– Не хочу я тебя бить, посланник из Рима, – усталое лицо Хенгиста говорило о том, что он не лжет. – Я хочу жрать, спать и, может, ту девку.
Он развернулся и направился снова к двери. Во дворе замка его брат Хорса и прочие саксы делили тушу оленя, стоял гвалт, пахло кровью.
– И что, это все? – раздражённо спросил Амброзий. – А где знаменитое саксонское бешенство?
– Единственным, кто хвалил твоего брата, был Лодегранс, – нехотя отозвался Хенгист. – А он та ещё сволочь, так что ты хочешь бить не меня. Захочешь почесать кулаки – кулак – завтра можем устроить. Скажи, где в этом долбанном замке могут налить холодного эля?
– Кухня с западной стороны, – огрызнулся Амброзий.
– Вечно путаю, чтоб ее.
Шедшая с юга гроза уже нависла над замком одним крылом. Амброзий стоял над огромным двором императора, в самом сердце Повиса, земли богатой и обустроенной, и впервые не знал, куда ему надо податься. Те жалкие два десятка, что были у него под началом, забились, верно, от непогоды на теплую кухню, им не до своего командира. Вортигерн и Ровена – только безумец будет мешать влюбленным после разлуки. Всю дорогу он хотел найти сына, но сейчас отчётливо понял, что сам для Мирддина-Мерлина – не более чем странный чужак. У него нет отца. У него есть только Моргауза, болезненный, странный ребенок, да ещё собственный дар.
– Сдается мне, я должен эля и тебе, Полу-бритт. Раз ты выдержал мою сестру больше двух дней.
– Она теперь моя госпожа.
– Я помню, как эта госпожа сопли на кулак наматывала и в одной рубашке в болото лазила.
Хенгист положил ладонь ему на плечо.
Это был не выход, Амброзий знал, но других в голове не водилось. Первый раскат сухого грома сотряс небо, и центурион понял, что побег и смерть на вересковых пустошах пока следует отложить. Раздался второй – и дождь стеной упал на пыльную землю. Запахло грозой. Через два дня будет их треклятый великий совет, на нем каждый попытается урвать кусочек добра, делёжка оловянной шахты, бесконечная собачья возня – он точно знал, что не собирается встречать это трезвым.
1 Около 410 года романо-британцы изгнали римских магистратов из Британии. Римский император Гонорий ответил на просьбу о помощи Рескриптом Гонория, предписывающим римским городам самим позаботиться о своей обороне, дав согласие на временное британское самоуправление. Этот документ считается началом ухода Рима из Британии.
Глава 12. Вороны кладбища. Часть I
Утер и его войско торчали в Повисе уже пару недель – слонялись по крепости, затевали ссоры и пили. Пили страшно и беспробудно, погреб Вортигерна опустел, должно быть, на треть, а Амброзий видел, во что превращаются хорошие воины под властью Утера со Стены. Ветер пригнал тучи с ещё холодного, темного моря Ибернии, и они извергали из себя столько бесчестных ведер леденящей воды, что дорогу на подступах к форту Бана размыло, и разведчики доносили, что до конца месяца путь до нее будет отрезан. Вортигерн, к несчастью, оказался радушным хозяином.
Однако времени на печали и тяжкие думы у Амброзия не было. Открыто или негласно, император возложил на него слишком многое, на его плечах сейчас держался этот шаткий порядок и тот новорожденный мир, что они заключили. Он каждый день разъяснял своим людям – всем людям Вортигерна – что за любую ссору им светит порка, что ходить они должны будто по лезвию, что внезапная влюбленность Вортигерна и Ровены не спасет этот хлипкий союз, если воины трёх сторон перережут друг друга. Все было без толку. Чуть ли не каждый день его находил Килух и, запыхаясь, доносил, что нынче кто-то кого-то непременно убьет – либо бритт сакса, либо напротив – и дух раздора витал над крепостью. Порки и наказания, урезания жалованья стали ежедневной рутиной. Люди Утера не упрощали задачу. Однажды Амброзию донесли, что ссору затеял кто-то из них – словно Эрида, подбросившая злосчастное яблоко – один из людей в отряде Хорсы не досчитался трёх зубов, а его человек – пальца и уха. Обидчики ладили между собою до ссоры, они и теперь, когда боль и ярость утихли, стояли перед своим командиром будто нашкодившие дети. Причину никто не назвал. Амброзий прописал подстрекателю девять плетей, ругань и крики наказанного громко разносились над крепостью. Утер тогда вышел из замка и молча смотрел, как плеть опускается на спину солдата, но не сказал ничего. Тот взгляд Амброзий надолго запомнил, о, он говорил ему многое, между братьями не было теперь открытой вражды, но ненависть, крывшаяся в том молчании, была острой и жгучей. На словах же брат был безразличен и даже любезен.
– Слышал, ты наказываешь людей Утера, – Вортигерн вызвал его в тот день в свои комнаты, но на его лице не было гнева. – За такое даже я бы тебе спуску не дал. Они не твои. И не обязаны тебе подчиняться.
– Они на твоей земле и обязаны выполнять волю здешнего императора. Считай меня просто глашатаем. Ты бы сам велел высечь его, люди Утера…
Он замолчал, стараясь выстроить в неясном тумане очертания того, что беспокоит его.
– Что с ними? Этот свое получил, другие ведут себя смирно.
Амброзий не знал, что на это сказать императору, его беспокоили эти семена раздора, что щедрой рукой рассыпались и давали всходы в тот же день, словно сорняк.
– Мне кажется, люди Утера зачинают ссоры между нами и саксами, – сквозь зубы проговорил он, понимая, что его слова звучат нелепо, будто мать жалуется на чужого сынка.
Вортигерн ожидаемо хмыкнул.
– И у наших людей, и у саксов должна быть своя голова на плечах. Проследи за этим. И пообещай, что иначе они останутся без нее. Прилюдные расправы над призрачными предателями внесут гораздо больший раздор, ты это знаешь.
Конечно, он это знал. С недавнего времени он знал и ещё одну смешную вещицу.
– Вортигерн.
Император неохотно повернулся к нему.
– Когда Утер впервые пришел к тебе?
– В тот же день, к вечеру. Когда я раздробил тебе руку. Что-то ещё?
Амброзий покачал головой. Слова обоих сходились, Утер на днях рассказал ему то же, присовокупив сказки про Рим, всеобщее благо и покорение врага его же ресурсами. Амброзий слушал безумного брата в пол-уха. Если здесь он сказал ему правду, может статься, не врёт и по поводу всего остального.
– Я не найду на следующее утро в коридоре труп кого-то из вас?
– Нет. Утер заключил со мной перемирие.
Утер винил его в гибели собственных планов и презирал за слабоволие и медлительность. Он сам так сказал. Эти чувства были взаимными.
– Наши люди нашли отряд Маркуса?
– Ни следа. Они будто сгинули. Либо отправились с награбленным в Ибернию, либо…
Вортигерн нахмурился. Он знал, что значило второе либо. И это было куда накладнее просто смерти верных людей.
– Ни тела, ни косточки?
– Ничего. Даже обрывков плащей. Даже нет стаи стервятников.
– Продолжайте искать. И, Полу-бритт…
Амброзий вопросительно посмотрел на него.
– Никаких рассказов саксам, твоим новым друзьям. Не думай, это не секрет для меня.
Центурион кивнул и направился к выходу. Он не стал рассказывать Вортигерну, что Хенгист и Хорса не друзья ему. Он действительно проводил много времени и в их компании, и в лагере их людей, что расположились походными шатрами под стенами крепости. Братья поили его крепким медом, вспоминали истории о набегах и, к их чести, не пытались выпытать у него тайны Повиса и императора. Порой Мирддин прислуживал старым хозяевам, и бретвальды напоследок наливали ему полный рог меда. Такой мед мог свалить бы и крепкого воина, но Мерлин-Мирддин почти что не чувствовал хмеля. Те действительно были добры к нему. Хенгист спрашивал, как с ним обходится новый хозяин, и каждый раз оставался доволен услышанным – Вортигерн не скупился на нужды дочери и ее раба.
Амброзий понимал, что подробные расспросы могут вызывать подозрения и сомнения. Он не мог подойти к Мирддину и просто выложить молодому друиду и ясновидцу, что тот его сын. Не мог он говорить это Хенгисту, Хорсе, Килуху – об Утере речи не было вовсе. Он слишком хорошо знал своего кровного брата, тот бы сделал это знание опасным оружием. Что же до Вортигерна… Император перестал искать в нем товарищества, а собственных шагов Амброзий не делал. Он довольствовался лишь тем, что сын перестал его сторониться – после нападения Лодегранса Мирддин стал считать центуриона союзником, связанным с ним общим врагом. Амброзий узнал от него, что по прибытии сакс не оставил надежд поквитаться. Что среди своих отщепенцев грозиться наколоть его, Амброзия, голову на острую пику, а с мерзкого щенка-колдуна – содрать его паршивую шкуру. Ему не впервой было слышать угрозы, но восторга по этому поводу он не испытывал. Однажды он победил Лодегранса, но это было в пылу битвы, в водовороте темноты и отблесков факелов – к сожалению, никто из ныне живущих не защищен от удара из-за угла.
– Мне нечего опасаться, Аврелиан, – ответил ему Мерлин на вопрос о том, боится ли он. – Пока я стою в этой крепости, на земле императора Вортигерна и под ее стенами, пока мне благоволит царевна Моргауза – мне ничего не грозит. Здесь никто не рискнет обидеть меня. Даже Лодегранс на деле боится меня и ненавидит себя за свой страх. Просто так он не рискнет подойти ко мне. Другое же дело ты, Полу-бритт.
Мирддин был прав.
– Тебе нужны союзники, Полу-бритт. Ты не справишься в одиночку.
– Не высокого же ты мнения обо мне.
– Это не обида, Аврелиан. Это предупреждение. Моя мать говорила мне…
Амброзий невольно поежился.
– …говорила, что подлец всегда выйдет сухим из воды, у честного же связаны руки и мешок на голове. К сожалению, тебе нужны друзья, чтобы выжить.
– На нее это очень похоже.
– Что?
– Ничего. Я привык справляться один. Не у всех в друзьях водится дочь императора.
– Вортигерн, Хенгист, Хорса, – Мирддин загибал на руке пальцы. – Килух. И я. Эта поддержка будет на пользу. За себя я ручаюсь – я не буду плясать от радости, если ты погибнешь, Аврелиан.
То же самое говорил ему Вортигерн, и Амброзию стало смешно. Его сын недоуменно смотрел на хохочущего центуриона.
– Если моя поддержка кажется нелепой тебе…
– Нет, что ты, прости, – перебил Амброзий. – Я не о том. Я вовсе не о поддержке слуги. Ты хороший юноша, Мерлин, и ты не дурак.
– Тебе может помочь и золотая пташка Повиса, наша новая госпожа, – добавил Мерлин, но затем неловко замолк и споткнулся. – Но сдается мне… скоро ей самой нужна будет помощь.
Амброзий поежился, вспоминая их поездку с золотоволосой госпожой и Утером, приставания брата к жене императора и, что немало важно, их с Ровеной беседы на вересковой пустоши в дали от глаз посторонних. Вортигерн не знал ни о чем из этого, а такие игры с императором были подобны играм с огнем. Он честно выполнял данное Ровене обещание не говорить ее мужу, но с каждым днём это казалось центуриону опасной ошибкой. За сокрытие правды порой бьют больнее, чем за откровенную ложь.
– Что ты хочешь сказать, Мирддин? – отстраненно спросил Амброзий юношу. В крепости было неспокойно, и он чувствовал это. Что-то терзало его разум где-то на границе сознания, где-то там начиналась еле заметная лавина новой напасти, и центурион не был в восторге, что юноша-ясновидец чувствует то же.
– Ты знаешь, сейчас много распрей в крепости, Аврелиан. Не все они связаны с привычной похвальбой и пьяными дрязгами.
Он помолчал.
– Спроси Килуха, господин. Спроси меня. Мы скажем тебе, о чем ведутся разговоры по углам, стоит лишь навострить уши. Тебе не всегда говорят правду, а ты лишь наказываешь за драки.
– Не испытывай мое терпение, мальчик.
Амброзий видел беспокойство на лице Мирддина, но тот даже не представлял сколь более сильные опасения бушуют сейчас в нем самом. «На чаше весов твоя голова, Аврелиан, – подумал он. – Ее уже примеряют, влезет она или нет.»
– О госпоже Ровене по крепости ползет недобрая слава, – наконец сказал Мирддин. – Каждый третий недобро ухмыляется, говоря о ней, и поминает вашу поездку. А там, Аврелиан – и Утера, и тебя, и самих себя и всего, на что хватает фантазии. Такие разговоры приятны воинам, даже если нет в них и толики правды, но в вашем походе точно было что-то неладно. Иначе те стихли бы за пару дней. Вот тебе причина ссор, Полу-бритт. Имя жены Вортигерна много у кого на устах. Смотри, как бы эти слова не дошли до ушей императора.
Голова подходила под размер плахи.
– Я не приглядываю за чужими женами, – грубовато ответил Амброзий. – Ее честь теперь – забота императора. И тебе я не советую думать об этом.
Он знал, что лжет, но новые напасти были не к спеху.
– С какой радости такой как ты, беспокоится о госпоже? – спросил он сына. – Непохоже, чтобы она была другом Моргаузе. А тебе…
– …а тебе и вовсе на это рассчитывать незачем? – язвительно спросил Мирддин. Он развел руками, насмешливо указывая на свою серую выцветшую рубаху. – Все так. Мы с золотой госпожой перемолвились лишь парой слов, но… Я не хотел бы, чтоб с ней, Аврелиан, приключилось несчастье. И в этом нет ничего дурного, чтобы ты себе ни придумал.
– Я понимаю.
Он действительно знал, о чем говорит его сын, и это было приятно – хоть в чем-то они были схожи. Амброзий смотрел на шумный двор Повиса, на снующих детей прачек, на серую грязь, перемешанную дождями в кашу, на блеклые отблески мечей и доспехов воинов – своих, чужих, чьих угодно – холодный камень крепостных стен. Это было могучее новое царство, сильное, выросшее из-под земли трудом и потом сотен мужчин, достойное того, чтобы жить, но оно не стоило и гроша без того, о чем говорил его сын. Без золотой пташки, без любви Вортигерна к ней, без планов на благодатную теплую осень, без покоя императора Повиса.
– И в жизни раба, Аврелиан, бывает что-то, за что он хочет побиться. Даже и шутки ради.
– Я поговорю с госпожой Ровеной, – пообещал Амброзий. – Если и есть какие-то недомолвки и слухи… Ее муж должен узнать о том от нее, а не от кого-то другого.
Амброзий Аврелиан понимал, чем грозит открытая ссора влюбленных. Это будет не один из тех споров, которые разгораются бурно, как лесные пожары, и также бурно кончаются. Это будет не разлад между женой и мужем, а огромная трещина в хлипком мире между Повисом и саксами. Единственное, что вселяло бодрость в сердце бывшего центуриона, это что общие с сыном заботы зародили в Мирддине чуть больше доверия.
– Аврелиан!
Амброзий вздрогнул.
Послышались торопливые шаги. К нему и Мирддину, шлепая по серой глине, от ворот спешил Килух, он бряцал броней, топорами на поясе и обливался потом. Килух вырос на продуваемом всеми ветрами побережье Иберийского моря, посему даже здешнее дождливое лето казалось воину жаркой пустыней.
– Что за новая напасть… – процедил сквозь зубы центурион.
– Аврелиан! Вести с границы! Иберния…
– Ты дышишь так, будто сам бежал всю дорогу. Отдышись и говори по порядку.
Килух сложился пополам и задышал, будто гончая. Амброзий скривился, ожидая услышать дурное. Он понимал, что Килух, проведший детство на зелёном острове, быстрее прочих спешит рассказать тревожные вести, чтобы в нем мимоходом не углядели предателя.
– Улады?
Килух кивнул. Амброзий выругался.
– Как всегда вовремя. Когда они высадились?
