Мимо замерзшего ручья и огромных валунов. И еще глубже, где за раскидистым, разросшимся, колючим малинником притаилась заброшенная охотничья сторожка. Едва различимая за припорошенным буреломом. Выдолбленная в земле, выложенная камнем и бревном. Поросшая синим мхом и диким виноградником.
Ведана не без труда смогла отворить старую, просевшую дверь. Прошла внутрь, осмотрелась. Сырость и плесень начинали промерзать. На земляном полу были свалены какие-то шкуры и снасти, солома. Маленькое отверстие печи утопало в стене и возвышалось над землей длинной, тонкой трубой. На толстых, ржавых крюках висели котелок и чайник, мешочек с солью и отсыревшими углями. Хлипкий деревянный столик, две лавчонки и широкий, устланный мешковиной топчан. Под потолком весели пустые подсвечники.
Ведьма устало улыбнулась, сгрузив на пол свою ношу. Расправила плечи, разминая затекшую, напряженную спину. Несколько дней отдыха у них будут. Завозилась в мешках, выуживая травы. Достала узелок с полупрозрачными, словно снежинки, листочками. Вышла в опустившуюся ночь, зачерпнула щедро потеряй-травы, дунула с ладони, вращаясь на месте. Зашептала заговор глаз и нюх отводящий, человека и духов обманывающий, морок наводящий.
Глубоко вдыхала мороз и снежинки, ловила их ртом, как разыгравшийся ребенок. Волк за ее спиной издал странный звук.
- Не фырчи, - повернулась к нему Веда, - удастся ли что-то поймать?
Ассу опустил голову и послушно двинулся в темноту рощи. Какое-то время смотрела ему вслед, а потом неспешно вернулась в сторожку-землянку. Леда лежала тихо на топчане, смотрела в темноту перед собой. Шулька и домовик обосновались на столе.
Снова зарылась в своих мешках, выуживала свечи и прихваченную наскоро горсть крупы. Зажигала маленькие огоньки. Разводила огонь в печи, натаскав веток и сыпанув углей. Поручила молчаливой Леде топить снег в котелке. Очень скоро крохотное помещение начало наполняться теплом. Мерным, успокаивающим потрескиванием хвороста, запахом чабреца, который ведьма заварила в старом, закопченном чайнике.
Разбирала сваленные в кучу шкуры и мешки. Сооружала из них спальное место. Смахивала пыль и паутину со стола и углов. Суетилась. Домовик помогал. Волнами от него накатывало ощущение уюта, безопасности. Разделывали в четыре руки пойманного Ассу селезня. Вернулся весь мокрый, в репейнике и речной тине. Довольный собой. Отогревался у входа, следил за женщинами. Ели прямо из котелка, щурясь от удовольствия. Леда шмыгала носом, плакала. С жадностью запихивая в рот кашу с кусочками жирного мяса. Громко присербывала отваром. Утиралась рукавом сорочки, подкармливала и без того объевшихся Шульку и домовика, что разомлели и растянулись на коленях у ведьмы.
Ведана тихо улыбалась, гладила волка, задумавшись теребила его ухо. Почувствовала это еще в дороге. Но размышлений себе не позволяла. Сначала отдых, иначе толку от нее будет мало. А по всему выходило, что дела обстояли не хорошо. Совсем не хорошо. Снова. Девчонка тоже это чувствовала, но была настолько истощена, что попросту старалась не обращать внимания на то появляющиеся, то пропадающие ощущения. Страшилась задавать вопросы.
Веда положила на край стола тонкую посеребренную ниточку.
- Повяжи на левой руке. На семь узлов затяни. Почувствуешь что, не останавливайся - вяжи быстрее.
Леда молча кивнула, принявшись неловко, одной рукой затягивать на запястье непослушную, скользкую ниточку. На втором узелке ее вдруг бросило в пот, затрясло. Сделалась страшно. Захотелось все бросить.
- Не останавливайся, - тихо произнесла ведьма, отпивая отвар из общей, единственной кружки. Приваливаясь к холодной стене, стараясь всем своим видим показать, как она расслаблена и спокойна.
С каждым последующим узлом девушку трясло все сильнее и сильнее. Пальцы не слушались. Виски простреливало нестерпимой болью и плыло перед глазами. Запястье словно резало раскаленными лезвиями, но ни ран, ни крови не появлялось. Хотелось тут же все бросить. Терпелось с трудом. Через силу. Через боль.
- Ты умница, Леда. Еще одна петелька и все.
И как только последний узелок был связан, затянут - все разом прекратилось. Ощущения схлынули, словно и не бывало. Девчонка растерянно захлопала своими темными глазами. Вопросительно посмотрела на ведьму.
- Я расскажу тебе все завтра. А сейчас отдыхай, набирайся сил. Нас ждет долгий путь. Слишком долгий.
Заметив растерянный взгляд, добавила:
- Ничего не бойся... Я с тобой.
Ассу одобрительно рыкнул.
Уже засыпая на ворохе старых, облезлых шкур, притискиваясь ближе к горячему телу волка, Ведана услышала тихое, чуть хрипловатое, донесшееся с топчана:
- Спасибо тебе, Налиа.
Выдохнула, проваливаясь в сон.
Не успела она осознать, оглушенная таким простым, таким очевидным откровением, что открыл ей посланник Прави, как слова его пронзили несчастную душу, сковали, опутали. Он был холоден и безжалостен. Безучастен. Он просто открыл ей то, что и так лежало на поверхности. Но она, ослепленная болью и горем, окутанная - оплетенная отчаянием, даже на секунду не задумалась об этом. Даже крохотная мысль не закралась в ее затуманенное предательством сознание, не тронула сердце... Как она могла не понять этого?! Как?
Он смотрел на нее белыми, пустыми глазами и озвучивал свой приговор. А она кричала ему в лицо, что не простит их, что проклинает весь род, каждого причастного и день светлого праздника, что отнял у нее так много! А он заставил замолчать ее, раздавленную ужасом, всего лишь одной фразой.
Затихла.
Осеклась.
Уставилась на него своей чернотой. Задрожала. Завизжала, царапая собственное лицо. А он продолжал говорить, словно бы не слышал ее агонии. Не видел какими плетьми стегает каждое его слово, как оседает девушка на пол, как склоняется низко-низко, как рвутся из нее рыдания и крики, как обнимает она лужу крови под собой, гладит, целует. Как слезы ее становятся алыми.
Он предложил ей выбор.
Оглушил.
И она выбрала.
Не раздумывая.
И тени сомнения не проскользнуло в ее сознании.
Даже на секунду. Даже на мгновение.
Призрак надежды или гарантирование, абсолютное спасение.
Произнесла свое слово, спину тут же опалило болью. Потянуло тлеющим пером. Обожгло. Выгнуло. Эхо ее собственного крика оглушило. Удавка натянулась.
А он перечислял, что теперь ожидало ее жалкую душу. Что путь ею избран и Правь более за нее не в ответе, более ей не заступница, не спасительница. Что Правь принимает ее выбор и проклятие, коими ложится на избранный ею путь.
А она все прижималась и прижималась к алому на белом. Жалела. Клялась. Шептала. Чувствовала, как разделяют их. Как режут по живу. И целовала, целовала, целовала, хрипя в натянувшейся удавке.
А потом пол под нею рухнул.
Рухнула и она, утягиваемая огромной, когтистой лапой. Горячей. Пылающей синим пламенем.
С криком летела она вниз, размахивая руками, слыша где-то над головой лай, вой верного, преданного пса, что пошел с нею даже в бездну. В смерть. В вечное проклятие...
Когти впивались в ее кожу, вспарывали ее. Пространство свистело в ушах. Мелькало сначала чернотой, а потом и пламенем. Уродливыми, страшными лицами. Мордами. Насмехалось над ней. Ликовало. Било копытами. Свистело хвостами-плетьми. Тянуло за шелковую удавку до хруста в позвонках.
Тогда впервые она услышала его смех. Тихий, утробный, сытый. Он звучал в каждой клеточке ее существа, пока он утягивал ее все ниже и ниже: туда, где нет света. Нет спасения. Нет пощады.
Лишь Тьма и Огонь.
Только боль и сожаления.
Муки.
Безысходность.
Плачь.
Надежда.
Ее выбор...
Капля слезы сорвалась с ее ресниц, зависла в пустоте вместе с нею самой. Застыли разметавшиеся перед лицом волосы. Замерло дыхание на краешках губ. Немой вскрик. Раскинутые в сторону руки опалило и прорвалась сквозь ребра, позвонки и нежную кожу когтистая, уродливая лапа. Ее собственная кровь стекала по темной, бугристой шкуре вместе с выдранной платью... Налиа смотрела на свое собственное сердце, что билось в его мощной руке, прошившей ее насквозь.
С трудом прикрыла влажные веки и время снова устремило свой ход.
Темнота схлопнулась.
Ведана закричала, вырываясь из сна, хватаясь за стены, шерсть волка, собственное лицо.
Заскулила, выбираясь из тесноты сторожки на улицу, валясь разгоряченным телом в снег. Давясь холодным воздухом и слезами. Сворачиваясь там, сотрясаясь...
Ни на миг не сожалея о избранном пути.
Встала, запрокинув голову. Из горла ее донеслось клокотание, сипение. Ведану начинало выкручивать, выламывать. Сотрясать.
Громко вскрикнула, пытаясь ухватиться за колючий малинник, но не вышло. Женщину как-то неестественно выгнуло в спине. Настолько, что взгляд ее на миг выхватил в дверном проеме встревоженных, напуганных спутников. А волосы разметались по земле. Глаза закатились, а рот приоткрылся. Задышала часто и рвано, как собака. Застонала. Ресницы сделались мокрыми, наполнились влагой испещренные красной сеточкой белки. Пальцы в вытянутых к небу руках скрючило, свело судорогой. Захрустело...
... Налиа совершенно нагая стояла в углу своей пыточной. Жалась к ледяным, каменным станам. Прикрывалась волосами, руками. Смотрела на синее пламя перед собой, на болтающуюся над ним удавку. На бесов, что повисли на решетках, раскачивались на противно скрипящей, почти слетевшей с петель двери. Пытались достать ее своими хвостами. Бросались мелкими камушками. Объедками. Хохотали. Язвительно. Гаденько. Липко.
Слышала его приближающиеся шаги. Металлические набойки на подошве высоких сапог, словно звон громадного колокола, оглушали. Разлетались эхом по коридорам и клеткам, заглушая крики истязаемых душ. Бесчисленные. Отчаянные. Обреченные. Он шел мимо них всех. Прямиком к ней.
Несчастную трясло. Так сильно, что стучали зубы и слезы сами лились из глаз, застилая все вокруг блестящей, подрагивающей пеленой. Не сдержалась - завыла. Заскулила, ощущая его присутствие. Темнота поползла по грязному, склизкому полу. Растеклась по стенам, загудела под потолком. Зашипели черти, расступаясь. Склоняясь. Раболепно придыхая, осыпая признаниями и похвалой.
Он занял собой все пространство ее маленькой каморки. Упирался рогами в потолок. Смотрелся как нечто инородное, неуместное. Непристалое, чему-то столько мерзкому и зловонному. Расшитый серебром, тяжелый плащ, вычурным роскошеством подола утопал в грязи и испражнениях. Когтистые руки-лапы были сокрыты кожей перчаток.
Чуть склонил голову, темнота волос опустилась рванными, влажными прядями на серость его кожи. Вперил свою черноту на замершую в углу, бледную, сжавшуюся фигурку. Он чувствовал ее страх. Втягивал его, широко раздувая ноздри. Растягивая губы в кривой, самодовольной ухмылке.
Он погасит ее свет...
Смотрела на него, широко распахнув глаза. Не понимала. Пыталась свести ноги вместе. Цеплялась тонкими пальцами в его горячие каменные плечи. Всхлипывала, когда удавка на ее шее скручивалась, тянулась вверх за нею, запрокидывала голову. Слезы текли по ее вискам, терялись в спутанных, грязных волосах. Он держал ее за тонкую талию, заставляя обхватывать свой мощный торс ногами. По пальцам его стекала горячая, сладко-пахнущая кровь девушки. Он вспарывал когтями ее тонкую, бледную кожицу. Ловя каждый вскрик ее боли. Упивался им. Провел длинным, горячим языком по пульсирующей венке на шее. Нали затрясло от отвращения, передернуло. А в следующее мгновение он вонзил в нее свои острые, удлинившиеся резцы. Присосался там, вытягивая вместе с кровью и силу. Пуская в нее свой яд, что словно длинные черви, тут же расползался под ее кожей, заставляя несчастную визжать.
Не сразу поняла, что происходит. Только отчаянно замотала головой, давясь вскриком, пытаясь отпихнуть от себя. Оттолкнуть. Царапая его лицо, цепляясь в жесткие волосы, выдирая их. Скребя лихорадочно твердость рогов.
- Нет! - Закричала истошно. - Нет!
А огромное, пылающее естество его, проникало в ее тело. Разрывая тонкую плоть, обжигая, растягивая сопротивляющиеся, пульсирующие от напряжения мышцы. Наполняя огнем, болью. Девчонке казалось, что он проталкивает в нее раскаленную, покрытую шипами дубину. Огромную. Сотканную из тлеющих углей. Слышала, как лопается там ее кожа, как течет кровь к ягодицам, что сжимал он, вспарывая когтями. Как гулко падает она в жадное пламя под ними.
Пыталась отстраниться. Кусалась, царапалась, била куда только могла дотянуться. Орала не своим голосом.
Вошел до упора, приоткрыв в удовлетворении рот, поймал ее лицо. Заставил смотреть на себя. Держа крепко за подбородок, принялся двигаться в ней, чуть порыкивая, постанывая. Ловя ее дикие, истошные крики. Меняя личину, издеваясь. Получая истинное, вкусное удовольствие.
Налиа за пеленой боли плохо различала действительность. Не могла дышать, ничего не слышала, кроме оглушающего свиста в ушах. Сотрясалась с каждым его толчком, впивалась зубами в собственные, пересохшие, истерзанные губы. Он вихлял ею, как хотелось его извращенной, порочной душе, насаживал на себя, тянул за волосы, плечи. Смотрел с вызовом, с довольством. Топил в черноте прищуренных глаз. Капельки пота с его лба падали на ее дрожащий живот, вздымающуюся, высокую грудь.
Своей промежности девушка не чувствовала, только дикий, неописуемый жар. Боль. Настолько сильную, что от криков Налиа содрала горло, сорвала связки. И только тихо хрипела, неотрывно глядя в его лицо. А оно плыло, менялось. Растекалось. Становясь до боли привычными, знакомыми, такими родными чертами.
Архард.
Заскулила, попыталась отвернуться, закрыть глаза. Вывернуться. Но ничего не выходило. Он держал ее крепко, а веки словно одеревенели. Он улыбался его губами, смотрел его глазами, шептал его голосом.
- Так тебе нравится, маленькая Нали? Моя волшебная...
И не было придумано слов, чтобы описать, что тогда она переживала. Не существовало таких. Не дано было еще тому чувству определений. Она словно мучительно умирала каждую секунду, каждое мгновение. Снова и снова. Бесконечно.
А демон раздирал ее тело и сущность. Терзал сознание. Имел, подвешенную над огнем, на собственной удавке, душу. Хохотал, стонал. Получал истинное, ни с чем несравнимое удовольствие.
И бесы ему рукоплескали.
И тьма клубилась за его спиной. Восхищалась.
И не было этому конца и края.
Налиа забывалась, проваливалась в пустоту, возвращаемая в сознание болью. Ее трясло, ее выворачивало в огонь, прямо в его руках. Рвало страхом, безысходностью и озерной тиной.
Перетекали тени ее пыточной, сменялись надзиратели, свидетели насилия. А он все не останавливался. Все не мог насытиться ее эмоциями, ее болью. Тоской.
Ведана не без труда смогла отворить старую, просевшую дверь. Прошла внутрь, осмотрелась. Сырость и плесень начинали промерзать. На земляном полу были свалены какие-то шкуры и снасти, солома. Маленькое отверстие печи утопало в стене и возвышалось над землей длинной, тонкой трубой. На толстых, ржавых крюках висели котелок и чайник, мешочек с солью и отсыревшими углями. Хлипкий деревянный столик, две лавчонки и широкий, устланный мешковиной топчан. Под потолком весели пустые подсвечники.
Ведьма устало улыбнулась, сгрузив на пол свою ношу. Расправила плечи, разминая затекшую, напряженную спину. Несколько дней отдыха у них будут. Завозилась в мешках, выуживая травы. Достала узелок с полупрозрачными, словно снежинки, листочками. Вышла в опустившуюся ночь, зачерпнула щедро потеряй-травы, дунула с ладони, вращаясь на месте. Зашептала заговор глаз и нюх отводящий, человека и духов обманывающий, морок наводящий.
Глубоко вдыхала мороз и снежинки, ловила их ртом, как разыгравшийся ребенок. Волк за ее спиной издал странный звук.
- Не фырчи, - повернулась к нему Веда, - удастся ли что-то поймать?
Ассу опустил голову и послушно двинулся в темноту рощи. Какое-то время смотрела ему вслед, а потом неспешно вернулась в сторожку-землянку. Леда лежала тихо на топчане, смотрела в темноту перед собой. Шулька и домовик обосновались на столе.
Снова зарылась в своих мешках, выуживала свечи и прихваченную наскоро горсть крупы. Зажигала маленькие огоньки. Разводила огонь в печи, натаскав веток и сыпанув углей. Поручила молчаливой Леде топить снег в котелке. Очень скоро крохотное помещение начало наполняться теплом. Мерным, успокаивающим потрескиванием хвороста, запахом чабреца, который ведьма заварила в старом, закопченном чайнике.
Разбирала сваленные в кучу шкуры и мешки. Сооружала из них спальное место. Смахивала пыль и паутину со стола и углов. Суетилась. Домовик помогал. Волнами от него накатывало ощущение уюта, безопасности. Разделывали в четыре руки пойманного Ассу селезня. Вернулся весь мокрый, в репейнике и речной тине. Довольный собой. Отогревался у входа, следил за женщинами. Ели прямо из котелка, щурясь от удовольствия. Леда шмыгала носом, плакала. С жадностью запихивая в рот кашу с кусочками жирного мяса. Громко присербывала отваром. Утиралась рукавом сорочки, подкармливала и без того объевшихся Шульку и домовика, что разомлели и растянулись на коленях у ведьмы.
Ведана тихо улыбалась, гладила волка, задумавшись теребила его ухо. Почувствовала это еще в дороге. Но размышлений себе не позволяла. Сначала отдых, иначе толку от нее будет мало. А по всему выходило, что дела обстояли не хорошо. Совсем не хорошо. Снова. Девчонка тоже это чувствовала, но была настолько истощена, что попросту старалась не обращать внимания на то появляющиеся, то пропадающие ощущения. Страшилась задавать вопросы.
Веда положила на край стола тонкую посеребренную ниточку.
- Повяжи на левой руке. На семь узлов затяни. Почувствуешь что, не останавливайся - вяжи быстрее.
Леда молча кивнула, принявшись неловко, одной рукой затягивать на запястье непослушную, скользкую ниточку. На втором узелке ее вдруг бросило в пот, затрясло. Сделалась страшно. Захотелось все бросить.
- Не останавливайся, - тихо произнесла ведьма, отпивая отвар из общей, единственной кружки. Приваливаясь к холодной стене, стараясь всем своим видим показать, как она расслаблена и спокойна.
С каждым последующим узлом девушку трясло все сильнее и сильнее. Пальцы не слушались. Виски простреливало нестерпимой болью и плыло перед глазами. Запястье словно резало раскаленными лезвиями, но ни ран, ни крови не появлялось. Хотелось тут же все бросить. Терпелось с трудом. Через силу. Через боль.
- Ты умница, Леда. Еще одна петелька и все.
И как только последний узелок был связан, затянут - все разом прекратилось. Ощущения схлынули, словно и не бывало. Девчонка растерянно захлопала своими темными глазами. Вопросительно посмотрела на ведьму.
- Я расскажу тебе все завтра. А сейчас отдыхай, набирайся сил. Нас ждет долгий путь. Слишком долгий.
Заметив растерянный взгляд, добавила:
- Ничего не бойся... Я с тобой.
Ассу одобрительно рыкнул.
Уже засыпая на ворохе старых, облезлых шкур, притискиваясь ближе к горячему телу волка, Ведана услышала тихое, чуть хрипловатое, донесшееся с топчана:
- Спасибо тебе, Налиа.
Выдохнула, проваливаясь в сон.
Не успела она осознать, оглушенная таким простым, таким очевидным откровением, что открыл ей посланник Прави, как слова его пронзили несчастную душу, сковали, опутали. Он был холоден и безжалостен. Безучастен. Он просто открыл ей то, что и так лежало на поверхности. Но она, ослепленная болью и горем, окутанная - оплетенная отчаянием, даже на секунду не задумалась об этом. Даже крохотная мысль не закралась в ее затуманенное предательством сознание, не тронула сердце... Как она могла не понять этого?! Как?
Он смотрел на нее белыми, пустыми глазами и озвучивал свой приговор. А она кричала ему в лицо, что не простит их, что проклинает весь род, каждого причастного и день светлого праздника, что отнял у нее так много! А он заставил замолчать ее, раздавленную ужасом, всего лишь одной фразой.
Затихла.
Осеклась.
Уставилась на него своей чернотой. Задрожала. Завизжала, царапая собственное лицо. А он продолжал говорить, словно бы не слышал ее агонии. Не видел какими плетьми стегает каждое его слово, как оседает девушка на пол, как склоняется низко-низко, как рвутся из нее рыдания и крики, как обнимает она лужу крови под собой, гладит, целует. Как слезы ее становятся алыми.
Он предложил ей выбор.
Оглушил.
И она выбрала.
Не раздумывая.
И тени сомнения не проскользнуло в ее сознании.
Даже на секунду. Даже на мгновение.
Призрак надежды или гарантирование, абсолютное спасение.
Произнесла свое слово, спину тут же опалило болью. Потянуло тлеющим пером. Обожгло. Выгнуло. Эхо ее собственного крика оглушило. Удавка натянулась.
А он перечислял, что теперь ожидало ее жалкую душу. Что путь ею избран и Правь более за нее не в ответе, более ей не заступница, не спасительница. Что Правь принимает ее выбор и проклятие, коими ложится на избранный ею путь.
А она все прижималась и прижималась к алому на белом. Жалела. Клялась. Шептала. Чувствовала, как разделяют их. Как режут по живу. И целовала, целовала, целовала, хрипя в натянувшейся удавке.
А потом пол под нею рухнул.
Рухнула и она, утягиваемая огромной, когтистой лапой. Горячей. Пылающей синим пламенем.
С криком летела она вниз, размахивая руками, слыша где-то над головой лай, вой верного, преданного пса, что пошел с нею даже в бездну. В смерть. В вечное проклятие...
Когти впивались в ее кожу, вспарывали ее. Пространство свистело в ушах. Мелькало сначала чернотой, а потом и пламенем. Уродливыми, страшными лицами. Мордами. Насмехалось над ней. Ликовало. Било копытами. Свистело хвостами-плетьми. Тянуло за шелковую удавку до хруста в позвонках.
Тогда впервые она услышала его смех. Тихий, утробный, сытый. Он звучал в каждой клеточке ее существа, пока он утягивал ее все ниже и ниже: туда, где нет света. Нет спасения. Нет пощады.
Лишь Тьма и Огонь.
Только боль и сожаления.
Муки.
Безысходность.
Плачь.
Надежда.
Ее выбор...
Капля слезы сорвалась с ее ресниц, зависла в пустоте вместе с нею самой. Застыли разметавшиеся перед лицом волосы. Замерло дыхание на краешках губ. Немой вскрик. Раскинутые в сторону руки опалило и прорвалась сквозь ребра, позвонки и нежную кожу когтистая, уродливая лапа. Ее собственная кровь стекала по темной, бугристой шкуре вместе с выдранной платью... Налиа смотрела на свое собственное сердце, что билось в его мощной руке, прошившей ее насквозь.
С трудом прикрыла влажные веки и время снова устремило свой ход.
Темнота схлопнулась.
Ведана закричала, вырываясь из сна, хватаясь за стены, шерсть волка, собственное лицо.
Заскулила, выбираясь из тесноты сторожки на улицу, валясь разгоряченным телом в снег. Давясь холодным воздухом и слезами. Сворачиваясь там, сотрясаясь...
Ни на миг не сожалея о избранном пути.
Глава восьмая Ухватилась за мокрую, скользкую ветвь поваленного дерева, царапая едва затянувшуюся кожу ладони о мелкие, острые сучки. Слепо шарила глазами по утреннему пролеску. Пыталась дышать морозным воздухом. Тянула его в себя с хрипом. Тряслась. Пыталась подняться, но ноги не слушались, разъезжались на мокром снежном покрове, выковыривая прелую листву под ним. Выворачивая грязное, серое нутро.
Встала, запрокинув голову. Из горла ее донеслось клокотание, сипение. Ведану начинало выкручивать, выламывать. Сотрясать.
Громко вскрикнула, пытаясь ухватиться за колючий малинник, но не вышло. Женщину как-то неестественно выгнуло в спине. Настолько, что взгляд ее на миг выхватил в дверном проеме встревоженных, напуганных спутников. А волосы разметались по земле. Глаза закатились, а рот приоткрылся. Задышала часто и рвано, как собака. Застонала. Ресницы сделались мокрыми, наполнились влагой испещренные красной сеточкой белки. Пальцы в вытянутых к небу руках скрючило, свело судорогой. Захрустело...
... Налиа совершенно нагая стояла в углу своей пыточной. Жалась к ледяным, каменным станам. Прикрывалась волосами, руками. Смотрела на синее пламя перед собой, на болтающуюся над ним удавку. На бесов, что повисли на решетках, раскачивались на противно скрипящей, почти слетевшей с петель двери. Пытались достать ее своими хвостами. Бросались мелкими камушками. Объедками. Хохотали. Язвительно. Гаденько. Липко.
Слышала его приближающиеся шаги. Металлические набойки на подошве высоких сапог, словно звон громадного колокола, оглушали. Разлетались эхом по коридорам и клеткам, заглушая крики истязаемых душ. Бесчисленные. Отчаянные. Обреченные. Он шел мимо них всех. Прямиком к ней.
Несчастную трясло. Так сильно, что стучали зубы и слезы сами лились из глаз, застилая все вокруг блестящей, подрагивающей пеленой. Не сдержалась - завыла. Заскулила, ощущая его присутствие. Темнота поползла по грязному, склизкому полу. Растеклась по стенам, загудела под потолком. Зашипели черти, расступаясь. Склоняясь. Раболепно придыхая, осыпая признаниями и похвалой.
Он занял собой все пространство ее маленькой каморки. Упирался рогами в потолок. Смотрелся как нечто инородное, неуместное. Непристалое, чему-то столько мерзкому и зловонному. Расшитый серебром, тяжелый плащ, вычурным роскошеством подола утопал в грязи и испражнениях. Когтистые руки-лапы были сокрыты кожей перчаток.
Чуть склонил голову, темнота волос опустилась рванными, влажными прядями на серость его кожи. Вперил свою черноту на замершую в углу, бледную, сжавшуюся фигурку. Он чувствовал ее страх. Втягивал его, широко раздувая ноздри. Растягивая губы в кривой, самодовольной ухмылке.
Он погасит ее свет...
Смотрела на него, широко распахнув глаза. Не понимала. Пыталась свести ноги вместе. Цеплялась тонкими пальцами в его горячие каменные плечи. Всхлипывала, когда удавка на ее шее скручивалась, тянулась вверх за нею, запрокидывала голову. Слезы текли по ее вискам, терялись в спутанных, грязных волосах. Он держал ее за тонкую талию, заставляя обхватывать свой мощный торс ногами. По пальцам его стекала горячая, сладко-пахнущая кровь девушки. Он вспарывал когтями ее тонкую, бледную кожицу. Ловя каждый вскрик ее боли. Упивался им. Провел длинным, горячим языком по пульсирующей венке на шее. Нали затрясло от отвращения, передернуло. А в следующее мгновение он вонзил в нее свои острые, удлинившиеся резцы. Присосался там, вытягивая вместе с кровью и силу. Пуская в нее свой яд, что словно длинные черви, тут же расползался под ее кожей, заставляя несчастную визжать.
Не сразу поняла, что происходит. Только отчаянно замотала головой, давясь вскриком, пытаясь отпихнуть от себя. Оттолкнуть. Царапая его лицо, цепляясь в жесткие волосы, выдирая их. Скребя лихорадочно твердость рогов.
- Нет! - Закричала истошно. - Нет!
А огромное, пылающее естество его, проникало в ее тело. Разрывая тонкую плоть, обжигая, растягивая сопротивляющиеся, пульсирующие от напряжения мышцы. Наполняя огнем, болью. Девчонке казалось, что он проталкивает в нее раскаленную, покрытую шипами дубину. Огромную. Сотканную из тлеющих углей. Слышала, как лопается там ее кожа, как течет кровь к ягодицам, что сжимал он, вспарывая когтями. Как гулко падает она в жадное пламя под ними.
Пыталась отстраниться. Кусалась, царапалась, била куда только могла дотянуться. Орала не своим голосом.
Вошел до упора, приоткрыв в удовлетворении рот, поймал ее лицо. Заставил смотреть на себя. Держа крепко за подбородок, принялся двигаться в ней, чуть порыкивая, постанывая. Ловя ее дикие, истошные крики. Меняя личину, издеваясь. Получая истинное, вкусное удовольствие.
Налиа за пеленой боли плохо различала действительность. Не могла дышать, ничего не слышала, кроме оглушающего свиста в ушах. Сотрясалась с каждым его толчком, впивалась зубами в собственные, пересохшие, истерзанные губы. Он вихлял ею, как хотелось его извращенной, порочной душе, насаживал на себя, тянул за волосы, плечи. Смотрел с вызовом, с довольством. Топил в черноте прищуренных глаз. Капельки пота с его лба падали на ее дрожащий живот, вздымающуюся, высокую грудь.
Своей промежности девушка не чувствовала, только дикий, неописуемый жар. Боль. Настолько сильную, что от криков Налиа содрала горло, сорвала связки. И только тихо хрипела, неотрывно глядя в его лицо. А оно плыло, менялось. Растекалось. Становясь до боли привычными, знакомыми, такими родными чертами.
Архард.
Заскулила, попыталась отвернуться, закрыть глаза. Вывернуться. Но ничего не выходило. Он держал ее крепко, а веки словно одеревенели. Он улыбался его губами, смотрел его глазами, шептал его голосом.
- Так тебе нравится, маленькая Нали? Моя волшебная...
И не было придумано слов, чтобы описать, что тогда она переживала. Не существовало таких. Не дано было еще тому чувству определений. Она словно мучительно умирала каждую секунду, каждое мгновение. Снова и снова. Бесконечно.
А демон раздирал ее тело и сущность. Терзал сознание. Имел, подвешенную над огнем, на собственной удавке, душу. Хохотал, стонал. Получал истинное, ни с чем несравнимое удовольствие.
И бесы ему рукоплескали.
И тьма клубилась за его спиной. Восхищалась.
И не было этому конца и края.
Налиа забывалась, проваливалась в пустоту, возвращаемая в сознание болью. Ее трясло, ее выворачивало в огонь, прямо в его руках. Рвало страхом, безысходностью и озерной тиной.
Перетекали тени ее пыточной, сменялись надзиратели, свидетели насилия. А он все не останавливался. Все не мог насытиться ее эмоциями, ее болью. Тоской.
