— Если завтра ты отправишься во Фрогсгард, то сегодня нужно объявить о нашем сговоре. И сварить свадебный эль. Если надо, он может забродить и за полдня. Так бывает, когда жениху не терпится.
— Я подумаю, — не слишком приветливо ответил Харальд.
И несильно стукнул по щиту одного из викингов, снова уставившихся на Рагнхильд. Тот, спохватившись, вскинул меч.
На поварню Забава бежала за костями — помнила, как гавкнул на неё один из псов, когда Харальд-чужанин водил выбирать щенка.
Вот и решила — прежде, чем зайдет за своим кутенком, бросит мослы в угол загона, где собаки бегали днем. А сама быстренько глянет, где подаренный щенок.
Бежала она радостная, по дороге на поварню углядела Харальда — и улыбнулась ему.
А потом заметила красавицу, шагавшую за Харальдом.
Сначала сердце у неё оборвалось. Но следом Забава одумалась. А идя к псарне, и вовсе успокоилась. Как знать, вдруг та красавица Харальду-чужанину родня? Приехала в тревожное время, одна… видно, беда у неё приключилась.
А может, девица из того поместья, про которое бабка Маленя сказывала со слов Харальда-чужанина? Чудом каким-то спаслась. Тогда её и вовсе жаль. Горемычную, бесприютную…
Не знай чего насмотрелась небось, рассудительно думала Забава, заходя в загон.
Кобели начали грызться в углу из-за костей, которые она туда скинула. Щенки налетели стаей, закрутились возле ног. И все черные, одинаковые.
— Забавка! — донеслось вдруг сбоку.
Она обернулась — и увидела Красаву.
Под глазами у сестры залегли тени. Похоже, всю ночь не спала. Смотрела Красава с яростью, вцепившись в колья ограды…
И все, о чем говорил Харальд-чужанин — с одного удара могу искалечить, и сестру твою ударю, коли сама с ней не справишься — всплыло у Забавы в памяти.
Хочу не хочу, а надо справиться, обреченно подумала она. Затем подхватила на руки первого попавшегося щенка. Чтобы было за что держаться при разговоре. Все уверенней себя чувствуешь.
Потом Забава направилась к ограде.
Кутенок заскреб лапами, пытаясь залезть на плечо. Бабка Маленя, сидевшая на травке поодаль, охнула и начала подниматься. А клубок черных псов, грызшихся над костями, распался. Кудлатый кобель подлетел к Забаве и гавкнул. Не злобно, скорей для порядка.
— Красава... — начала Забава.
— Не думай, змея подколодная, что долго пробудешь в ярловой опочивальне! — перебила её Красава. — Тебя оттуда один раз уже выставили. И снова выкинут, да пинком под зад!
— Что ты говоришь-то… — заохала подоспевшая бабка Маленя.
— Пусть её, бабушка, — оборвала Забава.
И ощутила мрачную решимость. Глянула на Красаву уже по-другому, взглядом меряясь. Черный пес закрутился у ног — то ли ждал костей, то ли хотел быть ближе к людям.
— Осмелела, тварь? — ломким голосом спросила Красава, грудью наваливаясь на ограду из жердин.
От этого крика Забава и впрямь осмелела. Разом спустила с рук щенка, ухватила Красаву за косу — и дернула с такой силой, словно ведро из проруби вытаскивала.
Ограда из жердин, набитых меж толстых кольев, затрещала. Красава, навалившись на неё, завопила. Махнула рукой, пытаясь добраться до лица Забавы когтями.
И тут кобель у ног, то ли взбудораженный криками, то ли решивший, что с ним играют, вцепился в Красавину руку. Мгновенье Забава смотрела на это испуганно — а следом схватила пса за шею. Дернула за кудлатую шерсть, оттаскивая...
Тот неохотно, но отпустил. Извернулся, куснул уже Забаву. Однако несерьезно, играючи. Даже кожи не порвал. Только рукав клыками распорол.
Забава поспешно отдернула руки. Кобель коротко рыкнул и отпрыгнул в сторону. Припал к земле, уставился карими глазами, вывесив из разинутой пасти длинный язык.
А Красава отскочила назад. Стиснула укушенную руку, задышала с надрывом, вскрикивая на каждом вздохе:
— Да что же это… ах ты злыдня… собаками травить? Меня?
Из-под пальцев её на траву часто закапала кровь.
— Ещё раз подойдешь ко мне, опять кобеля натравлю, — пригрозила Забава.
От бессилия погрозила, по правде говоря. От случившегося гадостно было.
Все-таки сестра. Хорошо ли с родней счеты сводить — да где? На чужом дворе, да во чужом полоне…
А не потяни она за косу, и рука у Красавы цела была бы. Значит, виновата.
Забава уже со стыдом вздохнула. Предложила:
— Может, перевязать?
— Не трогай меня! — взвизгнула Красава.
И отступила от ограды ещё дальше. Ей в руку тут же вцепилась бабка Маленя.
— Дай-ко завяжу… стой тихо, голубка!
— Ведьма! — с ненавистью выпалила Красава, пока бабка перетягивала ей рану платком, снятым с волос. — Опоила ярла, околдовала! Вот почему он на тебя, уродину, полез! То-то тебя эти черные псы слушаются! Ведьма! Потаскуха! Опоила! Увела-а-а…
Забаве стало обидно — а затем она, пожав плечами, смирилась. Даже посоветовала со своей стороны ограды:
— Раз так, не ходи там, где я стою, Красава. Вдруг я ещё и порчу навесть могу? Будешь потом на всю жизнь от меня перекошенная!
Сестра охнула. И, вырвав из рук Малени раненое запястье, кинулась прочь. Пышные бедра гнали по шелковому платью тяжкие блескучие волны.
— Эк ты её, — пробормотала бабка Маленя, усаживаясь обратно на траву. — Ну, может, хоть отстанет.
Может, дочь конунга и судила о многом по песням скальдов, размышлял Харальд. К примеру, верила, что конунг сам выйдет рубиться на хольмганг, стоит его позвать. Как простой воин…
Но Рагнхильд, по крайней мере, хватило ума не убивать Гудрема самой. А иначе его воины положили бы в погребальную ладью конунга всех её сестер — как родичей убийцы и наложниц. И месть, и достойный посмертный дар.
Ещё и хребты бы сломали, как последним рабыням. Чтобы на том свете место для дочерей Ольвдана нашлось только в Хеле, где ютятся рабы — а не рядом с гордыми женами и дочерями свободных людей.
Харальд увернулся, уходя от удара. Подумал — все, что сказала Белая Лань, было сказано умно. Она хочет его защиты, но не хочет его ложа. Поэтому так откровенна. Потому и рассказала все. И о том, как с ней обошелся Гудрем, и о втором мужике, с которым переспала за лодку.
Только зря она надеется на его брезгливость. Может, кто другой, из признанных детей ярлов, получивших свой драккар от отца — как его брат Свальд, к примеру — и скривился бы, услышав признания Рагнхильд…
Но его, до четырнадцати лет жившего в коровнике, на положении ублюдка — его парой мужиков не смутишь.
Мало ли у него было девственниц? Ещё одна не откроет ему ничего нового. А в жены берут и вдов, и дважды вдов. И трижды овдовевших.
Мечи звякнули, встречаясь. И ещё раз схлестнулись, уже на коротких замахах.
Правила, с насмешкой подумал Харальд, устанавливают те, кто может себе позволить их нарушать. Та, которой я поднесу на пиру свадебный эль, и станет моей женой. Будь это хоть трижды чужая наложница. Да хоть одна из рабынь…
Последняя мысль почему-то заставила его нахмуриться.
Он ушел от чужого замаха и попытался представить Белую Лань. Но уже обнаженную, на его ложе.
Белое тело, белые волосы, голубые глаза. Дочь конунга. И в последней дыре Нартвегра она останется дочерью конунга…
Но вместо того, чтобы представить себе её грудь, Харальд вдруг начал думать о другом.
Все, что сказала Рагнхильд, может оказаться и ложью. Её могли подослать. Тот же Гудрем мог — пригрозив убить сестер, если Ольвдансдоттир не скажет того, что велено.
Однако причина, по которой Рагнхильд явилась сюда, не так важна. Ради мести, или по воле Гудрема, желавшего разобраться с ярлом, о котором ходят нехорошие слухи…
Важно, что сделает он сам. Или отправится во Фрогсгард, или испугается и засядет в Хааленсваге.
Жаль, что он знает так мало. Гудрем, по словам Рагнхильд, болтает о Ёрмунгарде. А Торвальд со Снугги говорят, что Гудрем принес конунга Ольвдана в жертву Мировому Змею…
А не многовато ли у меня гостей из Йорингарда, внезапно подумал Харальд.
И остановился, вскидывая левую руку.
Трое викингов, атаковавших с трех сторон, замерли. Четвертый, поджидавший сбоку, на случай, если кого-то зашибут сильней нужного, подошел ближе.
— Где сейчас Торвальд со Снугги? — негромко спросил Харальд.
Воины переглянулись.
— Снугги вроде у ворот, на страже, — протянул один.
— А Торвальд отсыпается в мужском доме. Кейлев ему велел этой ночью заступить на стражу, — дополнил второй.
— Олав, в мужской дом, — вполголоса распорядился Харальд. — Если Торвальд там, выйдешь и встанешь у дверей. Молча. Ему ничего не говори.
Викинг кивнул и умчался.
— Ты, Кетиль. Прогуляйся до ворот. Если Снугги там, постой рядом и позубоскаль с парнями. Помни, Снугги должен оставаться у ворот, пока я за ним не приду. Но шума я не хочу. Конунгова дочка не должна знать, что здесь происходит… ты понял? Если что, выруби его по-тихому.
Кетиль согласно блеснул глазами и быстро зашагал к воротам.
Харальд постоял, глядя на Олава, подходившего к мужскому дому. Викинг исчез за дверями — и почти тут же вышел. Замер, повернувшись лицом к ярлу...
Он, уже ничего не приказывая, двинулся к мужскому дому. Двое викингов пошли следом.
К покою, что ей отвели, Рагнхильд шагала не спеша, посматривая по сторонам.
Выглядел Хааленсваге диковато. Крыши домов поднимались слишком высоко — обычно их делали ниже, чтобы дерновый слой не съезжал по скату, напитавшись водой после дождя.
И рабыни здесь были распущенные. Одна из присланных баб, не стесняясь знатной гостьи, на ходу заулыбалась воину, шедшему по дорожке.
Но обо всем этом Рагнхильд забыла, едва увидела девку, выскочившую из-за неприглядного строения — то ли коровника, то ли овчарни.
Девка поначалу застыла, держа на весу руку, перетянутую окровавленной тряпкой. Окинула взглядом хозяйскую половину, куда шла Рагнхильд.
Затем девка всхлипнула, развернулась и поплелась вглубь поместья. Прочь от главного дома.
Платье на ней было шелковое. Оба плеча украшали броши, сиявшие ярким желтым блеском.
Одна из рабынь при виде разряженной девицы фыркнула.
— Кто это? — негромко спросила Рагнхильд.
— Баба ярла, — ломая слова, ответила девица, привезенная, судя по лицу, с острова кельтов-ирлендов. — Их двое тут. Брат ярлов притащил, Свальд Огерсон.
Рагнхильд задумчиво прикусила губу.
В Мейдехольме ей рассказали только об одной наложнице Харальда. И увидев, как ему улыбнулась девка в грубом платье — а ярл махнул ей рукой — она решила, что это та самая.
Та, с которой, по словам людей из округи, берсерк спит, закрывая глаза на её выходки. Стоит ли удивляться тому, как распущены его рабыни?
Однако девиц у ярла, как выяснилось, две…
— Это она пыталась сбежать? — нежным голосом спросила Рагнхильд.
— Нет, — отозвалась все та же рабыня. И улыбнулась.
Кейлев, отдавая приказание, обмолвился, что она будет прислуживать дочери конунга. Так что разницу между собой и заезжей гостьей рабыня понимала.
Но белокожая красавица разговаривала с ней, как с равной. Не чинилась, не задирала нос, спрашивала тихим, кротким голосом…
— Та, что сбежала, одевается как я, — словоохотливо сказала рабыня. — А эта, нарядная, терпеть её не может. Вон, кровь на руке. Наверно, случилось что-то. Может, подрались? Господин эту в рабский дом отправил, а девку в рабском платье снова у себя поселил. Сюда, госпожа!
По крайней мере, хорошо, что Харальд для своих постельных утех держит девок, подумала Рагнхильд.
Правда, это не значит, что он не захочет испробовать и её.
Ольвдансдоттир содрогнулась, переступая порог двери, ведущей на хозяйскую половину главного дома. Потом глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
Что поделать, если единственным безумцем, способным поднять меч против Гудрема, был ярл Харальд?
Лишь бы он женился на ней перед поездкой во Фрогсгард…
А его брачные объятья, если уж не удастся от них отвертеться, она переживет. Первые ночи с Харальдом, по слухам, переживали почти все.
В мужском доме часть нар была занята — воины отсыпались после ночной стражи. Олав, первым переступив порог, прошел вперед. Указал ярлу на мужика, спавшего под левой стеной. И тут же склонился над ним, нацеливаясь кулаком.
— Нет, — бросил Харальд.
Олав отступил. Харальд дошагал до нар, сам тряхнул Торвальда за плечо.
Викинг проснулся мгновенно. Сел, моргая и удивленно глядя на ярла, за спиной которого стояли ещё трое…
— Что-то случилось, ярл?
— Пошли к дверям, — коротко велел Харальд.
И, развернувшись, дошагал до выхода. Остановился перед дверями, оглянулся на Торвальда — шедшего следом, под присмотром трех его людей.
Спасшийся воин Ольвдана встал в двух шагах, посмотрел настороженно. Харальд притянул его к себе, ухватив за плечо.
Здесь, у дверей, было достаточно света, чтобы заметить все — и легкую испарину, вдруг выступившую на лбу, и неуверенно вильнувший взгляд.
— От кого ты узнал, что Гудрем принес Ольвдана в жертву Ёрмунгарду? — тихо, невыразительно спросил Харальд.
И, стиснув плечо Торвальда одной рукой, второй поймал его правую ладонь. Придавил, нащупывая пальцами выемки сустава на чужом запястье.
— Ты подумаешь и только потом ответишь, — тише прежнего сказал Харальд. — Иначе останешься без правой руки.
Торвальд, лицо которого уже заливала смертельная белизна, судорожно кивнул.
— Так от кого узнал? — напомнил ему Харальд.
— От знакомого Снугги, у которого мы отлеживались после Йорингарда. От Арнстейна из Дротсфьорда…
Харальд слегка надавил, ощутив, как заиграли под пальцами, начиная расходиться, кости. Торвальд часто задышал, выкрикнул:
— Это правда, ярл!
Сзади на нарах завозились, поднимаясь, проснувшиеся викинги.
Вот и ладно, решил Харальд. Случись что, все будут знать, почему ярл прикончил нового воина. Хоть здесь не будет сплетен и слухов.
— Какой многознающий твой друг Арнстейн, — ровно проговорил Харальд.
Торвальд скривился.
— Арнстейн друг не мой, а Снугги… и у Арнстейна дальний родич ходит на драккаре ярла Хрорика. Того, что встал этим летом под руку Гудрема Секиры!
Как все-таки мал Нартвегр, с насмешкой подумал Харальд. В любых двух хирдах, ходящих под руками разных ярлов, всегда найдутся те, кто приходится друг другу приятелями, кумовьями или родичами.
— Что ещё рассказал Арнстейну его родич? — обронил Харальд.
— Что… — Торвальд сапнул носом. — Что о Гудреме его люди болтают разное, но с оглядкой. Вроде бы он этой весной со своим драккаром попал в шторм. Другие корабли прибило к берегу, а его драккар затонул. Вместе с хирдом. Но через десять дней Гудрем вернулся в Вёллинхел. Пешочком, по берегу. Там уж арваль (торжественные поминки) по нему справили. И половину наложниц в море покидали. Со связанными руками, чтобы вплавь нашли своего хозяина…
— Дальше, — выдохнул Харальд. — Что тот родич говорил насчет жертв Ёрмунгарду? Давно ли Гудрем их приносит?
— Родич Арнстейна о таком не слышал, пока Гудрем не привязал конунга Ольвдана к своим драккарам, — тяжело дыша, ответил Торвальд.
Харальд все ещё держал его запястье. Легко, двумя пальцами — но Торвальд помнил, как пощелкивали кости, пустив по телу волну боли, стоило ярлу надавить посильней.
— Я подумаю, — не слишком приветливо ответил Харальд.
И несильно стукнул по щиту одного из викингов, снова уставившихся на Рагнхильд. Тот, спохватившись, вскинул меч.
***
На поварню Забава бежала за костями — помнила, как гавкнул на неё один из псов, когда Харальд-чужанин водил выбирать щенка.
Вот и решила — прежде, чем зайдет за своим кутенком, бросит мослы в угол загона, где собаки бегали днем. А сама быстренько глянет, где подаренный щенок.
Бежала она радостная, по дороге на поварню углядела Харальда — и улыбнулась ему.
А потом заметила красавицу, шагавшую за Харальдом.
Сначала сердце у неё оборвалось. Но следом Забава одумалась. А идя к псарне, и вовсе успокоилась. Как знать, вдруг та красавица Харальду-чужанину родня? Приехала в тревожное время, одна… видно, беда у неё приключилась.
А может, девица из того поместья, про которое бабка Маленя сказывала со слов Харальда-чужанина? Чудом каким-то спаслась. Тогда её и вовсе жаль. Горемычную, бесприютную…
Не знай чего насмотрелась небось, рассудительно думала Забава, заходя в загон.
Кобели начали грызться в углу из-за костей, которые она туда скинула. Щенки налетели стаей, закрутились возле ног. И все черные, одинаковые.
— Забавка! — донеслось вдруг сбоку.
Она обернулась — и увидела Красаву.
Под глазами у сестры залегли тени. Похоже, всю ночь не спала. Смотрела Красава с яростью, вцепившись в колья ограды…
И все, о чем говорил Харальд-чужанин — с одного удара могу искалечить, и сестру твою ударю, коли сама с ней не справишься — всплыло у Забавы в памяти.
Хочу не хочу, а надо справиться, обреченно подумала она. Затем подхватила на руки первого попавшегося щенка. Чтобы было за что держаться при разговоре. Все уверенней себя чувствуешь.
Потом Забава направилась к ограде.
Кутенок заскреб лапами, пытаясь залезть на плечо. Бабка Маленя, сидевшая на травке поодаль, охнула и начала подниматься. А клубок черных псов, грызшихся над костями, распался. Кудлатый кобель подлетел к Забаве и гавкнул. Не злобно, скорей для порядка.
— Красава... — начала Забава.
— Не думай, змея подколодная, что долго пробудешь в ярловой опочивальне! — перебила её Красава. — Тебя оттуда один раз уже выставили. И снова выкинут, да пинком под зад!
— Что ты говоришь-то… — заохала подоспевшая бабка Маленя.
— Пусть её, бабушка, — оборвала Забава.
И ощутила мрачную решимость. Глянула на Красаву уже по-другому, взглядом меряясь. Черный пес закрутился у ног — то ли ждал костей, то ли хотел быть ближе к людям.
— Осмелела, тварь? — ломким голосом спросила Красава, грудью наваливаясь на ограду из жердин.
От этого крика Забава и впрямь осмелела. Разом спустила с рук щенка, ухватила Красаву за косу — и дернула с такой силой, словно ведро из проруби вытаскивала.
Ограда из жердин, набитых меж толстых кольев, затрещала. Красава, навалившись на неё, завопила. Махнула рукой, пытаясь добраться до лица Забавы когтями.
И тут кобель у ног, то ли взбудораженный криками, то ли решивший, что с ним играют, вцепился в Красавину руку. Мгновенье Забава смотрела на это испуганно — а следом схватила пса за шею. Дернула за кудлатую шерсть, оттаскивая...
Тот неохотно, но отпустил. Извернулся, куснул уже Забаву. Однако несерьезно, играючи. Даже кожи не порвал. Только рукав клыками распорол.
Забава поспешно отдернула руки. Кобель коротко рыкнул и отпрыгнул в сторону. Припал к земле, уставился карими глазами, вывесив из разинутой пасти длинный язык.
А Красава отскочила назад. Стиснула укушенную руку, задышала с надрывом, вскрикивая на каждом вздохе:
— Да что же это… ах ты злыдня… собаками травить? Меня?
Из-под пальцев её на траву часто закапала кровь.
— Ещё раз подойдешь ко мне, опять кобеля натравлю, — пригрозила Забава.
От бессилия погрозила, по правде говоря. От случившегося гадостно было.
Все-таки сестра. Хорошо ли с родней счеты сводить — да где? На чужом дворе, да во чужом полоне…
А не потяни она за косу, и рука у Красавы цела была бы. Значит, виновата.
Забава уже со стыдом вздохнула. Предложила:
— Может, перевязать?
— Не трогай меня! — взвизгнула Красава.
И отступила от ограды ещё дальше. Ей в руку тут же вцепилась бабка Маленя.
— Дай-ко завяжу… стой тихо, голубка!
— Ведьма! — с ненавистью выпалила Красава, пока бабка перетягивала ей рану платком, снятым с волос. — Опоила ярла, околдовала! Вот почему он на тебя, уродину, полез! То-то тебя эти черные псы слушаются! Ведьма! Потаскуха! Опоила! Увела-а-а…
Забаве стало обидно — а затем она, пожав плечами, смирилась. Даже посоветовала со своей стороны ограды:
— Раз так, не ходи там, где я стою, Красава. Вдруг я ещё и порчу навесть могу? Будешь потом на всю жизнь от меня перекошенная!
Сестра охнула. И, вырвав из рук Малени раненое запястье, кинулась прочь. Пышные бедра гнали по шелковому платью тяжкие блескучие волны.
— Эк ты её, — пробормотала бабка Маленя, усаживаясь обратно на траву. — Ну, может, хоть отстанет.
***
Может, дочь конунга и судила о многом по песням скальдов, размышлял Харальд. К примеру, верила, что конунг сам выйдет рубиться на хольмганг, стоит его позвать. Как простой воин…
Но Рагнхильд, по крайней мере, хватило ума не убивать Гудрема самой. А иначе его воины положили бы в погребальную ладью конунга всех её сестер — как родичей убийцы и наложниц. И месть, и достойный посмертный дар.
Ещё и хребты бы сломали, как последним рабыням. Чтобы на том свете место для дочерей Ольвдана нашлось только в Хеле, где ютятся рабы — а не рядом с гордыми женами и дочерями свободных людей.
Харальд увернулся, уходя от удара. Подумал — все, что сказала Белая Лань, было сказано умно. Она хочет его защиты, но не хочет его ложа. Поэтому так откровенна. Потому и рассказала все. И о том, как с ней обошелся Гудрем, и о втором мужике, с которым переспала за лодку.
Только зря она надеется на его брезгливость. Может, кто другой, из признанных детей ярлов, получивших свой драккар от отца — как его брат Свальд, к примеру — и скривился бы, услышав признания Рагнхильд…
Но его, до четырнадцати лет жившего в коровнике, на положении ублюдка — его парой мужиков не смутишь.
Мало ли у него было девственниц? Ещё одна не откроет ему ничего нового. А в жены берут и вдов, и дважды вдов. И трижды овдовевших.
Мечи звякнули, встречаясь. И ещё раз схлестнулись, уже на коротких замахах.
Правила, с насмешкой подумал Харальд, устанавливают те, кто может себе позволить их нарушать. Та, которой я поднесу на пиру свадебный эль, и станет моей женой. Будь это хоть трижды чужая наложница. Да хоть одна из рабынь…
Последняя мысль почему-то заставила его нахмуриться.
Он ушел от чужого замаха и попытался представить Белую Лань. Но уже обнаженную, на его ложе.
Белое тело, белые волосы, голубые глаза. Дочь конунга. И в последней дыре Нартвегра она останется дочерью конунга…
Но вместо того, чтобы представить себе её грудь, Харальд вдруг начал думать о другом.
Все, что сказала Рагнхильд, может оказаться и ложью. Её могли подослать. Тот же Гудрем мог — пригрозив убить сестер, если Ольвдансдоттир не скажет того, что велено.
Однако причина, по которой Рагнхильд явилась сюда, не так важна. Ради мести, или по воле Гудрема, желавшего разобраться с ярлом, о котором ходят нехорошие слухи…
Важно, что сделает он сам. Или отправится во Фрогсгард, или испугается и засядет в Хааленсваге.
Жаль, что он знает так мало. Гудрем, по словам Рагнхильд, болтает о Ёрмунгарде. А Торвальд со Снугги говорят, что Гудрем принес конунга Ольвдана в жертву Мировому Змею…
А не многовато ли у меня гостей из Йорингарда, внезапно подумал Харальд.
И остановился, вскидывая левую руку.
Трое викингов, атаковавших с трех сторон, замерли. Четвертый, поджидавший сбоку, на случай, если кого-то зашибут сильней нужного, подошел ближе.
— Где сейчас Торвальд со Снугги? — негромко спросил Харальд.
Воины переглянулись.
— Снугги вроде у ворот, на страже, — протянул один.
— А Торвальд отсыпается в мужском доме. Кейлев ему велел этой ночью заступить на стражу, — дополнил второй.
— Олав, в мужской дом, — вполголоса распорядился Харальд. — Если Торвальд там, выйдешь и встанешь у дверей. Молча. Ему ничего не говори.
Викинг кивнул и умчался.
— Ты, Кетиль. Прогуляйся до ворот. Если Снугги там, постой рядом и позубоскаль с парнями. Помни, Снугги должен оставаться у ворот, пока я за ним не приду. Но шума я не хочу. Конунгова дочка не должна знать, что здесь происходит… ты понял? Если что, выруби его по-тихому.
Кетиль согласно блеснул глазами и быстро зашагал к воротам.
Харальд постоял, глядя на Олава, подходившего к мужскому дому. Викинг исчез за дверями — и почти тут же вышел. Замер, повернувшись лицом к ярлу...
Он, уже ничего не приказывая, двинулся к мужскому дому. Двое викингов пошли следом.
***
К покою, что ей отвели, Рагнхильд шагала не спеша, посматривая по сторонам.
Выглядел Хааленсваге диковато. Крыши домов поднимались слишком высоко — обычно их делали ниже, чтобы дерновый слой не съезжал по скату, напитавшись водой после дождя.
И рабыни здесь были распущенные. Одна из присланных баб, не стесняясь знатной гостьи, на ходу заулыбалась воину, шедшему по дорожке.
Но обо всем этом Рагнхильд забыла, едва увидела девку, выскочившую из-за неприглядного строения — то ли коровника, то ли овчарни.
Девка поначалу застыла, держа на весу руку, перетянутую окровавленной тряпкой. Окинула взглядом хозяйскую половину, куда шла Рагнхильд.
Затем девка всхлипнула, развернулась и поплелась вглубь поместья. Прочь от главного дома.
Платье на ней было шелковое. Оба плеча украшали броши, сиявшие ярким желтым блеском.
Одна из рабынь при виде разряженной девицы фыркнула.
— Кто это? — негромко спросила Рагнхильд.
— Баба ярла, — ломая слова, ответила девица, привезенная, судя по лицу, с острова кельтов-ирлендов. — Их двое тут. Брат ярлов притащил, Свальд Огерсон.
Рагнхильд задумчиво прикусила губу.
В Мейдехольме ей рассказали только об одной наложнице Харальда. И увидев, как ему улыбнулась девка в грубом платье — а ярл махнул ей рукой — она решила, что это та самая.
Та, с которой, по словам людей из округи, берсерк спит, закрывая глаза на её выходки. Стоит ли удивляться тому, как распущены его рабыни?
Однако девиц у ярла, как выяснилось, две…
— Это она пыталась сбежать? — нежным голосом спросила Рагнхильд.
— Нет, — отозвалась все та же рабыня. И улыбнулась.
Кейлев, отдавая приказание, обмолвился, что она будет прислуживать дочери конунга. Так что разницу между собой и заезжей гостьей рабыня понимала.
Но белокожая красавица разговаривала с ней, как с равной. Не чинилась, не задирала нос, спрашивала тихим, кротким голосом…
— Та, что сбежала, одевается как я, — словоохотливо сказала рабыня. — А эта, нарядная, терпеть её не может. Вон, кровь на руке. Наверно, случилось что-то. Может, подрались? Господин эту в рабский дом отправил, а девку в рабском платье снова у себя поселил. Сюда, госпожа!
По крайней мере, хорошо, что Харальд для своих постельных утех держит девок, подумала Рагнхильд.
Правда, это не значит, что он не захочет испробовать и её.
Ольвдансдоттир содрогнулась, переступая порог двери, ведущей на хозяйскую половину главного дома. Потом глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
Что поделать, если единственным безумцем, способным поднять меч против Гудрема, был ярл Харальд?
Лишь бы он женился на ней перед поездкой во Фрогсгард…
А его брачные объятья, если уж не удастся от них отвертеться, она переживет. Первые ночи с Харальдом, по слухам, переживали почти все.
***
В мужском доме часть нар была занята — воины отсыпались после ночной стражи. Олав, первым переступив порог, прошел вперед. Указал ярлу на мужика, спавшего под левой стеной. И тут же склонился над ним, нацеливаясь кулаком.
— Нет, — бросил Харальд.
Олав отступил. Харальд дошагал до нар, сам тряхнул Торвальда за плечо.
Викинг проснулся мгновенно. Сел, моргая и удивленно глядя на ярла, за спиной которого стояли ещё трое…
— Что-то случилось, ярл?
— Пошли к дверям, — коротко велел Харальд.
И, развернувшись, дошагал до выхода. Остановился перед дверями, оглянулся на Торвальда — шедшего следом, под присмотром трех его людей.
Спасшийся воин Ольвдана встал в двух шагах, посмотрел настороженно. Харальд притянул его к себе, ухватив за плечо.
Здесь, у дверей, было достаточно света, чтобы заметить все — и легкую испарину, вдруг выступившую на лбу, и неуверенно вильнувший взгляд.
— От кого ты узнал, что Гудрем принес Ольвдана в жертву Ёрмунгарду? — тихо, невыразительно спросил Харальд.
И, стиснув плечо Торвальда одной рукой, второй поймал его правую ладонь. Придавил, нащупывая пальцами выемки сустава на чужом запястье.
— Ты подумаешь и только потом ответишь, — тише прежнего сказал Харальд. — Иначе останешься без правой руки.
Торвальд, лицо которого уже заливала смертельная белизна, судорожно кивнул.
— Так от кого узнал? — напомнил ему Харальд.
— От знакомого Снугги, у которого мы отлеживались после Йорингарда. От Арнстейна из Дротсфьорда…
Харальд слегка надавил, ощутив, как заиграли под пальцами, начиная расходиться, кости. Торвальд часто задышал, выкрикнул:
— Это правда, ярл!
Сзади на нарах завозились, поднимаясь, проснувшиеся викинги.
Вот и ладно, решил Харальд. Случись что, все будут знать, почему ярл прикончил нового воина. Хоть здесь не будет сплетен и слухов.
— Какой многознающий твой друг Арнстейн, — ровно проговорил Харальд.
Торвальд скривился.
— Арнстейн друг не мой, а Снугги… и у Арнстейна дальний родич ходит на драккаре ярла Хрорика. Того, что встал этим летом под руку Гудрема Секиры!
Как все-таки мал Нартвегр, с насмешкой подумал Харальд. В любых двух хирдах, ходящих под руками разных ярлов, всегда найдутся те, кто приходится друг другу приятелями, кумовьями или родичами.
— Что ещё рассказал Арнстейну его родич? — обронил Харальд.
— Что… — Торвальд сапнул носом. — Что о Гудреме его люди болтают разное, но с оглядкой. Вроде бы он этой весной со своим драккаром попал в шторм. Другие корабли прибило к берегу, а его драккар затонул. Вместе с хирдом. Но через десять дней Гудрем вернулся в Вёллинхел. Пешочком, по берегу. Там уж арваль (торжественные поминки) по нему справили. И половину наложниц в море покидали. Со связанными руками, чтобы вплавь нашли своего хозяина…
— Дальше, — выдохнул Харальд. — Что тот родич говорил насчет жертв Ёрмунгарду? Давно ли Гудрем их приносит?
— Родич Арнстейна о таком не слышал, пока Гудрем не привязал конунга Ольвдана к своим драккарам, — тяжело дыша, ответил Торвальд.
Харальд все ещё держал его запястье. Легко, двумя пальцами — но Торвальд помнил, как пощелкивали кости, пустив по телу волну боли, стоило ярлу надавить посильней.
