Мы уже делали это раньше.
Глава 30
ЭТА МЫСЛЬ сопровождается такой сильной головной болью, что мне приходится наклониться, прижать руку к виску и поправить очки, ругаясь себе под нос.
— Барретт? Что происходит? Ты в порядке?
— В порядке, — отвечаю я. Я слишком быстро поднимаюсь на ноги и, спотыкаясь, отступаю назад, опрокидывая бутылку вина, принадлежащую семье рядом с нами. — Извините. Простите!
Майлз и я. Майлз и я целуемся, где-то, где я не помню. Я пытаюсь ухватиться за воспоминание, ищу в нем детали, способ разобраться во всем этом, но оно — скользкая субстанция, не желающая быть пойманной.
Мое сердце колотится в груди. То, что я только что видела, произошло не с этой версией меня. Я уверена в этом так же, как уверена в том, что где-то там, во времени, параллельном этому, или в какой-то форме, которую мой ничтожный человеческий разум не в состоянии постичь, Барретт Блум поцеловала Майлза Кашера-Окамото.
— Мы уже целовались раньше, не так ли? — говорю я. — В одной из твоих временных линий, до того, как я застрял с тобой. Мы целовались.
Черты лица Майлза окрашены шоком, рот слегка приоткрыт. — Как ты...
— Я не знаю. Я не знаю, что, черт возьми, происходит, только то, как это происходило в моей голове, хотя я совсем этого не помню.
Стук в моем черепе усиливается. — Так что, если бы ты мог просто сказать мне, целовались мы или нет, это было бы чертовски полезно.
Теперь он похож на маленького зверька, попавшего в ловушку. — Да, — тихо говорит он. Его руки лежат на коленях. — Мы делали это. Мне жаль. Мне так жаль, Барретт. Я должен был сказать тебе. Я должен был...
Я сжимаю голову, когда еще одна вспышка боли прорывается сквозь нее.
— Скажи мне.
Я сажусь на место, когда близлежащая семья бросает на меня злобные взгляды, убирая пролитое вино и отодвигая одеяло для пикника от мокрого места. Я изо всех сил стараюсь не делать резких движений, поскольку это, похоже, еще больше раззадоривает головную боль. — Расскажи мне, что именно произошло.
Майлз отвечает не сразу, как бы тщательно подбирая слова. — Это была одна из тех ночей, когда ты не обрызгала меня баллончиком, — говорит он. Если это попытка отшутиться, то я не смеюсь. — Мы оба были в "Дзета Каппа". Там был... некоторый флирт. И танцы.
— Я танцевала с тобой?
— Ты танцевала со многими людьми.
Я застонала. — Отлично. Я тоже со всеми ними целовалась? Я была пьяна?
— Не то, чтобы я видел, — говорит он серьезно. — Тебе было весело, но я не думаю, что ты пила. Никогда бы не подумал, что у тебя... такая история из средней школы. Потому что ты разговаривала со всеми, заставляя их всех смеяться.
Единственный раз, когда я являюсь центром внимания на вечеринке, происходит в параллельной вселенной.
— Мы начали разговаривать, — продолжает он. — Ты... ты сказала, что тебе нравятся мои хаки. Оглядываясь назад, я понимаю, что это, скорее всего, был сарказм.
Я хочу сказать ему, что это был не сарказм, но откуда мне, черт возьми, знать? Не знаю, что это был за человек, который танцевал, смеялся и целовал почти незнакомого парня.
— Это было, типа...
Я скрещиваю руки в попытке проиллюстрировать то, что я пытаюсь сказать. — Просто чмок? Или полноценный поцелуй?
Лицо Майлза страдает. — Где-то между ними.
Хорошо. Я справлюсь с этим, я думаю. Может быть.
— И это был только один раз?
Когда он кивает, я задаю еще несколько вопросов. — Когда это было? В какой момент твоей временной шкал?
— Может быть, через месяц.
Я делаю несколько быстрых мысленных расчетов. Это значит, что для него это произошло полтора месяца назад. Мы с ним вместе уже три недели, и все это время он скрывал это.
Человек, которого я считала достойным моего худшего секрета, хранит один из своих собственных.
— Что же все это значит? — спрашиваю я. — Ты подлизывался ко мне, чтобы подцепить меня?
Он смотрит с ужасом. — Нет, — говорит он твердо. — Не потому, что ты не... то есть... ты...
Неуверенно подыскивая нужные слова, он закрывает глаза рукой.
Я знаю о нем достаточно, чтобы понять, что это не то, что он мог бы сделать, и все же не могу остановиться. — Ну, это сработало, Майлз. Мы как раз собирались целоваться, так что ты явно сделал все правильно. Молодец.
— Барретт...
Майлз проводит рукой по своим волосам. Волосы, которых я только что касалась. Его рот, тот самый, который я хотела поцеловать, искривлен в одну сторону, как будто он пытается выпустить только нужные слова. Он прочищает горло, подаваясь вперед. — Минуту назад мы говорили о том, что хотим, чтобы это было особенным. Быть с кем-то. И это не было... это не было этим, это не было чем-то большим, чем поцелуи, но это также не было...
Словно осознав, что он сам себе вырыл яму самым обходным путем, он прерывается.
— Это не было чем-то особенным? Это должно заставить меня чувствовать себя лучше?
Я подхватываю свою сумку и поднимаюсь на ноги, не в силах больше ни минуты вежливо сидеть в этом парке. — Ты должен быть тренером по футболу в начальной школе, потому что ты просто бесконечный источник поддержки.
С этими словами я поворачиваюсь и пробираюсь сквозь семьи, пары и участников флэшмоба.
— Я имею в виду... я думал, что в то время это было особенным, — говорит Майлз, бегая трусцой, чтобы не отстать от меня, рюкзак за плечами, одеяло валяется на земле. — Даже романтично. Ты казалась такой классной, и ты чувствовала себя... Я не знаю. Недосягаемой, может быть. Но тогда я тебя не знал. А теперь, когда знаю... все по-другому.
Недостижимая. Конечно, никто никогда не использовал это слово для описания меня. Я пытаюсь увидеть себя его глазами, но у меня больше не получается. Кем бы я ни была в ту ночь, чувствую себя полностью, безнадежно потерянной.
Это самое странное чувство, потому что я не просто злюсь на него. Я злюсь на то, что он что-то почувствовал к этому человеку во время события, которое, по всей логике, произошло не со мной. Может даже мелькнула ревность, даже если где-то глубоко в моей нейронной сети я связана с той другой Барреттом.
— Если это твой способ попросить переиграть все заново, то ты действительно дерьмово работаешь, — говорю я, когда мы выходим на гравийную дорожку, уворачиваясь от велосипедиста. — Так ты собирался поцеловать меня снова и сделать вид, что того первого раза никогда не было?
— Я и не собирался.
Он тяжело дышит, его щеки раскраснелись. — Я бы не позволил себе сделать это, не сказав сначала тебе. Я хотел сказать тебе, но все развивалось слишком быстро.
Слишком быстро. Мы не двигались неделями. Месяцы.
— Но ты так долго ждал, Майлз! Ты отстранился буквально в последнюю секунду. Мы больше не просто два человека, случайно застрявшие в петле времени вместе. Мы друзья, и... я думала, мы стали чем-то большим? Почему ты говоришь мне об этом только сейчас?
— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко. Сейчас я понимаю, что это было плохой идеей. Думал, что ты не будешь мне доверять. Или, что еще хуже, ты подумаешь, что я все выдумал, чтобы заставить тебя сделать то, чего ты не хочешь. Чтобы стать ближе к тебе, особенно когда мы не сразу нашли общий язык.
Он выдохнул. Я не привыкла видеть его таким взволнованным, так ясно осознающим свою ошибку. — Мне так жаль. Я должен был сказать тебе. Я облажался.
Когда я ничего не говорю, он продолжает. — Сначала было больно. То, что ты ничего не помнишь, поскольку это произошло не с этой версией тебя. Я должен был быть тем, кто хранит эти воспоминания, но ты... тебе не нужно было носить это с собой. У тебя не было того момента с кем-то, в ком ты была уверена, что он слишком хорош для тебя, момента, который оказался... ага, слишком хорош, чтобы быть правдой.
Майлз плотнее сжимает одеяло под мышкой. — Все выходит как-то не так. Клянусь, Барретт, я просто... просто хочу все исправить.
— Хорошо. Это случилось не со мной, так что я не должна расстраиваться из-за этого.
Я повернула налево на указателе, указывающем на парковку. — Давай просто поедем домой.
Он даже не спорит. Изначально мы решили, что нет смысла ехать обратно, поскольку завтра мы все равно проснемся в Олмстеде. Мы собирались провести всю ночь в другом городе, в другой стране. Этот идеальный день, теперь полностью испорчен.
Часть меня, возможно, хотела поцеловать его, чтобы почувствовать себя лучше. Почувствовать себя желанной. Но хорошо, что мы этого не сделали. Мне не следовало доверять ему свои секреты, и теперь я знаю, что не могу доверить ему свое сердце.
Майлз предлагает сесть за руль, возможно, в качестве небольшой доли раскаяния, и я слишком устала, чтобы сопротивляться. Едем медленно, молча. Мы останавливаемся на заправке в Беллингхеме, где я захожу внутрь и сметаю с полок все бутылки "5-Hour Energy".
Я не позволю себе заснуть сегодня, даже если это убьет меня.
— Уже за полночь, — говорит Майлз, когда я возвращаюсь в машину и захлопываю за собой дверь.
— Спасибо, Отец времени.
Он жестом показывает на бутылки в моих руках. — Я пробовал это. Не сработает, если ты думаешь об этом.
Ремень безопасности слишком туго затянут на моем животе, но я не могу заставить себя отрегулировать его. А на моих руках блеск, который не сходит, как бы сильно я его ни сдирала.
— Ну, похоже, ты действительно эксперт в том, о чем я думаю.
Половина бутылки отправляется мне в горло. — Надеюсь, Вселенная поймет, насколько я решительна на этот раз.
Пауза. — Я никогда не знаю, о чем ты думаешь, — тихо говорит он. — Прошло столько дней, а ты все еще загадка для меня. Может быть, это делает меня идиотом, но все, что я хочу делать, это продолжать пытаться разгадать тебя.
И я понятия не имею, что на это ответить.
Даже сейчас я думаю о том же. Мне искренне понравилось узнавать его, и в некоторых отношениях он именно такой, каким я его себе представляла. Но еще больше он совершенно другой. Мне так нравился этот другой Майлз, и поэтому это так сокрушительно. Я хотела, чтобы он был тем человеком, который хранит эти разбитые кусочки моей истории, но, возможно, правда в том, что никто не может этого сделать.
Мы выезжаем на шоссе, затемненный участок I-5, который пролегает через горы, окутанные туманом.
— Должен быть способ, которым я могу загладить свою вину, — говорит Майлз, пропуская машину через крутой поворот. — Ты хочешь, чтобы я носил одну из этих футболок каждый день? Готово. Возглавить мой собственный парад "Спасем сусликов"? Я сделаю это.
— Эта чертова крышка, — бормочу я, крутя в руках следующую бутылку.
— Вот, я...
Он убирает одну руку с руля, протягивая руку, чтобы помочь мне.
Но я отталкиваю ее с большей силой, чем намеревалась. — Мне не нужно...
Во время нашей потасовки с бутылки слетает крышка, и энергетический напиток забрызгивает нас обоих.
— Черт, — говорю я себе под нос, когда Майлз снова хватает руль.
Сдвоенные яркие огни ударяют мне в глаза, временно ослепляя меня.
— Что за..., — говорит Майлз, наклоняясь к плечу, чтобы вытереть энергетический напиток со своего лица.
Впереди грузовик съехал со своей полосы, и теперь он мчится прямо. Навстречу. На нас.
— ЧЕРТ! — кричу я, забыв про энергетик, и хватаюсь за сиденье с огромной силой.
Майлз давит на сигнал.
Слева от нас — крутой холм, поросший вечнозелеными деревьями.
Справа от нас — стремительный поток.
Никогда еще моя жизнь не проносилась у меня перед глазами. Всегда думала, что это будет организованная, хронологическая вещь — я буду вспоминать свое детство, свои подростковые годы, все с нежностью и спокойным размышлением.
Теперь, когда это происходит, не хватает времени ни на что из этого, только на короткую боль за маму. А потом все, на чем я могу сосредоточиться, это то, что последнее, что я делала на планете Земля, это спорила с кем-то из-за бутылки 5-Hour Energy.
— Держись! — Майлз дергает руль влево, но слишком поздно.
Грузовик несется к нам, белый на фоне почти черной дороги. Мы умрем, думаю я, и страх становится горячим и липким в моем горле.
Я не готова.
Гудки и визг шин, и я могу только зажмурить глаза и надеяться, что это не конец.
Последнее, что фиксирую, когда металл разбивается о металл и стекло обрушивается на нас, — это рука Майлза, которая находит мою и крепко держит.
День двадцать пятый
Глава 31
— ...ДОЛЖНО БЫТЬ... ОШИБКА...
Слова звучат далеко, как будто под водой. Трудно сказать, потому что я нахожусь на облаке.
Странное, упругое облако, и это забавно, потому что оно не совсем пушистое, каким я себе его представляла. Но, может быть, это то, что я получаю за посредственную жизнь: маленькое грустное облачко где-то в одинокой части неба.
Я дрейфую.
Где-то в тумане сознания я вспомнила, что евреи не верят в загробную жизнь. Что бы это ни было, где бы я ни находилась... возможно, для этого еще нет обозначений.
Снова приглушенные звуки, но это неважно. Здесь, в Облачном мире, ничто не имеет значения.
Я переворачиваюсь на бок, пытаясь найти более удобное положение на этом облаке. Когда я перекладываю тело, резкая боль пронзает левый бок — от плеча до запястья, а затем от колена до лодыжки.
Другой рукой я похлопываю по облачному матрасу под собой, и медленно, медленно реальность просачивается внутрь.
— ... поговорим в коридоре, — говорит кто-то, и звука закрывающейся двери и падения чего-то на пол достаточно, чтобы мой мозг зашевелился внутри черепа.
Я не умерла.
Нет, я снова в Хеллмут Холле, и моему телу пришел конец.
Я осторожно приподнимаюсь на руках, стараясь не делать ничего, что могло бы причинить еще большую боль. Прошлая ночь возвращается ко мне фрагментами, которые начинаются с того, что мы с Майлзом ссоримся в парке Стэнли, и заканчиваются тем, что грузовик раскалывает лобовое стекло нашей арендованной машины.
Мы погибли.
И все же мы не умерли.
Это боль от татуировки, умноженная на тысячу. Это все мое тело, пропущенное через дробилку, а затем съеденное стаей волков. Я зажмуриваю глаза, боясь посмотреть вниз, а когда смотрю, то вижу длинный синяк, смутно напоминающий форму Калифорнии, протянувшийся от колена до бедра. Я не думала, что можно выглядеть хуже, чем я себя чувствую... но это так.
По мне пробегает арктический, до костей пронизывающий холод. Облегчение должно быть сильнее, но я нахожусь в ужасе от тех мгновений перед тем, как в нас врезался грузовик. В каком-то другом времени власти откопали меня из-под обломков и позвонили маме, чтобы опознать мое тело? Что бы они ей сказали, и поверила ли бы она им? Знала ли она в глубине души, что ее дочь не просто так оказалась на автостраде между Ванкувером и Сиэтлом поздно вечером в среду?
Наша временная шкала обнуляется где-то до шести утра, и все же автокатастрофа произошла около полуночи. И после этого было просто... небытие.
Я с трудом сглатываю, с болью вспоминая эту версию моей мамы без дочери -— слишком ужасная мысль, чтобы задерживаться на ней. Я снова беру себя в руки — поглаживаю кровать под собой, шевелю пальцами рук и ног, прижимаю руку к сердцу.
Тум-тум. Удар-удар. Удар-удар.
Жива.
