Знакомство с подноготной Абадру, как ни странно, только раздуло её: воспитанный больше на родительских вопросах, чем на их ответах, теперь он тосковал от буквоедства. Их бы пытливый, гибкий ум этим натасканным на трактаты индюкам! Но где же такие, как они? Стихи, наверное, сочиняют?..
Но сегодня ему впервые пришло на ум совсем другое, несолидное: они же здесь проплывали! Эх, какие же эти двое замечательные сорвиголовы! Набили своим товаром тюки и сундуки - как только не побились все эти хрупкие склянки! Засунули ракоскорпиона - кому поручишь присмотреть за такой зверушкой? - в старый таз и поплыли вдоль вот этих самых огрызающихся на небо скал, по незнакомым водам, в далёкие, неизвестно ещё, приветливые ли города, безо всякой особой причины. Даже, в отличие от него самого, не заручившись ничьим гостеприимством. Вело ли их любопытство или воображаемая выгода, всё равно - с ума сойти! И это его старики, простые и прозрачные, как имбирная настойка...или не такие уж простые? Иол улыбнулся самому себе: из Урсы он не забудет послать домой письмо со стеклянной маркой!
- Скучаете? - спросил Иол, - Вот, можете почитать. Это, конечно, всего лишь набросок, черновик...времени не хватало.
Тонкая книжка пролетела через всю каюту, ловя распахнувшимися страницами золотые пятна света - новый гербарий на смену тому, что оставил под заголовками крупинки пыльцы и зеленоватые пятна травяного сока. И шлёпнулась Явору на живот, да так, что дощечки обложки громыхнули друг о друга. Трое путешественников удивлённо переглянулись: не в привычках смуглого книгочея так обращаться со своим главным сокровищем, с запечатлённым словом. Может, качка выбила растрепавшийся корешок из рук? Она ведь не стихала, лёгкая, но хитрая и злопамятная, подстерегала всюду: за дверными косяками, у борта и на столе, оставляя на память ушибы, упущенную рыбу и пролитое вино.
Но узнали книгу и поняли: не та качка. Не волна, что, как дурная нянька, болтает корабельную колыбель. А та, что крутит до тошноты душу, и у неё много лиц и имён - волнение, страх, сомнения, гордость. На Сына Ячменя обрушился тот самый неудачливый сборник гимнов, где на последнюю страницу Иол вписал песню к Глиняному Господину. Но как бы он ни тревожился, как бы ни дёргал уголком рта, пытаясь изобразить улыбку, - он всё же оказался самым смелым из четверых, завязав этот разговор. Может, именно оттого, что у него была эта самая затрёпанная последняя страничка - доказательство того, что всё случилось на самом деле. Буквы всегда успокаивали учёного, они умели говорить сами за себя.
- Голова зелёная, ты что там, по слогам разбираешь? - вывернув шею, Анабель пыталась заглянуть в книгу. Но почерк Иола делал написанное похожим на бисерный браслет, так сплетались между собою строки. В просветы и пробелы с настойчивостью виноградных усиков вползали завитки, да ещё и написано было слегка крошащимся углем! А её прямо жгло любопытство...и боязнь.
- Ничего не знаю, иначе не умею, - буркнул Явор. И в отместку отправил книгу не в крепкую сухую ладошку с обстриженными под корень ногтями, а в руки гончаровой дочке.
Но Лиза скользнула по тексту легко и быстро, как будто уже знала, что там должно было быть. А вот Анабель, дорвавшись, так долго держала страницу перед глазами, что казалось, угольные буквы сейчас смажутся под её взглядом. В чём секрет? Как ему удалось, и где сплоховала она сама?..
- Ящерицын хвост! Умеешь ты, Иол, слова подгонять! - завистливо выругалась девчонка, - Знаешь, на что похоже? Я когда-то так дранку умела класть на крышах - чтобы и волос нельзя было просунуть. Вот на что! Но как он позволил тебе?..
Пришлось Иолу рассказывать: что и не позволял, но времени отчего-то хватило как раз в обрез для того, чтобы поставить, кроша уголёк, последнюю раздувшуюся, похожую на ягоду можжевельника точку. Пока он говорил, волнение отступило, и в чёрных глазах замерцало волнение - почти любовная тоска! Он вспоминал Глиняного Господина, сильного, но загнанного в ловушку: так бьёт хвостом застрявшая на мелководье крупная рыба.
- Я чувствовал себя так, как будто видел рождение мира и его старость. И теперь... Теперь я даже не знаю...может, я вынужден признать, что существуют вещи, которые не прочтёшь и не запишешь? И только гордость не даёт мне сделать это?
Трое порывисто вздохнули. Они видели смерть и рождение мира? О, нет: Анабель видела врага, Явор - разбушевавшегося от боли зверя, Лиза...Лиза и сама не смогла бы ответить, кого она видела, но это был некто, понимающий человеческую речь - и она говорила с ним.
Когда настал черёд Явора рассказывать, друзья в один голос стали умолять его сыграть баюкающую мелодию - и плевать, если после неё они превратятся в землю, песок, да хоть в сноп цветущего репейника! Но когда паренёк достал и взвесил на ладони коняшку-свистульку, у девочек вытянулись лица.
- Только не говори... - начала Анабель.
- Да, мы единственный раз слышали, как ты играл на ней: в ту ночь, когда только встретились! - шепнула Лиза и, густо покраснела, - И это было просто ужасно, как скрип колодезного ворота, перекличка ворон и забавы пьяных, дующих в горлышко бутылки, вместе взятые!
- Лучше и не скажешь! - подхватила её подружка, - И поскольку с тех пор мы не видели, чтобы ты тренировался в мастерстве...Неужели эти звуки могут кого-то успокоить?
Явор расхохотался: так дал себе волю, что плечи его подрагивали, даже когда он попытался придумать ответ.
- Ой, девчонки! Ужели правда так плохо, а? Но похоже, у земли и у всего, что крепится к ней корнями, на этот счёт своё мнение. Может, такой огромной нашей тверди нужно кое-что покрепче, и что для вас - жестокая трёпка, для неё в самый раз?
- Но что же ты почувствовал? - допытывалась Анабель, и Сын Ячменя сразу погрустнел.
- Почувствовал?.. Только не серчайте, если в моём сравнении не хватает благоговения, хорошо? Так вот, на моём веку несколько раз в наших краях умирали одинокие старики. Их, конечно, как положено в последний путь проводят, дом приберут да закроют, пока наследники не объявятся, или пока всем миром будут решать, чьим старшим детям он нужней. Всё чин чином: даже медные ковши никто тайком не выносил, понимаете? Но если у покойного был пёс на привязи - про него же могут и забыть. А он куда с верёвки денется? Так и будет сидеть, жаться к будке своей, пока голод за горло не схватит. Я если о таком прознаю - конечно, бегу отпустить беднягу. Но только Пряхи ведают, долго ли он этого дожидается: в нашей глуши иной раз не сразу вести узнаёшь, а хорошо если на третий, пятый день. И вот приходишь, а пёс весь облезлый, тощий, как жердина...
Девочки судорожно вздохнули.
- Что, жалко вам зверюгу? - Явор дождался кивка, - Но если б видели вы его глаза, как я - то и не думали жалеть. Думали бы, как себя спасти. Вот и у Глиняного Господина...
- Ты хочешь сказать, глаза брошенного умирать? - Анабель поёжилась. Да, хорошо, что у неё не было времени заглядываться на эту тварь!
- Да, успевшего в этом увериться. И злоба его - не на людей и уж тем более не на любимого мертвеца. А вот...на мир, который так обошёлся.
- Думаешь, это потому, что его народа больше нет?
- Я не знаю. Не знаю, кто они ему были. Кто он был им: бог, вождь, может, глиняное привидение, которое осталось, когда они сами угасли? Но я думаю, он был чем-то куда большим, чем дух, обжигающий горшки горячим дыханием - прости уж, Перепёлочка!
- Ничего, я понимаю...Это кровь, говорил отец Иола, их кровь стала глиной, а значит - сама жизнь. Но послушай, а те псы, с ними что было потом?
- Кажется, частенько ничего хорошего, милая. Однажды верёвку перерезал - подальше от скалящейся морды - да и ушёл. А примерно в то же время пошли разговоры об одичалом звере, что подкапывается по ночам во дворы и душит индюшек, кроликов и даже ягнят. Его подловили и забили: вроде бы обрывок верёвки на шее зацепился за сук, вот и не смог убежать. Может, это та была зверюга, а может и не та, но слишком уж совпадение странное. Наверное, это я был небрежен, когда освобождал его, надо было обрезать верёвку покороче - но совесть меня не слишком за это ругала.
- И этот глиняный истукан...тоже обречён на одиночество, а безумие ходит с ним парой? - Анабель и Явор переглянулись, скупыми кивками подтверждая друг для друга неизбежное.
- А вот и нет! Вот и не обречён! - вдруг торжествующе шепнула Лиза, - Я перелепила его в человека! То есть...в человеческого бога!
- Что?! - Иол чуть не выпал из своего шаткого убежища под потолком, - только я встретился глаза в глаза с тем, что скрутило мой ум в бараний рог, что приоткрыло заплесневелую пелену над тысячелетним прошлым, и тут вредная девчонка перелепливает его?! Перелепливает - это вообще как?
- Спокойней, новообращённый! - одёрнула его Анабель, - Плесень вековую свою как-нибудь изловчишься да изучишь, а нам ещё пожить хочется, и чтобы глиняная змея в окно не лезла. Что ты там придумала с ним, Лиз? Звучит довольно дельно...
- Ну...я подумала, он же всё-таки Глиняный, этот господин, а я - гончарка! И пока действует его собственное заклятье, оживляющее глину, то, что я слеплю из его собственного тела, не потеряет ни жизни, ни божественной сути. Я знаю, Иол, знаю: песни древности, чужой мир, замшелые башни на севере...Но пожалей его! Сколько ему ещё иметь дело с людьми, безрогими, хитрыми, многоречивыми, и не понимать нас? Неужто это не стоит старых страшных сказок?
Иол промолчал. С одной стороны, разве Лиза не была права? Разве не говорят, что худой мир лучше доброй ссоры, разве не стоит пойти на любую уловку, чтобы избежать войны, разрушений, смерти? А он, житель страны, где военное дело считается чуть ли не постыдным, принимает это тяжелее, чем дикарка-северянка! С другой стороны, если всех махайродов перевоспитать в мягколапых котят, а все огнедышащие горы станут извергать розовые лепестки, мир, конечно, станет безопасным и светлым местом. Но не потеряет ли он толику своей прелести? Не станет ли он скучным, как дитя слишком строгих родителей?..
- А ты, значит, одарила его хитростью и длинным болтливым языком? - Анабель незаметно для Лизы погрозила Иолу кулаком и принялась забалтывать подругу, чтобы отвлечь от глупого книжника.
- И всем остальным, чего мне не хватало!
- О, чувствую, тот ещё вышел проныра! И палец в рот ему класть всё ещё не стоит, хоть клыков и поубавилось, да? Но почему?.. Думая о боге горшечников, я представляла кого-то вроде Карла, честно говоря...
- Вроде папы?.. - рассеянно переспросила Лиза, - Папа чудесный учитель, и в деле своём души не чает. Но ты же сама видела Господина, как из него сделаешь моего благодушного, как сытый скворчонок, отца? Нет, у него должен был остаться железный прут вместо позвонков и спрятанный в уголках губ оскал, иначе я чувствовала бы себя чучельником! Но я, если честно, и рада - мне нужен был защитник, а не друг.
- Поговаривают...раньше на глине и писали, - Иол подал голос.
- Писали?
- Ну, до того, как случилась война. Вдавливали в мягкую буквы, а потом обжигали. Законы и новости - можно было прямо на площади выставить, чтоб никто не прошёл мимо, а то и вмуровать в стену городского совета. Оставить другу по себе добрую память, уезжая, подложить желанной девушке на порог черепок со стихотворением. Молитвы, амулеты, расписки...
- Ты это к чему?
- К тому, что в ведении Глиняного господина бывали - а может, ещё и будут, - более серьёзные и утончённые вещи, чем простые горшки. Ему не обязательно быть добреньким дядюшкой.
- Добреньким дядюшкой? Да ты Карла даже не видел, а уже так неуважителен! - свела брови Анабель, но Лиза ласково тронула её за руку.
- Всё в порядке! Ну что, Иол, мир? Уверяю, Господин остался таким, какого будет радовать твой гимн!
- Мир! - неохотно выдавил тот, - Но я ничего не забываю, маленькая ты пигалица! И между прочим...что, его волшебство перестало действовать, когда ты его перелепила?
- Нет, когда я слепила ему вон то, - Лиза кивнула на приколоченный к борту сундучок, куда, вышвырнув весь остальной их скарб, поместила маленький, красиво обвязанный свёрток, который появился вместе с нею в Нин-Таасе, - это храм. Он хотел храм - и он его получил, и успокоился, хоть это и обман, уловка, и внутри копошились вместо жрецов какие-то крохотные глиняные блохи. Но я обещала ему, что со временем построю такой же, но настоящий.
- Нелегко же тебе будет! - присвистнула Анабель.
- Может быть, но думаю, теперь Господину будет не так сложно являться нам на глаза. Необязательно будет выбирать своим пророком преступника или безумца. Люди полюбят его, вот ты увидишь!
- Волнуешься, как будто время выставить перед покупателями новую вазу! - Маленькая волчица только усмехнулась, - Ничего, полюбят, полюбят они твоё творение... А меня вот что грызёт: почему никто из вас не набросился на Глиняного господина с кулаками? Одна я сразу, совершенно точно решила, что передо мною враг? Не заболтала его, не очаровала, не договорилась, не сотворила что-нибудь - переломила тяжёлую черепушку!
- А чем переломила? - оживился Иол.
- Твоим топориком, кстати! Уж спасибо, дружище, не знаю, что бы я без него придумала.
- Вот! Тебе что, обычно снится, как ты разгуливаешь с топором на поясе? А Явор - со свистулькой, о которой, как я понимаю, он десять лун как не вспоминал? Закрадываются подозрения: может, эти видения не случайны? Может, каждому из нас дали проявить себя с лучшей стороны?
- Моя лучшая сторона - людям головы рубить, - надулась Анабель на неведомую богиню, посмевшую подумать о ней такое, - ну конечно!
- Ты несправедлива, - Лиза мягко ей улыбнулась, - разве не ты сбежала из дома, чтобы стать хорошим воином? И стала им. Бела, ты убила божество!
- Во сне - это разве в счёт? И не называй меня, как мой отец...
- Прости! Ну, пусть даже и во сне. Ты сильная, ловкая, находчивая. Ты хвалила Иола за его дурманящий гимн - но и ты в своём роде оказалась не хуже. Твои движения - они сами по себе как песня! Не веришь - обойди, расспроси моряков, они в очередь выстраиваются, чтобы выглянуть ночью из трюма, посмотреть, как ты танцуешь в лунном свете, а вокруг серебряным шершнем летает топор!
- Всё правда, - согласился Явор, - не ходи далеко, я всё и сам могу подтвердить. И сам не дурак полюбоваться, так что не шипи на очарованных моряков! Разве ты не этого хотела, быть живым снарядом? Или...или богиня не угадала?
- Я не знаю, - Анабель уткнула лицо в ладони, - теперь мне кажется, этого слишком мало. Да к тому же...поединок - это упоительно, это гонка воли, силы, ясности ума. А вот сокрушить противника - это мерзость, хруст, слизь и тяжесть, и больше ничего...
- Я помню, ты жаловалась, проиграв бой - на подступах к Абадру. А теперь ты выиграла бой, но тоже жалуешься. Может, это и впрямь тебе не подходит? Тогда подумай, - голос Явора был свежим, как кисловатое, но целебное зелье из шиповника, - что бы ты хотела сделать, встретившись с Господином ещё раз?..
Вечернее солнце заглядывало в окошко, золотя потолочные доски, так что они стали похожи на вымазанные желтками рассыпчатые храмовые коржики: жрецы выносили столы с длинными пластами теста и прямо тут же, во дворе, резали и раздавали его, и Иол мог бы поклясться, что те столы были куда длиннее, чем потолок этой каморки.
Но сегодня ему впервые пришло на ум совсем другое, несолидное: они же здесь проплывали! Эх, какие же эти двое замечательные сорвиголовы! Набили своим товаром тюки и сундуки - как только не побились все эти хрупкие склянки! Засунули ракоскорпиона - кому поручишь присмотреть за такой зверушкой? - в старый таз и поплыли вдоль вот этих самых огрызающихся на небо скал, по незнакомым водам, в далёкие, неизвестно ещё, приветливые ли города, безо всякой особой причины. Даже, в отличие от него самого, не заручившись ничьим гостеприимством. Вело ли их любопытство или воображаемая выгода, всё равно - с ума сойти! И это его старики, простые и прозрачные, как имбирная настойка...или не такие уж простые? Иол улыбнулся самому себе: из Урсы он не забудет послать домой письмо со стеклянной маркой!
- Скучаете? - спросил Иол, - Вот, можете почитать. Это, конечно, всего лишь набросок, черновик...времени не хватало.
Тонкая книжка пролетела через всю каюту, ловя распахнувшимися страницами золотые пятна света - новый гербарий на смену тому, что оставил под заголовками крупинки пыльцы и зеленоватые пятна травяного сока. И шлёпнулась Явору на живот, да так, что дощечки обложки громыхнули друг о друга. Трое путешественников удивлённо переглянулись: не в привычках смуглого книгочея так обращаться со своим главным сокровищем, с запечатлённым словом. Может, качка выбила растрепавшийся корешок из рук? Она ведь не стихала, лёгкая, но хитрая и злопамятная, подстерегала всюду: за дверными косяками, у борта и на столе, оставляя на память ушибы, упущенную рыбу и пролитое вино.
Но узнали книгу и поняли: не та качка. Не волна, что, как дурная нянька, болтает корабельную колыбель. А та, что крутит до тошноты душу, и у неё много лиц и имён - волнение, страх, сомнения, гордость. На Сына Ячменя обрушился тот самый неудачливый сборник гимнов, где на последнюю страницу Иол вписал песню к Глиняному Господину. Но как бы он ни тревожился, как бы ни дёргал уголком рта, пытаясь изобразить улыбку, - он всё же оказался самым смелым из четверых, завязав этот разговор. Может, именно оттого, что у него была эта самая затрёпанная последняя страничка - доказательство того, что всё случилось на самом деле. Буквы всегда успокаивали учёного, они умели говорить сами за себя.
- Голова зелёная, ты что там, по слогам разбираешь? - вывернув шею, Анабель пыталась заглянуть в книгу. Но почерк Иола делал написанное похожим на бисерный браслет, так сплетались между собою строки. В просветы и пробелы с настойчивостью виноградных усиков вползали завитки, да ещё и написано было слегка крошащимся углем! А её прямо жгло любопытство...и боязнь.
- Ничего не знаю, иначе не умею, - буркнул Явор. И в отместку отправил книгу не в крепкую сухую ладошку с обстриженными под корень ногтями, а в руки гончаровой дочке.
Но Лиза скользнула по тексту легко и быстро, как будто уже знала, что там должно было быть. А вот Анабель, дорвавшись, так долго держала страницу перед глазами, что казалось, угольные буквы сейчас смажутся под её взглядом. В чём секрет? Как ему удалось, и где сплоховала она сама?..
- Ящерицын хвост! Умеешь ты, Иол, слова подгонять! - завистливо выругалась девчонка, - Знаешь, на что похоже? Я когда-то так дранку умела класть на крышах - чтобы и волос нельзя было просунуть. Вот на что! Но как он позволил тебе?..
Пришлось Иолу рассказывать: что и не позволял, но времени отчего-то хватило как раз в обрез для того, чтобы поставить, кроша уголёк, последнюю раздувшуюся, похожую на ягоду можжевельника точку. Пока он говорил, волнение отступило, и в чёрных глазах замерцало волнение - почти любовная тоска! Он вспоминал Глиняного Господина, сильного, но загнанного в ловушку: так бьёт хвостом застрявшая на мелководье крупная рыба.
- Я чувствовал себя так, как будто видел рождение мира и его старость. И теперь... Теперь я даже не знаю...может, я вынужден признать, что существуют вещи, которые не прочтёшь и не запишешь? И только гордость не даёт мне сделать это?
Трое порывисто вздохнули. Они видели смерть и рождение мира? О, нет: Анабель видела врага, Явор - разбушевавшегося от боли зверя, Лиза...Лиза и сама не смогла бы ответить, кого она видела, но это был некто, понимающий человеческую речь - и она говорила с ним.
Когда настал черёд Явора рассказывать, друзья в один голос стали умолять его сыграть баюкающую мелодию - и плевать, если после неё они превратятся в землю, песок, да хоть в сноп цветущего репейника! Но когда паренёк достал и взвесил на ладони коняшку-свистульку, у девочек вытянулись лица.
- Только не говори... - начала Анабель.
- Да, мы единственный раз слышали, как ты играл на ней: в ту ночь, когда только встретились! - шепнула Лиза и, густо покраснела, - И это было просто ужасно, как скрип колодезного ворота, перекличка ворон и забавы пьяных, дующих в горлышко бутылки, вместе взятые!
- Лучше и не скажешь! - подхватила её подружка, - И поскольку с тех пор мы не видели, чтобы ты тренировался в мастерстве...Неужели эти звуки могут кого-то успокоить?
Явор расхохотался: так дал себе волю, что плечи его подрагивали, даже когда он попытался придумать ответ.
- Ой, девчонки! Ужели правда так плохо, а? Но похоже, у земли и у всего, что крепится к ней корнями, на этот счёт своё мнение. Может, такой огромной нашей тверди нужно кое-что покрепче, и что для вас - жестокая трёпка, для неё в самый раз?
- Но что же ты почувствовал? - допытывалась Анабель, и Сын Ячменя сразу погрустнел.
- Почувствовал?.. Только не серчайте, если в моём сравнении не хватает благоговения, хорошо? Так вот, на моём веку несколько раз в наших краях умирали одинокие старики. Их, конечно, как положено в последний путь проводят, дом приберут да закроют, пока наследники не объявятся, или пока всем миром будут решать, чьим старшим детям он нужней. Всё чин чином: даже медные ковши никто тайком не выносил, понимаете? Но если у покойного был пёс на привязи - про него же могут и забыть. А он куда с верёвки денется? Так и будет сидеть, жаться к будке своей, пока голод за горло не схватит. Я если о таком прознаю - конечно, бегу отпустить беднягу. Но только Пряхи ведают, долго ли он этого дожидается: в нашей глуши иной раз не сразу вести узнаёшь, а хорошо если на третий, пятый день. И вот приходишь, а пёс весь облезлый, тощий, как жердина...
Девочки судорожно вздохнули.
- Что, жалко вам зверюгу? - Явор дождался кивка, - Но если б видели вы его глаза, как я - то и не думали жалеть. Думали бы, как себя спасти. Вот и у Глиняного Господина...
- Ты хочешь сказать, глаза брошенного умирать? - Анабель поёжилась. Да, хорошо, что у неё не было времени заглядываться на эту тварь!
- Да, успевшего в этом увериться. И злоба его - не на людей и уж тем более не на любимого мертвеца. А вот...на мир, который так обошёлся.
- Думаешь, это потому, что его народа больше нет?
- Я не знаю. Не знаю, кто они ему были. Кто он был им: бог, вождь, может, глиняное привидение, которое осталось, когда они сами угасли? Но я думаю, он был чем-то куда большим, чем дух, обжигающий горшки горячим дыханием - прости уж, Перепёлочка!
- Ничего, я понимаю...Это кровь, говорил отец Иола, их кровь стала глиной, а значит - сама жизнь. Но послушай, а те псы, с ними что было потом?
- Кажется, частенько ничего хорошего, милая. Однажды верёвку перерезал - подальше от скалящейся морды - да и ушёл. А примерно в то же время пошли разговоры об одичалом звере, что подкапывается по ночам во дворы и душит индюшек, кроликов и даже ягнят. Его подловили и забили: вроде бы обрывок верёвки на шее зацепился за сук, вот и не смог убежать. Может, это та была зверюга, а может и не та, но слишком уж совпадение странное. Наверное, это я был небрежен, когда освобождал его, надо было обрезать верёвку покороче - но совесть меня не слишком за это ругала.
- И этот глиняный истукан...тоже обречён на одиночество, а безумие ходит с ним парой? - Анабель и Явор переглянулись, скупыми кивками подтверждая друг для друга неизбежное.
- А вот и нет! Вот и не обречён! - вдруг торжествующе шепнула Лиза, - Я перелепила его в человека! То есть...в человеческого бога!
- Что?! - Иол чуть не выпал из своего шаткого убежища под потолком, - только я встретился глаза в глаза с тем, что скрутило мой ум в бараний рог, что приоткрыло заплесневелую пелену над тысячелетним прошлым, и тут вредная девчонка перелепливает его?! Перелепливает - это вообще как?
- Спокойней, новообращённый! - одёрнула его Анабель, - Плесень вековую свою как-нибудь изловчишься да изучишь, а нам ещё пожить хочется, и чтобы глиняная змея в окно не лезла. Что ты там придумала с ним, Лиз? Звучит довольно дельно...
- Ну...я подумала, он же всё-таки Глиняный, этот господин, а я - гончарка! И пока действует его собственное заклятье, оживляющее глину, то, что я слеплю из его собственного тела, не потеряет ни жизни, ни божественной сути. Я знаю, Иол, знаю: песни древности, чужой мир, замшелые башни на севере...Но пожалей его! Сколько ему ещё иметь дело с людьми, безрогими, хитрыми, многоречивыми, и не понимать нас? Неужто это не стоит старых страшных сказок?
Иол промолчал. С одной стороны, разве Лиза не была права? Разве не говорят, что худой мир лучше доброй ссоры, разве не стоит пойти на любую уловку, чтобы избежать войны, разрушений, смерти? А он, житель страны, где военное дело считается чуть ли не постыдным, принимает это тяжелее, чем дикарка-северянка! С другой стороны, если всех махайродов перевоспитать в мягколапых котят, а все огнедышащие горы станут извергать розовые лепестки, мир, конечно, станет безопасным и светлым местом. Но не потеряет ли он толику своей прелести? Не станет ли он скучным, как дитя слишком строгих родителей?..
- А ты, значит, одарила его хитростью и длинным болтливым языком? - Анабель незаметно для Лизы погрозила Иолу кулаком и принялась забалтывать подругу, чтобы отвлечь от глупого книжника.
- И всем остальным, чего мне не хватало!
- О, чувствую, тот ещё вышел проныра! И палец в рот ему класть всё ещё не стоит, хоть клыков и поубавилось, да? Но почему?.. Думая о боге горшечников, я представляла кого-то вроде Карла, честно говоря...
- Вроде папы?.. - рассеянно переспросила Лиза, - Папа чудесный учитель, и в деле своём души не чает. Но ты же сама видела Господина, как из него сделаешь моего благодушного, как сытый скворчонок, отца? Нет, у него должен был остаться железный прут вместо позвонков и спрятанный в уголках губ оскал, иначе я чувствовала бы себя чучельником! Но я, если честно, и рада - мне нужен был защитник, а не друг.
- Поговаривают...раньше на глине и писали, - Иол подал голос.
- Писали?
- Ну, до того, как случилась война. Вдавливали в мягкую буквы, а потом обжигали. Законы и новости - можно было прямо на площади выставить, чтоб никто не прошёл мимо, а то и вмуровать в стену городского совета. Оставить другу по себе добрую память, уезжая, подложить желанной девушке на порог черепок со стихотворением. Молитвы, амулеты, расписки...
- Ты это к чему?
- К тому, что в ведении Глиняного господина бывали - а может, ещё и будут, - более серьёзные и утончённые вещи, чем простые горшки. Ему не обязательно быть добреньким дядюшкой.
- Добреньким дядюшкой? Да ты Карла даже не видел, а уже так неуважителен! - свела брови Анабель, но Лиза ласково тронула её за руку.
- Всё в порядке! Ну что, Иол, мир? Уверяю, Господин остался таким, какого будет радовать твой гимн!
- Мир! - неохотно выдавил тот, - Но я ничего не забываю, маленькая ты пигалица! И между прочим...что, его волшебство перестало действовать, когда ты его перелепила?
- Нет, когда я слепила ему вон то, - Лиза кивнула на приколоченный к борту сундучок, куда, вышвырнув весь остальной их скарб, поместила маленький, красиво обвязанный свёрток, который появился вместе с нею в Нин-Таасе, - это храм. Он хотел храм - и он его получил, и успокоился, хоть это и обман, уловка, и внутри копошились вместо жрецов какие-то крохотные глиняные блохи. Но я обещала ему, что со временем построю такой же, но настоящий.
- Нелегко же тебе будет! - присвистнула Анабель.
- Может быть, но думаю, теперь Господину будет не так сложно являться нам на глаза. Необязательно будет выбирать своим пророком преступника или безумца. Люди полюбят его, вот ты увидишь!
- Волнуешься, как будто время выставить перед покупателями новую вазу! - Маленькая волчица только усмехнулась, - Ничего, полюбят, полюбят они твоё творение... А меня вот что грызёт: почему никто из вас не набросился на Глиняного господина с кулаками? Одна я сразу, совершенно точно решила, что передо мною враг? Не заболтала его, не очаровала, не договорилась, не сотворила что-нибудь - переломила тяжёлую черепушку!
- А чем переломила? - оживился Иол.
- Твоим топориком, кстати! Уж спасибо, дружище, не знаю, что бы я без него придумала.
- Вот! Тебе что, обычно снится, как ты разгуливаешь с топором на поясе? А Явор - со свистулькой, о которой, как я понимаю, он десять лун как не вспоминал? Закрадываются подозрения: может, эти видения не случайны? Может, каждому из нас дали проявить себя с лучшей стороны?
- Моя лучшая сторона - людям головы рубить, - надулась Анабель на неведомую богиню, посмевшую подумать о ней такое, - ну конечно!
- Ты несправедлива, - Лиза мягко ей улыбнулась, - разве не ты сбежала из дома, чтобы стать хорошим воином? И стала им. Бела, ты убила божество!
- Во сне - это разве в счёт? И не называй меня, как мой отец...
- Прости! Ну, пусть даже и во сне. Ты сильная, ловкая, находчивая. Ты хвалила Иола за его дурманящий гимн - но и ты в своём роде оказалась не хуже. Твои движения - они сами по себе как песня! Не веришь - обойди, расспроси моряков, они в очередь выстраиваются, чтобы выглянуть ночью из трюма, посмотреть, как ты танцуешь в лунном свете, а вокруг серебряным шершнем летает топор!
- Всё правда, - согласился Явор, - не ходи далеко, я всё и сам могу подтвердить. И сам не дурак полюбоваться, так что не шипи на очарованных моряков! Разве ты не этого хотела, быть живым снарядом? Или...или богиня не угадала?
- Я не знаю, - Анабель уткнула лицо в ладони, - теперь мне кажется, этого слишком мало. Да к тому же...поединок - это упоительно, это гонка воли, силы, ясности ума. А вот сокрушить противника - это мерзость, хруст, слизь и тяжесть, и больше ничего...
- Я помню, ты жаловалась, проиграв бой - на подступах к Абадру. А теперь ты выиграла бой, но тоже жалуешься. Может, это и впрямь тебе не подходит? Тогда подумай, - голос Явора был свежим, как кисловатое, но целебное зелье из шиповника, - что бы ты хотела сделать, встретившись с Господином ещё раз?..
Вечернее солнце заглядывало в окошко, золотя потолочные доски, так что они стали похожи на вымазанные желтками рассыпчатые храмовые коржики: жрецы выносили столы с длинными пластами теста и прямо тут же, во дворе, резали и раздавали его, и Иол мог бы поклясться, что те столы были куда длиннее, чем потолок этой каморки.
