В странном смысле, хотя... ну, я не скучаю по нему, потому что это бессмысленно. Последние две недели мы были почти неразлучны. Возможно, мне просто не хватает кого-то, с кем можно поспорить. Кто-то, кто потакает этой бойцовской стороне моей личности, стороне, которая, как я всегда боялась, и есть вся моя личность.
Мама: Я так тебя люблю! Мы с Джосс желаем тебе сегодня огромной удачи!
Это сообщение не расстраивает меня так, как в последние несколько дней. Наоборот, оно бодрит меня. Это дольше, чем мы когда-либо не виделись — ну, дольше, чем я когда-либо, поскольку она якобы живет по своему графику, как ей и положено.
Я выпиваю пару таблеток тайленола от боли в руке и заказываю Uber. К тому времени, как я добираюсь до Ink & Paper, боль утихает настолько, что я почти забываю о ней.
А вот и она, в джинсах и графической футболке с горизонтом Сиэтла, ее объятия благоухают розами.
— Только не говори мне, что ты уже тоскуешь по дому, — говорит моя мама, и от этого дежавю у меня кружится голова.
— Врачи говорят, что мне осталось недолго.
— Барретт, моя дорогая. Сокровище из сокровищ. Прошло всего несколько дней. Даже ты не можешь быть так привязана к своей дорогой старой маме.
— Девятнадцать дней, — говорю я.
Она роется за прилавком, не обращая внимания. — Что? В любом случае, раз уж ты здесь... посмотри, что появилось вчера.
Она протягивает пакет с поздравительными открытками, из новой типографии в Сиэтле.
— Девятнадцать дней, мама, — повторяю я, мой голос ровный.
— Это что-то значит? — между бровей появилась складка, пока она пыталась думать. — Тебе придется дать мне подсказку.
— Это ни на что не намекает. Я не видела тебя девятнадцать дней.
На дрожащих ногах я занимаю место за прилавком. Может быть, я проверяю еще одну теорию, а может быть, мне хочется немного пообщаться с кем-то кроме Майлза, поскольку мое сердце и мозг основательно перепутались между собой от его присутствия. Что бы это ни было, я собираюсь попробовать снова сказать ей правду. — Что, если я скажу тебе, что я застряла во временной петле. И я повторяю этот день двадцать два раза.
Мама смотрит, а потом улыбается. — Это для твоего курса психологии? Какой-то эксперимент?
— Я говорю серьезно. Это реальность.
— Ну, тогда. Если ты действительно путешественник во времени, может, нам пойти купить лотерейный билет?
— Можно, но завтра это уже не будет иметь значения.
Я киваю в сторону двери. — Закрывай магазин.
Она прыснула от смеха. — Что?
— Что ты всегда хотела сделать, но у тебя никогда не было времени? То, что мы могли бы реально сделать сегодня. Быстро, первое, что приходит на ум.
— Это абсурд, Барретт, я...
— Мама. Пожалуйста. Просто скажи мне.
Ее глаза прищурены, задумчивое лицо. Я могу сказать, что она просто подыгрывает, что не совсем верит мне, и, честно говоря, я тоже. Она, вероятно, предполагает, что это еще одна из наших игр.
— Это может показаться глупым, но я всегда хотела подняться на Космическую башню. Хоть это и туристическое место, но мне кажется, что мы должны это сделать, правда?
Может быть, неважно, что она мне не верит или плохо притворяется. Может быть, важно только то, что она здесь.
— Тогда давай сделаем это, — говорю я, когда она берет ключи. — Давай побудем туристами.
Мы смотрим вниз на крошечный Сиэтл со стеклянного пола Спейс Нидл, здания, машины и деревья выглядят как игрушки.
— Не могу поверить, что мы так долго не могли этого сделать, — говорит моя мама. Вокруг нас посетители, приехавшие ранней осенью, показывают пальцами и смотрят на город внизу, пользуясь хорошей погодой, пока не наступил зимний мрак. — Ты же знаешь, как Джослин любит нас дразнить по этому поводу.
— Она действительно слишком много веселится.
При упоминании Джослин у меня защемило сердце. Если я не могу довести нас до завтра, то, по крайней мере, я могу подарить маме сегодняшний день.
Мама поднимается на ноги, и мы направляемся к внешней смотровой площадке. — Итак, если ты застряла во временной петле, — говорит она, — должно быть что-то, что ты должен исправить, чтобы выбраться, верно?
— Я пробовала. Что бы ты сделала?
— Хм. Акты доброты? Попытки исправить ошибки? — Она смотрит на меня с надеждой, и я качаю головой.
— Пробовала все.
— А как насчет незаконченных дел?
Я делаю паузу, проводя рукой по стеклу. Конечно, единственное, что приходит на ум, это то, о чем я изо всех сил старалась не думать.
Все эти месяцы спустя я все еще не знаю, как рассказать ей о выпускном. Обо всем, что было до него. Сегодняшний день должен быть малозначительным, так как завтра она все забудет, но дело не столько в том, чтобы рассказать ей, сколько в том, чтобы выразить случившееся словами. Мам, надо мной издевались почти всю школу, и это вылилось в сексуальный кошмар, о котором я до сих пор не могу вспоминать без холодного пота.
Если выпускной действительно является моим незаконченным делом, я понятия не имею, как его закончить.
— Я ничего не могу придумать, — наконец говорю я.
Она обнимает меня за плечи. — Может, тебе просто нужно было провести немного времени с любимой мамой.
— Похоже, это решает почти все проблемы.
Я не могу испортить этот момент, каким бы горько-сладким он ни был. Потому что если я скажу ей, даже если мы все снова проснемся в среду, и она забудет об этом, я не забуду. Я скажу это вслух, дам имя всему, что сломало меня. Я признаю то, что всегда пугало меня больше всего.
— Как ты думаешь, стоит ли нам сделать Смит Тауэр следующим? —спрашивает она, и я заставляю себя улыбнуться и сказать ей "да".
День 23
Глава 29
На следующий день я подъезжаю к Майлзу на другой арендованной машине. С механической коробкой передач, просто потому что я могу. На пассажирском сиденье лежит сложенная футболка с надписью BIRTHDAY BOY. —Технически, это подарок на день рождения, я полагаю?
— Пожалуйста, не говори мне, что я должен это носить.
Он осторожно отодвигает футболку в сторону, прежде чем сесть в машину.
— Эм, ты должен, если хочешь быть крутым, как я.
Я поворачиваюсь на своем сиденье лицом к нему, демонстрируя почти такую же футболку, которую я разрисовала с помощью блесток и быстросохнущей краски. Здесь написано "CHERISHED FRIEND OF BIRTHDAY BOY", и Майлз закатывает глаза. Три недели назад он бы, наверное, застонал, так что я считаю это прогрессом.
— Я чувствую, что ты примерно здесь, — протягиваю руку на уровне талии, — а мне нужно, чтобы ты был хотя бы здесь.
Я поднимаю руку над головой.
Майлз испускает многострадальный вздох и натягивает футболку поверх своего термобелья с длинными рукавами, а я увеличиваю громкость своего микса начала 2000-х, прежде чем выехать со стоянки и покинуть кампус.
По правде говоря, я думаю, что нам просто нужно уехать из Сиэтла. Смена обстановки должна что-то изменить, даже если это просто даст нашим мозгам передышку. Мне нужна была миссия.
Мне все равно, как я звучу, когда пою вслух, и, хотя Майлз поет намного, намного тише, чем я, мне нравится эта его версия. Опущенное окно, легкий ветерок, его локоть опирается на дверь... в нем есть что-то беззаботное, чего я никогда не замечала раньше. Может быть, потому что он никогда не позволял себе быть таким.
— Ты, наверное, не собираешься говорить мне, куда мы едем, да? —спрашивает Майлз. — Хотя я предполагаю, что в Канаду, раз ты попросила меня взять с собой паспорт.
Это действительно Канада, и я с трудом ориентируюсь на дорогах, так как указатели переходят от миль к километрам, а Майлз читает мини-лекцию о том, почему мы все должны использовать метрическую систему.
— Что это такое? — спрашивает он, когда мы въезжаем в Ванкувер и я останавливаюсь перед музеем, опускаю окно, чтобы взять билет на парковку. Затем он резко вдыхает, увидев рекламу, занимающую половину здания. — Ты привел меня на выставку старинных костюмов?
— У них есть оригинальные перчатки, которые Джейн Беннет носила в фильме 2005 года "Гордость и предубеждение", — говорю я, въезжая на парковку. Знаю, знаю, это не твой любимый фильм, но у них есть куча костюмов из оригинального фильма "Маленькие женщины" и посуда из сериала "Аббатство Даунтон.
Я прервалась, отчасти потому, что не могу вспомнить, что еще у них есть, и потому, что выражение лица Майлза заставило меня забыть обо всем, что я собиралась сказать. Его взгляд прикован к музею, а когда он снова переводит его на меня, я вижу, как его челюсть пытается сдержать улыбку. Впервые за все время он, кажется, потерял дар речи.
— Барретт, — говорит он через несколько долгих мгновений, а затем выпускает уллыбку. От этого сиденье машины подо мной начинает таять. Господи, это мощно. Неудивительно, что он держит ее под замком — может потребоваться вмешательство Организации Объединенных Наций. — Это невероятно. Спасибо. Спасибо огромное.
Майлз в музее — как ребенок в магазине сладостей. Нет, как ребенок с собственной кредитной картой и без лимита расходов в магазине сладостей, где также продаются щенки, видеоигры и товары с малышом Йодой.
Большую часть времени я довольствуюсь тем, что просто наблюдаю, как он осматривается. Потому что это то, что я заметила в Майлзе: все его увлечения, и наука, и периодика, и даже палочки моцареллы, — все это он делает от всего сердца. Майлз рассказал мне, как это делал его брат, и я не уверена, что он осознает, что у него тоже есть такая черта.
Этим невозможно не восхищаться, и мне дико повезло, что именно сейчас я могу видеть, как он загорается.
После того как мы закончили любоваться платьями, шляпами, фартуками, сапогами и зонтиками, мы проводим остаток дня, исследуя город. Мы съедаем слишком много вкусных вещей на рынке, а затем бродим по Ванкуверскому аквамиру. Я чувствую себя вне времени, вне места, впервые с тех пор, как все это началось. Здесь я могу дышать.
— Есть кое-что, о чем я хотела с тобой поговорить, — говорю я ему несколько часов спустя. Мы на покрывале для пикника в парке Стэнли, утопающем в зелени, с раскинувшимся перед нами заливом. Время близится к семи часам, и парк полон семей и пар, бегунов и велосипедистов. Я закатываю рукав, провожу рукой по месту, где была моя татуировка. Татуировка, которая была у меня меньше дня, боль, которая длилась дольше. — Татуировки, которые мы сделали. Очевидно, что моя исчезла, но вчера я проснулась не так, как обычно. Меня разбудила боль в руке, но там ничего не было.
— Она все еще болит?
Он поднимает руку вверх, пока она не оказывается над моей, а затем поднимает брови, как бы спрашивая, можно ли прикасаться ко мне там. Как будто прикосновение к моему предплечью может быть более личным, чем то, как мы держались за руки в машине. Я сдвигаю руку ближе, давая ему разрешение.
— Только немного. Жаль, — говорю я. — Это была такая красивая татуировка. Одна из лучших работ Джемини.
Он проводит по ней кончиками пальцев, легкими движениями, и мне уже не хочется шутить на эту тему. Я чувствую, как делаю резкий вдох, которого не ожидала, но если Майлз и замечает, то никак не подает виду. Мне почти щекотно от его прикосновений — приходится бороться с желанием зажмурить глаза. Это легкое прикосновение будоражит мои чувства, маленькое, но значительное землетрясение.
— Может быть, фантомная боль? — говорит он. — Это единственный способ, которым я смог рационально объяснить это.
— Это происходит и с тобой?
Кивок. — Раньше такого не было, но, возможно, теперь, когда мы здесь уже какое-то время, наш разум нас подводит. Моя память уже начала расплываться, когда ты застряла.
Его пальцы, возможно, повторяют рисунок тату, а может, рисуют что-то совершенно новое. Что бы он ни делал, я не хочу, чтобы он останавливался. — Иногда это случается и от усталости. Если я засиделся допоздна накануне, то утром чувствую себя более уставшим. Это трудно измерить, и иногда я не доверяю своему мозгу, но иногда, клянусь, что именно это и происходит.
— Как ты думаешь, стоит ли из-за этого... ну, не знаю, беспокоиться?
Я смеюсь над абсурдностью этого вопроса, как будто вся наша ситуация сама по себе не является достаточным поводом для беспокойства.
— Я не знаю, — тихо говорит он, и когда убирает пальцы с моего предплечья, моя кожа все еще гудит. Это преступно, как сильно я хотела, чтобы он продолжал. Или чтобы он попросил меня посмотреть место, где была его половинка татуировки. — Дело не в том, что я теряю надежду. Я должен верить, что то, что мы пробуем, когда-нибудь сработает. Время не должно останавливаться вот так. Это неестественно. Вселенная должна хотеть исправить себя.
— Насколько я помню, один очень мудрый человек однажды сказал мне не олицетворять Вселенную.
— Даже очень мудрые люди, как известно, иногда совершают ошибки.
— Так не пойдет, — говорю я, толкая его ногой. Я скинула свои туфли на траву рядом с нами, и теперь на всеобщее обозрение выставлены мои несочетаемые SHITSHOW и простой синий носок. — Предполагается, что у тебя есть все ответы.
Мы снова погружаемся в молчание, но не в неловкое. Уже закат, и если бы я была другим человеком, то именно такое свидание я бы хотела провести с кем-то. Непринужденно и расслабленно, наслаждаясь пейзажем и обществом друг друга, погрузившись в свой собственный мир посреди огромного мира, который нас окружает.
— Можешь рассказать мне больше о вас с Максом? — спрашиваю я. — Что-то из детства?
Его рот приподнят вверх. Блестки с футболки BIRTHDAY BOY начали осыпаться на джинсы. — Тебе нравятся эти неловкие истории, да?
— Может быть, — говорю я.
Майлз устраивается на одеяле, вытянув ноги. Конечно, он все еще Майлз, поэтому его осанка превосходна, но он более расслаблен, чем в последние дни. — Однажды на Хануку родители подарили мне набор для выращивания кристаллов. После того как я все установил, Макс подождал, пока я усну, чтобы поменять крошечные кристаллы на огромные, которые он купил, и минут пять я был так убежден, что я самый гениальный ученый, который когда-либо жил.
Смех, покачивание головой. — Ужасно было узнать, что это не так.
— Пожалуйста, скажи, что у вас есть фотографии.
— Конечно, есть, — говорит он, роясь в телефоне, чтобы найти их.
В дюжине ярдов от нас на траве происходит какая-то суматоха, и тогда я замечаю нечто странное.
Почти все, кто сидит с нами в этом парке, одеты в красные футболки.
Внезапно из массивного динамика, установленного на скамейке, начинает звучать музыка, и все люди в красном, а их не менее двух десятков, вскакивают на ноги.
— Боже мой, — говорю я, когда они начинают танцевать, не в силах поверить, что это происходит. — Это флешмоб.
Я сразу же узнаю песню: "Run Away with Me" Карли Рэй Джепсен. Танцоры начинают с нескольких линий, все движения контролируемые. Руки, ноги, бедра двигаются синхронно. Затем они расходятся, позволяя своим танцам стать больше, громче.
Это в миллион раз лучше, чем любое видео, которое я смотрела.
— Ты знал об этом? — спрашиваю я Майлза, сердце замирает в горле, когда трио танцоров боди-роллят перед нашим покрывалом для пикника.
— Это ты привела меня сюда, — говорит он. — Откуда я мог знать?
