выпадом своей раскрытой ладони, и, пользуясь ненаправленной свободой ее полета, легко перенаправил тесак в голову, так некстати появившегося, мужа, поразив его в лоб обухом его же грозного, но довольно неуклюжего оружия. Удар получился не сильный, но резкий, ошеломляющий, на мгновение детина застыл, недоуменно выкатив глаза и разинув рот, и Репей, спокойно забрав у него тесак из потной ладони, вдругорядь, уже в полную силу, зарядил его обухом в голову растерявшегося молодчика.
Череп выдержал, лобная кость вынесет и не такие удары, но кожа лопнула, как переспелый плод, и алая кровь, густым липким соком, залила горе-защитнику лицо и рубаху. Он упал, как подкошенный, придавив собою, только-только начавшую приходить в себя, растрепанную и, несколько ошалевшую, жену. Увидав кровь, молодка сначала обмерла, но сразу же пришла в себя и завизжала, завопила уже в полный голос: «Караул! Убивают!», а потом выпросталась из-под обмякшего мужниного тела и, обняв его за окровавленную голову, захлебнулась горькими слезами, запричитав по нему, как по мертвому:
Ах, да на кого же ты оставил меня да молодёшеньку,
Ну и худо будет мне, удалая головушка,
Без тебя жить мне, горькой сиротинушке.
Понарушатси да на меня ветры буйные,
Понасудютси да люди добрые,
Эх, не будет надо мной свител месяц светить,
И да не будет меня голубить удалая головушка,
Эх, оставил ты меня серой кукушечкой, …
«Что ты голосишь, дура, он же живой»! – хотел, уже было, одернуть неразумную бабу, пришедший в разум Репей, но тут дверь в харчевню с шумом растворилась и в залу, гремя железом и медью, ввалился местный ночной дозор. Их было немного, всего-то трое, - два седоусых ветерана и бравый молодец в золоченых парадных доспехах, по которым все присутствующие сразу же опознали сотника Александра - главу городской стражи.
Худшего развития событий для подгулявших хирдманов трудно было даже представить. Сотник был известен своей неподкупностью и непримиримостью к насильникам любого рода, а особенно к находникам из-за моря. Действовать нужно было быстро, покуда еще что-то можно было сделать, покуда не случилось непоправимое. Репей миролюбиво поднял руки и, изобразив на лице некое подобие улыбки, мягко шагнул к стражникам:
- Господа, поверьте мне, - это не то, чем кажется! – не давая прибывшим опомниться, начал он сходу плести словесные кружева, - Это простое недоразумение! Все видели, что муж этой доброй женщины первым напал на меня, но я вовремя успел отобрать у него оружие и, тем самым, сумел предотвратить настоящее смертоубийство! И, несмотря на то, что он повел себя, как настоящий убийца и насильник, я, все-таки, признаю, что в своем стремлении образумить этого, без сомнения, достойного члена общества, я несколько … переборщил, и потому, во избежание обид, готов выплатить пострадавшему некое денежное вспомоществование на лечение!
С этими словами он вытащил из-за пояса кошель и высыпал на стол целую пригоршню золотых империалов.
При виде такого количества золота молодка сразу же прикусила язык и перестала вопить, а, оклемавшийся, вдруг, хозяин харчевни, нервно сглотнул и, подойдя вплотную, как зачарованный уставился на истертую дубовую столешницу, на которой золотом светилось целое состояние. Но только Александр и бровью не повел. Он сделал знак своим воинам и один из них сразу же куда-то умчался со всех ног (наверное, за подмогой), а второй встал в дверях, перегородив собою выход из харчевни.
- Пролилась кровь гражданина Империи, - сухо констатировал очевидное начальник стражи, - днем, при свете солнца, магистрат разберется в случившемся, а, покамест, до выяснения всех обстоятельств произошедшего, прошу вас, гости дорогие, сдать свои ножи и проследовать за мною в караульную.
После таких слов из голов хирдманов вмиг вылетел хмель, но, зато, зазудели животы (как раз в том месте, где по ним должна пройтись секира хевдинга). Такие условия были для них неприемлемы. Понимая это, молодежь тут же повскакала со своих мест, и, схватившись за ножи, грозно набычилась за спиной своего коновода. Репей тоже стер со своего лица всякое подобие улыбки и поудобнее перехватил рукоять тесака. Никто не хотел умирать.
- Мы не можем этого сделать, - хмуро, без вызова произнес он, - пойми, начальник, такой расклад для нас - это верная смерть. Так уж лучше погибнуть в бою. Мертвые сраму не имут! Только ты, сначала, подумай, - вас здесь всего двое, а нас – четверо, и мы не медовые пряники! Так что прошу тебя, по-хорошему: «Возьми золото, раздели его промеж казной и пострадавшими, как пожелаешь, а мы, тем временем, тихонечко уйдем восвояси. И все останутся живы, здоровы и довольны».
В зале повисла настороженная тишина. Все, без исключения, участники свары притихли и, в ожидании развязки, вытянулись в сторону Александра. Тот же, молча выслушав тираду хирдмана, как-то сразу, поскучнел лицом, неторопливо развязал завязки своего воинского плаща и, сняв его с плеч, аккуратно положил на ближайший стол. Это был очень красноречивый ответ.
Все всё прекрасно поняли и сразу же пришли в движение: молодка, вместе со стариком-хозяином, кряхтя и сопя, потащила прочь тело оглоушенного заступника, а хирдманы обнажили ножи. Двое из них заняли места по правую и левую руку своего вожака, а третий, подобрав лежащий у камина топорик для колки дров, встал у него за спиной; и лишь только один стражник в дверях не шелохнулся, а лишь укоризненно покачал головой и сплюнул себе под ноги.
Репей заметил перемещения сображников и усмехнулся себе в бороду: «Молодцы, конечно, - не трусят, но только им здесь не честный бой, а трактирная свалка, и, потому, такое построение здесь не годится. Лучше бы задавили, закидали, обездвижили противника столами да лавками, а уж я бы довел дело до конца! Ну, ничего, лиха беда начало»! Однако медлить было нельзя. Начальник стражи уже сомкнул большой и указательный палец на рукояти своего меча, возле самого навершия, и начал разворот на атаку. Сейчас он этим разворотом выхватит клинок из ножен и рубанет им, сверху вниз, наотмашь, по его, Репья, голой шее… «Атаку надо гасить вначале, еще на этапе замысла», - мелькнуло в сознании и совершенно протрезвевший Репей, бесстрашно устремился на врага. Как будто нырнул в бездну…
Вожак нарушителей порядка вскинулся и бросился в бой. В левой руке он держал, обратным хватом, свой боевой, «в полруки», нож, прикрываясь им вместо щита. А правая рука сжимала тяжелый, уже замаранный кровью, мясницкий тесак, - почти что топор. От прямого удара таким оружием не спасут ни шлем, ни доспехи!
Александр не стал отпрыгивать и уворачиваться, а, наоборот, резко развернулся лицом к противнику и, нимало не мешкая, метнулся в его объятия «клином», прямо промеж расставленных рук. Со стороны посмотреть, так прямо любящие родичи, что, после долгой разлуки, в нетерпении, бросились в объятья друг друга. Руки он также выбросил вперед, - как при нырке, а поскольку пальцы его правой руки уже обняли навершие меча, то клинок вышел из ножен и лег на предплечье. При этом навершие так и осталось в кольце из пальцев, а потертая рукоять привычно устроилась в ладони.
Бойцы сшиблись грудь в грудь, как бойцовские петухи. Репей, в ожидании рубящего удара справа, ненамного развел свои руки и потому при встречном движении они проскочили мимо легкого, верткого Александра. А вот сведенные в клин кулаки начальника стражи, сходу встроились в эту брешь и, пройдя точнёхонько промеж полос отточенной стали, со всей силой впечатали в лоб вожака гуляк тяжелое бронзовое навершие, отправив насильника прямиком «в страну снов» … И нырнул Репей в бездну, в самую тьму….
Александр же, не прекращая движения, откинул обмякшее тело на секирника, и, гибко уйдя вправо, оглоушил левого хирдмана, ударив его плоскостью клинка чуть повыше уха. Секирник резко отбросил внезапно навалившуюся на него тяжесть, и тело незадачливого насильника отлетело к сандалиям, так и не стронувшегося со своего места, стражника. В тот момент Александр как раз зашиб «левое крыло» сображников и, продолжив движение своего клинка, полоснул выскочившего на него секирника лезвием по горлу, походя, срубив ему кисть вместе с зажатым в ней оружием, и, в завершении, влепил мечом по уху защитнику «правого крыла». Ударил, опять-таки, жалеючи, - не лезвием клинка, а плоскостью. Впрочем, и этого вполне хватило, - молодой хирдман упал, как подкошенный, смачно приложившись затылком к обшарпанным плитам пола. Вот и все. Бой был окончен. Седой стражник отделил себя от дверного косяка и, что-то бурча себе под нос, начал сноровисто вязать контуженных.
Пришедший с моря шквалистый ветер с шумом и воем пронесся по ночным улицам портового городка. Потрепал деревья, поскрипел ставнями, постучал в окна и, наконец, с силой ударился в дверь харчевни. Та сразу же гостеприимно растворилась, пропуская нежданного гостя в залу, где тот мгновенно задохнулся от теплой вони и, хлестнув, напоследок, по лицу какого-то, развалившегося у самого порога, гуляку, еще немного покрутился посреди залы, и исчез в каминной трубе. Пропели вторые петухи.
Репей очнулся от холодного озноба, пробившего насквозь все его тело. Из раскрытой настежь двери тянуло сыростью и холодом. Прямо перед его глазами, в луже парящей крови, плавала, все еще сжимая топор, чья-то отрубленная кисть. Голова буквально раскалывалась от нестерпимой боли, немного тошнило, но, несмотря на все это, он сразу же осознал произошедшее. Рядом кто-то стонал, кто-то ругался…. Слышались обрывки отдельных фраз: «ничего страшного, - кость не задета», «воды, воды», «так что нам делать с золотом», … о нем – ни слова. Репей унял озноб и, успокоив свое тело, собрал его в кулак и выметнул в чернеющий дверной проем.
Так быстро он не бегал со времен своего детства. Голова кружилась, в горле застрял тошнотворный ком, а мощеная улица плясала и то и дело вставала на дыбы, но он несся, несся как угорелый, ведомой одной лишь только мыслью: «Сообщить хевдингу, – а там будь, что будет»! Репей не помнил, как он миновал портовые ворота, как добежав до спущенных на воду драккаров, вопил, срывая горло: «Наших бьют»! Он был не в себе.
В себя его привело вылитое на голову ведро холодной морской воды, и могучая длань хевдинга, железной хваткой сдавившая его шею. «Рассказывай»! – повелительно прохрипело у него над ухом. И он рассказал. Рассказал все без утайки: и о своей глупой браваде, и о злосчастной молодке, и городской страже, а, главное, о молодежи, которую он сманил, и которая сейчас находится в лапах главы городской стражи. Он знал, что сейчас умрет. Умрет, как только закончит свой рассказ. Но он бестрепетно смотрел в зеленые глаза Смерти и, только почувствовав, как сжимаются на горле ее стальные тиски, нашел в себе силы прохрипеть: «Я знаю, что умру сегодня. Мне нет прощенья. Позволь умереть в бою. Искупить кровью». Тиски разжались, и он, судорожно глотая воздух, безвольным кулем плюхнулся на мостовую. «Возьми свой меч и следуй за мной! – сказала ему Смерть, - Будь рядом. Я буду следить за тобой, Индрик». Репей безотчетно приложил руку ко лбу и сразу же нащупал огромную шишку, торчащую в том самом месте, куда поразил его своим мечом глава городской стражи. Все вокруг рассмеялись. «Ну, что же, - безропотно принял свое новое имя раскаявшийся воин, - пусть будет Индрик»!
Прошло совсем немного времени, а хирд уже собрался вокруг своего вождя. Все знали о ночном происшествии и потому пришли во всеоружии. Воины, на утреннем холодке, зябко жались друг к другу и тихонько переговаривались, делясь мнениями и строя догадки, которые не шли дальше того, что «дело это необычное». Необычным был и вид Эрика, - он предстал перед своими людьми не в своей, неизменной, «любимой богами наготе», а зажатый в, те самые, «допотопные», золоченые бронзовые доспехи, добытые им в последнем походе. (Многие уже тогда говорили, что это был дурной знак).
Хевдинг отдал последние распоряжения и грозный дракон, зловеще звеня своей стальной чешуей, медленно и неотвратимо пополз вверх по безлюдной ночной улице.
Городок сразу же стал походить на растревоженный улей: там и сям захлопали ставни и двери, и полураздетые горожане с недоумением и опаской выходили в утренние сумерки, любопытствуя, «а что это там такое вдруг приключилось». Но, при виде ощетинившегося сталью хирда, любопытные сразу же теряли интерес к происходящему, и быстренько юркали обратно в свои уютные теплые норки, откуда, предварительно запершись на все засовы, пугливо наблюдали в щелки за, неизвестно куда шагающими, вооруженными людьми.
У харчевни их уже ждали. Здесь собралась вся, поднятая по тревоге, городская стража. Все тридцать человек. Впереди посверкивал парадным доспехом их молодой ретивый начальник. Он так и не сподобился надеть свой плащ и утренний холодок уже успел забраться под кованый панцирь и неприятно студил тело. Александр зябко повел плечами, поднял вверх правую руку, - подал знак своим воинам, и сделал два шага вперед. Эрик повторил его жест и шагнул навстречу (за его спиной побитым псом пристроился Индрик). Вожди сошлись на середине площади, в двух шагах друг от друга.
- Я пришел за своими людьми, - оставив в стороне все условности, сразу же перешёл к делу сэконунг, - отпусти их со мной и, тогда, сегодня никто не умрет.
- Твои люди нарушили закон и должны понести наказание, согласно … - начал, было, Александр…
- Мне плевать на все ваши законы! Не я их писал и не я их утверждал! – теряя терпение, взревел Эрик, - Повторяю, - отпусти моих людей, или пожалеешь!
- Где же твоя честь? – удивленно вскинул брови молодой воин, - Ты же давал клятву на оружии?!
- Да иди ты, знаешь куда? со своей честью, - пролаял ему в лицо сэконунг, - Моя честь, моя совесть, как и вся моя жизнь, принадлежат только «Богу Бурь и Битв», да еще моим «братьям по веслу и мечу»! Все остальное для меня важно так же, как для тебя прошлогодний снег!
- Магистрат предупреждал меня о чем-то подобном, и даже предлагал различные пути решения, - сухо, даже как-то уж, чересчур обыденно, словно бы потеряв интерес к разговору, проговорил Александр, - я ему тогда не поверил. Каюсь. Моя ошибка, - я принял тебя за Воина – «человека славы и чести». Впрочем, теперь, когда ты явился сюда в сопровождении своего вооруженного сброда, все это уже становится неважным. Однако, к делу. Ты пришел с войском, а моя честь не позволяет мне пойти на мировую, находясь под силовым давлением. Поэтому, только из уважения к Велиусу, я, имперский сотник Александр, предлагаю тебе, сэконунг, следующее: «Ты, прямо сейчас, уводишь отсюда весь свой сброд, сажаешь его на свои драккары и выводишь из бухты. Благо погода позволяет. Сам же ты можешь остаться, но только без оружия. Твои люди, преступившие имперский Закон, будут осуждены и приговорены к галерам, так что ты сможешь (наверняка сможешь!), уже завтра днем, на общих торгах, выкупить их из рабства, присоединить к своему бесчестному воинству и преспокойно уйти на все четыре ветра. Это мое последнее слово.
- Ты же ведь понимаешь, что если я поступлю подобным образом, то навеки обесславлю свое имя.
- Ночь
Череп выдержал, лобная кость вынесет и не такие удары, но кожа лопнула, как переспелый плод, и алая кровь, густым липким соком, залила горе-защитнику лицо и рубаху. Он упал, как подкошенный, придавив собою, только-только начавшую приходить в себя, растрепанную и, несколько ошалевшую, жену. Увидав кровь, молодка сначала обмерла, но сразу же пришла в себя и завизжала, завопила уже в полный голос: «Караул! Убивают!», а потом выпросталась из-под обмякшего мужниного тела и, обняв его за окровавленную голову, захлебнулась горькими слезами, запричитав по нему, как по мертвому:
Ах, да на кого же ты оставил меня да молодёшеньку,
Ну и худо будет мне, удалая головушка,
Без тебя жить мне, горькой сиротинушке.
Понарушатси да на меня ветры буйные,
Понасудютси да люди добрые,
Эх, не будет надо мной свител месяц светить,
И да не будет меня голубить удалая головушка,
Эх, оставил ты меня серой кукушечкой, …
«Что ты голосишь, дура, он же живой»! – хотел, уже было, одернуть неразумную бабу, пришедший в разум Репей, но тут дверь в харчевню с шумом растворилась и в залу, гремя железом и медью, ввалился местный ночной дозор. Их было немного, всего-то трое, - два седоусых ветерана и бравый молодец в золоченых парадных доспехах, по которым все присутствующие сразу же опознали сотника Александра - главу городской стражи.
Худшего развития событий для подгулявших хирдманов трудно было даже представить. Сотник был известен своей неподкупностью и непримиримостью к насильникам любого рода, а особенно к находникам из-за моря. Действовать нужно было быстро, покуда еще что-то можно было сделать, покуда не случилось непоправимое. Репей миролюбиво поднял руки и, изобразив на лице некое подобие улыбки, мягко шагнул к стражникам:
- Господа, поверьте мне, - это не то, чем кажется! – не давая прибывшим опомниться, начал он сходу плести словесные кружева, - Это простое недоразумение! Все видели, что муж этой доброй женщины первым напал на меня, но я вовремя успел отобрать у него оружие и, тем самым, сумел предотвратить настоящее смертоубийство! И, несмотря на то, что он повел себя, как настоящий убийца и насильник, я, все-таки, признаю, что в своем стремлении образумить этого, без сомнения, достойного члена общества, я несколько … переборщил, и потому, во избежание обид, готов выплатить пострадавшему некое денежное вспомоществование на лечение!
С этими словами он вытащил из-за пояса кошель и высыпал на стол целую пригоршню золотых империалов.
При виде такого количества золота молодка сразу же прикусила язык и перестала вопить, а, оклемавшийся, вдруг, хозяин харчевни, нервно сглотнул и, подойдя вплотную, как зачарованный уставился на истертую дубовую столешницу, на которой золотом светилось целое состояние. Но только Александр и бровью не повел. Он сделал знак своим воинам и один из них сразу же куда-то умчался со всех ног (наверное, за подмогой), а второй встал в дверях, перегородив собою выход из харчевни.
- Пролилась кровь гражданина Империи, - сухо констатировал очевидное начальник стражи, - днем, при свете солнца, магистрат разберется в случившемся, а, покамест, до выяснения всех обстоятельств произошедшего, прошу вас, гости дорогие, сдать свои ножи и проследовать за мною в караульную.
После таких слов из голов хирдманов вмиг вылетел хмель, но, зато, зазудели животы (как раз в том месте, где по ним должна пройтись секира хевдинга). Такие условия были для них неприемлемы. Понимая это, молодежь тут же повскакала со своих мест, и, схватившись за ножи, грозно набычилась за спиной своего коновода. Репей тоже стер со своего лица всякое подобие улыбки и поудобнее перехватил рукоять тесака. Никто не хотел умирать.
- Мы не можем этого сделать, - хмуро, без вызова произнес он, - пойми, начальник, такой расклад для нас - это верная смерть. Так уж лучше погибнуть в бою. Мертвые сраму не имут! Только ты, сначала, подумай, - вас здесь всего двое, а нас – четверо, и мы не медовые пряники! Так что прошу тебя, по-хорошему: «Возьми золото, раздели его промеж казной и пострадавшими, как пожелаешь, а мы, тем временем, тихонечко уйдем восвояси. И все останутся живы, здоровы и довольны».
В зале повисла настороженная тишина. Все, без исключения, участники свары притихли и, в ожидании развязки, вытянулись в сторону Александра. Тот же, молча выслушав тираду хирдмана, как-то сразу, поскучнел лицом, неторопливо развязал завязки своего воинского плаща и, сняв его с плеч, аккуратно положил на ближайший стол. Это был очень красноречивый ответ.
Все всё прекрасно поняли и сразу же пришли в движение: молодка, вместе со стариком-хозяином, кряхтя и сопя, потащила прочь тело оглоушенного заступника, а хирдманы обнажили ножи. Двое из них заняли места по правую и левую руку своего вожака, а третий, подобрав лежащий у камина топорик для колки дров, встал у него за спиной; и лишь только один стражник в дверях не шелохнулся, а лишь укоризненно покачал головой и сплюнул себе под ноги.
Репей заметил перемещения сображников и усмехнулся себе в бороду: «Молодцы, конечно, - не трусят, но только им здесь не честный бой, а трактирная свалка, и, потому, такое построение здесь не годится. Лучше бы задавили, закидали, обездвижили противника столами да лавками, а уж я бы довел дело до конца! Ну, ничего, лиха беда начало»! Однако медлить было нельзя. Начальник стражи уже сомкнул большой и указательный палец на рукояти своего меча, возле самого навершия, и начал разворот на атаку. Сейчас он этим разворотом выхватит клинок из ножен и рубанет им, сверху вниз, наотмашь, по его, Репья, голой шее… «Атаку надо гасить вначале, еще на этапе замысла», - мелькнуло в сознании и совершенно протрезвевший Репей, бесстрашно устремился на врага. Как будто нырнул в бездну…
Вожак нарушителей порядка вскинулся и бросился в бой. В левой руке он держал, обратным хватом, свой боевой, «в полруки», нож, прикрываясь им вместо щита. А правая рука сжимала тяжелый, уже замаранный кровью, мясницкий тесак, - почти что топор. От прямого удара таким оружием не спасут ни шлем, ни доспехи!
Александр не стал отпрыгивать и уворачиваться, а, наоборот, резко развернулся лицом к противнику и, нимало не мешкая, метнулся в его объятия «клином», прямо промеж расставленных рук. Со стороны посмотреть, так прямо любящие родичи, что, после долгой разлуки, в нетерпении, бросились в объятья друг друга. Руки он также выбросил вперед, - как при нырке, а поскольку пальцы его правой руки уже обняли навершие меча, то клинок вышел из ножен и лег на предплечье. При этом навершие так и осталось в кольце из пальцев, а потертая рукоять привычно устроилась в ладони.
Бойцы сшиблись грудь в грудь, как бойцовские петухи. Репей, в ожидании рубящего удара справа, ненамного развел свои руки и потому при встречном движении они проскочили мимо легкого, верткого Александра. А вот сведенные в клин кулаки начальника стражи, сходу встроились в эту брешь и, пройдя точнёхонько промеж полос отточенной стали, со всей силой впечатали в лоб вожака гуляк тяжелое бронзовое навершие, отправив насильника прямиком «в страну снов» … И нырнул Репей в бездну, в самую тьму….
Александр же, не прекращая движения, откинул обмякшее тело на секирника, и, гибко уйдя вправо, оглоушил левого хирдмана, ударив его плоскостью клинка чуть повыше уха. Секирник резко отбросил внезапно навалившуюся на него тяжесть, и тело незадачливого насильника отлетело к сандалиям, так и не стронувшегося со своего места, стражника. В тот момент Александр как раз зашиб «левое крыло» сображников и, продолжив движение своего клинка, полоснул выскочившего на него секирника лезвием по горлу, походя, срубив ему кисть вместе с зажатым в ней оружием, и, в завершении, влепил мечом по уху защитнику «правого крыла». Ударил, опять-таки, жалеючи, - не лезвием клинка, а плоскостью. Впрочем, и этого вполне хватило, - молодой хирдман упал, как подкошенный, смачно приложившись затылком к обшарпанным плитам пола. Вот и все. Бой был окончен. Седой стражник отделил себя от дверного косяка и, что-то бурча себе под нос, начал сноровисто вязать контуженных.
Пришедший с моря шквалистый ветер с шумом и воем пронесся по ночным улицам портового городка. Потрепал деревья, поскрипел ставнями, постучал в окна и, наконец, с силой ударился в дверь харчевни. Та сразу же гостеприимно растворилась, пропуская нежданного гостя в залу, где тот мгновенно задохнулся от теплой вони и, хлестнув, напоследок, по лицу какого-то, развалившегося у самого порога, гуляку, еще немного покрутился посреди залы, и исчез в каминной трубе. Пропели вторые петухи.
Репей очнулся от холодного озноба, пробившего насквозь все его тело. Из раскрытой настежь двери тянуло сыростью и холодом. Прямо перед его глазами, в луже парящей крови, плавала, все еще сжимая топор, чья-то отрубленная кисть. Голова буквально раскалывалась от нестерпимой боли, немного тошнило, но, несмотря на все это, он сразу же осознал произошедшее. Рядом кто-то стонал, кто-то ругался…. Слышались обрывки отдельных фраз: «ничего страшного, - кость не задета», «воды, воды», «так что нам делать с золотом», … о нем – ни слова. Репей унял озноб и, успокоив свое тело, собрал его в кулак и выметнул в чернеющий дверной проем.
Так быстро он не бегал со времен своего детства. Голова кружилась, в горле застрял тошнотворный ком, а мощеная улица плясала и то и дело вставала на дыбы, но он несся, несся как угорелый, ведомой одной лишь только мыслью: «Сообщить хевдингу, – а там будь, что будет»! Репей не помнил, как он миновал портовые ворота, как добежав до спущенных на воду драккаров, вопил, срывая горло: «Наших бьют»! Он был не в себе.
В себя его привело вылитое на голову ведро холодной морской воды, и могучая длань хевдинга, железной хваткой сдавившая его шею. «Рассказывай»! – повелительно прохрипело у него над ухом. И он рассказал. Рассказал все без утайки: и о своей глупой браваде, и о злосчастной молодке, и городской страже, а, главное, о молодежи, которую он сманил, и которая сейчас находится в лапах главы городской стражи. Он знал, что сейчас умрет. Умрет, как только закончит свой рассказ. Но он бестрепетно смотрел в зеленые глаза Смерти и, только почувствовав, как сжимаются на горле ее стальные тиски, нашел в себе силы прохрипеть: «Я знаю, что умру сегодня. Мне нет прощенья. Позволь умереть в бою. Искупить кровью». Тиски разжались, и он, судорожно глотая воздух, безвольным кулем плюхнулся на мостовую. «Возьми свой меч и следуй за мной! – сказала ему Смерть, - Будь рядом. Я буду следить за тобой, Индрик». Репей безотчетно приложил руку ко лбу и сразу же нащупал огромную шишку, торчащую в том самом месте, куда поразил его своим мечом глава городской стражи. Все вокруг рассмеялись. «Ну, что же, - безропотно принял свое новое имя раскаявшийся воин, - пусть будет Индрик»!
Глава третья
Прошло совсем немного времени, а хирд уже собрался вокруг своего вождя. Все знали о ночном происшествии и потому пришли во всеоружии. Воины, на утреннем холодке, зябко жались друг к другу и тихонько переговаривались, делясь мнениями и строя догадки, которые не шли дальше того, что «дело это необычное». Необычным был и вид Эрика, - он предстал перед своими людьми не в своей, неизменной, «любимой богами наготе», а зажатый в, те самые, «допотопные», золоченые бронзовые доспехи, добытые им в последнем походе. (Многие уже тогда говорили, что это был дурной знак).
Хевдинг отдал последние распоряжения и грозный дракон, зловеще звеня своей стальной чешуей, медленно и неотвратимо пополз вверх по безлюдной ночной улице.
Городок сразу же стал походить на растревоженный улей: там и сям захлопали ставни и двери, и полураздетые горожане с недоумением и опаской выходили в утренние сумерки, любопытствуя, «а что это там такое вдруг приключилось». Но, при виде ощетинившегося сталью хирда, любопытные сразу же теряли интерес к происходящему, и быстренько юркали обратно в свои уютные теплые норки, откуда, предварительно запершись на все засовы, пугливо наблюдали в щелки за, неизвестно куда шагающими, вооруженными людьми.
У харчевни их уже ждали. Здесь собралась вся, поднятая по тревоге, городская стража. Все тридцать человек. Впереди посверкивал парадным доспехом их молодой ретивый начальник. Он так и не сподобился надеть свой плащ и утренний холодок уже успел забраться под кованый панцирь и неприятно студил тело. Александр зябко повел плечами, поднял вверх правую руку, - подал знак своим воинам, и сделал два шага вперед. Эрик повторил его жест и шагнул навстречу (за его спиной побитым псом пристроился Индрик). Вожди сошлись на середине площади, в двух шагах друг от друга.
- Я пришел за своими людьми, - оставив в стороне все условности, сразу же перешёл к делу сэконунг, - отпусти их со мной и, тогда, сегодня никто не умрет.
- Твои люди нарушили закон и должны понести наказание, согласно … - начал, было, Александр…
- Мне плевать на все ваши законы! Не я их писал и не я их утверждал! – теряя терпение, взревел Эрик, - Повторяю, - отпусти моих людей, или пожалеешь!
- Где же твоя честь? – удивленно вскинул брови молодой воин, - Ты же давал клятву на оружии?!
- Да иди ты, знаешь куда? со своей честью, - пролаял ему в лицо сэконунг, - Моя честь, моя совесть, как и вся моя жизнь, принадлежат только «Богу Бурь и Битв», да еще моим «братьям по веслу и мечу»! Все остальное для меня важно так же, как для тебя прошлогодний снег!
- Магистрат предупреждал меня о чем-то подобном, и даже предлагал различные пути решения, - сухо, даже как-то уж, чересчур обыденно, словно бы потеряв интерес к разговору, проговорил Александр, - я ему тогда не поверил. Каюсь. Моя ошибка, - я принял тебя за Воина – «человека славы и чести». Впрочем, теперь, когда ты явился сюда в сопровождении своего вооруженного сброда, все это уже становится неважным. Однако, к делу. Ты пришел с войском, а моя честь не позволяет мне пойти на мировую, находясь под силовым давлением. Поэтому, только из уважения к Велиусу, я, имперский сотник Александр, предлагаю тебе, сэконунг, следующее: «Ты, прямо сейчас, уводишь отсюда весь свой сброд, сажаешь его на свои драккары и выводишь из бухты. Благо погода позволяет. Сам же ты можешь остаться, но только без оружия. Твои люди, преступившие имперский Закон, будут осуждены и приговорены к галерам, так что ты сможешь (наверняка сможешь!), уже завтра днем, на общих торгах, выкупить их из рабства, присоединить к своему бесчестному воинству и преспокойно уйти на все четыре ветра. Это мое последнее слово.
- Ты же ведь понимаешь, что если я поступлю подобным образом, то навеки обесславлю свое имя.
- Ночь
