Глава 1. Город у моря
В одном приморском городишке - не слишком глухом, но счастливо обойдённом войнами и передрягами, так что школяры и слыхом не слыхивали о нём на лекциях по истории, - в городишке с галечными отмелями, где грелись толстые, гладкие сивучи, а тритоны тёрли хвосты песком и скребли пемзой, избавляясь от ракушек-прилипал и скользких водорослей, и подмигивали проходившим мимо девицам, жила-была дочка гончара. Наверное, от местной охряно-красной глины, которая, как ни мети, разлеталась из мастерской по всему дому, она и получилась такой рыжеватой: веснушки не только перемигивались у неё на щеках, но и накидкой укрыли плечи, песчаной струйкой вились между лопаток, а по рукам сбегали до самых пальцев, сливаясь с глиной, забившейся в лунки ногтей, выцветившей линии ладоней, там и сям плохо смытой и так и застывшей тёплыми сполохами. Так что вся она была пятнистой, как тень акации в знойный день, и такой же вдобавок была подвижной и смешливой. Глаза у неё были, как две облизанные карамельки, и озорно сверкали, а вот волосы, светлые, курчавые и мягкие, как пух, расти совершенно не желали и не собирались даже в самую тощую косичку, так что девочке то и дело приходилось сдувать прядки с глаз, склонившись над гончарным кругом. Звали её Лизой, и имя она своё то любила, то не любила и частенько произносила так и эдак на все лады. Потом решила: как ни старайся, всё выходит коротеньким и несерьезным. Удача, да и только!
Отец её, несмотря на годы, сохранил юношескую ладность, а обаяния только прибавил, и дабы не смущать покупательниц, а заодно повеселить жену, отрастил самые настоящие моржовые усы. Весь день в мастерской он попыхивал смородиновыми самокрутками, а ещё наотрез отказывался ставить на кувшины и горшки своё имя и вместо этого аккуратно отпечатывал на донце большой палец: попадется вам такой горшок - знайте, сделал его Карл Корин, и он не подведёт вас ни в сонное тёмное зимнее утро, ни в последние полчаса весёлой суеты перед приходом гостей, а буде даже выроните его из рук - только гулко протяжно звякнет-вздохнет, покрутится на месте да и встанет как ни в чём не бывало. Лиза мечтала страстно перенять его мастерство, да учителем он, скажем прямо, был никчёмным, работал скорее сердцем, чем головой, и давал прекрасные, но бессмысленные советы, навроде: "Почувствуй, эта глина под твоими пальцами как маленький притихший крольчонок", или "Сглаживай углы, красота вазы так же прекрасна и неуловима, как тень нимфы, промелькнувшей в лесном сумраке" - после эдакой фразы он обычно поспешно замолкал, и под роскошными усами расползался густой румянец.
Неудивительно, что все его вазы вмещали целую охапку цветов и смахивали скорей на молочные крынки. Его возлюбленная - Лизина мама - и была самой настоящей нимфой, которую в незапамятные времена, лет ещё двадцать назад, Карл перенёс к себе домой вместе с её деревцем. Грушка-дичок помаленьку превратилась в основательное, плотно сбитое деревце, чьи ветви по осени гнулись до самой земли под тяжестью сладких краснобоких плодов - ох, хорош с ними был и пирог, и наливка! - а мама Лизы и в помине утратила зеленоватую бледность, прониклась таинством сахара, муки, скалки и хорошо растопленной печки и, к восторгу мужа, изрядно округлела, так что все, кому теперь пересказывали эту историю, неверяще хмыкали. Нимфа? Да побойтесь богов! - посмеивались они и качали головой. Теперь красавица Груша любила юбки с оборочками и славилась не диковинным происхождением, а двумя вполне мирскими талантами: во первых, пела рыбацкие песни лучше даже самих рыбацких жён и дочек, с детства пропахших тиной и йодом и, как ни мойся, украшенных ожерельями серебристой чешуи. Во-вторых, Лизина мама была страхом и гордостью городского рынка. В жарком споре она постукивала крабом о прилавок, уворачиваясь от щёлкающих клешней, нежно, но уверенно, что музыкант по клавесину, пробегалась пальцами по хлебам, проверяя на нежность и пышность, спасала из коробов со смородиной паучков и гусениц, походя раскусывая угольные бусинки ягод, и по запаху сыра выговаривала пастуху: что ж ты, братец, поленился, не отвёл козочек на дальнее, тучное, такое душистое по весне пастбище!
Своими волосами, похожими на пивную пену, да и тихим упрямством, Лиза никак не походила на маму. С детства она просиживала дни напролёт под боком у отца и, мусоля ватрушку или пухлую изюмную булочку, заворожено глядела, как вертится гончарный круг, как глина пляшет, вытягивается высоким веретеном и вновь опадает, съёживается в маленький влажный комок. На остатке третьей самокрутки отец ловко превращал глиняную змейку в затейливую витую ручку или два толстеньких, ухватистых выступа по бокам горшка и как раз успевал перехватить и потушить окурок, прежде чем тот подпалит ему усы. Как только Лиза подросла достаточно, чтобы разогнать тяжеленный круг, она стала подражать отцу, и не сразу, но глина поддалась. Сытые горшки-толстяки для жаркого, маленькие крыночки, толстостенные кувшины, в которых компот оставался прохладным даже в самый летний полдень, удавались ей на славу. И только у больших плоских блюд бортики шли волнами, будто широкие юбки у танцовщиц-кокеток, дрожали и никак не хотели слушаться Лизиных пальчиков.
В прошлом году, пока отец не видел, она схулиганила и покрыла влажную ещё глину рисунками: цепочками птичьих следов, лапками кленовых листьев, цветочной вязью. Ох и попало же ей тогда от спокойного обычно родителя! Но что делать, покупатели поворчали-поворчали да и разобрали порченую посуду...а через пару дней потянулись к Карлу со смущенными улыбками: хотим, дескать, ещё. В вазах, испещрённых ромашками и колокольчиками, букет полевых цветов будто сиял изнутри, а от его аромата самая распоследняя ворчливая старушенция начинала вдруг глядеть на мужа с нежностью, напевать, суетясь у печи, и раздавать ириски ребятне. В вазах с кленовыми листьями морщинистая шкурка залежалых прошлогодних яблок разглаживалась и аппетитно лоснилась, а в глубокие плошки с лупоглазыми рыбами детишки натащили мелких рачков, щучьих мальков и пескариков из речушки, а кто посмелее - здоровенных и сильных личинок стрекоз. Подкармливали водомерками, комарами, хлебными крошками, а поутру радостно вопили, что питомцы не плавают кверху брюхом, как раньше бывало, а растут и нагуливают жирок. Дядька Микаэль с Третьей улицы, вечно горящий грандиозными и невыполнимыми идеями, слёзно просил было горшечника о расписном горшке размером с изрядный пруд - разводить карасей. Только узнав, что за печка понадобится для обжигания такой махины, он и сник.
Что ж, отец, потупив глаза, извинился перед Лизой, но чудо-горшков она больше не делала - обида хоть прошла, а горечь осталась. То ли дело, когда появится у неё своя мастерская, хоть и самая маленькая, где два человека не развернутся. Тогда и дело пойдёт!.. Так что брала она загодя уроки у хозяина гостиницы, почтенного человека, собственноручно изобразившего на вывеске гордого порося, а над камином – Прях, четырёх круглолицых, улыбчивых девиц. Одна чесала лён, другая пряла нить, которая в руках третьей становилась огненно-красной, а последняя ткала невиданные узоры, и волшебная ткань эта, говорили их благосклонные улыбки, вот-вот будет наброшена на плечи баловня жизни. Девицы сулили радостную и сытную судьбу, и купцы охотно расставались с деньгами, лишь бы спать под таким благодатным кровом. Уж сколько бранился жрец, укорял трактирщика за непочтительность и даже пытался выкупить рисунок, а, отбив поклон в храме, испросить удачи всё равно шли сюда, в шумное, чадное, пропахшее стряпнёй и отнюдь не святое место.
На изображение людей Лиза и не замахивалась, зато часто выводила на песке фигурки поджарого леопарда, грозового гостя-альбатроса, да ещё единорога: толпы этих диковатых зверей бродили по округе, а толку с них было чуть - скорей издохнут с тоски, чем приручатся, только что рожь пожуют и к капусте на огороде проберутся. Во всяком деле требуется сноровка, справедливо решила Лиза, а уж ей она особенно пригодится: горшок в пять обхватов, конечно, не сделаешь, но самый завалящий пруд можно выложить плиткой, и через какие-то несколько лет дядя Михаэль, если не успеет распроститься со своей трижды заложенной-перезаложенной землёй, станет выращивать карасей. Главное, твёрдо решила Лиза, памятуя прошлое, - папе об этом ни слова.
Этим утром Лиза встала рано, покрутилась на кухне, выпросив у мамы пирожок с вишнёвым вареньем да кружку топлёного молока, отделалась смутным обещанием поесть как следует попозже, вышла на крыльцо и, ёжась и почёсывая одну ногу в толстом шерстяном носке другой, рассматривала расцветший за одну ночь цикорий, голубой дымкой окутавший обочины, овражки, а кое-где и подзапущенные сады. На улицы подтягивались люди, спеша на воскресную ярмарку. Лиза восторженно уставилась на навьюченных осликов смуглого купца: белые, тонконогие, длинноухие, они совсем не походили на местных кудлатых собратьев. Мелькнули пёстрые платья танцовщиц: эти благоразумно спрячутся в полутьме шатров и выйдут только в сумерки, когда обтрёпанные и пообносившиеся наряды чудесным образом покажутся охапкой морской пены, в которой запуталась радуга. Прохромал старичок с целым ведром недовольных раков, что чуть не вываливались через край. Мелькали то усы, то клешни, - потянуло тиной. Совсем скоро станет достаточно тепло, чтоб купаться, и Лиза вдоволь навизжится от восторга, прыгая с обрыва в речку, брызгаясь и пытаясь поймать любопытных мальков пальцами ног. Она так замечталась, что вздрогнула, когда мать похлопала её по плечу:
- Эй, Перепёлочка, пойдёшь со мной? Лето на носу, так небось уж привезли первые кружевные зонтики!
О, в глазах Груши уже скакали задорные зеленоватые искорки! И зонтики тонкой вязи, и рябиновый мёд, и Пыльцу Юга, от которой капустные кочаны чуть не лопаются от зрелости, а молочная кукуруза прямо тает во рту. И поднабравшая с зимы жирка рыба, и голубика, да мало ли что ещё. Но идти с мамой - возвращаться уже в сумерках, а то и позже, если её попросят спеть, удивить гостей городка. "Проберусь как-нибудь сама" - подумала Лиза и покачала головой.
- Ну хоть найди меня в полдень, отнесёшь корзинку домой, постараюсь всё самое тяжёлое да хрупкое к этому времени прикупить?
- Это можно, - улыбнулась Лиза и представила, что ей предстоит нести домой: благоухающую лесную землянику и столь же свежие и алые кораллы, которыми мама разошьёт своё платье к Самой Короткой Ночи, деревянные башмаки на слякотную погоду, крынку редкого, жирного овечьего молока, до которого так охоч отец, ободки на волосы, маленькую медную сковородку, которой суждено стать поводом бесконечных споров - как же так, и это в доме-то у гончара?! что ж мы скажем людям, не можем обойтись своими горшками?! - вяленых лещиков, костяную свистульку со связки флегматичного северянина, которого Лиза заприметила в толпе. Да может, солнышко-леденец, и тут уж нужно поспешить, а то как опоздает, мама обидится, спрячет его - жди, пока не заслужишь похвалы!
К этому всему в корзинке оказались нежные душистые примулы, огородные детишки-цуккини, комочек масла - быть ему перетопленным, - и, к восторгу Лизы, коробка пищащих, скребущихся, нежно-шоколадных цыплят. Перехватив птах покрепче и не особо заботясь о примулах, Лиза поспешила домой задворками и пустырями, пробираясь бочком между домами, запыхавшись, выскочила на свою улицу и...чуть не сбила с ног худенькую фигурку в плаще. Та странно дёрнулась, отпрянула, но неловко поскользнулась и опустилась прямо в придорожную крапиву. Капюшон сполз, и показалось острое личико с жёлтыми глазами волчонка.
- Что ж ты вертишься, как рыбка на блесне! - фыркнула Лиза и тотчас же запнулась.
Из-под плаща торчали худенькие ноги в стоптанных башмаках и виднелась - Лиза могла бы поклясться - самая настоящая, хоть и обкромсанная по колено юбка. И это несмотря на волосы, не достающие до плеч, исцарапанное лицо, ниточку шрама на щеке и хмурый взгляд исподлобья! Девчонка, и какая странная! Откуда она тут? На ярмарку приехала? Акробаткой - помня её давешний, пусть и неудачно завершившийся пируэт? Попрошайкой? Воровкой? Лиза невольно вздрогнула всем телом, прижала к груди цыплят, и маленькая попрошайка одним движением подобралась и рванула в переулок - только та её и видела.
Лиза перевела дух. Потом, неожиданно для себя, оглядела своё кремовое платьице, ниточку деревянных чёткок на запястье и ракушку, висящую на шее. На мгновение она отчего-то позавидовала оборванке, но писк птенцов скоро отвлёк её.
Увидев Лизино приобретение, папа только весело хмыкнул, перекинул самокрутку из правого уголка губ в левый и пошёл опустошать сарайчик, скособочившийся за домом. Когда-то он замышлялся как летняя кухня, потом хозяева решили обойтись беседкой, но Пряхи отмерили Карлу с женой одну только дочурку, и просторного дома вполне хватало на троих, так что не пригодилась и она. Теперь ему предстояло стать курятником: как ни крути, а большая честь после долгих лет забвения.
Семейству Коринов предстояло расстаться - не без слёз и раздумий, а ну как ещё пригодится? – с кучей всяческого хлама. С досками, из которых Карл ещё до Лизиного рождения собрался построить лодку, да всё руки не доходили. С десятком переломанных черенков от лопат и грабель - вдруг придётся саженцы подвязывать? Только вот у нимфы в руках всякое растение тянулось ввысь и наливалось соком на глазах, и черенки только рассыхались в углу сараюшки. С истлевшей вконец конской упряжью, напоминанием о кобылке, почившей лет семь тому, и целой башней прохудившихся вёдер, вросших друг в друга и замохнатившихся ржавчиной настолько, что и не разнять. Только круглое травяное гнездо, эдакое лукошко, полное писклявых мышат, Карл тронуть не решился - пускай себе живут, а яйцо такой крошке ни в жизнь не украсть. Чуть соломы, крепкий насест, низенький заборчик кругом... Посмеиваясь, из остаток досок Карл выложил тоненький настил от новоиспечённого курятника и под окно - всё равно же дочка будет бегать чуть свет каждое утро проверять своих питомиц, так хоть не по траве босиком.
- Черёмуха, Крепышка, Звёздочка... – Лиза поникла. Даа, и стоило дуться на родителей за бестолковое имя, если сама ничего получше даже для курицы выдумать не можешь! – Ты, кругленькая, будешь Кубышкой, ты Перчинкой, а тебя, тихоня, назовём Пескариком.
Лиза так и просидела до обеда на кухонной лавке, вжавшись носом в коробку с птенцами и болтая босыми пятками.
Живые души! Нежные существа! Она щекотала их тщедушные спинки и даже не заметила, как мама вернулась домой постряпать немного перед вечерним разгулом - щепотка-другая сахара всегда поднимает настроение - и похвастаться отрезом кружева, сплетённого горными отшельницами, да ворохом свежих сплетен.
- Вайль-то, говорят, дочурку сюда сослал, - начала она, - да только поздновато спохватился, эта проказница уж у всей столицы на слуху! Бедняга, столько сделал, чтобы выбиться в люди, кто бы знал, что в детях аукнется Алисино своенравие!
- Ну, кровь не водица, - Карл задумался, покручивая ус, - а уж ведьмина-то тем более. Ужель обворожила малышка кого?
- Как сказать! - Засмеялась мама, - этой проказнице не до любви, ей романтику сражений подавай! Пробралась в Королевскую военную академию, притворившись мальчишкой.
