А даже если и так, и если действительно сам он виноват, и проблема в нём, что ж теперь, позволить человеку пропадать?
Можно бы было найти письмовную шкатулку, наверняка у Степаниды что-то такое есть, и отписать деду. Но, подумав, Алёна всё-таки оставила это на крайний случай. В письме всего не скажешь, да и объяснять придётся, как она вообще умудрилась встретиться с Янтарноглазым, как во дворце оказалась, а такого Вьюжин всяко не одобрит.
Некоторое время алатырница и её соседка помолчали, занятые своими делами. Ульяна вышивала бесконечный сложный красно-золотой узор по белому гладкому полотну, Алёна — безуспешно пыталась увлечь себя книгой. Вскоре она обратила внимание, что собственно рукоделием занималась одна только боярышня Вяткина, остальные девушки даже не открывали корзинки. Оживлённо болтали двумя группками, то и дело слышались незнакомые имена и смешки, и собрались девицы на эти посиделки, кажется, только чтобы посплетничать.
Пару раз Алёну попытались втянуть в разговор вроде того, который был за ужином, но она лишь невнятно отмахивалась, не прислушиваясь, и вскоре девицы потеряли интерес.
— Зря ты всё-таки так с ними, житья не дадут, — вдевая новую нитку, заговорила Ульяна.
— Захотят — и без этого не дадут. Тебе же вот не дают. Отчего ты у них на побегушках? Твой отец высокий чин имеет, при князе, и братья старшие есть, не бедная сиротка…
— Матушку расстраивать не хочу, — вздохнула Ульяна. — Она болеет сильно. Я вот для неё шью платок, красиво?
— Очень, — искренне похвалила алатырница. — А что с ней?
— Хворь у неё незаразная, — поспешила заверить девушка. — Но чахнет на глазах. Лекари руками разводят, уж кого только отец не звал! К Озерице самой на поклон ходил — не помогла. Сам не свой потом седмицу целую был, мрачнее тучи. Нам не сказал, но, думаю, дева озёрная велела с ней проститься, — вздохнула Ульяна.
— Сочувствую, — пробормотала Алёна, уже жалея, что затеяла этот разговор.
— Матушка очень переживает, что у меня подруг своего круга нет, да и замужней меня хочет увидеть, счастливой. Вот я и пытаюсь. Подружиться не вышло, но хоть для отца видимость. Это нетрудно, им главное не перечить, тогда злословить быстро надоедает. Не хочется матушку обманывать, но правда её слишком расстроит, пусть так. Ты не думай, они не такие уж плохие. Пока Людмила не появилась, тут спокойно было: мы хоть и не подружились, но и не ссорились. Яна очень из-за веснушек своих переживает, а отец сводить не велит — он из Солёного уезда сам и очень сердится, что здесь люди не понимают красоты солнечных поцелуев. У неё и матушка вся такая в крапинку. А Павлина очень молчаливая и тихая, сама в себе. Странная она, но за Людмилой хвостом начала ходить. Было ещё две девушки, но они замуж вышли, им уже не до наших посиделок. И Светлана вот теперь… Только, мне кажется, она очень ревнует, что Людмила тут надо всеми негласно встала, и злится, а спорить не может.
— Ясно. Спасибо, — пробормотала Алёна. Вот тебе и дурочка малахольная… Поболтать она любит, да только ума от этого не теряет. — Значит, нам остаётся поскорее выйти замуж. У тебя есть кто на примете? — спросила без задней мысли, но Ульяна вдруг смешалась и даже как будто испугалась вопроса.
— Нет, что ты, какое там! Кому я интересна, когда рядом такие красавицы!
Говорила она будто по писаному, но именно потому Алёна не очень-то поверила. Точно имелась какая-то сердечная тайна!
Она было собралась спросить, но одёрнула себя. Зачем в чужую душу без приглашения лезть? Самой бы небось не понравилось, если бы её расспрашивать начали? То-то же!
Алатырница опять замолкла, опять уткнулась в книгу. Только буквы вновь разбегались перед глазами, а мысли вернулись к воеводе Рубцову.
Отчего-то в голове крепко засели, а теперь вдруг вспомнились слова Светланы о русалках. И вроде умом понимала, что ничего с Янтарноглазым не случится, коли не случилось за минувшие годы, но с каждой минутой тревога крепла. А ну как именно сегодня беда стрясётся? И Алёна никак не могла понять, не то впрямь янтарь в крови чует неладное, не то она придумывает сгоряча, потому что очень хочет опять увидеть воеводу.
Алатырница прекрасно знала, что речные девы бывают разные. Вблизи Топи в чудовищ превращались не только те мертвецы, что остались без последнего благословения Матушки и достойного погребения, но зачастую и похороненные по всем правилам, так что покойников там было заведено сжигать. В бесчисленных реках и озёрах Мохового уезда водилась сплошь злая на весь свет нежить — утопленницы, самоубийцы, жертвы нашествий болотников. Сколько их сгинуло с малыми сёлами и хуторами! Южные русалки заманивали, зачаровывали, душили, топили и жрали. Власти над взрослыми женщинами и девушками почти не имели, только девочкам могли навредить, а вот мужчину при встрече с русалками очень мало что могло спасти.
Им ещё в алатырной школе рассказывали, что северные русалки куда чаще иные. Не вставшие покойницы, а водные духи, внучки Матушки и жёны водяных. Они гораздо спокойней и добрее, спасают тонущих, особенно детей, охраняют посевы от засухи и могут разве что подшутить.
По-хорошему, возле самого Светлояра нежити вообще неоткуда было взяться, не позволило бы такого ни озеро, ни его хранительница. Но Алёна за годы учёбы и время службы слишком привыкла беречься от нежити и защищать окружающих, и сейчас мысль о возможной угрозе, да ещё не абы кому, грызла её изнутри.
В конце концов молодая княгиня поняла, что так просто успокоиться не сумеет. Даже если она сейчас уйдёт в свои покои, всё равно не уснёт и, пока не увидит Рубцова живым и здоровым, от мысли этой не избавится, так что решила хотя бы попытаться всё проверить. Она не станет никому мешать, она просто глянет одним глазком на берег озера, и если всё окажется спокойно — тихонько, незаметно уйдёт. Так что она распрощалась и отправилась к себе, чтобы оставить рукоделие с книгой и взять платок: лето хоть и вступило в свои права, и днём было тепло, но ночью, тем более у воды, наверняка было ещё зябко. Да и не чета здешнее лето привычному, южному.
Степаниды в покоях не оказалось, так что объясняться не пришлось, и Алёна сочла это хорошим знаком. Идти одна она не боялась. С явными опасностями легко справится жёлтый янтарь, а неявных у озера куда меньше, чем во дворце: там никто ни гадости говорить, ни козни строить, ни травить не станет.
Дворец в темноте не затих, как деревенские дома, но жизнь тут в это время не кипела, а едва теплилась. В основном на пути попадались спешащие по своим делам слуги, один из которых без лишних вопросов объяснил девушке, как выбраться к озеру. Благо княжеские палаты стояли почти на самом берегу, идти было недалеко.
Заднее крыльцо вывело в небольшой сад, где оказалось не так темно, как могло бы: под деревьями горели светцы. Совсем немного, но достаточно, чтобы по очень точным и подробным объяснениям слуги найти выложенную крупными камнями дорожку, ведущую к воде. В нескольких саженях от крыльца светцы заканчивались и под деревьями смыкалась густая чернота, но Алёну это не беспокоило, здесь она позволила себе привычные лёгкие чары светлого взора.
У крошечной беседки вымощенная окатными камнями часть дорожки закончилась, между деревьями и густыми кустами запетляла обычная протоптанная тропа. Алёна встретила эту перемену с удовольствием, ступать по земле было гораздо приятнее. Сделала с десяток шагов и замерла, прикрыла глаза, прислушиваясь к ночи. На несколько мгновений дала себе поверить, что она сейчас где-то недалеко от дома, в родной станице, вышла за околицу вечером. Душно стрекотали бессонные кузнечики, в траве кто-то шуршал, перекрикивались птицы. Да, холоднее, и пахнет иначе, и птицы не те, но… Как же тут было хорошо!
Собачий лай заставил Алёну вздрогнуть. Точнее, не лай, отдельный басовитый гав — глухой, раскатистый, явно крупной собаки. Наверняка того неделянца, который лежал у ног воеводы, вряд ли здесь так вольно гуляли княжеские псы или нашёлся ещё один чудак, способный всюду таскать за собой охотничьего пса и приглашать его в покои.
Напомнив себе, зачем вообще вышла из дворца, Алёна неуверенно двинулась дальше, туда, где слышала собаку. Рассуждая о русалках, она совсем забыла про пса, а такой за хозяина и против нечисти пошёл бы, порода славилась храбростью, так что опасности не было вовсе. Но отчего не взглянуть ближе? Одним глазочком, издалека. И совсем не потому, что хочется ещё раз его увидеть, а потому, что нужно убедиться, что всё в порядке. И…
Ох, да кого она обманывает! Благослови Матушка, хочется увидеть, до смерти хочется! Вот и нашла повод, и никаких русалок она на самом деле не боялась. Просто до сих пор не верит, что он вправду тут!
Берег в этом месте был крутым, ива росла высоко над водой, но причудливо изгибалась в середине, чтобы макнуть длинные ветки в озеро. Лунный свет серебрился на спокойной глади, и та казалась бескрайней, словно море.
На изгибе дерева, купаясь в лунном свете и расчёсывая серебряным гребнем длинные белые волосы, сидела молодая девушка, одетая в одну лишь нательную рубаху до колен. Она лениво болтала ногой и, вытянув носочек, порой разбивала пальцами спокойное отражение.
Воевода сидел спиной к ней прямо на земле, у комля. Рубаха ярко белела в жидком сумраке, а тёмные штаны и сапоги — терялись, и на беглый взгляд могло почудиться, что есть только половина человека. Рядом была воткнута в сырую землю потёртая шашка, подле лежали ножны. Косматый огромный пёс сидел перед хозяином, вывалив язык и блаженно щурясь от ласки — он всегда был не против хорошо почесаться.
Устав теребить тяжёлую шкуру, мужчина взял ножны и швырнул куда-то в темноту. Силы в руке было более чем достаточно, так что снаряд только обиженно свистнул в воздухе и почти беззвучно исчез где-то в кустах.
— Шарик, апорт! Ну! Принеси!
Пёс укоризненно глянул на хозяина, но всё-таки поднялся и вяло потрусил в темноту. Невзирая на рост и массу, под кустами он пробирался бесшумно.
— Что ты, милый друг, не весел, что головушку повесил? — пропела девушка.
Голос — нежный, как звон серебряных колокольчиков. Нечеловеческий голос.
— Издеваешься? — мрачно спросил Рубцов. Грубый мужской голос в сравнении с девичьим прозвучал хриплым простуженным карканьем, и воевода недовольно поморщился. Стоило промолчать.
— Отчего же? — мягко возразила она, легко соскользнула с древесного ствола.
Гребень разбился о воду лунным бликом, с шелестом опали до того приподнятые ветки дерева и занавесили луну. Вода под узкой стопой не дрогнула, застыла, давая опору, потом поднялась мягкой тугой волной, вынесла девицу на берег. Приблизившись, она прислонилась бедром к дереву, провела ладонью по коротким волосам мужчины, совлекла ленту-повязку. От прикосновения воевода поморщился, но уворачиваться не стал.
— Грустно смотреть на тебя, Олежка.
— Не смотри, — огрызнулся он.
Девица на грубость не обиделась, только вздохнула и принялась развязывать узел ленты. Невдалеке победно гавкнул пёс, отыскав ножны, и шумно затрещал ветвями на обратном пути.
— Я же не глазами смотрю, сердцем. А его не зажмуришь.
— И после этого ты спрашиваешь, зачем я повязку ношу? — ворчливо спросил Олег. — Так хоть немного легче.
— Мне не тяжело, — возразила она. — Мне грустно. Зря я тебя, что ли, спасла?
— Выходит, зря.
Тонкие пальцы опять пробежались по коротким волосам, но на этот раз мужчина выразительно отклонился, а потом и вовсе встал. Подошёл к кстати подбежавшему псу, потрепал по широкому затылку, почесал за ушами, забрал поноску.
— Дурень упрямый, — пробормотала себе под нос девица и добавила громче, твёрдо, повелительно: — Подойди ко мне!
Олег вздохнул и обернулся. Она не злилась всерьёз, скорее ворчала, он вообще ни разу не видел её разгневанной и не знал пределов терпения. Но испытывать их не хотелось: остатки здравого смысла подсказывали, что зрелище это не для простых смертных. И тем более не для него. Кто жизнь дал, тот и обратно забрать может, наверное, так?
А пожить, что бы он ни говорил, всё же хотелось. Олег плохо понимал зачем и для чего, если каждый новый день всё серее и тоскливей предыдущего, но пока ещё держался. То ли надеялся на что-то, то ли упрямство выручало, а то ли нежелание проявлять трусость. Поэтому спорить не стал, вознамерился исполнить повеление.
Только не успел и шага сделать. На берег откуда-то из кустов сбоку, роняя на ходу шаль, выскочила девица — обычная, в сарафане, с тёмной длинной косой, а лучше в темноте не разобрать. Платок зацепился за куст и там остался.
В первое мгновение все замерли от неожиданности, даже пёс, а потом оказалось, что девица не так проста. В ладони полыхнуло яркое, жгучее, почти белое пламя, и всю девицу очертил слабый огненный ореол.
— А ну отойди, нечисть! — зло выцедила пришелица. Левая рука метнулась к поясу, впустую скользнула по узорам дорогого сарафана. Ругнулась девица так, как не пристало боярышне, и загородила воеводу собой. Во второй ладони тоже полыхнуло. — Не трожь его!
Алёна твёрдо думала поступить, как собиралась изначально: глянуть издалека да уйти. Но как услышала резкий, колдовской приказ — так и поняла, что мешкать нельзя, и бросилась на помощь. Русалки Алёна не боялась совсем, пусть и была эта русалка какой-то неправильной.
Только дальше всё пошло не так, странно. Воевода и к нечисти не пошёл, ослушался, но и назад с места не двинулся, как будто не до конца очнулся. А русалка и вовсе продолжала стоять на прежнем месте, смотрела на алатырницу со странной улыбкой и пальцами медленно расчёсывала длинные белоснежные волосы.
— Да уйди, дурень, что ты встал?! — бросила Алёна через плечо.
А русалка в ответ рассмеялась. Звонко, радостно, и алатырница, растеряв боевой задор, чуть опустила руки, да и пламя на ладонях заметно опало, хотя и не исчезло совсем.
— Вот видишь, Олежка, не я одна о тебе так думаю! — радостно заявила русалка, перебросила волосы за спину и небрежно взмахнула руками. — Убери, слепит.
Алёна ощутила сырость на коже, как будто шагнула в густой туман, и огонь на ладонях вдруг сам собой потух. Алатырница испуганно отпрянула.
— И что ты мне по этому поводу предлагаешь? — угрюмо спросил воевода, поймав едва не налетевшую на него девушку за плечи. — Да не шарахайся ты, что ей твой огонь? Эй, буратина! Ты живая? — он слегка встряхнул замершую под его ладонями девушку, развернул к себе.
Алёна ещё успела увидеть лукавую улыбку на губах странной русалки, как будто та легко поняла причину замешательства алатырницы, а после уткнулась взглядом в ворот рубахи.
Надо было встряхнуться, отступить, что-то сказать. Но твёрдые ладони на плечах жгли огнём сквозь тонкий лён, и такая робость одолела, что Алёна никак не могла поднять на воеводу взгляд. Только пробормотала растерянно:
— Бура... что?
— У меня на родине так алатырников огненных называют, — с непонятным выражением ответил мужчина, а русалка рядом опять звонко рассмеялась. — Оззи, ну что ты ржёшь? Девчонку вон совсем перепугала…
— Эту девчонку сложно напугать, — возразила та, посерьёзнев. — А я просила не называть меня этим глупым именем.
— Ты же не русалка? — тихо спросила Алёна у ворота мужской рубахи.
Обернуться бы, стряхнуть чужие ладони, снова огонь призвать, но сердце торопливо колотилось аж под ключицами, и слова давались с большим трудом.
Можно бы было найти письмовную шкатулку, наверняка у Степаниды что-то такое есть, и отписать деду. Но, подумав, Алёна всё-таки оставила это на крайний случай. В письме всего не скажешь, да и объяснять придётся, как она вообще умудрилась встретиться с Янтарноглазым, как во дворце оказалась, а такого Вьюжин всяко не одобрит.
Некоторое время алатырница и её соседка помолчали, занятые своими делами. Ульяна вышивала бесконечный сложный красно-золотой узор по белому гладкому полотну, Алёна — безуспешно пыталась увлечь себя книгой. Вскоре она обратила внимание, что собственно рукоделием занималась одна только боярышня Вяткина, остальные девушки даже не открывали корзинки. Оживлённо болтали двумя группками, то и дело слышались незнакомые имена и смешки, и собрались девицы на эти посиделки, кажется, только чтобы посплетничать.
Пару раз Алёну попытались втянуть в разговор вроде того, который был за ужином, но она лишь невнятно отмахивалась, не прислушиваясь, и вскоре девицы потеряли интерес.
— Зря ты всё-таки так с ними, житья не дадут, — вдевая новую нитку, заговорила Ульяна.
— Захотят — и без этого не дадут. Тебе же вот не дают. Отчего ты у них на побегушках? Твой отец высокий чин имеет, при князе, и братья старшие есть, не бедная сиротка…
— Матушку расстраивать не хочу, — вздохнула Ульяна. — Она болеет сильно. Я вот для неё шью платок, красиво?
— Очень, — искренне похвалила алатырница. — А что с ней?
— Хворь у неё незаразная, — поспешила заверить девушка. — Но чахнет на глазах. Лекари руками разводят, уж кого только отец не звал! К Озерице самой на поклон ходил — не помогла. Сам не свой потом седмицу целую был, мрачнее тучи. Нам не сказал, но, думаю, дева озёрная велела с ней проститься, — вздохнула Ульяна.
— Сочувствую, — пробормотала Алёна, уже жалея, что затеяла этот разговор.
— Матушка очень переживает, что у меня подруг своего круга нет, да и замужней меня хочет увидеть, счастливой. Вот я и пытаюсь. Подружиться не вышло, но хоть для отца видимость. Это нетрудно, им главное не перечить, тогда злословить быстро надоедает. Не хочется матушку обманывать, но правда её слишком расстроит, пусть так. Ты не думай, они не такие уж плохие. Пока Людмила не появилась, тут спокойно было: мы хоть и не подружились, но и не ссорились. Яна очень из-за веснушек своих переживает, а отец сводить не велит — он из Солёного уезда сам и очень сердится, что здесь люди не понимают красоты солнечных поцелуев. У неё и матушка вся такая в крапинку. А Павлина очень молчаливая и тихая, сама в себе. Странная она, но за Людмилой хвостом начала ходить. Было ещё две девушки, но они замуж вышли, им уже не до наших посиделок. И Светлана вот теперь… Только, мне кажется, она очень ревнует, что Людмила тут надо всеми негласно встала, и злится, а спорить не может.
— Ясно. Спасибо, — пробормотала Алёна. Вот тебе и дурочка малахольная… Поболтать она любит, да только ума от этого не теряет. — Значит, нам остаётся поскорее выйти замуж. У тебя есть кто на примете? — спросила без задней мысли, но Ульяна вдруг смешалась и даже как будто испугалась вопроса.
— Нет, что ты, какое там! Кому я интересна, когда рядом такие красавицы!
Говорила она будто по писаному, но именно потому Алёна не очень-то поверила. Точно имелась какая-то сердечная тайна!
Она было собралась спросить, но одёрнула себя. Зачем в чужую душу без приглашения лезть? Самой бы небось не понравилось, если бы её расспрашивать начали? То-то же!
Алатырница опять замолкла, опять уткнулась в книгу. Только буквы вновь разбегались перед глазами, а мысли вернулись к воеводе Рубцову.
Отчего-то в голове крепко засели, а теперь вдруг вспомнились слова Светланы о русалках. И вроде умом понимала, что ничего с Янтарноглазым не случится, коли не случилось за минувшие годы, но с каждой минутой тревога крепла. А ну как именно сегодня беда стрясётся? И Алёна никак не могла понять, не то впрямь янтарь в крови чует неладное, не то она придумывает сгоряча, потому что очень хочет опять увидеть воеводу.
Алатырница прекрасно знала, что речные девы бывают разные. Вблизи Топи в чудовищ превращались не только те мертвецы, что остались без последнего благословения Матушки и достойного погребения, но зачастую и похороненные по всем правилам, так что покойников там было заведено сжигать. В бесчисленных реках и озёрах Мохового уезда водилась сплошь злая на весь свет нежить — утопленницы, самоубийцы, жертвы нашествий болотников. Сколько их сгинуло с малыми сёлами и хуторами! Южные русалки заманивали, зачаровывали, душили, топили и жрали. Власти над взрослыми женщинами и девушками почти не имели, только девочкам могли навредить, а вот мужчину при встрече с русалками очень мало что могло спасти.
Им ещё в алатырной школе рассказывали, что северные русалки куда чаще иные. Не вставшие покойницы, а водные духи, внучки Матушки и жёны водяных. Они гораздо спокойней и добрее, спасают тонущих, особенно детей, охраняют посевы от засухи и могут разве что подшутить.
По-хорошему, возле самого Светлояра нежити вообще неоткуда было взяться, не позволило бы такого ни озеро, ни его хранительница. Но Алёна за годы учёбы и время службы слишком привыкла беречься от нежити и защищать окружающих, и сейчас мысль о возможной угрозе, да ещё не абы кому, грызла её изнутри.
В конце концов молодая княгиня поняла, что так просто успокоиться не сумеет. Даже если она сейчас уйдёт в свои покои, всё равно не уснёт и, пока не увидит Рубцова живым и здоровым, от мысли этой не избавится, так что решила хотя бы попытаться всё проверить. Она не станет никому мешать, она просто глянет одним глазком на берег озера, и если всё окажется спокойно — тихонько, незаметно уйдёт. Так что она распрощалась и отправилась к себе, чтобы оставить рукоделие с книгой и взять платок: лето хоть и вступило в свои права, и днём было тепло, но ночью, тем более у воды, наверняка было ещё зябко. Да и не чета здешнее лето привычному, южному.
Степаниды в покоях не оказалось, так что объясняться не пришлось, и Алёна сочла это хорошим знаком. Идти одна она не боялась. С явными опасностями легко справится жёлтый янтарь, а неявных у озера куда меньше, чем во дворце: там никто ни гадости говорить, ни козни строить, ни травить не станет.
Дворец в темноте не затих, как деревенские дома, но жизнь тут в это время не кипела, а едва теплилась. В основном на пути попадались спешащие по своим делам слуги, один из которых без лишних вопросов объяснил девушке, как выбраться к озеру. Благо княжеские палаты стояли почти на самом берегу, идти было недалеко.
Заднее крыльцо вывело в небольшой сад, где оказалось не так темно, как могло бы: под деревьями горели светцы. Совсем немного, но достаточно, чтобы по очень точным и подробным объяснениям слуги найти выложенную крупными камнями дорожку, ведущую к воде. В нескольких саженях от крыльца светцы заканчивались и под деревьями смыкалась густая чернота, но Алёну это не беспокоило, здесь она позволила себе привычные лёгкие чары светлого взора.
У крошечной беседки вымощенная окатными камнями часть дорожки закончилась, между деревьями и густыми кустами запетляла обычная протоптанная тропа. Алёна встретила эту перемену с удовольствием, ступать по земле было гораздо приятнее. Сделала с десяток шагов и замерла, прикрыла глаза, прислушиваясь к ночи. На несколько мгновений дала себе поверить, что она сейчас где-то недалеко от дома, в родной станице, вышла за околицу вечером. Душно стрекотали бессонные кузнечики, в траве кто-то шуршал, перекрикивались птицы. Да, холоднее, и пахнет иначе, и птицы не те, но… Как же тут было хорошо!
Собачий лай заставил Алёну вздрогнуть. Точнее, не лай, отдельный басовитый гав — глухой, раскатистый, явно крупной собаки. Наверняка того неделянца, который лежал у ног воеводы, вряд ли здесь так вольно гуляли княжеские псы или нашёлся ещё один чудак, способный всюду таскать за собой охотничьего пса и приглашать его в покои.
Напомнив себе, зачем вообще вышла из дворца, Алёна неуверенно двинулась дальше, туда, где слышала собаку. Рассуждая о русалках, она совсем забыла про пса, а такой за хозяина и против нечисти пошёл бы, порода славилась храбростью, так что опасности не было вовсе. Но отчего не взглянуть ближе? Одним глазочком, издалека. И совсем не потому, что хочется ещё раз его увидеть, а потому, что нужно убедиться, что всё в порядке. И…
Ох, да кого она обманывает! Благослови Матушка, хочется увидеть, до смерти хочется! Вот и нашла повод, и никаких русалок она на самом деле не боялась. Просто до сих пор не верит, что он вправду тут!
***
Берег в этом месте был крутым, ива росла высоко над водой, но причудливо изгибалась в середине, чтобы макнуть длинные ветки в озеро. Лунный свет серебрился на спокойной глади, и та казалась бескрайней, словно море.
На изгибе дерева, купаясь в лунном свете и расчёсывая серебряным гребнем длинные белые волосы, сидела молодая девушка, одетая в одну лишь нательную рубаху до колен. Она лениво болтала ногой и, вытянув носочек, порой разбивала пальцами спокойное отражение.
Воевода сидел спиной к ней прямо на земле, у комля. Рубаха ярко белела в жидком сумраке, а тёмные штаны и сапоги — терялись, и на беглый взгляд могло почудиться, что есть только половина человека. Рядом была воткнута в сырую землю потёртая шашка, подле лежали ножны. Косматый огромный пёс сидел перед хозяином, вывалив язык и блаженно щурясь от ласки — он всегда был не против хорошо почесаться.
Устав теребить тяжёлую шкуру, мужчина взял ножны и швырнул куда-то в темноту. Силы в руке было более чем достаточно, так что снаряд только обиженно свистнул в воздухе и почти беззвучно исчез где-то в кустах.
— Шарик, апорт! Ну! Принеси!
Пёс укоризненно глянул на хозяина, но всё-таки поднялся и вяло потрусил в темноту. Невзирая на рост и массу, под кустами он пробирался бесшумно.
— Что ты, милый друг, не весел, что головушку повесил? — пропела девушка.
Голос — нежный, как звон серебряных колокольчиков. Нечеловеческий голос.
— Издеваешься? — мрачно спросил Рубцов. Грубый мужской голос в сравнении с девичьим прозвучал хриплым простуженным карканьем, и воевода недовольно поморщился. Стоило промолчать.
— Отчего же? — мягко возразила она, легко соскользнула с древесного ствола.
Гребень разбился о воду лунным бликом, с шелестом опали до того приподнятые ветки дерева и занавесили луну. Вода под узкой стопой не дрогнула, застыла, давая опору, потом поднялась мягкой тугой волной, вынесла девицу на берег. Приблизившись, она прислонилась бедром к дереву, провела ладонью по коротким волосам мужчины, совлекла ленту-повязку. От прикосновения воевода поморщился, но уворачиваться не стал.
— Грустно смотреть на тебя, Олежка.
— Не смотри, — огрызнулся он.
Девица на грубость не обиделась, только вздохнула и принялась развязывать узел ленты. Невдалеке победно гавкнул пёс, отыскав ножны, и шумно затрещал ветвями на обратном пути.
— Я же не глазами смотрю, сердцем. А его не зажмуришь.
— И после этого ты спрашиваешь, зачем я повязку ношу? — ворчливо спросил Олег. — Так хоть немного легче.
— Мне не тяжело, — возразила она. — Мне грустно. Зря я тебя, что ли, спасла?
— Выходит, зря.
Тонкие пальцы опять пробежались по коротким волосам, но на этот раз мужчина выразительно отклонился, а потом и вовсе встал. Подошёл к кстати подбежавшему псу, потрепал по широкому затылку, почесал за ушами, забрал поноску.
— Дурень упрямый, — пробормотала себе под нос девица и добавила громче, твёрдо, повелительно: — Подойди ко мне!
Олег вздохнул и обернулся. Она не злилась всерьёз, скорее ворчала, он вообще ни разу не видел её разгневанной и не знал пределов терпения. Но испытывать их не хотелось: остатки здравого смысла подсказывали, что зрелище это не для простых смертных. И тем более не для него. Кто жизнь дал, тот и обратно забрать может, наверное, так?
А пожить, что бы он ни говорил, всё же хотелось. Олег плохо понимал зачем и для чего, если каждый новый день всё серее и тоскливей предыдущего, но пока ещё держался. То ли надеялся на что-то, то ли упрямство выручало, а то ли нежелание проявлять трусость. Поэтому спорить не стал, вознамерился исполнить повеление.
Только не успел и шага сделать. На берег откуда-то из кустов сбоку, роняя на ходу шаль, выскочила девица — обычная, в сарафане, с тёмной длинной косой, а лучше в темноте не разобрать. Платок зацепился за куст и там остался.
В первое мгновение все замерли от неожиданности, даже пёс, а потом оказалось, что девица не так проста. В ладони полыхнуло яркое, жгучее, почти белое пламя, и всю девицу очертил слабый огненный ореол.
— А ну отойди, нечисть! — зло выцедила пришелица. Левая рука метнулась к поясу, впустую скользнула по узорам дорогого сарафана. Ругнулась девица так, как не пристало боярышне, и загородила воеводу собой. Во второй ладони тоже полыхнуло. — Не трожь его!
Алёна твёрдо думала поступить, как собиралась изначально: глянуть издалека да уйти. Но как услышала резкий, колдовской приказ — так и поняла, что мешкать нельзя, и бросилась на помощь. Русалки Алёна не боялась совсем, пусть и была эта русалка какой-то неправильной.
Только дальше всё пошло не так, странно. Воевода и к нечисти не пошёл, ослушался, но и назад с места не двинулся, как будто не до конца очнулся. А русалка и вовсе продолжала стоять на прежнем месте, смотрела на алатырницу со странной улыбкой и пальцами медленно расчёсывала длинные белоснежные волосы.
— Да уйди, дурень, что ты встал?! — бросила Алёна через плечо.
А русалка в ответ рассмеялась. Звонко, радостно, и алатырница, растеряв боевой задор, чуть опустила руки, да и пламя на ладонях заметно опало, хотя и не исчезло совсем.
— Вот видишь, Олежка, не я одна о тебе так думаю! — радостно заявила русалка, перебросила волосы за спину и небрежно взмахнула руками. — Убери, слепит.
Алёна ощутила сырость на коже, как будто шагнула в густой туман, и огонь на ладонях вдруг сам собой потух. Алатырница испуганно отпрянула.
— И что ты мне по этому поводу предлагаешь? — угрюмо спросил воевода, поймав едва не налетевшую на него девушку за плечи. — Да не шарахайся ты, что ей твой огонь? Эй, буратина! Ты живая? — он слегка встряхнул замершую под его ладонями девушку, развернул к себе.
Алёна ещё успела увидеть лукавую улыбку на губах странной русалки, как будто та легко поняла причину замешательства алатырницы, а после уткнулась взглядом в ворот рубахи.
Надо было встряхнуться, отступить, что-то сказать. Но твёрдые ладони на плечах жгли огнём сквозь тонкий лён, и такая робость одолела, что Алёна никак не могла поднять на воеводу взгляд. Только пробормотала растерянно:
— Бура... что?
— У меня на родине так алатырников огненных называют, — с непонятным выражением ответил мужчина, а русалка рядом опять звонко рассмеялась. — Оззи, ну что ты ржёшь? Девчонку вон совсем перепугала…
— Эту девчонку сложно напугать, — возразила та, посерьёзнев. — А я просила не называть меня этим глупым именем.
— Ты же не русалка? — тихо спросила Алёна у ворота мужской рубахи.
Обернуться бы, стряхнуть чужие ладони, снова огонь призвать, но сердце торопливо колотилось аж под ключицами, и слова давались с большим трудом.
