех стен. Даже над обеденным столом, приткнутым в углу, висели две полки, причём одна загораживала другую и не позволяла до конца открыть дверцу.
Однако осветительный шар в потолке горел ярко, столешница, в отличие от пола, была чистой, а жестяная мойка — девственно пустой, без горы грязной посуды. На широченном подоконнике зеленели настоящие джунгли из растений в горшках, и вообще в этом необычном месте оказалось до странности уютно.
На вынутый сыщиком из-под стола табурет Чара опустилась с подозрением, сначала внимательно осмотрев поверхность, однако та тоже оказалась чистой. Шешель плюхнулся на своё место не глядя.
— Так чего вам, кроме переночевать? — в кухню прошаркал, постукивая палкой, всё тот же старик. Тяжело опустился на последний, третий стул, стоявший в стороне от остальных, у мойки.
Сутулый, почти лысый, с бельмом на левом глазу, в тёплом потёртом халате поверх неопределённо-серой застиранной рубашки… Хозяин квартиры совсем не походил на агента и надёжного человека, к которому мог бы обратиться за помощью сыщик из Ольбада, зато прекрасно вписывался в своё жильё. Только такой вот грустный одинокий старичок и мог жить в подобной норе.
— Девушке показать, где можно вымыть ноги, желательно подобрать хоть какую-нибудь обувь. Поесть чего-нибудь, побольше. И взглянуть на один артефакт. Для начала. Я же правильно понимаю, кое-что вы в них понимаете?
— Кое-что. Позвольте вашу лапку, мэм, взгляну на размер. Ай, крошечка какая! — поцокал языком старик, когда Чара вытянула к нему ногу. Женщина недовольно поморщилась, разглядывая при ярком свете слой грязи, брызги которой доходили до колен. — Поищем, поищем, но вряд ли. Не обувной же магазин, да.
— И бинты какие-нибудь дайте, — попросил Шешель, тоже с интересом разглядывая женскую ногу.
— Пойдёмте, мэм, я покажу ванну. Горячей воды нет, можно нагреть. Если сэр…
— Я так справлюсь, — со вздохом отмахнулась Чара. Было, конечно, заманчиво понежить измученные ноги в горячей воде, но гораздо сильнее хотелось смыть грязь, не дожидаясь окончания возни с водой.
Ванная выглядела так, словно её целиком перенесли из какого-то другого, более… богатого места и втиснули в эту квартиру. Соседство сказалось, лишило горячей воды и батареи бутылочек с ароматными средствами для получения удовольствия от мытья, но не сломило дух прежней красоты. Вычурный, в прекрасном состоянии антикварный шкафчик под мраморной раковиной, бронзовые краны, отделённый изящной ширмой туалет, огромная ванна на мощных лапах, отделка мрамором трёх цветов — в отеле, где поселился Ралевич, всё выглядело скромнее.
Кран, когда его открыли, взвыл голосом раненого медведя. Чарген от неожиданности шарахнулась, а остававшийся в кухне Шешель через мгновение возник на пороге с пистолетом наготове.
Один только хозяин оставался невозмутим. Подождав, пока кран проплюётся ржой и вода потечёт нормальной, ровной струёй, старик с размаху стукнул по трубе своей палкой. Чара опять вздрогнула, а кран странно булькнул — и вой захлебнулся.
— Мыло вот, полотенце, — хозяин тростью указал на неприятного вида сероватый брусок, лежавший на краю раковины, и достал из шкафа под умывальником серое полотенце такого вида, словно им долго мыли пол. Но Чарген было уже всё равно, лишь бы отмыться, поэтому она только понимающе кивнула. Мужчины вышли.
Много времени мытьё ног и рук в ледяной воде не заняло, прочие удобства совмещённой с уборной ванной работали исправно, а полотенце, несмотря на непрезентабельность, оказалось восхитительно чистым. Дольше Чара сидела, обернув ноги мягкой от ветхости тканью и пытаясь согреть их после прогулки и мытья. Хотела рассмотреть, чтобы оценить повреждения, но уставшая спина плохо гнулась, да и свет здесь горел слишком тускло. Прибегать же к магии, пусть только для диагностики, она не рискнула, мужчины могли заметить.
Впрочем, даже холод и боль не умаляли удовольствия от долгожданного ощущения чистоты. Очень хотелось принять душ, но на такой подвиг именно сейчас Чара была не способна: ни с ледяной водой из крана, ни с ведром подогретой на плите. Последнее особенно пугало, стоило подумать о поливании на себя ковшиком и попытках промыть таким способом волосы.
Происходящее всё сильнее напоминало Чарген её собственное детство, и напоминание такое сложно было назвать приятным. Тогда и мыться приходилось абы как, и обуви не было, даже зимней, да и еды особо тоже — им приходилось выживать, порой буквально чудом. Но мама оказалась достаточно сильной и стойкой, чтобы выдержать всё. Сохранить ребёнка — её, Чару, — потом найти способ добыть деньги. Незаконный, но в то время это её уже не остановило. С деньгами стало легче. Потом родился Ангелар, с которым восьмилетняя Чара возилась, пока мама искала новую «жертву» и источник дохода.
Именно тогда, ребёнком, она пообещала себе, что у Гера будет хорошее, настоящее детство. И начала фанатично, очень старательно учиться, чтобы поскорее вырасти и суметь помочь маме с деньгами.
В кухню Чарген вернулась, аккуратно ступая на цыпочках — пол действительно оказался грязным, а никакую обувь ей не дали, даже временную. Двигалась на запах — одуряющий, напрочь лишающий воли запах еды. Старика на кухне не нашлось, у плиты возился Шешель. Пиджак его висел на спинке стула, рукава белой рубашки были небрежно закатаны, а вот кобура оставалась на месте, и всё вместе это выглядело… странно. Как будто он не еду готовил, а страшный яд для врагов.
Но даже если яд, пахло сногсшибательно. Наверное, потому что Чарген последний раз ела на дирижабле перед посадкой в Норке, то есть почти сутки назад.
Чаре подумалось, что если господин Сыщик всегда столь регулярно питался, это исчерпывающе объясняло его худобу. Где уж тут набрать веса! И сама она, наверное, за время общения с ним сбросит пяток килограммов — не то от беготни, не то от голода, не то от нервов. И это плохо, потому что собственная фигура женщину устраивала — уже хотя бы потому, что устраивала тех мужчин, с которыми приходилось иметь дело.
— Бинты, — заметив её появление, Шешель кивнул на появившийся на столе деревянный ящичек, выключил плиту под сковородой и под как раз закипевшим чайником.
Пока следователь заваривал чай или что-то вроде, Чара знакомилась с содержимым домашней аптечки. Знакомство не порадовало: пузырьков и баночек там была уйма, но подписаны все оказались на регидонском. Бинты-то женщина, конечно, опознала, но хотелось бы намазать под них что-нибудь полезное…
— Или уже не надо? — озадачился Стеван, заметив, как она вяло перебирает бутылки.
— Надо. Но я не понимаю по-регидонски, сейчас как чем-нибудь намажу…
Прода от 25.11.2020, 19:56
Следователь окинул её выразительным насмешливым взглядом, тщательно вытер руки полотенцем и с грохотом подтащил стул со своим пиджаком поближе.
— Ладно, не мучайся, окажу тебе первую помощь, — решил он и уселся. — Давай сюда свои страшные раны.
Кокетничать и изображать невинную деву прошлого века, для которой прикосновение постороннего мужчины ах как стыдно и ой никак не возможно, Чарген не стала. Положила ноги добровольному помощнику на колени и расслабленно откинулась на дверцу шкафа.
Удерживая правую стопу за пятку, Шешель приподнял её повыше, повернул так, чтобы попадало больше света, принялся с интересом разглядывать.
— Больно? — спросил, пару раз нажав на какие-то точки.
— Больно, — поморщившись, согласилась Чара. — Всё плохо?
— Да нет, не очень, — спокойно пожал плечами следователь, повращал ступню, помял. Чарген морщилась, но терпела — хоть было больно, но ещё и приятно, руки у него оказались очень тёплыми, а после ледяной воды вовсе казались горячими. — Если ты не орёшь и не плачешь, значит, ничего серьёзного нет, — подытожил он, опять пристроил её ногу на собственном колене и выбрал из пузырьков один.
— А вдруг я терпеливая?
— Да какая бы ни была терпеливая, когда мнут перелом или сильный ушиб — взвоешь, — хмыкнул следователь.
Он взял кусок ваты, намочил густой, резко пахнущей жижей грязно-зелёного цвета и принялся смазывать стопу целиком. Множество мелких царапин сразу начало жутко саднить, но Чарген лишь скрипнула зубами, со свистом втянув сквозь них воздух, и прикрыла глаза.
Шешель неопределённо хмыкнул, поднял ногу за пятку и подул на ранки, почти как мама в детстве. Чара тут же распахнула глаза и уставилась на него в растерянности, недоверчиво. Однако следователь сохранял прежнюю невозмутимость, словно ничего этакого он сейчас не делал. Наложив поверх мази тонкий слой ваты, он принялся сноровисто бинтовать. Ловко, быстро, плотно, но нетуго — у самой Чарген бы точно так аккуратно не вышло
— И ты ещё удивляешься, почему я считаю тебя хорошим! — не удержалась от улыбки Чара. Немного склонила голову к плечу и вот так, искоса, принялась наблюдать за мужчиной — спокойным, расслабленным. Каким-то… удивительно домашним сейчас, вот в этой рубашке с закатанными рукавами. — Даже, наверное, замечательный, хотя и стараешься этого не показывать, — тихо заметила себе под нос, но собеседник, конечно, услышал.
— Никому об этом не рассказывай, — отозвался Шешель и взялся за вторую её ногу. — А вообще можешь и рассказать, всё равно не поверят.
— Значит, амплуа циничного и язвительного сыщика — плод долгой работы? — задумчиво спросила Чарген. — От кого прячешься?
— Погоди, дай-ка угадаю… Сейчас ты начнёшь рассказывать мне про детские травмы, их последствия для моего скорбного разума и способы их преодоления, — усмехнулся следователь. — Откуда вы все берёте эти глупости? И почему я обязательно должен прятаться?
— Ну… как-то не вяжется вот это всё с прежним образом, — она широко повела рукой.
— Мне оставить тебя разбираться с лекарствами самостоятельно? — Стеван насмешливо вскинул брови. — Имей в виду, если ты на самом деле настроена поговорить о моих несчастьях и проблемах, я так и сделаю.
— Ну проблемы или нет — этого я не знаю, всё-таки я не врач, — тут же пошла на попятную Чарген. — Но я не вижу другой причины, которая могла бы подтолкнуть тебя к оказанию вот такой помощи, кроме искреннего человеческого сочувствия. Да и до этого… ты, конечно, порой поступаешь и высказываешься очень резко, но отвечаешь на вопросы, заботишься, оберегаешь. По-моему, это совершенно нормально и очень по-человечески. Сложно, знаешь ли, тебя с таким отношением ко мне считать плохим...
— Милое дитя, я, конечно, согласен, что большинство людей — порывистые идиоты, которые сначала делают, а потом думают, и то не всегда, — с иронией проговорил Шешель, опять берясь за бинт. — Но причислять себя к этому большинству категорически не согласен. Да и о твоих способностях был лучшего мнения. А если подумать?
— Не знаю. Я устала и не могу думать, — проговорила она, вновь прикрывая глаза. — Объясни, раз ты и до этого не считал зазорным рассказать мне, что происходит.
— Это логично и разумно, — спокойно отозвался мужчина. — Я же объяснял, мне нужно доставить артефакт в Ольбад в целости и сохранности. Артефакт привязан к тебе, значит, либо тебя надо убить и забрать его, либо везти вас вдвоём. Убить — слишком радикально, я к таким мерам стараюсь прибегать только в крайнем случае. А если не убивать, то разумно добиться от тебя добровольного всестороннего содействия: здесь и так слишком много проблем и противников, чтобы записывать в них ещё и тебя.
— Ну и как всё это объясняет твою заботу? Ты же знаешь, что я и так никуда не денусь — некуда мне бежать.
— Легко. Исполнительному дураку или человеку военному достаточно просто приказать, а ты явно натура деятельная и решительная. И боги знают, что ты решишь, если не будешь понимать, что происходит. Если обращаться с тобой плохо и грубо, запугивать и обижать, ты вполне можешь попытаться удрать при первой же возможности, уже хотя бы для того, чтобы избавиться от неприятного общества мерзкого сыскаря. Ну и зачем мне целенаправленно усложнять себе жизнь, если гораздо проще проявить к тебе немного необременительной заботы и человечности?
— Вот видишь, ты только что аргументированно подтвердил, что ты и правда хороший, — не удержалась от улыбки Чара. — Уже хотя бы потому, что понимаешь, почему людям нужна забота и что такое человечность.
— Ах вот оно что! — насмешливо протянул следователь. — У нас с тобой, значит, расхождение в терминологии.
— Почему?
— Потому что у нормальных людей хорошим считается тот, кто помогает искренне и от души, а не ради собственной выгоды.
— Словоблудие, — недовольно проворчала Чара. — Выгода в любом случае есть, хотя бы моральная от осознания собственной доброты, а у тебя выходит честнее.
С этим спорить Шешель уже не стал, только тихо рассмеялся в ответ. За время разговора он успел закончить с ногой женщины, убрать аптечку и начать накрывать на стол. Что, впрочем, особых усилий не потребовало и много времени не заняло. Следователь выставил сковородку, одну тарелку и две разновеликих посудины под чай: для Чары изящную широкую чашечку, для себя — кажется, вообще бульонницу. Когда он отвернулся, чтобы взять чайник, Чарген спешно поменяла ёмкости местами.
Обнаружив подмену, Стеван насмешливо вскинул брови, поманил Чару — или кружку? — пальцем. Женщина в ответ тряхнула головой и покрепче вцепилась в добычу. Ну не станет же он с ней драться из-за посуды, правда! А она не любит маленькие чашечки, какое в них удовольствие...
Следователь весело фыркнул в ответ на этот демарш и достал себе ещё одну бульонницу: посуды у хозяина имелось с запасом.
— Что это? — опасливо спросила Чарген, когда Шешель снял со сковороды крышку. Внутри было не очень однородное красно-коричневое месиво с вкраплениями зелёного, белого и жёлтого.
— Хрючево, — хохотнул мужчина, явно довольный произведённым эффектом.
— Как-как? — изумилась Чара.
— Хрючево, — охотно повторил Стеван. Слово ему явно нравилось. — Берётся всё съедобное, что есть в холодильнике, смешивается, заливается соусом и разогревается на сковородке.
