Что придётся сражаться с тобой.
Назови без оглядки, моя в чём вина?
Я исправлюсь, лишь только дай срок.
Хочешь власти? Возьми, мне она не нужна,
Просто я выполняю свой долг.
Я люблю танцевать в ярком блеске огней,
Путь твой – свет свечи через тьму.
Я не знаю, как прийти к вере твоей,
Если я чту веру свою.
Мы с тобою должны дарить новую жизнь,
Я – наследникам, ты – душе.
Почему же ночами меня гложет мысль,
Что ты стремишься к войне?
Я могу отступить, но не сдамся вовек,
Как бы ты того ни желал.
Потому что рядом есть человек,
С кем спокойна моя душа.
Восточное посольство покинуло Дармат спустя неделю после бракосочетания императрицы. Возможно, послы и были недовольны, но умело скрывали это за привычным восточным этикетом: улыбками, поклонами и потоками лести.
Последние дни с одобрения супруги встречи с эмиратцами проводил Дантор Берийский, принц империи Манзокея. Когда к Дантору впервые так обратились, Тевера внутренне возмутилась, а потом наедине попыталась извиниться перед мужем.
- Не о чем переживать, радость моя, - только улыбнулся в ответ Дантор. – Всё верно: вы – императрица, я – ненаследный принц. Пока патриарх меня не повенчает на императорский престол, императором мне не быть. Да оно мне особо и не требуется. Достаточно быть наследником княжества Берий, а уж становиться императором никогда не было моей мечтой.
Но в любом случае Тевера воспринимала мужа как полноправного правителя, которому она была готова доверить и свою жизнь, и жизни своих подданных. Он взвалил на свои крепкие плечи большую половину тех дел, в которые до того приходилось вникать императрице, тем самым позволив ей заняться благотворительностью или любым другим достойным леди занятием.
Наргид полностью поддерживал своего товарища. Дантор же благодарил, улыбался, кланялся, но больше не откровенничал. Княжич прекрасно понял, чем может быть опасен принц Наргид. Пусть он и не стремился к трону, но порой некоторые обстоятельства оказываются сильнее.
Тевера не чувствовала себя обделённой от того, что власть частично перешла в руки Дантора. Императрица по-прежнему присутствовала на советах, высказывала своё мнение, ставила подписи на государственных бумагах. Просто теперь не приходилось до рези в глазах вычитывать каждую бумажку или торопливо листать на сон грядущий книги с древними законами, пытаясь хоть что-то запомнить. Решениям Дантора Тевера доверяла всецело, хотя порой замечала недовольные взгляды старых советников отца из большого императорского совета. Впрочем, хоть мельком просматривать документы она всё равно не забывала и лишь изредка объясняла, почему рано или вообще нельзя принимать тот или иной закон.
Разрешение спорных личных вопросов аристократии осталось за императрицей. Дважды в неделю она выезжала из дворца в ратушу в сопровождении господина Гилрама. На протяжении нескольких часов императрица выслушивала просителей, стекавшихся со всех уголков империи, принимала решения, сочувствовала или воздавала по заслугам.
Время за заботами летело стрелой, весна сменялась летом, а лето – осенью, а с ними менялась и Тевера, всё больше восхищающаяся супругом и привязывающаяся к нему. Супружеская жизнь в первое время её смущала, особенно когда Дантор, осмотрев смежные спальни императорской четы, заявил, что комнат многовато и им хватит и одной кровати. Тевера помнила, как мать почти всегда оставалась ночевать в одиночестве, но ей понравилось засыпать на плече мужа, в его надёжных объятиях. Она убрала чёрные наряды, предпочитая теперь более яркие, но тоже строгих цветов – синие, зелёные, лиловые. Однако на фоне цветника придворных дам всё ещё продолжала казаться простоватой.
Лавиша, отпарывая с очередного шедевра портнихи кружево и бантики, вздыхала, что её госпожа совсем не хочет быть нарядной, на что Тевера отвечала:
- Я – замужняя женщина, поэтому мне нет смысла красоваться для кого-либо, кроме мужа, а Дантор одобряет мой внешний вид. Кроме того у меня немало обязанностей, приходится и по городу ездить, и в кабинете работать, поэтому я хочу чтобы платья были удобными. – Императрица вдруг хихикнула, совсем как девчонка, которой она недавно была. – Иногда я даже завидую, что мужчины могут носить штаны – это гораздо удобнее за всё цепляющегося подола длиной до южной границы.
Горничная захихикала вместе с госпожой и продолжила уже без горестных вздохов
- А вообще я тут обратила внимание, что некоторые ваши посетительницы копируют вас, госпожа.
- Это кто же? – удивилась Тевера, причёсываясь перед зеркалом.
- Хотя бы владелица приюта для опозоренных девушек, что приходила на днях, - Лавиша покраснела – о таком приюте все знали, но попасть в него боялись пуще огня. Хотя часто позор девушки не был её виной, о таких сплетничали и ни одну не пускали в приличные дома, даже в качестве прислуги. – Эта почтенная дама раньше приходила вся в бантиках и рюшечках, что при её возрасте смотрелось просто смешно. А вот вчера явилась в строгом платье, как у вас, совершенно без украшений. Вы создаёте новую моду, госпожа.
- Ну, это же хорошо, - императрица улыбнулась сама себе. – Просторнее станет на балах, а то от пыли, оседающей на всех этих излишествах, порой чихать хочется.
Женщины засмеялись. Обе понимали, что пыли во дворце как раз-таки нет, горничные исполняют свою работу на совесть, но радостно было, что замкнувшаяся в себе Тевера вновь начинает шутить.
- Вас любит народ, - спустя некоторое время проговорила Лавиша. – Недавно навещала бабушку, так она прямо мне заявила: заботься об императрице получше, она хоть и девчонка, да очень толковая и разумная.
- Я рада, что народ всё же принял правление женщины, - мягко улыбнулась Тевера, откладывая расчёску. Был уже вечер, и городить причёску она не собиралась – Дантору нравились её распущенные волосы.
- Недовольны некоторые только вашим выбором супруга, - продолжала болтать горничная, не замечая, как сползает улыбка с лица госпожа. – Говорят, что драконы всё готовы под себя подмять, сокровища, мол, собирают. Боятся, что и империю захватят.
- Ну, во-первых, можешь ответить, что империя раз в пять побольше княжества Берийского будет, уж если кто кого и захватит, то точно не нас, - стараясь сдержать гнев на чужие слова и не обидеть единственную девушку, с которой можно было не притворяться, ответила Тевера. – А во-вторых, дракон всяко лучше сватающихся эмиратцев.
- Вот на Северных островах…
- Довольно, Лавиша. Тот, кто это говорит, глуп и жесток, - Тевера встала, давая тем самым понять, что и горничной пора к себе, платьем можно заниматься и не в будуаре императрицы. – Мои родители погибли, путешествуя на острова. Я не знаю, что было причиной крушения их корабля, но любые намёки на северных соседей заставляют просыпаться во мне боль от их утраты. Мой выбор сделан, и если империя любит свою императрицу, она его примет.
- Простите мне мою глупость, госпожа, - виновато опустила голову Лавиша. – Я не со зла это сказала.
- Ты не виновата, и я даже рада, что теперь узнала, как люди относятся к происходящему, - смягчилась императрица. – Просто мне тяжело простить тех, по чьей вине погибли родители. Ступай. Да не бери платье, закончишь с ним завтра.
Тевера тоже сделала вид, что направляется в спальню. Но стоило двери за горничной закрыться, как она вернулась к зеркалу, села, глядя на себя невидящими глазами, и едва слышно прошептала:
- А может, виноваты во всём совсем другие люди?
* * *
Патриарх Тсинар не любил покидать Дармата. Он привык к удобствам и комфорту, к тёплой постели и чистым простыням. Пусть его комната при храме больше напоминала некоторым келью аскета, но это была именно его привычный дом, и даже самый лучший постоялый двор не мог заменить того строгого уюта. Да и вообще в его возрасте редко кто отважился бы колесить по империи, но положение обязывало и уезжать приходилось, по крайней мере, дважды в год. Один раз он отправлялся в ежегодное паломничество в Незалвир – северный городишко, в котором людям впервые явил свой лик и свои чудеса Нерождённый. В другой раз устраивал объезд всех значимых храмов одного из герцогств империи. Поскольку герцогов было шесть, то и посещал эти вотчины патриарх один раз в шесть лет. Потому он и не желал отказываться от неприятной ему традиции – за шесть лет столько всякого могло произойти на местах, что могло понадобиться и его вмешательство.
В молодости патриарх Тсинар был знатным всадником, однако возраст и отсутствие физической нагрузки сказались и на фигуре, и на желании сидеть в седле. Однако если в обыденной жизни он предпочитал скромность, то карета для разъездов была заказана самая лучшая – с единственным мягким широким сиденьем, на котором можно было и прилечь; со столиком, где легко было закрепить писчие принадлежности, если возникала необходимость в записи каких-то мыслей; с какой-то необыкновенной системой рессор, благодаря которой тряска на ухабистых дорогах провинций становилась почти незаметной. Но, так как патриарх привык путешествовать в одиночестве, мало кому было известно об этих особенностях кареты, а никому другому ей пользоваться не дозволялось.
Незалвир - городишко в герцогстве Дарун – являлся целью нынешнего путешествия. По пути к нему патриарх собирался навестить три из семи крупных храмов герцогства и, сделав затем крюк, заехать и в остальные. Всё же хоть один плюс в этом ежегодном паломничестве, которое можно было соединить с традиционным объездом, был. Ну, и ещё кое-что…
Больше всего пользы на сей раз принесло устройство для удобного письма. Патриарх записывал и поучения для своего преемника (эх, подольше бы императрица медлила!), и собственные мысли. А мысли крутились в его голове самые разные.
Соглядатаи храма незаметно отирались среди бедняков и купечества, в портах и ремесленных мастерских. Они вели непринуждённые беседы с людьми, то и дело вставляя слова сожаления о том, что власть в империи попала в руки драконов. Верные псы патриарха прощупывали народные настроения, старались повернуть мысли народа в нужном храму направлении. Но всё чаще тот или иной рыбак, крестьянин или купец рассказывал своим собратьям по ремеслу, как обращался с прошением к императорской чете и как справедливо рассудил его вопрос его высочество. И люди высмеивали пустую болтовню подсылов патриарха, начиная верить, что Дантор Берийский не принесёт в империю зла.
- Уж не глуп был его величество Таубер, выбрав дочери такого жениха, - говорили люди. – Одну глупость совершил – что рано умер. Да и на то есть воля Нерождённого.
Патриарху Тсинару известны были эти настроения, и пока повлиять на массы не было никакой возможности. Жрец прекрасно понимал, к чему может привести голословное очернение драконов и императорской фамилии, а потому решил идти к желаемому другим путём. Он, привыкший иметь несколько запасных планов, старательно вёл дневник, готовясь к тому дню, когда её величество потребует, чтобы патриархом стал Наргид. Даже странно, что императрица так затянула со сменой власти в храме.
Старый лис не сомневался, что его попросят удалиться в самый дальний от столицы храм. Потому он уже на протяжении достаточно длительного времени тщательно записывал всё, чему уделял внимание как старший жрец Нерождённого. Недопонимание недопониманием, но свои обязанности будущему патриарху исполнять придётся, и никого иного, кроме Наргида, на этом месте представить было невозможно. Ежегодные паломничества являлись одной из таких обязанностей, и патриарх Тсинар подробно расписывал для своего преемника всё – от маршрута путешествия до имён жрецов, наиболее ценных для храма или умеющих повести людей за собой.
Герцогство Дарун было одним из самых северных. Представители его, за исключением тех, кто входили в большой и малые императорские советы, редко являлись ко двору. А потому патриарх всё ещё лелеял надежду повернуть игру по-своему, набрасывая в пути черновой текст будущей проповеди.
Северные города отличались от привычных центральных земель. Здесь не было высоких домов. Несколько скверов с кривоватыми голыми деревьями и множеством кустарников являли собой всё растительное многообразие. Деревянные здания, приземистые, с узкими окнами и дверями, казались последними пристанищами духа человеческого на грани двух миров. Говорили, что летом северные города утопают в цветах, но сам патриарх этого никогда не проверял. Помимо цветов, гнус здесь плодился с невероятной скоростью. Шутили даже, что, наверное, здешние комары – далёкие потомки сказочных вампиров: уж слишком любят кровушку человеческую.
В эти края уже пришла зима, и карета быстро неслась по укатанным снежным колеям. Только в первом на пути его следования храме патриарх обычно доверял мастерам сменить колёса на полозья или наоборот, удивляя всех встречных непривычного вида экипажем.
Он с улыбкой угощал детей, выбегавших навстречу, дешёвыми леденцами и благословлял богомольных старух, поджидавших у дверей таверн или постоялых дворов. Почти каждый был способен подсчитать, в какую из зим можно ожидать всемогущего патриарха Тсинара в гости, чтобы через него прикоснуться к тайнам Нерождённого.
От вида людей, с огнём веры в глазах провожавших его карету, патриарх Тсинар ощущал себя тем самым правителем севера из древних легенд, которым никогда не стать Дантору Берийскому.
Патриарх достиг Незалвира к концу второй недели своего путешествия. Четыре инквизитора охраны и три младших жреца, бывших одновременно ушами и глазами патриарха, устроились в монашеских кельях. Тсинара же проводили в более уютные покои, выказывая тем самым уважение возрасту и сану.
Настоятельно незалвирского храма со всем почтением принял высокого гостя, уединившись с ним сначала для благодарственной молитвы за лёгкий путь, затем ради решения насущных вопросов подотчётных земель. Первую ночь патриарх Тсинар провёл в одиночестве, в посте и молитве, размышляя о собственной цели, а наутро явил всем прихожанам и жрецам храма пример скромности, отстояв вместе с обычным людом первый из традиционных благодарственных молебнов.
Вечернюю службу Нерождённому вёл уже сам патриарх, и в храме места свободного не было – столько незалвирцев набралось в просторное помещение. Жрец старательно сдерживал довольную усмешку, вновь и вновь повторяя себе: север мой, значит, ещё не всё потеряно.
Он начал доработанную проповедь, вспомнив погибшую императорскую чету и кронпринца; выразил уверенность в том, что императрица, хоть и юна, не лишена желания служить своему народу; заметил, что второй принц Манской династии тоже готовится занять достойное его место. Памятуя о прошлых неудачах, патриарх ни словом не обмолвился о драконах, как, впрочем, и о супруге Теверы. В конце концов, он верит в иных богов, так что не место упоминаниям о язычнике в доме Нерождённого. Тсинар не сомневался: то, что нужно, народ услышит и сам сделает правильные выводы.
Эта уверенность получила подтверждение тем же вечером, когда один из монахов-шпионов потихоньку поднялся в покои патриарха и в лицах передал услышанный после службы разговор.
- Всё же император был бы на троне надёжнее императрицы, пусть ей хоть боги всех народов покровительствуют, - гудели между собой мужики, покидая храм.
Назови без оглядки, моя в чём вина?
Я исправлюсь, лишь только дай срок.
Хочешь власти? Возьми, мне она не нужна,
Просто я выполняю свой долг.
Я люблю танцевать в ярком блеске огней,
Путь твой – свет свечи через тьму.
Я не знаю, как прийти к вере твоей,
Если я чту веру свою.
Мы с тобою должны дарить новую жизнь,
Я – наследникам, ты – душе.
Почему же ночами меня гложет мысль,
Что ты стремишься к войне?
Я могу отступить, но не сдамся вовек,
Как бы ты того ни желал.
Потому что рядом есть человек,
С кем спокойна моя душа.
Восточное посольство покинуло Дармат спустя неделю после бракосочетания императрицы. Возможно, послы и были недовольны, но умело скрывали это за привычным восточным этикетом: улыбками, поклонами и потоками лести.
Последние дни с одобрения супруги встречи с эмиратцами проводил Дантор Берийский, принц империи Манзокея. Когда к Дантору впервые так обратились, Тевера внутренне возмутилась, а потом наедине попыталась извиниться перед мужем.
- Не о чем переживать, радость моя, - только улыбнулся в ответ Дантор. – Всё верно: вы – императрица, я – ненаследный принц. Пока патриарх меня не повенчает на императорский престол, императором мне не быть. Да оно мне особо и не требуется. Достаточно быть наследником княжества Берий, а уж становиться императором никогда не было моей мечтой.
Но в любом случае Тевера воспринимала мужа как полноправного правителя, которому она была готова доверить и свою жизнь, и жизни своих подданных. Он взвалил на свои крепкие плечи большую половину тех дел, в которые до того приходилось вникать императрице, тем самым позволив ей заняться благотворительностью или любым другим достойным леди занятием.
Наргид полностью поддерживал своего товарища. Дантор же благодарил, улыбался, кланялся, но больше не откровенничал. Княжич прекрасно понял, чем может быть опасен принц Наргид. Пусть он и не стремился к трону, но порой некоторые обстоятельства оказываются сильнее.
Тевера не чувствовала себя обделённой от того, что власть частично перешла в руки Дантора. Императрица по-прежнему присутствовала на советах, высказывала своё мнение, ставила подписи на государственных бумагах. Просто теперь не приходилось до рези в глазах вычитывать каждую бумажку или торопливо листать на сон грядущий книги с древними законами, пытаясь хоть что-то запомнить. Решениям Дантора Тевера доверяла всецело, хотя порой замечала недовольные взгляды старых советников отца из большого императорского совета. Впрочем, хоть мельком просматривать документы она всё равно не забывала и лишь изредка объясняла, почему рано или вообще нельзя принимать тот или иной закон.
Разрешение спорных личных вопросов аристократии осталось за императрицей. Дважды в неделю она выезжала из дворца в ратушу в сопровождении господина Гилрама. На протяжении нескольких часов императрица выслушивала просителей, стекавшихся со всех уголков империи, принимала решения, сочувствовала или воздавала по заслугам.
Время за заботами летело стрелой, весна сменялась летом, а лето – осенью, а с ними менялась и Тевера, всё больше восхищающаяся супругом и привязывающаяся к нему. Супружеская жизнь в первое время её смущала, особенно когда Дантор, осмотрев смежные спальни императорской четы, заявил, что комнат многовато и им хватит и одной кровати. Тевера помнила, как мать почти всегда оставалась ночевать в одиночестве, но ей понравилось засыпать на плече мужа, в его надёжных объятиях. Она убрала чёрные наряды, предпочитая теперь более яркие, но тоже строгих цветов – синие, зелёные, лиловые. Однако на фоне цветника придворных дам всё ещё продолжала казаться простоватой.
Лавиша, отпарывая с очередного шедевра портнихи кружево и бантики, вздыхала, что её госпожа совсем не хочет быть нарядной, на что Тевера отвечала:
- Я – замужняя женщина, поэтому мне нет смысла красоваться для кого-либо, кроме мужа, а Дантор одобряет мой внешний вид. Кроме того у меня немало обязанностей, приходится и по городу ездить, и в кабинете работать, поэтому я хочу чтобы платья были удобными. – Императрица вдруг хихикнула, совсем как девчонка, которой она недавно была. – Иногда я даже завидую, что мужчины могут носить штаны – это гораздо удобнее за всё цепляющегося подола длиной до южной границы.
Горничная захихикала вместе с госпожой и продолжила уже без горестных вздохов
- А вообще я тут обратила внимание, что некоторые ваши посетительницы копируют вас, госпожа.
- Это кто же? – удивилась Тевера, причёсываясь перед зеркалом.
- Хотя бы владелица приюта для опозоренных девушек, что приходила на днях, - Лавиша покраснела – о таком приюте все знали, но попасть в него боялись пуще огня. Хотя часто позор девушки не был её виной, о таких сплетничали и ни одну не пускали в приличные дома, даже в качестве прислуги. – Эта почтенная дама раньше приходила вся в бантиках и рюшечках, что при её возрасте смотрелось просто смешно. А вот вчера явилась в строгом платье, как у вас, совершенно без украшений. Вы создаёте новую моду, госпожа.
- Ну, это же хорошо, - императрица улыбнулась сама себе. – Просторнее станет на балах, а то от пыли, оседающей на всех этих излишествах, порой чихать хочется.
Женщины засмеялись. Обе понимали, что пыли во дворце как раз-таки нет, горничные исполняют свою работу на совесть, но радостно было, что замкнувшаяся в себе Тевера вновь начинает шутить.
- Вас любит народ, - спустя некоторое время проговорила Лавиша. – Недавно навещала бабушку, так она прямо мне заявила: заботься об императрице получше, она хоть и девчонка, да очень толковая и разумная.
- Я рада, что народ всё же принял правление женщины, - мягко улыбнулась Тевера, откладывая расчёску. Был уже вечер, и городить причёску она не собиралась – Дантору нравились её распущенные волосы.
- Недовольны некоторые только вашим выбором супруга, - продолжала болтать горничная, не замечая, как сползает улыбка с лица госпожа. – Говорят, что драконы всё готовы под себя подмять, сокровища, мол, собирают. Боятся, что и империю захватят.
- Ну, во-первых, можешь ответить, что империя раз в пять побольше княжества Берийского будет, уж если кто кого и захватит, то точно не нас, - стараясь сдержать гнев на чужие слова и не обидеть единственную девушку, с которой можно было не притворяться, ответила Тевера. – А во-вторых, дракон всяко лучше сватающихся эмиратцев.
- Вот на Северных островах…
- Довольно, Лавиша. Тот, кто это говорит, глуп и жесток, - Тевера встала, давая тем самым понять, что и горничной пора к себе, платьем можно заниматься и не в будуаре императрицы. – Мои родители погибли, путешествуя на острова. Я не знаю, что было причиной крушения их корабля, но любые намёки на северных соседей заставляют просыпаться во мне боль от их утраты. Мой выбор сделан, и если империя любит свою императрицу, она его примет.
- Простите мне мою глупость, госпожа, - виновато опустила голову Лавиша. – Я не со зла это сказала.
- Ты не виновата, и я даже рада, что теперь узнала, как люди относятся к происходящему, - смягчилась императрица. – Просто мне тяжело простить тех, по чьей вине погибли родители. Ступай. Да не бери платье, закончишь с ним завтра.
Тевера тоже сделала вид, что направляется в спальню. Но стоило двери за горничной закрыться, как она вернулась к зеркалу, села, глядя на себя невидящими глазами, и едва слышно прошептала:
- А может, виноваты во всём совсем другие люди?
* * *
Патриарх Тсинар не любил покидать Дармата. Он привык к удобствам и комфорту, к тёплой постели и чистым простыням. Пусть его комната при храме больше напоминала некоторым келью аскета, но это была именно его привычный дом, и даже самый лучший постоялый двор не мог заменить того строгого уюта. Да и вообще в его возрасте редко кто отважился бы колесить по империи, но положение обязывало и уезжать приходилось, по крайней мере, дважды в год. Один раз он отправлялся в ежегодное паломничество в Незалвир – северный городишко, в котором людям впервые явил свой лик и свои чудеса Нерождённый. В другой раз устраивал объезд всех значимых храмов одного из герцогств империи. Поскольку герцогов было шесть, то и посещал эти вотчины патриарх один раз в шесть лет. Потому он и не желал отказываться от неприятной ему традиции – за шесть лет столько всякого могло произойти на местах, что могло понадобиться и его вмешательство.
В молодости патриарх Тсинар был знатным всадником, однако возраст и отсутствие физической нагрузки сказались и на фигуре, и на желании сидеть в седле. Однако если в обыденной жизни он предпочитал скромность, то карета для разъездов была заказана самая лучшая – с единственным мягким широким сиденьем, на котором можно было и прилечь; со столиком, где легко было закрепить писчие принадлежности, если возникала необходимость в записи каких-то мыслей; с какой-то необыкновенной системой рессор, благодаря которой тряска на ухабистых дорогах провинций становилась почти незаметной. Но, так как патриарх привык путешествовать в одиночестве, мало кому было известно об этих особенностях кареты, а никому другому ей пользоваться не дозволялось.
Незалвир - городишко в герцогстве Дарун – являлся целью нынешнего путешествия. По пути к нему патриарх собирался навестить три из семи крупных храмов герцогства и, сделав затем крюк, заехать и в остальные. Всё же хоть один плюс в этом ежегодном паломничестве, которое можно было соединить с традиционным объездом, был. Ну, и ещё кое-что…
Больше всего пользы на сей раз принесло устройство для удобного письма. Патриарх записывал и поучения для своего преемника (эх, подольше бы императрица медлила!), и собственные мысли. А мысли крутились в его голове самые разные.
Соглядатаи храма незаметно отирались среди бедняков и купечества, в портах и ремесленных мастерских. Они вели непринуждённые беседы с людьми, то и дело вставляя слова сожаления о том, что власть в империи попала в руки драконов. Верные псы патриарха прощупывали народные настроения, старались повернуть мысли народа в нужном храму направлении. Но всё чаще тот или иной рыбак, крестьянин или купец рассказывал своим собратьям по ремеслу, как обращался с прошением к императорской чете и как справедливо рассудил его вопрос его высочество. И люди высмеивали пустую болтовню подсылов патриарха, начиная верить, что Дантор Берийский не принесёт в империю зла.
- Уж не глуп был его величество Таубер, выбрав дочери такого жениха, - говорили люди. – Одну глупость совершил – что рано умер. Да и на то есть воля Нерождённого.
Патриарху Тсинару известны были эти настроения, и пока повлиять на массы не было никакой возможности. Жрец прекрасно понимал, к чему может привести голословное очернение драконов и императорской фамилии, а потому решил идти к желаемому другим путём. Он, привыкший иметь несколько запасных планов, старательно вёл дневник, готовясь к тому дню, когда её величество потребует, чтобы патриархом стал Наргид. Даже странно, что императрица так затянула со сменой власти в храме.
Старый лис не сомневался, что его попросят удалиться в самый дальний от столицы храм. Потому он уже на протяжении достаточно длительного времени тщательно записывал всё, чему уделял внимание как старший жрец Нерождённого. Недопонимание недопониманием, но свои обязанности будущему патриарху исполнять придётся, и никого иного, кроме Наргида, на этом месте представить было невозможно. Ежегодные паломничества являлись одной из таких обязанностей, и патриарх Тсинар подробно расписывал для своего преемника всё – от маршрута путешествия до имён жрецов, наиболее ценных для храма или умеющих повести людей за собой.
Герцогство Дарун было одним из самых северных. Представители его, за исключением тех, кто входили в большой и малые императорские советы, редко являлись ко двору. А потому патриарх всё ещё лелеял надежду повернуть игру по-своему, набрасывая в пути черновой текст будущей проповеди.
Северные города отличались от привычных центральных земель. Здесь не было высоких домов. Несколько скверов с кривоватыми голыми деревьями и множеством кустарников являли собой всё растительное многообразие. Деревянные здания, приземистые, с узкими окнами и дверями, казались последними пристанищами духа человеческого на грани двух миров. Говорили, что летом северные города утопают в цветах, но сам патриарх этого никогда не проверял. Помимо цветов, гнус здесь плодился с невероятной скоростью. Шутили даже, что, наверное, здешние комары – далёкие потомки сказочных вампиров: уж слишком любят кровушку человеческую.
В эти края уже пришла зима, и карета быстро неслась по укатанным снежным колеям. Только в первом на пути его следования храме патриарх обычно доверял мастерам сменить колёса на полозья или наоборот, удивляя всех встречных непривычного вида экипажем.
Он с улыбкой угощал детей, выбегавших навстречу, дешёвыми леденцами и благословлял богомольных старух, поджидавших у дверей таверн или постоялых дворов. Почти каждый был способен подсчитать, в какую из зим можно ожидать всемогущего патриарха Тсинара в гости, чтобы через него прикоснуться к тайнам Нерождённого.
От вида людей, с огнём веры в глазах провожавших его карету, патриарх Тсинар ощущал себя тем самым правителем севера из древних легенд, которым никогда не стать Дантору Берийскому.
Патриарх достиг Незалвира к концу второй недели своего путешествия. Четыре инквизитора охраны и три младших жреца, бывших одновременно ушами и глазами патриарха, устроились в монашеских кельях. Тсинара же проводили в более уютные покои, выказывая тем самым уважение возрасту и сану.
Настоятельно незалвирского храма со всем почтением принял высокого гостя, уединившись с ним сначала для благодарственной молитвы за лёгкий путь, затем ради решения насущных вопросов подотчётных земель. Первую ночь патриарх Тсинар провёл в одиночестве, в посте и молитве, размышляя о собственной цели, а наутро явил всем прихожанам и жрецам храма пример скромности, отстояв вместе с обычным людом первый из традиционных благодарственных молебнов.
Вечернюю службу Нерождённому вёл уже сам патриарх, и в храме места свободного не было – столько незалвирцев набралось в просторное помещение. Жрец старательно сдерживал довольную усмешку, вновь и вновь повторяя себе: север мой, значит, ещё не всё потеряно.
Он начал доработанную проповедь, вспомнив погибшую императорскую чету и кронпринца; выразил уверенность в том, что императрица, хоть и юна, не лишена желания служить своему народу; заметил, что второй принц Манской династии тоже готовится занять достойное его место. Памятуя о прошлых неудачах, патриарх ни словом не обмолвился о драконах, как, впрочем, и о супруге Теверы. В конце концов, он верит в иных богов, так что не место упоминаниям о язычнике в доме Нерождённого. Тсинар не сомневался: то, что нужно, народ услышит и сам сделает правильные выводы.
Эта уверенность получила подтверждение тем же вечером, когда один из монахов-шпионов потихоньку поднялся в покои патриарха и в лицах передал услышанный после службы разговор.
- Всё же император был бы на троне надёжнее императрицы, пусть ей хоть боги всех народов покровительствуют, - гудели между собой мужики, покидая храм.
