Сказал, что Марьяне больше нечего бояться. Она поверила ему!.. Ей не хотелось ничего знать, просто забыть, вычеркнуть все... а лучше обратиться в кошку и охотиться по ночам на скалах, где гнездились крикливые чайки. Так она и делала, удирая по ночам от медсестры... Точно, медсестру звали Верой. А мясо у чаек оказалось гадкое... Марьяна скривилась. Гадкое... и ее начало тошнить... Хотя тошнило ее скорее всего не от птичьего мяса, а от той мерзости, что зрела в ее утробе.
- Топить... надо было... - она всхлипнула, - надо было... себе пузо... вскрыть... нельзя было оставить... тварь... убью...
Она шарахнула бутылкой по мрамору, осколки полетели во все стороны стеклянным дождем. С соседнего надгробия с возмущенным карканьем взлетела ворона. Марьяна оскалилась и встала на ноги, пошатываясь. Она мутным взглядом обвела окрестности. Среди деревьев вдалеке мелькнуло что-то рыжее. Кошка вздрогнула. Она прищурилась, прикрывая глаза ладонью от солнечного света. Рыжая шевелюра. И характерный профиль. Нет, не может быть!.. Она перемахнула через надгробие и понеслась за удаляющимся силуэтом. Вот рыжее пятно появилось возле склепа... Скорей!.. Марьяна вприпрыжку обогнула угол склепа и нос к носу столкнулась со сторожем. Тот отпрянул и от неожиданности разразился отборным матом.
- Куда ж ты прешь, итить твою налево!..
Где же он?.. Тропинка, что вилась между могил, была пуста. Спрятался за деревом?.. Она остановилась и прислушалась. Ее острый слух различал мельчайшие шорохи кузнечиков в траве, шелест листвы на ветру, отдаленные голоса... Да, сюда приближалась похоронная процессия. Через минуту шаги, голоса и тихие перешептывание людей в процессии заглушили все следы... Но Марьяна была уверена, что ей не почудилось. Кто-то за ней наблюдал.
Она вернулась в агентство, когда уже начинало смеркаться, и собиралась подняться к себе, в жилые апартаменты, которые размещались этажом выше, но ее секретарша, Анна Феликсовна, окликнула начальницу:
- Марьяночка Петровна, вы как?
Марьяна отмахнулась, не желая ничего объяснять.
- А у вас посетитель. Я ему объяснила, что вы сейчас заняты, - секретарша сделала многозначительную паузу, - но он настаивал. Сказал, что он ваш хороший знакомый, и что вы ему очень обязаны, поэтому непременно его примете.
В последних словах прозвучал скрытый вопрос. Марьяна не хотела никого видеть, поэтому сказала:
- Завтра. Пусть приходит завтра.
Анна Феликсовна удовлетворенно кивнула.
- Сейчас скажу. А еще вам звонили Надья и Устин Эдуардович... Тот волновался, почему вы не приехали к нему в больницу, и спрашивал...
Марьяна снова отмахнулась. Пусть все катятся к чертям!.. Никого она знать не знает и знать не хочет!..
Но едва она стала подниматься по лестнице, как из приемной вышел мужчина и окликнул ее.
- Марьяна!..
Она неохотно обернулась и не сразу узнала его. Потрепанный, пожеванный молью павлин. Да, Павлин, или Пашка Панчев. Сейчас он выглядел не так импозантно, как десять лет назад, когда она только пришла на работу в газету. Слегка оплыл в фигуре, волосы начали редеть, намек на второй подбородок. Но дело было не в этом. Взгляд. Во взгляде сквозило отчаяние умирающего.
- Мне очень нужна твоя помощь.
- Давай завтра, а?..
- Нет, сегодня. Я ушел из больницы, из-под капельницы. Ты не можешь мне отказать. Помнишь?
Да, она помнила. Дело черных трансплантологов. Как же ее тогда угораздило? А вот угораздило же... и не ходить бы ей по этому свету, если бы не Павлин... вовремя он тогда подоспел.
- Сади-и-ись, - икнула Марьяна.
- Ты пьяна?
- Да, - она хмыкнула. - Повод бы-ыл.
Свет в кабинете она не включила, ей и так было все прекрасно видно. Павлина полутьма тоже не заботила, он сгорбился в кресле.
- Со мной кое-что произошло... Я... Надеюсь, ты до завтра не забудешь... то, что я тебе скажу... и покажу.
Она откинулась на кресле и прикрыла глаза, слушая Павлина не очень внимательно.
- Позавчера я познакомился... с одной женщиной. Она показалась мне похоже на мою школьную... на мою первую любовь. Она даже назвалась так же... Яна Калинина. Запомни это имя.
- Зачем? - зевнула Марьяна, икнув и клацнув зубами.
- Я прошу тебя разузнать о ней все.
- Хм...
- Дослушай. Я переспал с ней.
- С кем из двух?
- С обеими. В том-то и дело. Яна... настоящая Яна была моей первой... женщиной... а я ее первым мужчиной.
- Как трогательно... - пробормотала Марьяна, сворачиваясь калачиком в кресле.
- Но потом я ушел в армию, а она... переехала... исчезла. Я не искал ее. Забыл. Но позавчера... Та самозванка... клянусь, что думал, что ей лет двадцать!..
- А на самом деле она несовершеннолетняя, и ты попал?.. - с вялым интересом приоткрыла один глаз Марьяна.
- Нет, наоборот! Она старше! Мы трахнулись в туалетной кабинке в ресторане... А она что-то... сделала... или подсыпала мне... или загипнотизировала... Сказала, что она - моя дочь... моя и Яны... Мне сделалось плохо... Сердце прихватило...
Павлин подался вперед, перегнулся через стол и схватил Марьяну за руку.
- Пожалуйста, разберись!.. Тут что-то не то... Она... Я не помню, что ей говорил, но мне кажется... - он замолчал.
- Что? - Марьяна осторожно высвободила свою руку и растерла запястье.
- Это то дело... Паршивое дело... от него воняет... Она спрашивала о нем... о прокуроре.
- Каком прокуроре?
- Неважно. Я хочу, чтоб ты узнала, кто та самозванка, и что случилось с настоящей Яной Калининой. У нее ведь могла... могла на самом деле быть дочь от меня. Откуда та падла узнала?.. С ней что-то не так... Я попросил... и мне скопировали и привезли... Вот.
Он почти насильно вложил ей в руку флешку. Вид у него был совершенно больной, дышал он тяжело.
- Я был уверен, что она молоденькая... и официант, и все... В ресторане все... Но ты посмотри... посмотри на видео с камер с парковки и в ресторане... Морщины!.. У нее морщины!.. Это какой-то трюк... или мистика...
Из записок неизвестной
Запись вторая. Добрый доктор Неболит...
Мне часто снится один и тот же сон. Ночь. Город вымер. Ни души. На улицах пустынно и тихо. Медленно кружится снег. И мне свободно. Я иду и улыбаюсь. Улыбка не сходит у меня с лица. А потом кружусь в танце и падаю в свежий чистый снег. Смотрю в бесконечно тёмное зимнее небо и улыбаюсь. Снежинки кружатся, словно это обезумевшие звёзды падают вниз и сгорают, касаясь моей кожи. А я грежу, что во всей вселенной больше никого не осталось. Абсолютно одна и абсолютно свободна... Но потом я просыпаюсь. И за окном вновь шумит ненавистная жизнь. Чужая и убогая, где я лишняя. Нет, это они лишние!
Я упрямо подхожу к окну и гляжу на улицу. Заставляю себя улыбнуться. Провожу пальцем по стеклу, грозя прохожим за окном. Сегодня на одного из вас станет меньше.
Звонок от имени Антонины Сергеевны её старинному приятелю, профессору Ковачу, обеспечил мне место санитарки в госпитале. И сегодня мой первый рабочий день. Складываю в сумку свою вторую личину. Парик, очки, белый халатик и чулочки для очаровательной сестрички. Завершающий штрих - вызывающе красные туфли с высоченным каблуком-шпилькой. Чтоб охранники, если таковые будут, смотрели только на них и запомнили тоже только их.
Притормаживаю перед восьмиэтажным зданием госпиталя и разглядываю его. Предвкушение приятно горячит кровь, но и оно не в состоянии избавить меня от ледяного осколка, навечно застрявшего внутри. Улыбаюсь. Почти бегом спешу по дорожке к центральному входу, но спотыкаюсь, завидев небольшую церквушку. Или часовню? Никогда не была верующей, не разбираюсь в этом. Однако мне любопытно. Можно ли считать, что я продала душу демону? Или её попросту вырвали без моего согласия? В том, что души у меня больше нет, я не сомневаюсь. Хотя что там... И не душа была, а так, душонка. Но смогу ли я, бездушная, войти в божий храм?
Сворачиваю с дорожки и иду к церкви. Останавливаюсь и читаю, что на ней написано. «Церковь во имя великомученика Георгия Победоносца». Пытаюсь понять, как можно быть одновременно и великомучеником, и победоносцем. Или он своими мучениями победу врагам приносил? Захожу внутрь. Ничего не происходит, небеса на землю не рушатся. В такую рань в храме безлюдно. Сонный батюшка слеповато щурится на меня и здоровается, приглашая войти и помолиться за здравие страждущих. Но молитва в мои планы не входит. Я протягиваю батюшке сотку и прошу помолиться за меня. И за упокой моей свекрови. Поворачиваюсь и ухожу, скрывая улыбку.
Прячу сумку с личиной в подсобке и принимаюсь за работу. Меня определили в травматологическое отделение. Я рьяно отмываю застаревшую грязь с пола и улыбаюсь в предвкушении. Старшая сестра подмечает мою улыбку, останавливается и с подозрением спрашивает:
- Ты чё, укуренная? Чего лыбишься?
Я поднимаю голову и мечтательно вздыхаю:
- Нет, что вы... Просто радуюсь, что наконец нашла работу...
... почти не вру ...
- Пфф... - фыркает она. - Смотри у меня. Всё под учётом. Если только чего не досчитаюсь...
- Что вы, что вы! - испуганно мотаю головой и принимаюсь выкручивать тряпку.
Моя смена заканчивается. Я прощаюсь и ухожу, но по дороге заскакиваю в туалет. Переодеваюсь и крашусь. Вживаюсь в роль и набрасываю на себя морок. С каждой новой косточкой я становлюсь сильней и сильней, и может быть однажды у меня получится... Мотаю головой и жмурюсь. Не думать об этом. Ещё рано.
Призывно цокая каблучками по ступенькам, взлетаю в кардиологическое отделение, привесив себе бейджик «Валентина Панчева». Так зовут жену Паши. Маленькая шалость, которую могу себе позволить.
Вечерний обход. Улучаю момент и пробираюсь к палате номер пять. Возле нее сидит толстый хмурый охранник. Поднимает голову на звук моих каблучков.
- Куда?
Лучезарно ему улыбаюсь и поправляю очки на носу:
- Доктор Васильев...
...подслушанное имя лечащего врача...
- ... велел больному давление перемерить.
- Новенькая шоль? - недоверчиво оглядывает он меня.
- Да нет, я из отпуска вернулась. Теперь буду на вторых сменах. Валей зовут. А тебя?
- Кирилл... - расплывается он в ухмылке и теперь уже откровенно пялится на мой декольтированный халатик.
- Будем знакомы, Кирилл, - отвечаю я и нагло иду в палату, задевая его бедром.
Палата люкс. Чистая, светлая, с телевизором. Прокурор как раз бездумно в него пялится.
- Добрый вечер.
Он поворачивает голову и смотрит на меня.
- Что еще?
Голос командный и недовольный. Я опять улыбаюсь. Так скоро мышцы сведёт от улыбок.
- Доктор велел кровь на сахар взять. Придётся поработать кулачком...
Сажусь на кровать, деловито расстёгивая сестринскую сумку, и выгодно обнажаю коленки в разрезе халатика. Обычно это действует безотказно. Но прокурор больно хватает меня за запястье, останавливая манипуляцию.
- Ты кто такая? - рявкает он. - Кто тебя послал? Журналистка?
Я испуганно ойкаю и заглядываю ему в глаза. Серые, выцветшие, злые. И непроницаемые. Я не могу поймать в них страх. Такого раньше не случалось. Меня это пугает. Разве так бывает?..
- Я... медсестра... новенькая... - лепечу я. - Пустите... больно!
Вскакиваю на ноги.
- Что вы себе позволяете?!? - перехожу в наступление. - Я пожалуюсь доктору Васильеву!
Прокурора это ничуть не смущает. Он оценивающе разглядывает меня. Я понимаю, что так просто его кровь и страх не получу. Досадую, что не продумала запасной план. Разворачиваюсь, противно скрипнув каблуками по линолеуму, и шурую к двери.
- Постой, - окликает меня прокурор. - Доктор прекрасно знает, что все процедуры разрешены только в его присутствии. И послал тебя?
Я всхлипываю, трогательно вздрагивая плечами и стоя к нему спиной. В отражении очков мне видно, что генерал смотрит на мои ноги. На вызывающие красные шпильки. Обычные медсестры такие не носят. Идея рискованная, но... А вдруг сработает?
- Господин Яшмин, что вы из себя маленького разыгрываете! - разворачиваюсь к нему. - Прям все-все услуги вам должны оказываться в присутствии доктора, да?
И многозначительно глажу себя по бедру. Прокурор кривит губы в недовольной улыбке.
- Шалаву не заказывал. Пошла вон.
- Как хотите. Мне все равно заплачено.
Скрываюсь за дверью, а мне вслед несётся:
- Постой! Кем заплачено? А ну стой!
Но я скрываюсь за поворотом, где ныряю в подсобку. Там быстро переобуваюсь, накидываю синий вылинявший халат санитарки, вооружаюсь ведром с тряпкой и выхожу. Охранник рыщет по коридору, но на меня внимания не обращает. Прохожу мимо него к лестнице. Прокурор занервничал, и это неплохо. Маленькая победа. Надо радоваться даже таким победам. Улыбаюсь. Сдаваться не собираюсь.
- Чернобровкина! А ты не о*уела?
- Простите, но мне очень надо! Вы же знаете, у меня свекровь лежачая! Деньги нужны! А я слышала, что санитарка в кардиологии во вторую смену не вышла! Так я могу вместо неё! Всё-всё сделаю!
Умоляюще смотрю на сестру-хозяйку, выдавливая из себя слезу. Санитарка и не придёт. Я напугала её до смерти, подкараулив у входа и оцарапав запястье до крови. Лёгкая добыча. Все её страхи такие простые и незатейливые, что я вновь уверилась в собственных силах. У меня всё получится. Сестра-хозяйка колеблется, но я опускаюсь перед ней на колени.
- Чернобровкина! - взвизгивает она. - А ну встань немедленно!
Я упрямо мотаю головой.
- Ладно! Чёрт с тобой! Оформлю задним числом! Иди уже отсюда!
Ночь - мое время. Я дожидаюсь трех часов ночи - в это время сон самый глубокий, проскальзываю в палату прокурора. Неслышной тенью опускаюсь на его кровать и провожу острым ногтем по запястью. На коже выступает крохотная капелька крови. Слизываю ее и змеей пробираюсь в сон жертвы.
Во сне прокурор почему-то бреется. Днём мне не удалось попить его кровушки, поэтому в его сновидениях я могу лишь наблюдать за происходящим и чуть-чуть дорисовывать детали. Спящее сознание лепит причудливые образы из увиденного днём, из обрывков спрятанных на дне памяти воспоминаний, из тайных желаний и страхов. Мне нужны последние. Но сон душегуба спокоен и размерен.
Яшмин бреется. Голый. Под душем. Зеркало запотело. Он проводит по нему ладонью и улыбается своему отражению. Любуется. Меня охватывает злость. Невидимая, я подхожу к нему сзади.
- Ниже... - шепчу ему. - Взгляни ниже...
Разумеется, меня он не слышит. Однако голову опускает. Члена нет. Вместо него он видит в зеркале вагину. Бритва падает у него из рук. Ошарашенный и испуганный, прокурор ощупывает себя.
- Что за хрень!
Сон становится неустойчивым, превращаясь в дурной. И это опасно, жертва может проснуться. В кошмар надо затягивать постепенно, опутывая паутиной из страхов и любопытства.
- Попробуй себя... - шепчу я опять. - Попробуй...
Его сознание приспосабливается к навязанной реальности. Прокурор засовывает палец себе во влагалище. Дыхание мужчины учащается. Это тоже плохо. Слишком перевозбудится и может проснуться.
- Рассмотри себя... в зеркале...
Глупо, конечно. Что он, голых баб не видел? Поэтому добавим ещё штрих... Интимная причёска из окрашенных в ярко-красный цвет лобковых волос складывается в приоткрытые губы. Прокурор завороженно разглядывает себя, перебирая пальцами и поглаживая.
- Засунь поглубже...
Он пытается, однако у него не получается возбудиться, ведь собственная ладонь перекрывает ему поле зрения.
- Топить... надо было... - она всхлипнула, - надо было... себе пузо... вскрыть... нельзя было оставить... тварь... убью...
Она шарахнула бутылкой по мрамору, осколки полетели во все стороны стеклянным дождем. С соседнего надгробия с возмущенным карканьем взлетела ворона. Марьяна оскалилась и встала на ноги, пошатываясь. Она мутным взглядом обвела окрестности. Среди деревьев вдалеке мелькнуло что-то рыжее. Кошка вздрогнула. Она прищурилась, прикрывая глаза ладонью от солнечного света. Рыжая шевелюра. И характерный профиль. Нет, не может быть!.. Она перемахнула через надгробие и понеслась за удаляющимся силуэтом. Вот рыжее пятно появилось возле склепа... Скорей!.. Марьяна вприпрыжку обогнула угол склепа и нос к носу столкнулась со сторожем. Тот отпрянул и от неожиданности разразился отборным матом.
- Куда ж ты прешь, итить твою налево!..
Где же он?.. Тропинка, что вилась между могил, была пуста. Спрятался за деревом?.. Она остановилась и прислушалась. Ее острый слух различал мельчайшие шорохи кузнечиков в траве, шелест листвы на ветру, отдаленные голоса... Да, сюда приближалась похоронная процессия. Через минуту шаги, голоса и тихие перешептывание людей в процессии заглушили все следы... Но Марьяна была уверена, что ей не почудилось. Кто-то за ней наблюдал.
Она вернулась в агентство, когда уже начинало смеркаться, и собиралась подняться к себе, в жилые апартаменты, которые размещались этажом выше, но ее секретарша, Анна Феликсовна, окликнула начальницу:
- Марьяночка Петровна, вы как?
Марьяна отмахнулась, не желая ничего объяснять.
- А у вас посетитель. Я ему объяснила, что вы сейчас заняты, - секретарша сделала многозначительную паузу, - но он настаивал. Сказал, что он ваш хороший знакомый, и что вы ему очень обязаны, поэтому непременно его примете.
В последних словах прозвучал скрытый вопрос. Марьяна не хотела никого видеть, поэтому сказала:
- Завтра. Пусть приходит завтра.
Анна Феликсовна удовлетворенно кивнула.
- Сейчас скажу. А еще вам звонили Надья и Устин Эдуардович... Тот волновался, почему вы не приехали к нему в больницу, и спрашивал...
Марьяна снова отмахнулась. Пусть все катятся к чертям!.. Никого она знать не знает и знать не хочет!..
Но едва она стала подниматься по лестнице, как из приемной вышел мужчина и окликнул ее.
- Марьяна!..
Она неохотно обернулась и не сразу узнала его. Потрепанный, пожеванный молью павлин. Да, Павлин, или Пашка Панчев. Сейчас он выглядел не так импозантно, как десять лет назад, когда она только пришла на работу в газету. Слегка оплыл в фигуре, волосы начали редеть, намек на второй подбородок. Но дело было не в этом. Взгляд. Во взгляде сквозило отчаяние умирающего.
- Мне очень нужна твоя помощь.
- Давай завтра, а?..
- Нет, сегодня. Я ушел из больницы, из-под капельницы. Ты не можешь мне отказать. Помнишь?
Да, она помнила. Дело черных трансплантологов. Как же ее тогда угораздило? А вот угораздило же... и не ходить бы ей по этому свету, если бы не Павлин... вовремя он тогда подоспел.
- Сади-и-ись, - икнула Марьяна.
- Ты пьяна?
- Да, - она хмыкнула. - Повод бы-ыл.
Свет в кабинете она не включила, ей и так было все прекрасно видно. Павлина полутьма тоже не заботила, он сгорбился в кресле.
- Со мной кое-что произошло... Я... Надеюсь, ты до завтра не забудешь... то, что я тебе скажу... и покажу.
Она откинулась на кресле и прикрыла глаза, слушая Павлина не очень внимательно.
- Позавчера я познакомился... с одной женщиной. Она показалась мне похоже на мою школьную... на мою первую любовь. Она даже назвалась так же... Яна Калинина. Запомни это имя.
- Зачем? - зевнула Марьяна, икнув и клацнув зубами.
- Я прошу тебя разузнать о ней все.
- Хм...
- Дослушай. Я переспал с ней.
- С кем из двух?
- С обеими. В том-то и дело. Яна... настоящая Яна была моей первой... женщиной... а я ее первым мужчиной.
- Как трогательно... - пробормотала Марьяна, сворачиваясь калачиком в кресле.
- Но потом я ушел в армию, а она... переехала... исчезла. Я не искал ее. Забыл. Но позавчера... Та самозванка... клянусь, что думал, что ей лет двадцать!..
- А на самом деле она несовершеннолетняя, и ты попал?.. - с вялым интересом приоткрыла один глаз Марьяна.
- Нет, наоборот! Она старше! Мы трахнулись в туалетной кабинке в ресторане... А она что-то... сделала... или подсыпала мне... или загипнотизировала... Сказала, что она - моя дочь... моя и Яны... Мне сделалось плохо... Сердце прихватило...
Павлин подался вперед, перегнулся через стол и схватил Марьяну за руку.
- Пожалуйста, разберись!.. Тут что-то не то... Она... Я не помню, что ей говорил, но мне кажется... - он замолчал.
- Что? - Марьяна осторожно высвободила свою руку и растерла запястье.
- Это то дело... Паршивое дело... от него воняет... Она спрашивала о нем... о прокуроре.
- Каком прокуроре?
- Неважно. Я хочу, чтоб ты узнала, кто та самозванка, и что случилось с настоящей Яной Калининой. У нее ведь могла... могла на самом деле быть дочь от меня. Откуда та падла узнала?.. С ней что-то не так... Я попросил... и мне скопировали и привезли... Вот.
Он почти насильно вложил ей в руку флешку. Вид у него был совершенно больной, дышал он тяжело.
- Я был уверен, что она молоденькая... и официант, и все... В ресторане все... Но ты посмотри... посмотри на видео с камер с парковки и в ресторане... Морщины!.. У нее морщины!.. Это какой-то трюк... или мистика...
Из записок неизвестной
Запись вторая. Добрый доктор Неболит...
Мне часто снится один и тот же сон. Ночь. Город вымер. Ни души. На улицах пустынно и тихо. Медленно кружится снег. И мне свободно. Я иду и улыбаюсь. Улыбка не сходит у меня с лица. А потом кружусь в танце и падаю в свежий чистый снег. Смотрю в бесконечно тёмное зимнее небо и улыбаюсь. Снежинки кружатся, словно это обезумевшие звёзды падают вниз и сгорают, касаясь моей кожи. А я грежу, что во всей вселенной больше никого не осталось. Абсолютно одна и абсолютно свободна... Но потом я просыпаюсь. И за окном вновь шумит ненавистная жизнь. Чужая и убогая, где я лишняя. Нет, это они лишние!
Я упрямо подхожу к окну и гляжу на улицу. Заставляю себя улыбнуться. Провожу пальцем по стеклу, грозя прохожим за окном. Сегодня на одного из вас станет меньше.
Звонок от имени Антонины Сергеевны её старинному приятелю, профессору Ковачу, обеспечил мне место санитарки в госпитале. И сегодня мой первый рабочий день. Складываю в сумку свою вторую личину. Парик, очки, белый халатик и чулочки для очаровательной сестрички. Завершающий штрих - вызывающе красные туфли с высоченным каблуком-шпилькой. Чтоб охранники, если таковые будут, смотрели только на них и запомнили тоже только их.
Притормаживаю перед восьмиэтажным зданием госпиталя и разглядываю его. Предвкушение приятно горячит кровь, но и оно не в состоянии избавить меня от ледяного осколка, навечно застрявшего внутри. Улыбаюсь. Почти бегом спешу по дорожке к центральному входу, но спотыкаюсь, завидев небольшую церквушку. Или часовню? Никогда не была верующей, не разбираюсь в этом. Однако мне любопытно. Можно ли считать, что я продала душу демону? Или её попросту вырвали без моего согласия? В том, что души у меня больше нет, я не сомневаюсь. Хотя что там... И не душа была, а так, душонка. Но смогу ли я, бездушная, войти в божий храм?
Сворачиваю с дорожки и иду к церкви. Останавливаюсь и читаю, что на ней написано. «Церковь во имя великомученика Георгия Победоносца». Пытаюсь понять, как можно быть одновременно и великомучеником, и победоносцем. Или он своими мучениями победу врагам приносил? Захожу внутрь. Ничего не происходит, небеса на землю не рушатся. В такую рань в храме безлюдно. Сонный батюшка слеповато щурится на меня и здоровается, приглашая войти и помолиться за здравие страждущих. Но молитва в мои планы не входит. Я протягиваю батюшке сотку и прошу помолиться за меня. И за упокой моей свекрови. Поворачиваюсь и ухожу, скрывая улыбку.
Прячу сумку с личиной в подсобке и принимаюсь за работу. Меня определили в травматологическое отделение. Я рьяно отмываю застаревшую грязь с пола и улыбаюсь в предвкушении. Старшая сестра подмечает мою улыбку, останавливается и с подозрением спрашивает:
- Ты чё, укуренная? Чего лыбишься?
Я поднимаю голову и мечтательно вздыхаю:
- Нет, что вы... Просто радуюсь, что наконец нашла работу...
... почти не вру ...
- Пфф... - фыркает она. - Смотри у меня. Всё под учётом. Если только чего не досчитаюсь...
- Что вы, что вы! - испуганно мотаю головой и принимаюсь выкручивать тряпку.
Моя смена заканчивается. Я прощаюсь и ухожу, но по дороге заскакиваю в туалет. Переодеваюсь и крашусь. Вживаюсь в роль и набрасываю на себя морок. С каждой новой косточкой я становлюсь сильней и сильней, и может быть однажды у меня получится... Мотаю головой и жмурюсь. Не думать об этом. Ещё рано.
Призывно цокая каблучками по ступенькам, взлетаю в кардиологическое отделение, привесив себе бейджик «Валентина Панчева». Так зовут жену Паши. Маленькая шалость, которую могу себе позволить.
Вечерний обход. Улучаю момент и пробираюсь к палате номер пять. Возле нее сидит толстый хмурый охранник. Поднимает голову на звук моих каблучков.
- Куда?
Лучезарно ему улыбаюсь и поправляю очки на носу:
- Доктор Васильев...
...подслушанное имя лечащего врача...
- ... велел больному давление перемерить.
- Новенькая шоль? - недоверчиво оглядывает он меня.
- Да нет, я из отпуска вернулась. Теперь буду на вторых сменах. Валей зовут. А тебя?
- Кирилл... - расплывается он в ухмылке и теперь уже откровенно пялится на мой декольтированный халатик.
- Будем знакомы, Кирилл, - отвечаю я и нагло иду в палату, задевая его бедром.
Палата люкс. Чистая, светлая, с телевизором. Прокурор как раз бездумно в него пялится.
- Добрый вечер.
Он поворачивает голову и смотрит на меня.
- Что еще?
Голос командный и недовольный. Я опять улыбаюсь. Так скоро мышцы сведёт от улыбок.
- Доктор велел кровь на сахар взять. Придётся поработать кулачком...
Сажусь на кровать, деловито расстёгивая сестринскую сумку, и выгодно обнажаю коленки в разрезе халатика. Обычно это действует безотказно. Но прокурор больно хватает меня за запястье, останавливая манипуляцию.
- Ты кто такая? - рявкает он. - Кто тебя послал? Журналистка?
Я испуганно ойкаю и заглядываю ему в глаза. Серые, выцветшие, злые. И непроницаемые. Я не могу поймать в них страх. Такого раньше не случалось. Меня это пугает. Разве так бывает?..
- Я... медсестра... новенькая... - лепечу я. - Пустите... больно!
Вскакиваю на ноги.
- Что вы себе позволяете?!? - перехожу в наступление. - Я пожалуюсь доктору Васильеву!
Прокурора это ничуть не смущает. Он оценивающе разглядывает меня. Я понимаю, что так просто его кровь и страх не получу. Досадую, что не продумала запасной план. Разворачиваюсь, противно скрипнув каблуками по линолеуму, и шурую к двери.
- Постой, - окликает меня прокурор. - Доктор прекрасно знает, что все процедуры разрешены только в его присутствии. И послал тебя?
Я всхлипываю, трогательно вздрагивая плечами и стоя к нему спиной. В отражении очков мне видно, что генерал смотрит на мои ноги. На вызывающие красные шпильки. Обычные медсестры такие не носят. Идея рискованная, но... А вдруг сработает?
- Господин Яшмин, что вы из себя маленького разыгрываете! - разворачиваюсь к нему. - Прям все-все услуги вам должны оказываться в присутствии доктора, да?
И многозначительно глажу себя по бедру. Прокурор кривит губы в недовольной улыбке.
- Шалаву не заказывал. Пошла вон.
- Как хотите. Мне все равно заплачено.
Скрываюсь за дверью, а мне вслед несётся:
- Постой! Кем заплачено? А ну стой!
Но я скрываюсь за поворотом, где ныряю в подсобку. Там быстро переобуваюсь, накидываю синий вылинявший халат санитарки, вооружаюсь ведром с тряпкой и выхожу. Охранник рыщет по коридору, но на меня внимания не обращает. Прохожу мимо него к лестнице. Прокурор занервничал, и это неплохо. Маленькая победа. Надо радоваться даже таким победам. Улыбаюсь. Сдаваться не собираюсь.
- Чернобровкина! А ты не о*уела?
- Простите, но мне очень надо! Вы же знаете, у меня свекровь лежачая! Деньги нужны! А я слышала, что санитарка в кардиологии во вторую смену не вышла! Так я могу вместо неё! Всё-всё сделаю!
Умоляюще смотрю на сестру-хозяйку, выдавливая из себя слезу. Санитарка и не придёт. Я напугала её до смерти, подкараулив у входа и оцарапав запястье до крови. Лёгкая добыча. Все её страхи такие простые и незатейливые, что я вновь уверилась в собственных силах. У меня всё получится. Сестра-хозяйка колеблется, но я опускаюсь перед ней на колени.
- Чернобровкина! - взвизгивает она. - А ну встань немедленно!
Я упрямо мотаю головой.
- Ладно! Чёрт с тобой! Оформлю задним числом! Иди уже отсюда!
Ночь - мое время. Я дожидаюсь трех часов ночи - в это время сон самый глубокий, проскальзываю в палату прокурора. Неслышной тенью опускаюсь на его кровать и провожу острым ногтем по запястью. На коже выступает крохотная капелька крови. Слизываю ее и змеей пробираюсь в сон жертвы.
Во сне прокурор почему-то бреется. Днём мне не удалось попить его кровушки, поэтому в его сновидениях я могу лишь наблюдать за происходящим и чуть-чуть дорисовывать детали. Спящее сознание лепит причудливые образы из увиденного днём, из обрывков спрятанных на дне памяти воспоминаний, из тайных желаний и страхов. Мне нужны последние. Но сон душегуба спокоен и размерен.
Яшмин бреется. Голый. Под душем. Зеркало запотело. Он проводит по нему ладонью и улыбается своему отражению. Любуется. Меня охватывает злость. Невидимая, я подхожу к нему сзади.
- Ниже... - шепчу ему. - Взгляни ниже...
Разумеется, меня он не слышит. Однако голову опускает. Члена нет. Вместо него он видит в зеркале вагину. Бритва падает у него из рук. Ошарашенный и испуганный, прокурор ощупывает себя.
- Что за хрень!
Сон становится неустойчивым, превращаясь в дурной. И это опасно, жертва может проснуться. В кошмар надо затягивать постепенно, опутывая паутиной из страхов и любопытства.
- Попробуй себя... - шепчу я опять. - Попробуй...
Его сознание приспосабливается к навязанной реальности. Прокурор засовывает палец себе во влагалище. Дыхание мужчины учащается. Это тоже плохо. Слишком перевозбудится и может проснуться.
- Рассмотри себя... в зеркале...
Глупо, конечно. Что он, голых баб не видел? Поэтому добавим ещё штрих... Интимная причёска из окрашенных в ярко-красный цвет лобковых волос складывается в приоткрытые губы. Прокурор завороженно разглядывает себя, перебирая пальцами и поглаживая.
- Засунь поглубже...
Он пытается, однако у него не получается возбудиться, ведь собственная ладонь перекрывает ему поле зрения.
