Пролог
Малахитовая ящерка грелась на сером валуне, затененном высокими папоротниками, алели среди трав ягоды – костяника да земляника, и кисло-сладкий аромат их плыл в сосновом дурмане старого леса, что раскинулся на пологих склонах гор. Скалистая, обрывистая сторона, с небольшими пещерами и каменными карнизами, выходила на реку и раскинувшийся за лесопилкой поселок. Ящерка зорко всматривалась в тропу, ведущую от опушки, ждала кого-то. Зеленая кожа ее с золотыми и черными крапинками, сливающимися в дивный узор, на солнце казалась светлее, да и сама она смотрелась кусочком камушка, статуэткой, вырезанной мастером, созданной, чтобы украсить не то барский дом, не то палаты самой императрицы.
Да вот только ждали ящерку другие палаты – каменные, подгорные. Потому что шла по тропинке в малахитовом платье с таким же желто-черным узором, как у помощницы ее, женщина высокая да статная. Черная коса, будто каменная, прилипла к платью, ни один волосок не шевелится под ветром, венец на голове из яхонта солнечного золотыми искрами светится, кожа белая, будто мраморная, а черты точеные, острые, суровые, будто не умеет женщина улыбаться, а всегда строга и задумчива.
Глянула смарагдовым глазом на ящерку, та и скользнула с камушка, затерялась в траве, помчалась к разлому в скале – узкая трещинка та вела в мир иной, во дворец Малахитницы, девы горной, что жила в этом краю испокон веков, предков покон соблюдая да справедливость храня, за зло людей наказывая, за добро – награждая.
Травы ковром под ноги Хозяйки горной стлались, ветер пел о вольной воле да лесном покое, пичуги мелкие щебетали, рассевшись на нижних ветках березки, которая шептала что-то, листьями пытаясь дотянуться до госпожи своей - не то погладить хотела, не то силой поделиться. Малахитница понятливо кивнула, прижалась к стволу дерева, на миг слившись с ним в единое целое, лишь потом дальше пошла, когда исполнила просьбу березки. А та благодарно листочками вслед шелестела.
Из огромного дупла старого дуба глазела старушка косматая – платочек потрепанный под острым подбородком завязан, волосенки торчат соломой, глазенки синие, что два озера, сама сухонькая, костлявая, и кожа у ней не как у людей, а синюшная. Сидит, глазенками сверкает, улыбается Хозяйке горной, показывая острые зубки. Та старушонке кивнула, дальше пошла.
Вскоре и пещера показалась – небольшой разлом-трещина, скрытый высокими кустами шиповника и зарослями черники, елочками молодыми. Кто не знает, что тут путь в гору – ни за что не догадается.
Хозяйка за ящеркой вслед подошла, тут же по краям пещерки выросли высокие колонные нефритовые, только ей и видимые, и ступеньки, вырезанные из яшмы зеленой, во тьму протянулись. Малахитница подол подобрала, оглянулась напоследок на лес да дальние луга, что с горы видны были, на синюю ленту реки, и со вздохом принялась спускаться во тьму своего подгорного царства.
Человеку там тяжело – сумрак там часто царит, иногда разгоняемый светящимися камнями, а солнце каменное если и появляется в мире ином, так хоть и светит, но не греет, душу не веселит. Ну да у Хозяйки и прочих духов горных души как таковой нет, той души, человечьей. Их душа – камни да золото, горы эти уральские, реки бурные да леса густые тенистые. Их душа растворена в воздухе сосновом смолистом, ягодами по весне расцветает, дивными цветами распускается на лугах и в чащах, ветром несется над просторами таежными, рудной жилой бьется на поверхность земли, дышит аметистовыми гроздьями во тьме каменной, горит малахитовой зеленью да рыдает дождями по осени, заметает снегами зимой студеной. Вот что такое душа их, тех, кто лес да горы хранит.
Ящерка скользила по зеленому камню, почти сливаясь с ним, по стенам вились золотые да малахитовые жилы, свисали с потолка сростки льдистого кварца – синего, розового, фиалкового, прозрачного, будто хрусталь… А ход подземный все дальше вел, вот уже расширился он, и вошла Хозяйка в огромный каменный зал с малахитовыми колоннами и аметистовыми плитами, на которых мебель изящная стояла – даже у императрицы в далеком северном городе такой нет. Посреди зала плескалось черное озеро с желтыми каменными кувшинками и лебедями из хрусталя – диво это вырезал мастер-камнерез один, как-то напросился он к Малахитнице пожить в ее палатах волшебных да поучиться у ее мастеровых-духов. Много чародейских вещичек создал мастер, цветы каменные вырезал, украшения чудесные – и ничего с собой не забрал, когда к людям решил вернуться, одну лишь брошку попросил. Малахитовую, в виде ящерки. Была она так изящна и прекрасна, что не выдержала Хозяйка, провожая мастера, и дала его творению искру чар своих, чтобы всегда был удачлив он, никогда не знал горестей, главное – чтобы в роду его ящерка та хранилась, чтобы никому он не продал ее, не подарил. В чьих руках брошка – тому и удача будет сопутствовать да богатства сами в руки пойдут.
Вспомнился мастер, и грусть овладела Хозяйкой, с какой-то тоской ноющей смотрела она на каменные цветы на озере, а потом развернулась и пошла в другие покои, чтобы хоть на миг забыть о том, что было, а поделки эти дивные всегда напоминали ей о мастере. Хорош он был собой, песни пел да байки складно сказывал, говорил, любит ее… Одна беда – не могут люди долго жить в горе, чахнуть начинают, тосковать по прошлому, и любовь их больною становится, злою. Не нужна ей такая любовь, не хочет она неволить никого, пусть даже дорог он ей станет, а все равно отпустит, когда срок придет.
Потому и не пускала больше в свой дворец подгорный никого, потому и жила со своими ящерками да каменными духами, сама выходя к людям, коли надобность в том появлялась. Пусть и каменная душа у Малахитницы, а все ж и она болеть может.
Глава 1
Степану часто снилась бабушкина деревня и старый покосившийся соседский дом, что стоял, глядя разбитыми окнами, потухшими навсегда, на еловый таинственный лес на холме. Неподалеку плескалась речка, где мальчишкой он с друзьями ловил рыбу и купался, где прыгал в холодную воду с высокой скалы, пытаясь всему миру доказать свою смелость и взрослость… А дом щерился обломанными ставнями со следами рисунков и узоров, скрипел половицами и рассохшейся лестницей, кривой скособоченной крышей с дырами, в которые лился солнечный свет или дождь по осени, или сыпался снег – и оттого внутри, в большой передней избе с печкой и маленькой кухонькой, постоянно стоял гниловатый запах прелой листвы. Если забраться внутрь и устроиться на старой лавке или печке, прикрытой рваными, когда-то цветастыми и явно красивыми занавесками, то в эти прорехи в крыше будет видно кусок звездного неба. И луну, что катается среди облаков во тьме вечернего мира.
Про этот дом старухи говорили, что он проклят, что стоит заброшенный с самой войны, когда хозяин не вернулся с фронта, а жена его обезумела – кликушей ходила по деревне, все искала своего ненаглядного, про детей забыла, росли как былье придорожное, соседи как могли помогали, кормили да следили, чтобы те в школу ходили. Хорошо, старший уже подрос к тому времени, за младшими смотрел. Потом разлетелись птицами по свету, никто и не знал, где вили гнезда. К старой матери, что совсем умом повредилась, считая, что жениха ждет и к свадьбе готовилась, и не приезжали почти… Так она и ушла тихо и безгласно, сгорела свечкой. А дом никому не нужен был, так и остался разваливаться да гнить. Двор зарос лебедой и крапивой, дикими лесными цветами, даже землянику Степан с друзьями там находили. Маленький кусочек леса разросся возле избы, которая медленно рассыпалась.
Яблоня одичала, а черемуха все так же пышно цвела по весне и все такими же вкусными были темные крупные ягоды, созревавшие под теплым летним солнцем. Сваленными бревнами темнела бывшая баня, что когда-то была пристроена к стене дома, а теперь там обосновались лишь мох и высокий репейник. А чуть дальше был мост через реку и старая лодка, прикованная ржавыми цепями к сваям, и на закате алые и золотые блики красиво играли по водной глади и окрашивали верхушки елей, что росли на той стороне. Там был лес, загадочный и дикий, который пугал мальчишек густыми переплетениями ветвей и манил ягодными полянами.
Степан в этом сне снова ступил в таинственный сумрак избы, глядя, как кружит пыль в золотистых лучах, что падали в дыры на крыше, снова залез по разболтанной лестнице на чердак, погоняв соседских котов, снова спустился в подпол, словно искал, как в далеком детстве, сокровища. Снова, смеясь, натягивал вместе с друзьями нитку перед круглым мутным зеркалом, чтобы попытаться вызвать домового, и потом втихаря подъедал конфеты, припасенные духу в дар, чтобы убедить других мальчишек, что сверхъестественное существует.
И дом приветствовал его таинственными скрипами, судорожно и тоскливо вздыхал, когда ветер гудел в дымоходе, дом радовался своему старому другу, зашедшему погостить, дом показывал ему старые черно-белые фото, что выцвели от времени и потрескались. Там счастливая пара с тремя детьми чинно сидела на диване с деревянной спинкой – вот он, этот диван, с вставленным в спинку зеркалом, уже разбитым, кособочится напротив печи. Вихрем взмывают листья, кружат, словно кто специально их бросает по сторонам, ведь откуда внутри дома может подняться ветер?..
В сенях были свалены какие-то вещи, стоял открытый сундук, в котором сгнившее тряпье прикрывала нанесенная годами листва и ветки, и в детстве соседские мальчишки часто рылись там в поисках необычных вещиц. Наверное, страсть к собирательству старинных или странных предметов появилась у Степана именно тогда. Он нашел в сундуке небольшой подсвечник, вырезанный из змеевика, и серебряную ложечку. Была там еще кладовка и чулан, в котором дырявые шубы из овчины соседствовали с каким-то совсем уж непонятным барахлом…
Степан не хотел просыпаться, возвращаясь к своим заботам, он любил эти сны, словно они связывали его с детством, далекой деревней, затерянной среди Уральских гор, где он не был много-много лет… Не потому что не хотел. Все некогда. Да и бабушки нет давно, а родня осталась только дальняя, ни с кем он и не общается, дом бабушкин мать продала почти сразу, как той не стало… Остался только тот ветхий и старый домик из сна. Словно подгнивший сруб, наглухо обшитый досками, был единственным местом, куда мог прийти в той деревне Степа. Чужой дом, ставший почему-то родным во сне.
А может, и нет его уже давно? Сгорел или нашлись наследники и снесли старую развалюху, построив на ее месте новый добротный дом?.. Кто знает, что случилось с этой избой… Наверное, только в снах ей и место. И некогда, и незачем Степану Летучеву ехать за тридевять земель просто для того, чтобы увидеть старый, потемневший от времени дом. Нет ему больше там места. Да и жизнь сейчас другая. Он давно не тот мальчишка, который смотрел на звезды в прорехах двускатной крыши.
И проснувшись после сумрачного сна, наполненного загадочными скрипами ступеней рассохшегося крыльца, Степан постарался отогнать ненужную и глупую ностальгию. К тому же впереди у него и так была поездка на Урал, пусть и немного в другие края, в другую область. Но там тоже есть горные реки и скалы, густые нехоженые леса, тоже есть таинственные старые дома и чудесные вещички из камней, сделанные искусными камнерезами прошлого. Степан был коллекционером и не мог упустить возможности прикупить себе старинную малахитовую шкатулку, про которую ходили самые жуткие байки и нелепые легенды. Кто-то говорил даже, что это та самая шкатулка, про которую писал Бажов.
Но Степан ведь знает, что все это сказки. Сказки, чтобы набить цену вещи.
А воспоминания… их место в прошлом. Или во снах.
А шкатулку эту он обязательно получит.
прода 09.04
Ресторан был неплохой, но навязчивая музыка раздражала, а сумерки за окном сгустились как-то слишком быстро, словно кто-то набросил на окна черное покрывало. Степан не слишком хотел идти на эту встречу, да и Дорофеев Ян, коллекционер, увлекающийся драгоценными камнями и выискивающий их по всему миру, никогда ему не нравился. Но хотелось узнать больше о том, что будет на мероприятии, какие могут быть подводные камни и кто явится из большого мира. Дорофеев всегда был в курсе происходящего.
А еще Ян не был чист на руку, часто посещал нелегальные аукционы и в его коллекции были вещицы, которые попали туда не слишком законным способом. Но Ян был богат, нагл, успешен и очень сообразителен, а еще умел заводить нужные знакомства во всех сферах – так что проблемы свои он умело и быстро решал, ни единого раза не попавшись за свои махинации. А еще он был невероятно красив – такие нравятся женщинам. Чернявый и смуглый, он взял очарование своей бабушки-цыганки, и видимо, ее же умение крутиться по жизни. Степан по сравнению с ним казался неуклюжим – гора мышц, высоченный рост, создающий множество неудобств в самолетах и поездах, обычное лицо – серые глаза, блеклые брови и ресницы, русые волосы, которые он коротко стриг.
- Слышал, на этом аукционе будет малахитовая шкатулка, - прищурился Ян, беря стакан с виски, - говорят, та самая, из сказок.
- И ты этому веришь, - поддел его Степан, поднимая в ответ свой сок. Он редко пил, не любил это состояние, да и нервы ни к черту. Хотя вот как раз сегодня выпить отчего-то тянуло. Но нужно быть наутро с чистой головой. На этом аукционе была еще одна вещичка, вернее, ходили слухи, что ее представят. Брошка в виде ящерки. Ее хотелось получить даже больше мифической шкатулки. Степан сделает подарок сестре. Эта ящерка не для коллекции. В каком-то журнале Дарья увидела ящерку и все уши прожужжала, что хочет именно это украшение, потому что оно считается приносящим удачу – и все владельцы этой ящерки избегали в свое время общественных волнений, выживали в революцию, войну, могли эмигрировать и устраивать новую жизнь. Сестру Степан с детства баловал. Так что поехал на этот не слишком легальный аукцион только ради Дарьи. Обычно он старался избегать подобного.
- Я верю тому, что вижу и что могу потрогать, - ответил Дорофеев с легкой спесью. – О, вот еще одно украшение нашего завтрашнего аукциона. Гляди, какая леди. Оказывается, она тоже в этой гостинице остановилась… Красотка, жаль, что все равно пошлет, сколько ни увивайся. Гордая.
И он кивнул в сторону, показывая Степану на женщину, садящуюся за пустой соседний столик. Летучева будто кувалдой по голове кто грохнул в тот момент, как взгляд его остановился на красавице. Она показалась ему неуловимо знакомой – будто он сто лет ее знал. Высокая – почти под стать ему, и очень костистая, жилистая, она выглядела так, будто проводила в спортзале все свободное время. Рельеф рук был прекрасен.
- Шикарная, - послышался голос Яна, - баба-огонь. Посмотри, какая грудь.
Надо же, а он смотрит на ее руки. И лицо. И на грудь под красным шелком блузы обратил внимание только после комментария Дорофеева.
Красивая. Черные волосы стянуты в высокий хвост, который перекинут за спину, спина ровная, плечи узкие, изящная, несмотря на свой рост и стать… Черты лица – смуглого, как у башкирки, - словно вырезаны из камня искусным мастером. Высокие скулы, тонкие губы – не накачанные, как сейчас модно, чтобы придать им пухлость. Глаза – миндалевидные, с таким необычным разрезом, словно в ее крови течет восточная кровь. Цвет в полумраке зала невозможно разобрать.
