— Прекрати это, Ксавуд, довольно! — Голос Мидвака был твёрд, почти суров, но беззлобен. Он взял друга за плечи и внимательно вгляделся в его заплаканное лицо. — Слёзы не помогут твоей дочери. И мне не нужны. Я помогу.
Мидвак на мгновение прищурился, быстро перебирая в уме возможные решения и контакты тех, кто может помочь. Для него даже горе друга было задачей, которую нужно было решить максимально эффективно, минимизируя риски и затраты, но при этом сохраняя репутацию и дружеские связи.
— Вот держи гринкл, — произнёс он, уже нашаривая в своём кошельке золотую монету. — Этого должно хватить на пару обследований и, возможно, пару самых простых эликсиров. Вернёшь, когда сможешь. Только... — Мидвак сделал многозначительную паузу, его взгляд на миг стал исключительно банкирским, оценивающим, лишённым всяких эмоций. — Только учти, Ксавуд, это всё, что я могу тебе дать. Больше, боюсь, ты просто не сможешь вернуть. А я не привык разбрасываться своими деньгами.
Ксавуд смотрел на монету, не веря своим глазам. Целый гринкл! Это была огромная сумма для него, почти месячный заработок, но для лечения дочери этого точно не хватит. Он помнил, сколько с него драли доктора, когда болела Блеза. Но даже эта монета вселяла в Ксавуда надежду.
— Я слышал что-то про чёрную мокроту, если память мне не изменяет, это очень серьёзно, — продолжил Мидвак. Его тон снова стал деловым, с лёгкой примесью обеспокоенности. — Пусть завтра с самого утра Блеза возьмёт Вирлу и ведёт её к моему знакомому доктору Хаззару, в его частную лечебницу. Очень толковый доктор, многие коллеги с работы ходят к нему.
Ксавуд уже открыл рот, чтобы что-то сказать, видимо, про заоблачную стоимость частных лечебниц, но Мидвак, словно прочитав его мысли, лишь чуть заметно покачал головой и одёрнул его поднятой ладонью, не давая прервать себя.
— Я напишу для него рекомендательное письмо. Это будет бесплатно. — Банкир быстро подошёл к письменному столу, выхватил пергамент и перо, и ловкими движениями начал набрасывать письмо. Он не смотрел на Ксавуда, возможно, чтобы не видеть его благодарности, или чтобы не дать своим эмоциям взять верх.
Ксавуд стоял, как громом поражённый. Гринкл в руке казался нереально тяжёлым, а слова Мидвака — спасительной соломинкой. У Вирлы появлялся шанс!
— Мидвак... друг мой... Я... я даже не знаю, как тебя благодарить. Я никогда... никогда не забуду этого. Я верну, я обязательно всё верну, клянусь тебе! Спасибо! Спасибо тебе, Мидвак! Ты самый лучший друг!
Гоблинские слёзы, в которых теперь была не только боль, но и огромная, всепоглощающая благодарность, текли по его щекам. Он попытался встать, чтобы обнять Мидвака, но банкир лишь слегка отстранился, его лицо приобрело привычное, чуть отстранённое выражение.
— Не благодари заранее. Это всего лишь обследование. Судя по твоему описанию, больна твоя дочь очень сильно, и этой помощи на её спасение никак не хватит.
На лице банкира отобразилась усердная работа мысли: его глаза бегали по невидимым цифрам, а пальцы едва заметно перебирали воздух, складывая и вычитая, оценивая риски и потенциальные затраты. Он прикидывал стоимость сложнейших эликсиров, операций, недель наблюдения и прочие расходы, умножая на известную ему жадность дрюклаарских докторов. Казалось, Мидвак прикидывал не только цену, но и шансы на спасение, соотнося их с потенциальными затратами, словно это был очередной инвестиционный проект.
— Ты уже сталкивался с бедой. Сколько ты должен сейчас банку за лечение жены? Пятьдесят гринклов или сто?
— Сто тридцать, — сдавленно ответил Ксавуд, его голос дрожал.
— Вот видишь! Тут может быть не меньше. В Дрюклааре доктора стоят очень дорого, они выпотрошат тебя целиком, прежде чем вылечить. У тебя есть только один вариант помочь дочери, продать свой дом.
— Но он и так в залоге у банка, я оставил его там, когда брал кредит на лечение жены, иначе денег мне было не видать. — Горькая волна отчаяния захлестнула Ксавуда. Сердце сжалось в тисках, душа рвалась на части от осознания безысходности. Он знал, что выхода нет, и эта правда разрывала его изнутри. — Я не смогу повторно его заложить.
Мидвак внимательно выслушал. Его взгляд скользнул по побитому лицу Ксавуда, затем ненадолго задержался на руке, сжимающей гринкл. Банкир уже просчитал все варианты. Дом Ксавуда представлял собой ценный актив, особенно в условиях назревающего кризиса, о котором Мидвак знал гораздо больше многих. Он видел в этом не только помощь, но и возможность — выгодную, почти безрисковую инвестицию. Всегда можно было продать этот дом и получить процентов пятьдесят прибыли. Но подать это нужно было как жест милосердия.
— Я выкуплю его у тебя и погашу весь долг перед банком, — произнёс Мидвак, его тон стал ровным и деловым, словно он обсуждал сделку с незнакомцем, а не с лучшим другом. — Это станет мой дом. По старой дружбе я не стану тебя выселять оттуда, а буду сдавать тебе его. Скажем, — Мидвак склонил голову набок, прикидывая в уме цифры; его глаза, привыкшие к мгновенным расчётам, на секунду ушли в себя. — за восемнадцать круклов в месяц. Нет, лучше двадцать. А когда ты разберёшься со своими проблемами, я продам этот дом тебе же, взяв всего лишь пятнадцать процентов комиссионных. Я готов дать тебе сто гринклов прямо сейчас, я надеюсь, их хватит вылечить твою дочь.
Ксавуд смотрел на банкира, поражённый такой наглостью, но одновременно ошеломлённый внезапным шансом. Сто гринклов! Это казалось целым состоянием, но в словах Мидвака сквозила холодная, хищная логика. Его дом... Дом, за который он когда-то отдал триста тридцать гринклов, и который теперь, по всем прикидкам, стоил все четыреста, а то и больше. Мидвак прекрасно это понимал, но Ксавуд был в ловушке. Обстоятельства крепко схватили его за горло.
— Сто... сто гринклов? — прошептал Ксавуд, его голос был полон боли, смешанной с отчаянной надеждой. — Но... Мидвак, друг. Это слишком мало. Я за него триста тридцать отдавал! Вычтем сто тридцать в банк, остаётся ещё больше сотни гринклов! Может, хотя бы сто пятьдесят?
Мидвак резко поднял ладонь, его взгляд стал непроницаемым, без малейшего намёка на сочувствие. В его голосе зазвучали холодные, безапелляционные ноты, присущие банкиру, который закрывает сделку и не терпит возражений, особенно когда на кону стоит чья-то жизнь, а для него — лишь цифры в ведомости.
— Вариантов, как я уже сказал, у тебя нет. Иного никто не предложит, ты лишь отнимаешь у Вирлы так нужное ей время.
Ксавуд медленно опустил голову. Слова Мидвака эхом отдавались в его измученном сознании, безжалостно подтверждая самую страшную истину: выхода нет. Никаких других вариантов. Только этот. Но вместе с этим осознанием, в его сердце, израненном болью и унижением, вспыхнула крохотная, но яркая искорка надежды — Вирла будет спасена. Ради этого он и пришёл. Он поднял взгляд, его глаза были полны невыплаканных слёз, но в них уже не было прежней отчаянной безысходности, лишь неизбежное принятие.
— Хорошо, Мидвак, — прошептал он, и в этом слове было больше смирения, чем горечи. — Я согласен.
Мидвак не стал терять ни секунды. Резко развернувшись, он решительным шагом направился прочь из кухни за необходимыми бумагами. Казалось, он уже давно держал в уме весь алгоритм действий, ожидая лишь согласия.
Ксавуд остался стоять посреди кухни, где секунду назад его скручивало от отчаяния, а теперь забрезжила горькая надежда. Он слышал, как Мидвак быстро удаляется, а затем, спустя лишь мгновение, шорох и шаги возвращаются. Банкир снова появился в дверном проёме кухни, держа в руках массивную стопку пергаментов и небольшую шкатулку.
— Нужно всё закрепить, как положено, — коротко бросил он, уже раскладывая на отполированном столе массивные пачки пергаментов, запечатанных и со штампами банка. Это были не просто бумаги, а сама суть гоблинского мира: чёткие линии, строгие формулировки, юридические ловушки, отпечатанные чернилами и кровью.
Мидвак быстро пробежался по ним взглядом, затем протянул перо Ксавуду.
— Вот здесь подпись. Здесь. И вот тут, особенно внимательно. — Голос банкира был лишён всяких эмоций, кроме деловитости.
Пока Ксавуд, чьи руки ещё немного дрожали, с трудом разбирал мелкий шрифт и ставил свои каракули, Мидвак приступил к следующему этапу. С отработанной точностью он достал из потайного отделения на кухне тяжелый мешочек и начал отсчитывать монеты на стол: золотые гринклы и серебряные круклы. Звон металла был единственным звуком в кухне, размеренным и безжалостным.
— Девяносто пять... девяносто шесть... девяносто семь... девяносто восемь гринклов. И восемь круклов сверху, — вслух отсчитывал банкир. После подсчета он сгреб их в аккуратную горку и с удовлетворением посмотрел на результат.
Ксавуд, закончив подписывать, поднял глаза и впился взглядом в Мидвака. Не сто?
— Но... Мидвак, — хрипло выговорил он, — ты ведь обещал сто гринклов. Ты сказал, тут девяносто восемь и восемь круклов? Но почему меньше?
Мидвак усмехнулся — это была короткая, сухая, едва уловимая, почти беззвучная усмешка. В ней не было злорадства, лишь чистое, профессиональное удовлетворение.
— Один гринкл ты уже держишь в руке, Ксавуд. Я дал тебе его, как только ты пришёл. И двадцать круклов я вычел с твоей аренды за первый месяц. Ведь ты помнишь про двадцать круклов платы? Дом уже мой, месяц начался. — Голос банкира был спокойным, будничным, абсолютно лишённым какого-либо намёка на хитрость или обман. Это был просто факт, отточенный расчёт, неоспоримая правда гоблинского мира, где за всё нужно платить, а любая "дружба" имеет свою чёткую цену.
— Документы подписаны. Вот тебе обещанное письмо к доктору. Деньги все у тебя. Вперёд, спасай свою дочь! — Мидвак протянул Ксавуду свёрнутый пергамент с рекомендательным письмом, его жест был столь же механическим, как и его слова.
Ксавуд тяжело выдохнул. Теперь, когда сделка была заключена, и деньги лежали на столе, он вдруг осознал другую проблему. На улице была глубокая ночь, а у него в руках — почти сотня золотых гринклов.
— Мидвак... — начал Ксавуд, его голос звучал неуверенно. — Я... я боюсь нести столько денег так поздно ночью. Может, я оставлю их у тебя до завтра?
Мидвак выслушал, его лицо стало совершенно непроницаемым и на нём не дрогнул ни один мускул. Он окинул Ксавуда быстрым, оценивающим взглядом. Ксавуд же, измученный, но не сломленный, в этот момент искренне верил, что друг не воспользуется его положением, что в этом Мидвак проявит непоколебимую банковскую честность.
— Оставить до завтра? — Голос банкира был ровен, но в нём появилась едва уловимая нотка, которую Ксавуд не смог бы расшифровать. — Что ж... ты прав, ночь в Дрюклааре бывает опасной. Хорошо. Я приму деньги на хранение. Без всяких комиссий. Можешь быть спокоен, Ксавуд. Мои сейфы надёжнее любой стражи. Приходи за ними завтра. Но сейчас всё же возьми с собой немного. Они могут быть необходимы с утра на обследования.
Выйдя из дома Мидвака глубокой ночью, Ксавуд сжимал в руке пару гринклов. Этого должно хватить утром на обследование. Основная сумма, спасительные золотые монеты, оставалась в надёжном сейфе его друга, дожидаясь следующего дня. Ветер трепал его побитое лицо, но холод пробирал не снаружи, а изнутри. Ксавуд шёл по пустынным улицам Дрюклаара, и в его голове кружился целый рой мыслей, не давая покоя.
"Мидвак", — думал Ксавуд. Этот образ сейчас был для него самой большой загадкой. Каков он на самом деле? "Хороший или плохой? Друг или просто банкир?" Душа разрывалась между благодарностью и глубокой обидой.
"С одной стороны, он забрал мой дом. Дом, который был опорой, символом стабильности. И Мидвак прекрасно понимал, что даёт значительно меньше, чем дом стоит. Костяшки пальцев непроизвольно сжались, ногти впились в ладони. Он ловко воспользовался моим безвыходным положением, моим горем, чтобы провернуть сделку, которая сулила ему в любом раскладе хорошую прибыль. Сдача дома обратно мне же по двадцать круклов в месяц, комиссия в пятнадцать процентов при обратном выкупе — всё это звенело в ушах хищной, безжалостной логикой. И даже те сто гринклов, что он обещал... В итоге я получил меньше, да ещё и пришлось заплатить за первый месяц аренды собственного дома. Какая наглость! Это была сделка, честная по гоблинским меркам, но от этого не менее прагматичная и жестокая". Грудь сдавило, дыхание перехватило от возмущения.
"Но с другой стороны... Ксавуд остановился на мгновение, вглядываясь в черное небо, и глубоко, судорожно вздохнул. Он дал мне шанс. Единственный шанс. Кто ещё мог предложить подобное? Никто. Когда я отчаялся найти хоть какую-то помощь, Мидвак оказался единственным, кто протянул руку, пусть и с безжалостным расчётом. Он же дал мне один гринкл, не требуя ничего взамен, чтобы я мог немедленно отправиться к доктору. Он написал рекомендательное письмо, обеспечив бесплатное обследование у лучшего специалиста в городе. Это были жесты дружбы, на которые многие гоблины вообще не способны." Лицо Ксавуда смягчилось, а по телу пробежала волна тепла после этих мыслей.
"Он хороший друг, Ксавуд," — шептала одна часть сознания, пытаясь заглушить едкий голос сомнения. — "Он помогает тебе спасти Вирлу, чего ты ещё хочешь? Он рискует, выкупая твой дом у банка!"
"Нет, он бездушный прагматик, — кричала другая, более злая, часть. — Никакого риска в этом нет, беспроигрышная сделка. Он воспользовался твоей бедой, он наживается на твоём горе, на горе твоей дочери! Он забирает последнее, что у тебя есть! Прикрываясь помощью, он выселил меня, как Мизгратак Жмула!"
Эти мысли крутились в голове Ксавуда вихрем, сталкиваясь и переплетаясь. Он стискивал зубы, чувствуя боль в ушибленных рёбрах, но боль эта меркла перед внутренними переживаниями. "Дом... — пронеслось в голове. — Я потерял дом. Но Вирла... Вирла получила свой шанс". И эта мысль, эта надежда, была тяжелее и важнее любого золота, любого пергамента, любого жилья. Он верил, что Мидвак, хоть и беспощадный банкир, сдержит слово о хранении денег и о возможности выкупа. В этом он был уверен.
Добравшись наконец до своей двери, Ксавуд поднялся по лестнице, каждый шаг отдавался глухой болью в теле, но теперь его вела не ярость или отчаяние, а какая-то новая, холодная решимость. Он вошёл в дом.
Блеза спала, и Вирла тоже. Ксавуд кое-как стащил с себя одежду, сбросил обувь и, не раздеваясь полностью, рухнул на жёсткую кровать. Усталость взяла своё, и он провалился в короткий, тревожный сон.
Проснулся он, когда первые серые отблески рассвета проникали в комнату. Голова гудела, тело ломило, но времени на жалость к себе не было. Ксавуд положил оба гринклa на кухонный стол, рядом оставил свёрнутый пергамент с рекомендательным письмом и небольшую записку для Блезы:
— Блеза, любимая. Веди Вирлу к доктору Хаззару сразу, как проснётесь. Письмо и деньги на обследование на столе. Всё будет хорошо. Ушёл на работу. Целую.
С этой мыслью он поправил пояс и, не завтракая, вышел из дома. Новый день начинался. И он должен был быть готов ко всему, несмотря ни на что.
Ксавуд шёл на работу, и каждый шаг давался ему с трудом — не столько от физической боли, сколько от нескончаемой тревоги. Город только просыпался, гоблины спешили по своим делам, но для Ксавуда всё вокруг казалось тусклым и размытым. Все его мысли по пути на работу и в течение утра занимало лишь беспокойство за дочь.
Мидвак на мгновение прищурился, быстро перебирая в уме возможные решения и контакты тех, кто может помочь. Для него даже горе друга было задачей, которую нужно было решить максимально эффективно, минимизируя риски и затраты, но при этом сохраняя репутацию и дружеские связи.
— Вот держи гринкл, — произнёс он, уже нашаривая в своём кошельке золотую монету. — Этого должно хватить на пару обследований и, возможно, пару самых простых эликсиров. Вернёшь, когда сможешь. Только... — Мидвак сделал многозначительную паузу, его взгляд на миг стал исключительно банкирским, оценивающим, лишённым всяких эмоций. — Только учти, Ксавуд, это всё, что я могу тебе дать. Больше, боюсь, ты просто не сможешь вернуть. А я не привык разбрасываться своими деньгами.
Ксавуд смотрел на монету, не веря своим глазам. Целый гринкл! Это была огромная сумма для него, почти месячный заработок, но для лечения дочери этого точно не хватит. Он помнил, сколько с него драли доктора, когда болела Блеза. Но даже эта монета вселяла в Ксавуда надежду.
— Я слышал что-то про чёрную мокроту, если память мне не изменяет, это очень серьёзно, — продолжил Мидвак. Его тон снова стал деловым, с лёгкой примесью обеспокоенности. — Пусть завтра с самого утра Блеза возьмёт Вирлу и ведёт её к моему знакомому доктору Хаззару, в его частную лечебницу. Очень толковый доктор, многие коллеги с работы ходят к нему.
Ксавуд уже открыл рот, чтобы что-то сказать, видимо, про заоблачную стоимость частных лечебниц, но Мидвак, словно прочитав его мысли, лишь чуть заметно покачал головой и одёрнул его поднятой ладонью, не давая прервать себя.
— Я напишу для него рекомендательное письмо. Это будет бесплатно. — Банкир быстро подошёл к письменному столу, выхватил пергамент и перо, и ловкими движениями начал набрасывать письмо. Он не смотрел на Ксавуда, возможно, чтобы не видеть его благодарности, или чтобы не дать своим эмоциям взять верх.
Ксавуд стоял, как громом поражённый. Гринкл в руке казался нереально тяжёлым, а слова Мидвака — спасительной соломинкой. У Вирлы появлялся шанс!
— Мидвак... друг мой... Я... я даже не знаю, как тебя благодарить. Я никогда... никогда не забуду этого. Я верну, я обязательно всё верну, клянусь тебе! Спасибо! Спасибо тебе, Мидвак! Ты самый лучший друг!
Гоблинские слёзы, в которых теперь была не только боль, но и огромная, всепоглощающая благодарность, текли по его щекам. Он попытался встать, чтобы обнять Мидвака, но банкир лишь слегка отстранился, его лицо приобрело привычное, чуть отстранённое выражение.
— Не благодари заранее. Это всего лишь обследование. Судя по твоему описанию, больна твоя дочь очень сильно, и этой помощи на её спасение никак не хватит.
На лице банкира отобразилась усердная работа мысли: его глаза бегали по невидимым цифрам, а пальцы едва заметно перебирали воздух, складывая и вычитая, оценивая риски и потенциальные затраты. Он прикидывал стоимость сложнейших эликсиров, операций, недель наблюдения и прочие расходы, умножая на известную ему жадность дрюклаарских докторов. Казалось, Мидвак прикидывал не только цену, но и шансы на спасение, соотнося их с потенциальными затратами, словно это был очередной инвестиционный проект.
— Ты уже сталкивался с бедой. Сколько ты должен сейчас банку за лечение жены? Пятьдесят гринклов или сто?
— Сто тридцать, — сдавленно ответил Ксавуд, его голос дрожал.
— Вот видишь! Тут может быть не меньше. В Дрюклааре доктора стоят очень дорого, они выпотрошат тебя целиком, прежде чем вылечить. У тебя есть только один вариант помочь дочери, продать свой дом.
— Но он и так в залоге у банка, я оставил его там, когда брал кредит на лечение жены, иначе денег мне было не видать. — Горькая волна отчаяния захлестнула Ксавуда. Сердце сжалось в тисках, душа рвалась на части от осознания безысходности. Он знал, что выхода нет, и эта правда разрывала его изнутри. — Я не смогу повторно его заложить.
Мидвак внимательно выслушал. Его взгляд скользнул по побитому лицу Ксавуда, затем ненадолго задержался на руке, сжимающей гринкл. Банкир уже просчитал все варианты. Дом Ксавуда представлял собой ценный актив, особенно в условиях назревающего кризиса, о котором Мидвак знал гораздо больше многих. Он видел в этом не только помощь, но и возможность — выгодную, почти безрисковую инвестицию. Всегда можно было продать этот дом и получить процентов пятьдесят прибыли. Но подать это нужно было как жест милосердия.
— Я выкуплю его у тебя и погашу весь долг перед банком, — произнёс Мидвак, его тон стал ровным и деловым, словно он обсуждал сделку с незнакомцем, а не с лучшим другом. — Это станет мой дом. По старой дружбе я не стану тебя выселять оттуда, а буду сдавать тебе его. Скажем, — Мидвак склонил голову набок, прикидывая в уме цифры; его глаза, привыкшие к мгновенным расчётам, на секунду ушли в себя. — за восемнадцать круклов в месяц. Нет, лучше двадцать. А когда ты разберёшься со своими проблемами, я продам этот дом тебе же, взяв всего лишь пятнадцать процентов комиссионных. Я готов дать тебе сто гринклов прямо сейчас, я надеюсь, их хватит вылечить твою дочь.
Ксавуд смотрел на банкира, поражённый такой наглостью, но одновременно ошеломлённый внезапным шансом. Сто гринклов! Это казалось целым состоянием, но в словах Мидвака сквозила холодная, хищная логика. Его дом... Дом, за который он когда-то отдал триста тридцать гринклов, и который теперь, по всем прикидкам, стоил все четыреста, а то и больше. Мидвак прекрасно это понимал, но Ксавуд был в ловушке. Обстоятельства крепко схватили его за горло.
— Сто... сто гринклов? — прошептал Ксавуд, его голос был полон боли, смешанной с отчаянной надеждой. — Но... Мидвак, друг. Это слишком мало. Я за него триста тридцать отдавал! Вычтем сто тридцать в банк, остаётся ещё больше сотни гринклов! Может, хотя бы сто пятьдесят?
Мидвак резко поднял ладонь, его взгляд стал непроницаемым, без малейшего намёка на сочувствие. В его голосе зазвучали холодные, безапелляционные ноты, присущие банкиру, который закрывает сделку и не терпит возражений, особенно когда на кону стоит чья-то жизнь, а для него — лишь цифры в ведомости.
— Вариантов, как я уже сказал, у тебя нет. Иного никто не предложит, ты лишь отнимаешь у Вирлы так нужное ей время.
Ксавуд медленно опустил голову. Слова Мидвака эхом отдавались в его измученном сознании, безжалостно подтверждая самую страшную истину: выхода нет. Никаких других вариантов. Только этот. Но вместе с этим осознанием, в его сердце, израненном болью и унижением, вспыхнула крохотная, но яркая искорка надежды — Вирла будет спасена. Ради этого он и пришёл. Он поднял взгляд, его глаза были полны невыплаканных слёз, но в них уже не было прежней отчаянной безысходности, лишь неизбежное принятие.
— Хорошо, Мидвак, — прошептал он, и в этом слове было больше смирения, чем горечи. — Я согласен.
Мидвак не стал терять ни секунды. Резко развернувшись, он решительным шагом направился прочь из кухни за необходимыми бумагами. Казалось, он уже давно держал в уме весь алгоритм действий, ожидая лишь согласия.
Ксавуд остался стоять посреди кухни, где секунду назад его скручивало от отчаяния, а теперь забрезжила горькая надежда. Он слышал, как Мидвак быстро удаляется, а затем, спустя лишь мгновение, шорох и шаги возвращаются. Банкир снова появился в дверном проёме кухни, держа в руках массивную стопку пергаментов и небольшую шкатулку.
— Нужно всё закрепить, как положено, — коротко бросил он, уже раскладывая на отполированном столе массивные пачки пергаментов, запечатанных и со штампами банка. Это были не просто бумаги, а сама суть гоблинского мира: чёткие линии, строгие формулировки, юридические ловушки, отпечатанные чернилами и кровью.
Мидвак быстро пробежался по ним взглядом, затем протянул перо Ксавуду.
— Вот здесь подпись. Здесь. И вот тут, особенно внимательно. — Голос банкира был лишён всяких эмоций, кроме деловитости.
Пока Ксавуд, чьи руки ещё немного дрожали, с трудом разбирал мелкий шрифт и ставил свои каракули, Мидвак приступил к следующему этапу. С отработанной точностью он достал из потайного отделения на кухне тяжелый мешочек и начал отсчитывать монеты на стол: золотые гринклы и серебряные круклы. Звон металла был единственным звуком в кухне, размеренным и безжалостным.
— Девяносто пять... девяносто шесть... девяносто семь... девяносто восемь гринклов. И восемь круклов сверху, — вслух отсчитывал банкир. После подсчета он сгреб их в аккуратную горку и с удовлетворением посмотрел на результат.
Ксавуд, закончив подписывать, поднял глаза и впился взглядом в Мидвака. Не сто?
— Но... Мидвак, — хрипло выговорил он, — ты ведь обещал сто гринклов. Ты сказал, тут девяносто восемь и восемь круклов? Но почему меньше?
Мидвак усмехнулся — это была короткая, сухая, едва уловимая, почти беззвучная усмешка. В ней не было злорадства, лишь чистое, профессиональное удовлетворение.
— Один гринкл ты уже держишь в руке, Ксавуд. Я дал тебе его, как только ты пришёл. И двадцать круклов я вычел с твоей аренды за первый месяц. Ведь ты помнишь про двадцать круклов платы? Дом уже мой, месяц начался. — Голос банкира был спокойным, будничным, абсолютно лишённым какого-либо намёка на хитрость или обман. Это был просто факт, отточенный расчёт, неоспоримая правда гоблинского мира, где за всё нужно платить, а любая "дружба" имеет свою чёткую цену.
— Документы подписаны. Вот тебе обещанное письмо к доктору. Деньги все у тебя. Вперёд, спасай свою дочь! — Мидвак протянул Ксавуду свёрнутый пергамент с рекомендательным письмом, его жест был столь же механическим, как и его слова.
Ксавуд тяжело выдохнул. Теперь, когда сделка была заключена, и деньги лежали на столе, он вдруг осознал другую проблему. На улице была глубокая ночь, а у него в руках — почти сотня золотых гринклов.
— Мидвак... — начал Ксавуд, его голос звучал неуверенно. — Я... я боюсь нести столько денег так поздно ночью. Может, я оставлю их у тебя до завтра?
Мидвак выслушал, его лицо стало совершенно непроницаемым и на нём не дрогнул ни один мускул. Он окинул Ксавуда быстрым, оценивающим взглядом. Ксавуд же, измученный, но не сломленный, в этот момент искренне верил, что друг не воспользуется его положением, что в этом Мидвак проявит непоколебимую банковскую честность.
— Оставить до завтра? — Голос банкира был ровен, но в нём появилась едва уловимая нотка, которую Ксавуд не смог бы расшифровать. — Что ж... ты прав, ночь в Дрюклааре бывает опасной. Хорошо. Я приму деньги на хранение. Без всяких комиссий. Можешь быть спокоен, Ксавуд. Мои сейфы надёжнее любой стражи. Приходи за ними завтра. Но сейчас всё же возьми с собой немного. Они могут быть необходимы с утра на обследования.
Глава 5
Выйдя из дома Мидвака глубокой ночью, Ксавуд сжимал в руке пару гринклов. Этого должно хватить утром на обследование. Основная сумма, спасительные золотые монеты, оставалась в надёжном сейфе его друга, дожидаясь следующего дня. Ветер трепал его побитое лицо, но холод пробирал не снаружи, а изнутри. Ксавуд шёл по пустынным улицам Дрюклаара, и в его голове кружился целый рой мыслей, не давая покоя.
"Мидвак", — думал Ксавуд. Этот образ сейчас был для него самой большой загадкой. Каков он на самом деле? "Хороший или плохой? Друг или просто банкир?" Душа разрывалась между благодарностью и глубокой обидой.
"С одной стороны, он забрал мой дом. Дом, который был опорой, символом стабильности. И Мидвак прекрасно понимал, что даёт значительно меньше, чем дом стоит. Костяшки пальцев непроизвольно сжались, ногти впились в ладони. Он ловко воспользовался моим безвыходным положением, моим горем, чтобы провернуть сделку, которая сулила ему в любом раскладе хорошую прибыль. Сдача дома обратно мне же по двадцать круклов в месяц, комиссия в пятнадцать процентов при обратном выкупе — всё это звенело в ушах хищной, безжалостной логикой. И даже те сто гринклов, что он обещал... В итоге я получил меньше, да ещё и пришлось заплатить за первый месяц аренды собственного дома. Какая наглость! Это была сделка, честная по гоблинским меркам, но от этого не менее прагматичная и жестокая". Грудь сдавило, дыхание перехватило от возмущения.
"Но с другой стороны... Ксавуд остановился на мгновение, вглядываясь в черное небо, и глубоко, судорожно вздохнул. Он дал мне шанс. Единственный шанс. Кто ещё мог предложить подобное? Никто. Когда я отчаялся найти хоть какую-то помощь, Мидвак оказался единственным, кто протянул руку, пусть и с безжалостным расчётом. Он же дал мне один гринкл, не требуя ничего взамен, чтобы я мог немедленно отправиться к доктору. Он написал рекомендательное письмо, обеспечив бесплатное обследование у лучшего специалиста в городе. Это были жесты дружбы, на которые многие гоблины вообще не способны." Лицо Ксавуда смягчилось, а по телу пробежала волна тепла после этих мыслей.
"Он хороший друг, Ксавуд," — шептала одна часть сознания, пытаясь заглушить едкий голос сомнения. — "Он помогает тебе спасти Вирлу, чего ты ещё хочешь? Он рискует, выкупая твой дом у банка!"
"Нет, он бездушный прагматик, — кричала другая, более злая, часть. — Никакого риска в этом нет, беспроигрышная сделка. Он воспользовался твоей бедой, он наживается на твоём горе, на горе твоей дочери! Он забирает последнее, что у тебя есть! Прикрываясь помощью, он выселил меня, как Мизгратак Жмула!"
Эти мысли крутились в голове Ксавуда вихрем, сталкиваясь и переплетаясь. Он стискивал зубы, чувствуя боль в ушибленных рёбрах, но боль эта меркла перед внутренними переживаниями. "Дом... — пронеслось в голове. — Я потерял дом. Но Вирла... Вирла получила свой шанс". И эта мысль, эта надежда, была тяжелее и важнее любого золота, любого пергамента, любого жилья. Он верил, что Мидвак, хоть и беспощадный банкир, сдержит слово о хранении денег и о возможности выкупа. В этом он был уверен.
Добравшись наконец до своей двери, Ксавуд поднялся по лестнице, каждый шаг отдавался глухой болью в теле, но теперь его вела не ярость или отчаяние, а какая-то новая, холодная решимость. Он вошёл в дом.
Блеза спала, и Вирла тоже. Ксавуд кое-как стащил с себя одежду, сбросил обувь и, не раздеваясь полностью, рухнул на жёсткую кровать. Усталость взяла своё, и он провалился в короткий, тревожный сон.
Проснулся он, когда первые серые отблески рассвета проникали в комнату. Голова гудела, тело ломило, но времени на жалость к себе не было. Ксавуд положил оба гринклa на кухонный стол, рядом оставил свёрнутый пергамент с рекомендательным письмом и небольшую записку для Блезы:
— Блеза, любимая. Веди Вирлу к доктору Хаззару сразу, как проснётесь. Письмо и деньги на обследование на столе. Всё будет хорошо. Ушёл на работу. Целую.
С этой мыслью он поправил пояс и, не завтракая, вышел из дома. Новый день начинался. И он должен был быть готов ко всему, несмотря ни на что.
Ксавуд шёл на работу, и каждый шаг давался ему с трудом — не столько от физической боли, сколько от нескончаемой тревоги. Город только просыпался, гоблины спешили по своим делам, но для Ксавуда всё вокруг казалось тусклым и размытым. Все его мысли по пути на работу и в течение утра занимало лишь беспокойство за дочь.
