Дорогие читатели! Здесь выложена лишь ознакомительная часть текста, так как произведение находится в продаже на другом сайте.
Двадцать три года спустя он вернулся.
Он шел сквозь свои владения с неторопливостью тигра. Захватчик-лес шумел густой зеленой листвой, трещал над головой крепкими ветвями, играл светом и тенью, пытался обмануть глаз, бросал под ноги змей. Аспиды разевали пасти, брызгали ядом, но смелости приблизиться не находили.
- Не хочешь власть возвращать?
Громкоголосая птица сорвалась с ветки, объявляя на всю округу чужаку убираться туда, откуда пришел. На пернатую камнем из-за облаков рухнул ястреб и растерзал в своих когтях.
- Я – хозяин.
Сквозь воцарившуюся тишину стали слышны ветер и шум далекой реки.
Лес, принявший свою участь, распутал под ногами вернувшегося узлы из древесных корней и убрал с его пути все камни, выстлал гладкую дорогу.
Подобравшись к самому сердцу своей земли, он замедлил шаг. Дом. Место рождения. Место проклятия. Исток судьбы. Утерянное могущество былого не изменило взгляда хозяина и не тронуло его сердце. Время сделало свое дело, от дома не осталось ни ступени, ни стены. Обломки да осколки, да тонкий запах тлена.
Он знал, что успеет на последний вздох. Он поймал его и сберег.
Земля вздохнула судорожно, затрепетала, зашевелилась. Ощущение родного тепла пронзило и растревожило. Испугало, зачаровало, приманило.
Черная кошка, подволакивая задние лапы, выбралась из зарослей густой травы и подползла к ногам вернувшегося. Исхудавшая, изможденная, она не надеялась на свои заплывшие бельмами глаза, тыкалась носом в стороны, выискивая того, кто пах прошлым. Далеким прошлым.
Двадцать три года.
Дух земли не имел сил приветствовать хозяина как должно, кошка лишь беззвучно раскрывала пасть. Он сам склонился к ней, провел горячими пальцами по выпирающим острым позвонкам, почувствовал, как хрупкое тельце задрожало от боли и радости встречи.
- Теперь можно не бояться, - шепнул хозяин, поднимая кошку на руки, чувствуя, как глубоко внутри надрывно бьется сердце. – Теперь все будет хорошо.
- Да разве ж я плохо молилась?! – отчаянно восклицала Машани, обращая руки попеременно к небу и земле. - Или даров жалела? Почему они не хотят помочь моему ребенку?!
Подруги-приятельницы поджимали губы, помалкивали, отводили глаза в стороны. Все - матери, все понимают, сочувствуют, но толк с того? Они вот так, во дворе, пред домом Машани, уже с полудня сиживают. Можно и до вечера просидеть, а ответа на вопрос никто не познает. Свои мысли бессмертные к смертным не обращают.
Машани беспокойно поглядывала на приоткрытое окошко, что в углу дома, под вторым потолком. Там спальня ее младшего дитя, долгожданной дочери. Малютка, пятый годик справившая, мучилась гадкой хворью который день. Нежное тельце терзал жар и нестерпимый чес. Вызванный в дом богатого купца лекарь свое дело знал, но микстуры не помогали.
Идите к богам, сказал он. Машани пошла.
Боги могущественны, боги добры, боги рядом. Она напоила их алтари вином и угостила яствами, отказав собственному столу. Она омыла ритуальные чаши своими руками, она со склоненной головой оставалась за спинами жриц все время утренней молитвы. Но Пантеон не нашел и минуты, чтобы выслушать любящую мать, чье сердце не находило покоя.
Боги могущественны, боги надменны, боги неторопливы.
- Ты вот что, - зацедила вдруг одна из приятельниц, опуская глаза к земле и шаркая по ней ножкой, облаченной в красную сандалию, - кричи поменьше, Пантеон наших воплей не любит.
- Я знаю все, что любят боги! – взвилась Машани. – И я верна им! Я…
- Закрой рот, я тебе говорю, - оборвала ее та.
Присутствующие женщины воззрились на говорившую с недоумением, шепнули друг другу на ушко по слову. Грубые слова, даже для нее, всегда острой на язык. Но молодая женщина не думала о взглядах знакомых и подруг. Она поднялась на ноги, перебирая в руках украшенный яркими камушками поясок легкого халата, ощупывая ласковый шелк его полов. Роскошь, окружавшая ее благодаря доброму мужу, успокаивала. Ей нужно решиться на слова.
- Смени порог. Иди за помощью в последний дом на Закатной улице, сама знаешь к кому...
Сказав, быстро приложила плотно сжатые три средних пальца к губам, затем ко лбу. Да простит Пантеон! Но это единственный совет, достойный отчаявшейся матери. Когда родное дитя на руках мается, сердце и душа женщины хуже бездомной кошки, потянется к любому, кто протянет руку. У нее самой сын еще и первого года не справил, она знала, каково в те дни и ночи, когда кроха надрывно плачет.
- Станья! – ужаснулись сидящие по кругу женщины, всполошились словно птицы. – Ты что такое…
Заголосили! Она окинула их жгучим взглядом темных глаз и надменно подняла голову. С рождения она смелее прочих, и по этому праву в мыслях своих приятельниц равняла с павами, только и способными осторожничать, не издавая лишних звуков.
- Вы дур-то из себя не корчите! – губы Станьи повело вниз. – Можно подумать, в жестокий день и час, вы к ней не бегаете.
- К этой ведьме проклятой?! - гневно засверкала глазами Машани. Не по нраву ей пришелся совет молодой подруги.
А многие женщины прикусили языки. Бегают. Иные даже не по поводу и острой нужде, а по собственному желанию. Всякому в жизни своей приходится нарушать правила. В том и вся превратность судьбы. Даже если знамо как правильно да ладно, порой приходится обращаться в другую сторону.
- Не ведьма она, - добавила Станья со вздохом, чтобы хоть немного приглушить те разговоры, что непременно понесутся по городу, как только женщины этот двор покинут. Говорить за спиной злое так бездумно не стоит. Никто никого судить в этом мире права не имеет. Это вне людской власти, все они в руках богов.
- Помогает? – с сомнением переспросила Машани, кусая губы.
- Знатно, - тихо призналась одна из приятельниц.
Вот как. Значит, не только Станья. Про нее-то говаривают. О том, что дочурка одного из лучших кузнецов верхнего города хаживает в приметный угол. Хотя вроде не подруги. У той, что там живет, подруг нет.
- Слухи ходят, что души крадет, - сдавленно произнесла Машани, кладя ладони на полную грудь. Душно было от мысли, куда предстоит идти.
- Нужна ей твоя душа, - надменно фыркнула Станья и перемахнула толстую косу через плечо за спину. - Она другим берет.
Лицо женщины побледнело, приятельницы зашептались. Те, кто по себе знал, о чем речь, говорили меньше, из остальных фонтаном полились вопросы.
- Выбирай, - безжалостно усмехнулась Станья, - или боги, которые не слышат, или боги, в которых больше не верят.
Женщины разошлись с думами и новыми сплетнями на языках. Верхний город жил вольготной жизнью на своих трех громадных холмах сытно, богато. Благодатная почва для скуки, та прорастает на ней буйным цветом, а стерва обильно порождает слова. Они - развлечение, основной источник вкуса жизни, имевшей мало остроты. Нижний город, раскинувшийся у подножия пологих гор, такие страсти не донимали. Выживать там посложнее, отчего времени поменьше, а дум больше. А когда есть думы, говорить особо не хочется.
До вечера Машани маялась по собственному дому. На старших детей смотрела вскользь, мужа не ласкала, все слушала жалобное хныканье младшей. Никакого терпения к позднему часу у нее больше не осталось, а вместе с ним и выбор исчез.
Закатная улица тянулась по северу верхнего города, пряталась за высокими торговыми домами и богатыми гостиницами. Оттого солнце исчезало отсюда раньше, затихали лишние звуки, появлялись странные тени. Всему виной, что это старая часть города. Она не претерпела серьезных изменений за последние годы. Только людей поубавилось, обитатели перебрались в новые кварталы, оставив свои дома, но главное - сады. Сейчас уже никто не живет в таких зарослях! У охочих до зелени во дворах - крохотные парки, и каждому росточку там отведено свое место. А здесь сплошное буйство, растениям приятно, вольно. Оттого воздух полнился сладким ароматом фруктовых деревьев.
Этот запах Машани раздражал, и она прятала нос в расшитом яркими нитями наплечном платке. Не шла, бежала. Остро смотрела по сторонам, боялась быть застигнутой. Хотя кто осудит? Кто из знакомых увидит – пошепчется вечер-два, ну да это не страшно. Здоровье ребенка важнее. А боги слово держать не заставят. Пантеон хоть и не одобряет этого обрядчества, но шкуру не спускает. Скорее уж найдет лишний повод для насмешки. Правящих богов забавляют попытки Отвергнутых цепляться за этот мир. А люди что? Люди слабы, им камень в туфлю попадет, так это повод для страданий. Ничего удивительного нет в том, что они мчатся даже к тем, у кого сил-то и не осталось, раз уж всесильные не спешат им помогать.
Машани решила - в храме лишнюю чарку вина на главный алтарь прольет, прощения попросит, не станут на нее бессмертные гневаться. Но это все потом, потом!
Так она себя успокаивала, пока неслась к заветному дому. Тот прятался глубоко, терялся в густой зелени, с улицы не разглядишь. Женщина распахнула низкую калитку быстро и резко, чтобы не передумать. Пробежала передний двор по извилистой каменной дорожке до невысокого крыльца, проскочила ступеньки и постучала в дверь. Замерла, прислушиваясь.
Открыла сама хозяйка. То и понятно, слуг здесь не водится, одна обитает.
- Заходи, - бросила и ушла.
Машани переступила ровный порог. И куда такой дом одной? Надежный, добротный, в два потолка. Из щелей не дует, крыс не водится, на полу ковры, да не износившиеся, а новосплетенные. Не из родной шерсти, а из заморской!
Точно, ведьма.
- Чего застыла, проходи! – донесся громкий окрик из нутра дома. - У порога не болтают.
Пришедшая опомнилась, сбросила сандалии, стянула платок с плеч и пошла на голос.
Комната, в которой хозяйка ее привечала, оказалась большой, но темной. На обоих окнах была опущена плотная занавесь, свет шел только от масляного светильника в дальнем углу и от настольных свечей, расставленных на красном полотенце. Большой стол, два стула с жесткими спинками, не разожженный алтарь. Вот и все убранство.
Как в логове. Машани почувствовала холод в руках. Мерзнуть в их краях трудно, жизнь на юге лишала знаний о таком.
- Зовут как? – спросила хозяйка, не глядя на женщину. Гостья ее будто не интересовала. Да и поздний час не смущал. Привыкла? В этот дом по утрам не ходят, это не храм.
А голос низкий, грудной, глубокий. Как хорошо, что она запряталась здесь, от всех подальше. Погибель ведь, а не девица!
Отринутой Пантеоном полагалось быть несчастной, подбитой, убогой. Из глаз должен пропасть свет, слезы должны вымыть их цвет, из позвонков исчезнуть стать и гордость, а из рук и ног сила. Она должна походить на куклу, которую истерзала в зубах бешеная собака. А эта... эта цвела весенней розой и сияла утренней росой! Молода, красива, ладна, крепка, сильна. Точно вишня, вобравшая в себя свет и тепло солнца. Косы черны да гладки, стелились по плечам и спине тугими змеями. Кожа чиста и смугла. Глаза остры. Зубы белы.
Зависть брала.
Это таково ее наказание за страшный проступок? Аль боги не так уж и гневались на нее, раз до сих пор так хороша?
- Машани, - представилась пришедшая, отринув мысли. Глупости все это, она здесь ради дочери. Просто… несправедливо.
Женщина краем глаза взглянула на себя в зеркало, что висело на противоположной стороне. В ней и доли такой красоты не было, а она верна Пантеону, своему мужу и семье.
- Что хочешь для девочки, Машани? – спросила хозяйка дома, оправляя край полотенца подле себя.
Пришедшая заерзала на своем месте, теперь холодок пробежал по спине. Откуда знает? Догадалась? Слухи дошли? Мысли читает?
Неугодная усмехнулась одними губами. У той, что сидела напротив, все по глазам и лбу читалось.
- Вылечить ее хочу, - заговорила гостья торопливо, резко. - Нужна талалатка на отвар, да не достать ее нигде, а дочь... нельзя дитя и дальше мучить.
Хозяйка дома слушала внимательно, но в глаза по-прежнему не смотрела.
- Знаешь, как готовить отвар? – в тоне неугодной призраком промелькнула насмешка, но точно не определить.
Что за девица! Речи все так же горделивы. Говорят, всегда странной была, но тогда она обитала в храме, возле алтарей, служила богам, людские умы не тревожила, судеб смертных не касалась. Теперь же такое творит! Творит и считает себя… кем-то!
- Знаю, - бросила пришедшая быстро. Сомнения заползли в ее мысли, она даже назад обернулась. Еще не поздно обратно ступить. Уйдет и забудет, осенит себя знаменьем Пантеона, мужу обо всем поведает как на духу, они вдвоем сходят в храм и…
- Хорошо, талалатку достать несложно, - произнесла неугодная плавно и легко, двигая свечи на столе в только ей известном порядке.
- Правда? – встрепенулась Машани с надеждой, позабыв обо всем.
- Конечно, - кивнула хозяйка дома, оглаживая рукой перед собой поверхность стола. На пальцах тускло горели перстни, как глаза зверя. - Я у Лагри-Фаххи попрошу.
- У...у... белоликой? – задрожала пришедшая всем телом.
- Да. Ее силы за лекарства отвечают.
Отвечали. Так правильно. Сейчас уже все. Не в свете богиня, как и все Отвергнутые. Во времена, когда она была в силе, белоликой ее звали за красоту лица, не тронутого ни румянцем, ни пороком. Сейчас это имя она носила потому, что напоминала собой призрака, и лица у нее не осталось… Таковы слухи.
- А что... взамен? - Машани проглотила ком в горле. Ей ведь не придется встречаться с Отвергнутой? Говорили, что и характер у Лагри-Фаххи вслед за красотой исчез, а потому она теперь ко всему безразлична. Ну-ка с бесстрастностью решит и с просящей лицо сорвать.
- Спрошу, - отозвалась хозяйка дома.
Легко говорит. Как будто всегда такой была, как будто быть недостойной Пантеона - не самое страшное в жизни.
Начала спрашивать. Телом здесь осталась, а взгляд бессмысленным стал. Машани сидела напротив не дыша, лишь поводя широко распахнутыми глазами по сторонам, ожидая, что одна из колеблющихся из-за света свечей теней вдруг обратится кем-то и набросится. Но дом полнился тишиной и покоем. Обрядчество представлялось ей другим. С долгими ритуалами, кровавыми подношениями, гашением свечей голыми пальцами и зловещими словами, произносимыми свистящим шепотом. Она почти испытывала разочарование.
- Радость на полгода, - неожиданно заговорила хозяйка дома, прищурив темные глаза.
- Что? – заморгала гостья, успевшая погрузиться в тишину.
Она не поняла ни слов, ни смысла. Отвергнутые просят много странного, порой людям это легко отдать, порой невозможно. А иногда вот так…
- Она заберет из твоей души весь свет на полгода, - терпеливо говорила неугодная. Теперь она смотрела.
Ох… лучше бы и дальше в пустоту зрила. Взгляд у неугодной как камень. Придавил - не сдвинешься, не уйдешь обратно.
Машани думала.
- Ни глаз, ни рук не потребует?
- Ты бы предпочла ими расплатиться? – теперь уж точно насмешка, красивые полные губы изогнулись.
- Нет, я...
- Ее условия я передала, - отрезала хозяйка дома.
Пролог
Двадцать три года спустя он вернулся.
Он шел сквозь свои владения с неторопливостью тигра. Захватчик-лес шумел густой зеленой листвой, трещал над головой крепкими ветвями, играл светом и тенью, пытался обмануть глаз, бросал под ноги змей. Аспиды разевали пасти, брызгали ядом, но смелости приблизиться не находили.
- Не хочешь власть возвращать?
Громкоголосая птица сорвалась с ветки, объявляя на всю округу чужаку убираться туда, откуда пришел. На пернатую камнем из-за облаков рухнул ястреб и растерзал в своих когтях.
- Я – хозяин.
Сквозь воцарившуюся тишину стали слышны ветер и шум далекой реки.
Лес, принявший свою участь, распутал под ногами вернувшегося узлы из древесных корней и убрал с его пути все камни, выстлал гладкую дорогу.
Подобравшись к самому сердцу своей земли, он замедлил шаг. Дом. Место рождения. Место проклятия. Исток судьбы. Утерянное могущество былого не изменило взгляда хозяина и не тронуло его сердце. Время сделало свое дело, от дома не осталось ни ступени, ни стены. Обломки да осколки, да тонкий запах тлена.
Он знал, что успеет на последний вздох. Он поймал его и сберег.
Земля вздохнула судорожно, затрепетала, зашевелилась. Ощущение родного тепла пронзило и растревожило. Испугало, зачаровало, приманило.
Черная кошка, подволакивая задние лапы, выбралась из зарослей густой травы и подползла к ногам вернувшегося. Исхудавшая, изможденная, она не надеялась на свои заплывшие бельмами глаза, тыкалась носом в стороны, выискивая того, кто пах прошлым. Далеким прошлым.
Двадцать три года.
Дух земли не имел сил приветствовать хозяина как должно, кошка лишь беззвучно раскрывала пасть. Он сам склонился к ней, провел горячими пальцами по выпирающим острым позвонкам, почувствовал, как хрупкое тельце задрожало от боли и радости встречи.
- Теперь можно не бояться, - шепнул хозяин, поднимая кошку на руки, чувствуя, как глубоко внутри надрывно бьется сердце. – Теперь все будет хорошо.
Глава 1.
- Да разве ж я плохо молилась?! – отчаянно восклицала Машани, обращая руки попеременно к небу и земле. - Или даров жалела? Почему они не хотят помочь моему ребенку?!
Подруги-приятельницы поджимали губы, помалкивали, отводили глаза в стороны. Все - матери, все понимают, сочувствуют, но толк с того? Они вот так, во дворе, пред домом Машани, уже с полудня сиживают. Можно и до вечера просидеть, а ответа на вопрос никто не познает. Свои мысли бессмертные к смертным не обращают.
Машани беспокойно поглядывала на приоткрытое окошко, что в углу дома, под вторым потолком. Там спальня ее младшего дитя, долгожданной дочери. Малютка, пятый годик справившая, мучилась гадкой хворью который день. Нежное тельце терзал жар и нестерпимый чес. Вызванный в дом богатого купца лекарь свое дело знал, но микстуры не помогали.
Идите к богам, сказал он. Машани пошла.
Боги могущественны, боги добры, боги рядом. Она напоила их алтари вином и угостила яствами, отказав собственному столу. Она омыла ритуальные чаши своими руками, она со склоненной головой оставалась за спинами жриц все время утренней молитвы. Но Пантеон не нашел и минуты, чтобы выслушать любящую мать, чье сердце не находило покоя.
Боги могущественны, боги надменны, боги неторопливы.
- Ты вот что, - зацедила вдруг одна из приятельниц, опуская глаза к земле и шаркая по ней ножкой, облаченной в красную сандалию, - кричи поменьше, Пантеон наших воплей не любит.
- Я знаю все, что любят боги! – взвилась Машани. – И я верна им! Я…
- Закрой рот, я тебе говорю, - оборвала ее та.
Присутствующие женщины воззрились на говорившую с недоумением, шепнули друг другу на ушко по слову. Грубые слова, даже для нее, всегда острой на язык. Но молодая женщина не думала о взглядах знакомых и подруг. Она поднялась на ноги, перебирая в руках украшенный яркими камушками поясок легкого халата, ощупывая ласковый шелк его полов. Роскошь, окружавшая ее благодаря доброму мужу, успокаивала. Ей нужно решиться на слова.
- Смени порог. Иди за помощью в последний дом на Закатной улице, сама знаешь к кому...
Сказав, быстро приложила плотно сжатые три средних пальца к губам, затем ко лбу. Да простит Пантеон! Но это единственный совет, достойный отчаявшейся матери. Когда родное дитя на руках мается, сердце и душа женщины хуже бездомной кошки, потянется к любому, кто протянет руку. У нее самой сын еще и первого года не справил, она знала, каково в те дни и ночи, когда кроха надрывно плачет.
- Станья! – ужаснулись сидящие по кругу женщины, всполошились словно птицы. – Ты что такое…
Заголосили! Она окинула их жгучим взглядом темных глаз и надменно подняла голову. С рождения она смелее прочих, и по этому праву в мыслях своих приятельниц равняла с павами, только и способными осторожничать, не издавая лишних звуков.
- Вы дур-то из себя не корчите! – губы Станьи повело вниз. – Можно подумать, в жестокий день и час, вы к ней не бегаете.
- К этой ведьме проклятой?! - гневно засверкала глазами Машани. Не по нраву ей пришелся совет молодой подруги.
А многие женщины прикусили языки. Бегают. Иные даже не по поводу и острой нужде, а по собственному желанию. Всякому в жизни своей приходится нарушать правила. В том и вся превратность судьбы. Даже если знамо как правильно да ладно, порой приходится обращаться в другую сторону.
- Не ведьма она, - добавила Станья со вздохом, чтобы хоть немного приглушить те разговоры, что непременно понесутся по городу, как только женщины этот двор покинут. Говорить за спиной злое так бездумно не стоит. Никто никого судить в этом мире права не имеет. Это вне людской власти, все они в руках богов.
- Помогает? – с сомнением переспросила Машани, кусая губы.
- Знатно, - тихо призналась одна из приятельниц.
Вот как. Значит, не только Станья. Про нее-то говаривают. О том, что дочурка одного из лучших кузнецов верхнего города хаживает в приметный угол. Хотя вроде не подруги. У той, что там живет, подруг нет.
- Слухи ходят, что души крадет, - сдавленно произнесла Машани, кладя ладони на полную грудь. Душно было от мысли, куда предстоит идти.
- Нужна ей твоя душа, - надменно фыркнула Станья и перемахнула толстую косу через плечо за спину. - Она другим берет.
Лицо женщины побледнело, приятельницы зашептались. Те, кто по себе знал, о чем речь, говорили меньше, из остальных фонтаном полились вопросы.
- Выбирай, - безжалостно усмехнулась Станья, - или боги, которые не слышат, или боги, в которых больше не верят.
Женщины разошлись с думами и новыми сплетнями на языках. Верхний город жил вольготной жизнью на своих трех громадных холмах сытно, богато. Благодатная почва для скуки, та прорастает на ней буйным цветом, а стерва обильно порождает слова. Они - развлечение, основной источник вкуса жизни, имевшей мало остроты. Нижний город, раскинувшийся у подножия пологих гор, такие страсти не донимали. Выживать там посложнее, отчего времени поменьше, а дум больше. А когда есть думы, говорить особо не хочется.
До вечера Машани маялась по собственному дому. На старших детей смотрела вскользь, мужа не ласкала, все слушала жалобное хныканье младшей. Никакого терпения к позднему часу у нее больше не осталось, а вместе с ним и выбор исчез.
Закатная улица тянулась по северу верхнего города, пряталась за высокими торговыми домами и богатыми гостиницами. Оттого солнце исчезало отсюда раньше, затихали лишние звуки, появлялись странные тени. Всему виной, что это старая часть города. Она не претерпела серьезных изменений за последние годы. Только людей поубавилось, обитатели перебрались в новые кварталы, оставив свои дома, но главное - сады. Сейчас уже никто не живет в таких зарослях! У охочих до зелени во дворах - крохотные парки, и каждому росточку там отведено свое место. А здесь сплошное буйство, растениям приятно, вольно. Оттого воздух полнился сладким ароматом фруктовых деревьев.
Этот запах Машани раздражал, и она прятала нос в расшитом яркими нитями наплечном платке. Не шла, бежала. Остро смотрела по сторонам, боялась быть застигнутой. Хотя кто осудит? Кто из знакомых увидит – пошепчется вечер-два, ну да это не страшно. Здоровье ребенка важнее. А боги слово держать не заставят. Пантеон хоть и не одобряет этого обрядчества, но шкуру не спускает. Скорее уж найдет лишний повод для насмешки. Правящих богов забавляют попытки Отвергнутых цепляться за этот мир. А люди что? Люди слабы, им камень в туфлю попадет, так это повод для страданий. Ничего удивительного нет в том, что они мчатся даже к тем, у кого сил-то и не осталось, раз уж всесильные не спешат им помогать.
Машани решила - в храме лишнюю чарку вина на главный алтарь прольет, прощения попросит, не станут на нее бессмертные гневаться. Но это все потом, потом!
Так она себя успокаивала, пока неслась к заветному дому. Тот прятался глубоко, терялся в густой зелени, с улицы не разглядишь. Женщина распахнула низкую калитку быстро и резко, чтобы не передумать. Пробежала передний двор по извилистой каменной дорожке до невысокого крыльца, проскочила ступеньки и постучала в дверь. Замерла, прислушиваясь.
Открыла сама хозяйка. То и понятно, слуг здесь не водится, одна обитает.
- Заходи, - бросила и ушла.
Машани переступила ровный порог. И куда такой дом одной? Надежный, добротный, в два потолка. Из щелей не дует, крыс не водится, на полу ковры, да не износившиеся, а новосплетенные. Не из родной шерсти, а из заморской!
Точно, ведьма.
- Чего застыла, проходи! – донесся громкий окрик из нутра дома. - У порога не болтают.
Пришедшая опомнилась, сбросила сандалии, стянула платок с плеч и пошла на голос.
Комната, в которой хозяйка ее привечала, оказалась большой, но темной. На обоих окнах была опущена плотная занавесь, свет шел только от масляного светильника в дальнем углу и от настольных свечей, расставленных на красном полотенце. Большой стол, два стула с жесткими спинками, не разожженный алтарь. Вот и все убранство.
Как в логове. Машани почувствовала холод в руках. Мерзнуть в их краях трудно, жизнь на юге лишала знаний о таком.
- Зовут как? – спросила хозяйка, не глядя на женщину. Гостья ее будто не интересовала. Да и поздний час не смущал. Привыкла? В этот дом по утрам не ходят, это не храм.
А голос низкий, грудной, глубокий. Как хорошо, что она запряталась здесь, от всех подальше. Погибель ведь, а не девица!
Отринутой Пантеоном полагалось быть несчастной, подбитой, убогой. Из глаз должен пропасть свет, слезы должны вымыть их цвет, из позвонков исчезнуть стать и гордость, а из рук и ног сила. Она должна походить на куклу, которую истерзала в зубах бешеная собака. А эта... эта цвела весенней розой и сияла утренней росой! Молода, красива, ладна, крепка, сильна. Точно вишня, вобравшая в себя свет и тепло солнца. Косы черны да гладки, стелились по плечам и спине тугими змеями. Кожа чиста и смугла. Глаза остры. Зубы белы.
Зависть брала.
Это таково ее наказание за страшный проступок? Аль боги не так уж и гневались на нее, раз до сих пор так хороша?
- Машани, - представилась пришедшая, отринув мысли. Глупости все это, она здесь ради дочери. Просто… несправедливо.
Женщина краем глаза взглянула на себя в зеркало, что висело на противоположной стороне. В ней и доли такой красоты не было, а она верна Пантеону, своему мужу и семье.
- Что хочешь для девочки, Машани? – спросила хозяйка дома, оправляя край полотенца подле себя.
Пришедшая заерзала на своем месте, теперь холодок пробежал по спине. Откуда знает? Догадалась? Слухи дошли? Мысли читает?
Неугодная усмехнулась одними губами. У той, что сидела напротив, все по глазам и лбу читалось.
- Вылечить ее хочу, - заговорила гостья торопливо, резко. - Нужна талалатка на отвар, да не достать ее нигде, а дочь... нельзя дитя и дальше мучить.
Хозяйка дома слушала внимательно, но в глаза по-прежнему не смотрела.
- Знаешь, как готовить отвар? – в тоне неугодной призраком промелькнула насмешка, но точно не определить.
Что за девица! Речи все так же горделивы. Говорят, всегда странной была, но тогда она обитала в храме, возле алтарей, служила богам, людские умы не тревожила, судеб смертных не касалась. Теперь же такое творит! Творит и считает себя… кем-то!
- Знаю, - бросила пришедшая быстро. Сомнения заползли в ее мысли, она даже назад обернулась. Еще не поздно обратно ступить. Уйдет и забудет, осенит себя знаменьем Пантеона, мужу обо всем поведает как на духу, они вдвоем сходят в храм и…
- Хорошо, талалатку достать несложно, - произнесла неугодная плавно и легко, двигая свечи на столе в только ей известном порядке.
- Правда? – встрепенулась Машани с надеждой, позабыв обо всем.
- Конечно, - кивнула хозяйка дома, оглаживая рукой перед собой поверхность стола. На пальцах тускло горели перстни, как глаза зверя. - Я у Лагри-Фаххи попрошу.
- У...у... белоликой? – задрожала пришедшая всем телом.
- Да. Ее силы за лекарства отвечают.
Отвечали. Так правильно. Сейчас уже все. Не в свете богиня, как и все Отвергнутые. Во времена, когда она была в силе, белоликой ее звали за красоту лица, не тронутого ни румянцем, ни пороком. Сейчас это имя она носила потому, что напоминала собой призрака, и лица у нее не осталось… Таковы слухи.
- А что... взамен? - Машани проглотила ком в горле. Ей ведь не придется встречаться с Отвергнутой? Говорили, что и характер у Лагри-Фаххи вслед за красотой исчез, а потому она теперь ко всему безразлична. Ну-ка с бесстрастностью решит и с просящей лицо сорвать.
- Спрошу, - отозвалась хозяйка дома.
Легко говорит. Как будто всегда такой была, как будто быть недостойной Пантеона - не самое страшное в жизни.
Начала спрашивать. Телом здесь осталась, а взгляд бессмысленным стал. Машани сидела напротив не дыша, лишь поводя широко распахнутыми глазами по сторонам, ожидая, что одна из колеблющихся из-за света свечей теней вдруг обратится кем-то и набросится. Но дом полнился тишиной и покоем. Обрядчество представлялось ей другим. С долгими ритуалами, кровавыми подношениями, гашением свечей голыми пальцами и зловещими словами, произносимыми свистящим шепотом. Она почти испытывала разочарование.
- Радость на полгода, - неожиданно заговорила хозяйка дома, прищурив темные глаза.
- Что? – заморгала гостья, успевшая погрузиться в тишину.
Она не поняла ни слов, ни смысла. Отвергнутые просят много странного, порой людям это легко отдать, порой невозможно. А иногда вот так…
- Она заберет из твоей души весь свет на полгода, - терпеливо говорила неугодная. Теперь она смотрела.
Ох… лучше бы и дальше в пустоту зрила. Взгляд у неугодной как камень. Придавил - не сдвинешься, не уйдешь обратно.
Машани думала.
- Ни глаз, ни рук не потребует?
- Ты бы предпочла ими расплатиться? – теперь уж точно насмешка, красивые полные губы изогнулись.
- Нет, я...
- Ее условия я передала, - отрезала хозяйка дома.
