глава семьи, любое событие, вплоть до покупки кухонных полотенец, происходит исключительно с моего ведома… Я даже привёл Юленьку на день рождения своего отца, чтобы познакомить с ней своих родителей…
Все закончилось, когда Юленька сообщила мне о беременности. Мозг раздробил возможные вероятности на множество путей-ниточек, которые на другом конце связались в единый узел: Юленька не будет способна уделять необходимое внимание подростку, я же буду стремиться работать всё больше и больше, чтобы пореже бывать дома… Сын или дочь свяжется с дурной компанией и покатится по наклонной, независимо от пола нашего ребенка, он окажется за решёткой по серьезному обвинению, а потом ещё … И ещё …
Уговорить её на аборт особого труда не составило. После этого я просто отвёз её на вокзал с вещами и купил билет до её родного города, до отчего, так сказать, дома. Она хлопала ресницами в недоумении, потом, когда я сказал, что полюбил другую, залепила мне пощечину, залилась слезами и на весь вокзал закричала, что ненавидит меня. Она действительно меня возненавидела на всю оставшуюся жизнь – для меня было облегчением знать об этом.
Между тем другая не замедлила появиться. Сказать, что я её полюбил, было бы преувеличением, но что-то похожее на влюбленность всё-таки я испытывал, похоже, первый раз в жизни.
Ксения. Так её звали. Это имя ей совершенно не шло – высокая, чуть полноватая, черноволосая, кареглазая, весёлая и шумная. Я сам не мог понять, почему меня к ней тянет, пока вдруг не осознал – я не вижу вероятностей с ней. Любое усилие представить картину будущего оканчивалось одинаково – загрунтованный белой краской холст без единой чёрточки… Рисуй, что хочешь…
Наш роман, если можно так выразиться, развивался более чем стремительно – через неделю после знакомства она переехала ко мне. Через месяц стала закадычной подругой моей матери. Ещё через месяц мой отец, который всегда соблюдал нейтралитет, покашливая от неловкости, прочёл мне лекцию на тему «Пора бы тебе уже создавать семью и лучше Ксюши не найти». Я с ним согласился, и уже на следующие выходные мы поехали с Ксенией к её бабке в глухую деревеньку на краю нашей области. Родителей у моей почти невесты не было – отец исчез до её рождения, мать умерла, когда Ксении было восемь лет. Воспитывала её бабушка – единственная родная душа.
Пока ехали, я всё пытался посмотреть и узнать. Кроме белого холста, ничего увидеть не смог, решил попытаться снова после знакомства с бабкой.
Бабуля ничего так оказалась – маленькая, кругленькая, в беленьком платочке, из-под которого выбивались седенькие прядки. Морщины от уголков глаз к вискам лучиками разбегаются, приветливая улыбка, обычная суета – усадить гостей поудобней, да накормить повкусней. А и правда, вкусно оказалось так, что о своём намерении посмотреть будущее я вспомнил только поздно вечером, когда уже улеглись спать.
В темноте надел джинсы, вышел из избы, сел на крыльце и бездумно смотрю на звезды, раз за разом пытаясь увидеть.
- Что тебя тревожит, милок? – за спиной бабулин голос. - Что тебе не так?
- Да всё так, бабушка, - отвечаю, - всё так.
- Ну а раз так, не надо придумывать невесть что, не к добру это будет.
Я удивленно уставился на бабку. Что она имеет в виду? Говорит так, как будто знает…
Она села рядом, зябко кутаясь в серый пуховый платок.
- Я тебе и так расскажу, что будет, если Ксеню замуж возьмёшь. Счастье тебе будет. И деток у вас будет трое – три сына. А остальное всё мелкое, о нём и знать нет нужды.
- Откуда вы знаете? – только и спросил я.
Бабка усмехнулась.
– Ты не один, кто может видеть. Да только вот скажи, много ли радости с твоего дара?
Она вынула правую руку из-под платка, повела ею слева направо, и я вдруг с удивлением понял, что ничего не слышу. Никаких звуков – ни стрекота кузнечиков, ни лая собак – ничего. Через мгновение мимо нас с бабкой стали медленно, как на параде, проходить люди…
…Мальчик… Лёха, неудачно прыгнувший из окна…
…Парень в военной форме… Витёк… армейский сослуживец…
… толпа молодежи… 18 человек… первокурсники политеха…
… маленькие светловолосые мальчик и девочка, держащиеся за руки… мои нерождённые дети от Кати…
… худенький мальчик лет десяти… мой нерождённый сын от Юленьки…
… два мальчишки… утонули в тот год, когда я ездил вожатым в лагерь…
… толстый мужик в камуфляже… конкурент на рынке охранных услуг…
И люди, которых я не знал. Люди нескончаемым потоком…
- Хватит!!! – кричал я, но мой крик не был слышен. – ХВАТИТ!!!
Я обхватил голову руками крест-накрест, закрыл глаза и, раскачиваясь на месте вперёд-назад, всё повторял: «Хватит! Хватит!», пока слова не превратились в рыдания.
… Разбудил меня чудный запах свежеиспечённых блинов, плывущий по всей избе. Помотав головой, отгоняя остатки странного сна, я вышел из комнаты, где спал, в общий зал. На столе дымилась гора блинов вокруг плошки со сметаной, мёдом, вареньем, молоко в прозрачном кувшине. Вошла улыбающаяся Ксения с чайником в руках, за ней бабуля несла корзинку с пирожками.
И мы сели завтракать.
… Нет, мой дар никуда от меня не делся – я не смогу его закрыть, даже если бы захотел. Я всё так же вижу, что со мной будет или не будет. И всё так же выбираю самый подходящий вариант. Глупо было бы не пользоваться подсказками…
Ксения – всё так же белый холст, и я нахожу прекрасной эту непредсказуемость. Сожалею лишь о том, что не способен предостеречь наших сыновей от грядущих событий – не вижу, не получается. В остальном жизнь размеренно идёт по накатанной колее.
Только вот, чем дольше я живу, тем больше я не хочу однажды увидеть, узнать, что ждёт меня за чертой жизни… Ибо, не по моей воле и желанию, но количество участников скорбного парада значительно увеличилось… И я ничего не могу с этим поделать…
Боги Земли
Автор Капитан- командор.
Сегодня казнили Сэма Тоушера. Точнее, должны были казнить, ведь никто не был уверен в успехе этого предприятия с тех пор, как лет пятнадцать назад такая попытка была принята впервые. В тот раз казнь вынуждены были отменить из-за страшной бури и ливня, угрожавших даже обрушением здания тюрьмы. Вскоре Тоушер был переведён вместе с другими заключенными из аварийного здания в новое в областном центре. Однако приговор снова не был приведен в исполнение: ГЭС, расположенная выше по течению, была разрушена чудовищными волнами неизвестного происхождения, факт появления которых до сих пор ставил в тупик все научное сообщество штата, а потому скрывался. Естественно, электрический стул оказался бесполезен, как, впрочем, и любые другие способы казни, что подтвердилось впоследствии: Сэма пытались расстрелять, вводили ему смертельные инъекции, травили газом - все без толку. Каждый раз Тоушер выживал вследствие странных, порой пугающих событий. Последний из палачей, как говорили, в процессе казни с дикими криками вдруг схватился за голову руками и не отрывал их от лица до тех пор, пока Тоушер не был снова возвращен в камеру. Когда же лицо несчастного открыли, присутствующим явилось жуткое зрелище: палач был бледен, как гипсовое изваяние, из носа и уголков рта сочилась тонкими ниточками кровь из разорвавшихся от внезапного чрезвычайно сильного сокращения сосудов, а глаза... Глаза бедняги были вдавлены вглубь черепа, вероятно, в попытках скрыть от взгляда этого, казалось бы, закаленного и ожесточенного службой человека что-то чудовищное, чего не в силах вынести человеческий рассудок. К сожалению, а может, и к счастью, увиденное палачом в тот день осталось навеки неизвестным общественности: несчастный скончался в больнице от внезапного кровоизлияния в мозг. Хирург клялся, что кровь пациента в какой-то момент будто вскипела в артериях и венах по всему телу, после чего почти сразу же наступила смерть, однако, под действием полиции эти разговоры скоро сошли на нет.
Итак, сегодня должны были казнить Сэма Тоушера. Убийцу среди убийц, лодочника с Сен-Айленда. Его боялись даже закоренелые головорезы, утверждавшие, что его взгляд заставляет их дрожать и порождает в мозгу ужасные видения. Таким образом, Тоушер был заключен в отдельную камеру, полностью предоставленную в его распоряжение. Его судили и приговорили к смертной казни через электрический стул, позднее приговор изменили, за убийство 18 человек, при этом общее число жертв так и осталось неизвестным, лишь те, чьи трупы, что были найдены на дне реки за чертой города на расстоянии в сто метров один от другого, официально считались жертвами убийцы-лодочника. Их могло бы быть больше, но, хотя Тоушер подтверждал сведения об ещё как минимум тридцати людях, убитых и расчлененных им в разное время в разных городах, их костей или же вещей найти не удалось.
***
Тюремный священник Эгидо Сандерс устало наблюдал за тем, как убийцу вели через пыльный двор к высокому, казавшемуся гротескно огромным помосту виселицы. Очевидно, ведомый впал в подобие транса, в процессе которого издавал хаотический поток фраз и отдельных слов, сливавшихся в нечто зловещее и необъяснимо цельное.
Эгидо не отошёл ещё от беседы, что по закону штата должна была быть проведена с приговоренным к смерти перед смертью. В случае с Тоушером никто не сомневался, что ничего путного из этого не выйдет, Сандерса даже отговаривали от исполнения этой обязанности, особенно напирая на его молодость и неопытность. Однако священник все же настоял на своем, и в назначенный час Тоушер был приведен в специальное здание, не до конца даже оштукатуренное и стоявшее на отшибе. В его крыше находилось круглое окно, свет из которого равно падал в обе половины разделенного перегородкой помещения.
Разговор упорно не начинался, Эгидо не мог почему-то издать и звука из-за сковавшего его странного холода, а убийца по ту сторону тонкой, в полкирпича стенки молчал, и его ровное, ритмичное дыхание не прерывалось ни на секунду. Затем, наконец, словно выждав некое установленное время, Тоушер начал говорить. Его речь была продолжительна, но продвигалась как бы рывками; ее содержание с уверенностью можно было бы назвать бредом, если бы только говоривший не был так уверен в истинности того, о чем рассказывал.
- Что вы, святой отец, знаете о мире, в котором живёте и проповедуете? - хрипло шептал голос убийцы через выемку в стене. - Какую часть этого мира можете вы увидеть, погрязнув в рамках своей обыденной реальности? Задумывались ли вы хоть раз о том, что скрывается в бездне океанов, в глухих лесах Сибири, в толще льдов Арктики и Антарктики? Представляете ли себе, какая древняя первородная тьма прячется в катакомбах египетских гробниц, кто обитает в истоках рек и под подошвой гор?
Чем-то неосознанно испуганный и напряженный, Сандерс, торопливо вздохнув и выдохнув, отрицательно мотнул головой: от чего-то он был уверен, что этот его жест был очень хорошо заметен Тоушеру, чья половина помещения была по неизвестной причине погружена в кромешную и, кажется, осязаемую темноту.
Из этой темноты послышался зловещий смешок и шепот продолжился:
- Вот именно, святой отец! Вы слепы в своем неведении, слепы, ибо не видите, как Великие боги увядшего мира бродят по земле рядом с вами, как от их шагов меркнут огни на небе и на земле и содрогаются стены домов. Они касаются вас своими когтями, что чертили письмена на поверхности земли ещё в те времена, когда она была лишь раскаленным комком пыли. Но боги стары и не вполне уже могут менять этот мир - им нужна пища, много пищи... И для того, чтобы питать себя, они послали нас, убийц, потрошителей, мясников, чтобы насытить бездонные чрева богов свежей кровью и костями...
Так говорил в тесной кирпичной комнатушке маньяк Сэм Тоушер, говорил долго и до ужаса правдоподобно. Сандерс слушал его с неясной доверчивостью, и, чем больше слов слышал он, тем больший страх обволакивал его сердце. Из темноты за стеной слышались зловещие истории о том, как в безлунные ночи древние боги заглядывают в окна домов, о том, как шаманы на Чукотке и на островах Океании пробуждают из-под земли бесчисленных демонических тварей и приносят им жертвы, порой даже человеческие. Говорил Тоушер и о тех чудовищах, что существуют в самом сердце людской цивилизации, прячась в темных, потаенных уголках городов, притворяясь ветром, и камнями, и... людьми.
- Они тоже нужны, чтобы насыщать богов, - хрипел Сэм, - они воруют по ночам детей через незатворенные окна и скармливают их души тем божествам, что не могут подняться на поверхность из мрачных коридоров подземного Тартара.
Пока произносились эти слова, у священника создавалось четкое впечатление, что за стеной Тоушер был не один, и что в данный момент говорил с ним вовсе не человек, но нечто другое, куда как более древнее и жуткое.
В этот момент убийца за стеной перешёл в стадию завершения повествования и, очевидно, был близок к экстазу: с шипением, кашлем и хрипом он скорее лаял, чем говорил о том, как когда выйдет срок и придёт должное время, Великие боги станут достаточно сильны для того, чтобы явить себя миру, для того, чтобы подняться из своих катакомб и спуститься с заоблачных вершин к людям и пожрать их без числа, высосав всю жизнь из земли, как они сделали это с сотнями и тысячами миров прежде. Дыхание Тоушера стало прерывистым, он закричал вдруг пронзительно и протяжно, так, что даже окно в крыше задребезжало и чуть не раскололось. Этот крик привлек дежурных, находившихся снаружи, и, пока отпиралась дверь и преступника отстегивали от цепей, прикрепленных к полу, в отверстие в стене успела просунуться узкая костлявая, вся покрытая татуировками ладонь Тоушера и начала выцарапывать чудовищно удлинившимися ногтями что-то на кирпичах перегородки. В оцепенении Сандерс смотрел на это зрелище и ещё некоторое время после, пока слышался рев Сэма и треск электрошокеров охраны, не мог вникнуть в суть изображения.
Лишь через несколько минут священник наконец понял: на двух узких красных кирпичах был схематично изображен промежуток между основным корпусом тюрьмы и тем зданием, где только что находился убийца. Через этот промежуток двигалась фигура человека - очевидно, самого Тоушера. Но странной в рисунке была одна деталь: над фигурой человека шла, сгибаясь под неведомой тяжестью и касаясь длинными пальцами земли, огромная скелетообразная фигура, особенно тщательно прорисованная и снабженная подписью "бог". Каким образом преступник успел за столь короткий срок создать это изображение вслепую, Сандерс не знал и, признаться, не слишком хотел узнать.
***
Было ветрено, и солнце клонилось к закату. Западный угол неба алел, переливаясь багрянисто-черными полосами облаков, огненный шар солнца нехотя спускался в их круговерть, посылая прощальные волны жара на сухую, стоптанную землю. Бормотание ведомого конвоирами Тоушера становилось невыносимым, его пронзительные вопли уже довольно долго разносились по тюремному двору, и можно было заметить припавшие к черным решеткам раздраженные и злобно-любопытные лица заключенных, следивших за медленным продвижением приговоренного через двор к виселице. Было безветренно,
