А теперь? Что теперь?
Он приоткрыл ей занавес грядущего. Показал обрывки судьбы. И спасения почти нет... лишь малый шанс. Призрачный, как туман по утрам.
Схватив Налию, женщина почти рванула к выходу, минуя молчаливых стражей. Вырвалась в холодный, серый рассвет.
- Матушка...
Выдохнула девушка, поморщившись от болезненной хватки на запястье.
Вслед за ними выбежала и глава Правящей семьи.
- Ведана, стойте. Оплата...
- Оставьте себе, госпожа, - почти рыкнула ведьма, - жените быстрее сына. К середине зимы внука вам народит. Не ждите. Не идите на уступки. Не слушайте. Жените... иначе худо будет.
Он пришел к их дому через пару дней. Бродил в одиночестве у чужой, покосившейся калитки. В несуразной, грязной одежде с чужого плеча. С неподдельным интересом заглядывал в темные провалы окон, затаившись под кустом черемухи.
Старый, слепой пес Шулька почуяв чужака, разрывался сиплым лаем, гремя цепью о накренившуюся будку.
Мать запретила выходит Нали из дома. Вышла сама. Обошла дважды дом, постукивая о забор кочергой.
- Ступай. Ступай, небом тебя молю. Не по тебе она. Судьбой разные у вас дороги. Не губи девку. Уедет она. Забудь и женись на ком мать уготовила. Жизнь долгую проживешь. Как зимняя звезда сиять будешь, народ за тобой пойдет. Сыновей растить будешь. Мир принесешь. Но не ходи сюда больше. Забудь. Сотри. Уходи.
Но он пришел снова. Снова сидел под порогом, ждал, смотрел. Приносил цветы и угощения. Оставлял на крыльце. Ведана все выбрасывала. Заставляла дочь уезжать, кричала. Била метлой и кнутом. Стояла на коленях. Молила. Читала заговоры.
А Налиа тайком сбегала с ним по ночам. Гуляла под раскидистыми ивами у пруда, заливисто смеялась над его историями, заворожено смотрела в темные глаза, гладила светлые волосы. Рассказывала о себе и робко принимала свой первый в жизни поцелуй.
Цвела.
Заставляла цвести его.
- Моя волшебная...
Шептал он ей в складку у плеча. Прижимал. Тесно-тесно. Обещал жизнь. Обещал...
Водил с собой в дом. Показывал двор и библиотеки. Бальные залы и покои. Брал с собой на чай с матушкой. Что недовольно поджимала губы и брезгливо велела слугам выбрасывать посуду после гостьи и сжигать салфетки и скатерти.
Он учил ее ездить верхом и стрелять из лука, она его лепить пампушки из сдобного теста и делать обезболивающие отвары. Он дарил ей древнюю, бесценную заколку, что передавалась из поколения в поколение, дарил свою руку и сердце, а она ему себя... на их озере, под их ивой, на его мягком плаще. Бледная луна освещала их переплетенные тела, слушала их шумное дыхание, девичий короткий вскрик боли и неприкрытые стоны удовольствия. Была свидетелем любви и греха.
Молчаливым свидетелем надвигающейся беды...
По небольшому поселку быстро поползли слухи и пересуды, что ведьмина дочка приворожила их господина. Оплела колдовством его разум и скоро бесы влезут на трон.
Называли распутной девкой, отродьем порока и разврата. Смеялись. Глумились. Местная ребятня обкидала подгнившими сливами. А их небольшой домик тухлыми яйцами и кишками птицы.
Человеческая зависть и злоба многолики. То, чем невозможно обладь, необходимо сломать, чтобы не досталось другому. Чужое счастье порой бывает невыносимо. А толпа испытывающая зависть - беспощадна. И тот, кто пил с тобою из одной кружки и делил кусок хлеба, вдруг становится преисполненным ярости, ведомый этой толпой.
Налиа искренне не понимала, чем вызвала гнев всех этих людей, которых знала всю свою жизнь. Кого неоднократно вместе с матерью лечила и избавляла от недугов и препятствий судьбы. Все они теперь ненавидели ее.
Изводили день за днем.
За что?
А он вдруг перестал появляться.
Исчез.
Пропал.
Оставил лишь воспоминания.
- Уезжай, дитя! Уезжай, пока не стало поздно... Он не придет больше...
Твердила Ведана, собирая спешно ее вещи в узел. Носилась по избе, роняя свои склянки и травы. Все случалась ровно так, как он ей показал...
Налиа отрицательно мотала головой.
Смотрела в окно, на пыльную дорогу. На сумерки, что пускались, принося с собой запах приближающейся грозы.
Он не может не прийти. Он придет. Он обещал...
Смотрела на первые робкие капли, примостившись на крыльце.
- Нали! Нали!
К ним во двор забежал тощий, вихрастый паренек. Перепрыгнул через низкий забор, остановился, переводя дух.
- Вести из города. Господин Архард женился. По тракту второй день обозы из Мидласа идут. Приданое. По деревням зерно и хмель раздают, за здоровье молодых.
Налиа дальше плохо слышала. Сердце ухало у нее в груди, стучало набатом в висках.
Затошнило.
- Не верю!
Сорвалась по ступенькам вниз, роняя старый таз с бельем. Выбежала, как была босая в белой, расшитой серебром сорочке, на улицу. И устремилась бегом к лесу. Мимо смеющихся, осуждающих, сочувствующих и равнодушных. Мимо всеобщего веселья. Мимо радости от ее боли. Вперед. По короткой лесной дороге.
- Стой! Налиа! Моя душа...
Слышала она в спину окрик матери. Если бы она тогда только знала, что он был последним...
Но девушка не знала, она бежала и бежала вперед, гонимая болью. Стремилась увидеть сама. Надеялась, что все ложь. Что не бьют так беспощадно те, кто настолько любим...
Но оказалось бьют...
Она стояла у тракта, наблюдая, как проносятся мимо кареты и всадники, как взрываются в небе яркие огни. Как бросают из телег собравшимся зевакам хлеб и фрукты, как требуют славить молодых.
Стояла мокрая и босая, вся в пыли и смотрела во все глаза, как прикрывает он ее своим плащом, пряча от дождя. Как бережно прижимает к себе, командуя вознице ускориться. Как блестит в высокой белокурой прическе та самая заколка. Переливается мириадами звезд. Сияет. Как сияла в ту самую ночь, в ее - Налии волосах. Как в те мгновения, когда рисовал он ее аккуратными зубьями узоры на подрагивающей женской коже...
Он не замечал ее.
Он был весел.
Он был счастлив.
Разрушив ее мир, он возводил свои замки на обломках ее несбывшихся надежд.
Не в силах отвернуться, она все стояла на обочине собственной жизни и бездонными провалами смотрела ему вслед. Тому, кто уничтожил ее. Растоптал. Предал.
Очнулась только когда, повозки скрылись за далекой полоской каменной стены, а с неба громыхнуло, сотрясая верхушки столетних сосен. Пролилось на нее ледяным и колючим. Заставило снова вдохнуть горький, вязкий воздух. Что свернулся ежом в ее легких, делая каждый вдох невыносимо болезненным.
Вздрогнула.
И медленно двинулась к лесной тропке.
К дому.
К маме.
Шла, не разбирая дороги.
Не думая.
Оскальзывалась на раскисшей земле.
Не слыша и не замечая ничего вокруг.
Резала ноги о корни деревьев, но боли не чувствовала.
Холода тоже.
Только пустоту.
Она звенела в ней. Клацала острыми зубами. Насмехалась. Липла к позвоночнику промокшей сорочкой. Стекала быстрыми каплями с темных волос. Выла голосом Налии. Поскуливала.
Когда вышла к деревне, была уже глубокая ночь. Но сельчане не спали. Встревоженно замерли у своих хат. Лаяли собаки, стоял страшный гул и зарево пожара освещало низкое, черное небо.
На нее странно смотрели.
Расступались.
Осознание стремительно врывалось в каждую клеточку ее продрогшего существа. Шаг ее становился быстрее, пока не перешел в истеричный, лихорадочных бег. Где она спотыкалась, падала и снова поднималась, несясь вперед.
Их маленьких домик полыхал. Горел так ярко, трещал старыми бревнами. Завывал рухнувшей трубой, стрекотал. Не обращал внимания на льющуюся с неба воду.
- Мама! - Взвыла Налиа, бросаясь прямиком к дому.
- Стой! Дура!
Перехватил ее ближайший к ним сосед. Ухватил поперек талии, скрутил по рукам.
- Поздно уже, Налка. Всей деревней слышали, как кричала. С час уже как затихла. Не дури...
Держал в своих руках крепко. Осел вместе с нею. Морщился от истошных, утробных криков, что сотрясали ее всю. Неслись над деревней и лесом, к самому небу.
Скребла ногтями землю, себя.
Краем опутанного ужасом сознания услышала жалобный скулеж где-то во дворе.
- Шулька!
Дернулась.
- Там Шулька! Пусти!
Почти на коленях рванула в глубину двора. Пригибаясь от разлетающихся во все стороны искр.
Пес забился глубоко в свою конуру, огонь тянул к нему свои жадные лапы, почти окутал жалкое прибежище. Дернув за раскаленную цепь и обжигая руки, вытащила несчастную, перепуганную животинку. Морщась от боли. Принялась отчаянно дергать за ремень, служивший ошейником. Пряжка, скрипнув, поддалась. Схватив пса на руки, отскочила к палисаднику, туда, где притаился колодец.
- Тише, тише малыш.
Гладила его дрожащими руками. Выла вместе с ним. Когда заметила что-то блестящие на земле, не сразу обратила внимания. Присмотревшись, осела. Очередной удар. Последний. Финальный.
Золотые монеты, высыпавшиеся из кожаного мешочка с гербом правящего дома, весело поблескивали, переливалась в свете бушующего пламени.
Насмехались над нею. Злорадствавали.
Как и некоторые собравшиеся поглазеть на чужое горе.
Налиа слышала их злые слова и усмешки.
Боль разрывала ее изнутри. Драла. Выжигала, не хуже того пламени, что поглотило единственного родного ей человека. Самого близкого! Самого родного!
И виной тому была она! Ее глупая спесь...
Чувства.
Любовь...
А ведь мама предупреждала. Мама просила. Мама стояла перед ней на коленях...
- Мамочка! Прости! Прости меня! Прости! Прости...
Потянулась к мешочку с золотом, подхватила его, прошла мимо сарая, там на бельевой веревке висела их одежда. Мамы и Налии. Чулки. Красивые, с кружевом. Его подарок. Дернула их на себя, разрывая тонкую, струящуюся ткань. Двинулась прочь со двора. На миг остановилась, обернулась на все еще беснующееся пламя и не проронив не слова пошла прочь.
Немые слезы продолжали чертить дорожки на измазанном сажей, девичьем лице. Шла медленно, будто ноги ее были налиты свинцом. Шаталась из стороны в сторону, как пьяная. Рядом прихрамывал серый пес. Шел преданно за хозяйкой. Не отставал. Лишь изредка болезненно поскуливал.
Остановилась только когда достигла нужного места. Дождь к тому времени почти стих, едва накрапывал. Небо светлело, собирался рассвет. По босым ногам тянуло прохладой. Окутывало туманом от водной глади. Скрывало двух странных путников от посторонних глаз.
День Священного Светлого Праздника. Чистый. Он забрал у нее все...
Остановилась под той самой Ивой...
Там, где ее любили. Где любила она. Где зародилась в ней новая жизнь...
Зло принялась перетягивать ткань, завязывая кружево в тугие узлы. Нашептывая наговор призыва. Налиа редко использовала свой дар. Мама запрещала ей. Говорила, что он настолько большой и светлый, что может привлечь самое страшное Зло.
Но разве бывает зло страшнее, того, что сотворил с ней он?
Забралась на толстую ветвь, что склонила свои тонкие прутья над темным зеркалом пруда. Натянула дрожащими пальцами петлю на тонкую, бледную шею. Другой конец примотала к молодой коре ветки. Пригладила. Всхлипнула. Шулька на берегу исходил истошным лаем, перемежаемым воем.
Села удобнее.
Снова начала нашептывать призыв.
- Накажи каждого. Пусть умоются моими слезами. Пусть насытятся моей болью. Пусть веками ищут моего прощения и не находят, неся мое проклятие, как крест. Как судьбу. Пусть передается с кровью. И не будет силы способной разрушить мое слово, не будет платы способной откупить. Ни в свете, ни во тьме. Прими плату. Да будет так, во веки вечные...
И прыгнула.
Еще не пробило ее сердце последний удар, как огромная когтистая лапа обвила тонкий, изломленный стан, утягивая вниз...
А девичье тело жалко повисло над прудом. Касаясь пальцами черной прохлады. А по грязным ногам ее текла горячая, алая боль ее собственного проклятия...
Глава четвертая
Они пришли к порогу ведьмы уже поздним вечером. Когда за пеленой опустившихся сумерек и стеной проливного дождя, их - пробирающихся к недоброму дому, не заметил бы никто из сельчан. Натянули на носы серые капюшоны, мялись у дверей, страшась потревожить покой вештицы и ее верных бесов.
Ассу лежа у лавки, равнодушно смотрел на дверь, не чуя никакой угрозы от пришлых. Домовик, приняв облик маленького, белого котенка с черным хвостом, ходил по пятам за Шулькой. Тот недовольно на него шипел, вздыбив серую шерсть. Несильно прикусывал за длинные уши, шлепал осторожно лапой по носу. Прятался на подоконнике, за занавеской, щуря свои янтарные глаза.
Ведана возилась с тестом, раскатывала его по столу, приготовив начинку из картошки и жаренных грибов в сметане. Вся взмокла от жара печи, закатала высоко рукава и завязала волосы узлом высоко на затылке.
Ее заприметила еще вчера, когда выбралась в поселение, на приехавший из столицы базар. Полноватая, низенькая и уже немолодая женщина, с хитрыми, глубоко посаженным глазами, пристально следила за ней. Ходила по пятам, держась на расстоянии, пока Ведана закупала продукты и кое-что из тканей. Местные шарахались от нее, испуганно опускали глаза, замолкали. Приезжим торговцам же было все равно. Они громко и праздно нахваливали свой товар, призывно хвастали самым лучшим. Зазывали. Расшаркивались.
Даже когда шла по раскисшей тропке к дому, чувствовала на себе этот взгляд. Поняла, что придет. Догадывалась зачем.
Злилась.
Плевалась.
Долго смотрела на огонь в печи.
Кутала озябшие плечи в собственные руки.
И вот она пришла. Не одна.
Пришла, а зайти боялась. Знала, что с плохим явилась. С грязью.
Ведана недовольно покосилась на скрипнувшие половицы.
- Обувь скинь! В чужой дом пожаловала. А грязи, что в душе, что на сапогах! Те хоть отмыть можно...
Гостья замерла у входа, растерянно хлопнула крохотными, юркими глазками, и принялась неловко стягивать ботинки. Шикнула недовольно на топтавшуюся за спиной тощую, высокую девчонку. Та испуганно кивала, всхлипывала. Затравлено озиралась, морщась от жжения в разбитой скуле. Смотрела с какой-то болезненной надеждой на ведьму, держалась на расстоянии от матери. Всхлипывала. Почти сливалась с серой вязаной шалью цветом лица, и печалью больших, влажных глазах, что тут же затопила крохотный, ведьминский дом вязкой горечью.
Обреченностью.
Домовик ловко прыгнул на стол, потревожив горку муки. Забавно чихнул и с любопытством склонил усатою мордочку набок, изучая пришедших.
- Дело у нас к тебе, ведающая, - начала женщина, переминаясь с ноги на ногу, - срамное. Тайное.
Веда сжала в руках скалку, почти легла на стол, прокатив ею по тесту. Огонек свечи дрогнул от ее сбившегося дыхания. Ассу скосил на нее свое летнее, погожее небо. Дернул мокрым носом.
- Знаю я твое дело...
Выпрямилась, стряхивая с ладоней муку.
- Я заплачу! Щедро заплачу! - Тут же спохватилась гостья, засуетилась, завозилась со шнурами высокого ворота, отводя другой рукой тугой лиф под плотной тканью платья.
Выудила на свет пузатый, маленький кошель, что почти трещал по швам. Робко засеменила к столу, аккуратно примостив его на самом краю. Затараторила. Забубнила, заламывая коротенькие, пухлые пальчики.
