Тут лучина догорела, погрузила нас в темноту и обожгла Вив пальцы.
— Да что ж за день такой мерзкий! — в сердцах крикнула она, и это было так похоже на ту торговку, которую я знала всегда, что страх чуть отступил. Я вытерла лицо. Может, эта холодная незнакомка привиделась мне в неверном огоньке лучины?
Вив помогла мне донести солому.
— Я буду навещать вас. Все будут думать, что я тебе Тома сватаю. Ты их не переубеждай. И сама меня не ищи — нечего людям лишний повод для разговоров давать.
Вив ушла, оставив меня перед закрытой дверью. Я подняла руку, но так и не решилась толкнуть дверь. Как дурочка, стояла на пороге и дрожала. Я верила словам Вив, и все же ноги подгибались от страха. Стоило мне закрыть глаза, и я будто наяву видела, как Джон нападал на меня, убивая в сенях собственного дома. Глаза его горели красным огнем, из-под ступней шел черный дым, и он хохотал, точно демон. А я все повторяла: «Анже, как же Анже?!».
— Я могу помочь, — спокойный голос Джона вырвал меня из безумной фантазии. Я сморгнула и открыла дверь. Не было ни горящих глаз, ни теней: только едва очнувшийся от лихорадки, осунувшийся мужчина, который и встать-то не мог, и все равно предлагал помощь. От переживаний этого вечера и таких разных мыслей начала болеть голова.
— Вив обещала, что вы меня не убьете.
— Я тебе это тоже обещал.
— Ей я верю больше. Поэтому я продолжу вам помогать. И больше не буду сомневаться в этом обещании, иначе сойду с ума. И помогать мне не нужно — вам еще рано двигаться.
Я поменяла солому, заварила укрепляющее, подогрела остатки утренней каши. Джон молча принял все. Лишь когда я затушила лучины, тихо произнес:
— Спасибо. Я ценю твою помощь.
Я промолчала. Заснуть этой ночью я не смогла.
Утром Том с двумя новехонькими, без дыр, ведрами, вновь стоял у калитки. Разглядывал мешок с зерном, что лежал у меня на ступенях – наверняка Вив о нем позаботилась, как и обещала.
— Просила ведь не приходить, – я устало села на покосившиеся ступеньки, рассматривая зерно. Сухое, не червивое. Сейчас, пока не пошел урожай, раздобыть такое много стоило. У меня рот заполнился слюной, когда я представила ароматную рассыпчатую кашу в горшке, от которой идет пар.
— Отец-то главнее. А кто эйто тебе еду носит? – он сверлил мешок взглядом, точно ждал, что из того вылезет черт и начнет его за космы дергать.
Я чертыхнулась. Вот же любопытен, когда никто не просит.
— Это Вив. Следит, чтоб я с голоду до свадьбы не померла. Водой-то колодезной не наешься, – ехидно ответила я, Том моего тона не заметил. Лишь широко улыбнулся, так что мне самой стыдно стало.
— Вив хорошая. От меня ей спасибо скажи, что за тобой смотрит.
Я уронила лицо в ладони. Не нужно было обо мне заботиться. Просто в покое оставить!
— Иди, пока Тук тебя не хватился.
Том аккуратно поставил ведра, не пролив ни капли воды, и поспешил в трактир. Я дождалась, пока он скроется за поворотом, и только после затащила ведра, а затем и крупу в дом.
— Какой у тебя суженный настойчивый, — заметил Джон, когда я принесла ему наваристую кашу и разбавленную водой настойку. — В дом без тебя он войти может? А вдруг...
— Том мне не суженный, — резко перебила я.
Вид у Джона вдруг сделался весь такой снисходительный, что захотелось кашу на него вылить.
— Поверь мне, девчушка. Парень просто от доброты душевной затемно ведра воды к чужому двору таскать не будет. Да и про отца я что-то слышал. Наверняка скоро к тебе сваху пришлют.
— Не раньше, чем через тридцать дней. Но к тому времени меня тут уже не будет.
— Тридцать дней? — Джон рассмеялся. — Ты просто не знаешь, насколько нетерпеливы бывают мужчины.
Я многого не знала, это так. Матушка учила меня доброте, отец Госс — прощению. Хотелось думать, что желание засунуть в кашу Джону дурман-траву, чтоб не слышать его непрошенные откровения достались мне от собственного деятельного отца, а не были нашептаны чертом.
— Траур должен сдержать любое нетерпение. Даже мужское. А теперь, будь добр, выпейте лекарство и спи. Я через двадцать девять дней уйду, успеешь ты выздороветь или нет.
— Траур? Мария, о чем ты? Кто... — но я не хотела ничего объяснять Джону и ушла, оставив его одного в разваливающемся доме.
Дни перекатывались медленнее и тяжелее, чем промерзлая земля под ржавой лопатой. Джон спал много, но спокойнее – теперь и мне удавалось высыпаться ночами. Лекарство Вив заканчивалось, своих я сделать и собрать успела всего ничего, да и что по ранней весне найти можно – кору да сок древесный, но и они шли в дело. Том постоянно маячил рядом – ведра по утрам, кусок хлеба в обеда. Хорошо хоть не набирался смелости в дом заходить, но, видно, тут Вив с ним и Туком поговорила, чтоб меня не беспокоили.
Трактир я обходила стороной, как и дом старосты.
— Ты смотришь в зерно, будто в нем спрятаны ответы на все вопросы мира, — усмехнулся Джон одним вечером. Уже пару дней он к моему возвращению не засыпал, находились силы бодрствовать до вечера. Сегодня он сидел на лавке. Явно смог встать сам — хороший знак. Если и дальше будет поправляться так же быстро, скоро оба сможем покинуть Малое Подлесье.
— Но так и есть, — ответила я, бережно пересыпая зерно в миску. — Если ты сыт, ты сможешь искать ответы на любые вопросы и совершать любые подвиги. Никто не пойдет сражаться с драконом, будучи голодным. Все, о чем ты можешь думать, когда еды нет — это где бы раздобыть ее. Когда же она есть — ты можешь думать обо всем на свете.
— Ты странная, — насмешка исчезла из глаз Джона. Теперь он смотрел на меня, будто рассматривал заморскую безделушку на весенней ярмарке — вроде и глаз не отвести, а вроде и без надобности такая в хозяйстве. — Так уверенно говоришь. Хорошо знакома с голодом?
— Война истощила нас — мужиков в деревне почти не осталось, все старики, женщины да дети. Но мы справлялись. И с возросшими податями, и с тяжелой работой в поле.
— Война закончилась. Разве не стало легче? — Сумерки сгущались, а Джон так и не зажег лучину. Теперь его лицо было едва различимо.
— Много ли помощи от могильных крестов да калек? — усмехнулась я. Если бы отец вернулся, матушка бы не заболела. Если бы отец вернулся, меня бы было кому защитить.
Я решительно поставила вариться кашу. Не важно, кто принес мне еду. И чем заплатить за нее придется — тоже не важно. Том меня до свадьбы не тронет, а остального я боялась не так сильно, как голода.
Ели в тишине. Джон все поглядывал на меня, будто чего-то ждал. Я игнорировала его, наслаждаясь кашей. Мягкая, разваристая и такая вкусная – она словно возвращала к жизни. Еще бы молока к ней! Надо будет попробовать выменять у Мии на настойки для ребеночка.
— Прости.
Я провела ложкой по миске, убедившись, что ни одной крупинки ко дну не прилипло, и посмотрела на Джона. Было несколько вещей, за которые он мог просить у меня прощения.
— Я не знал, что ты недавно потеряла кого-то близкого.
Я вспомнила об утреннем разговоре. Весь день так тревожилась из-за Тома, что совсем позабыла.
—Не стоит. То не твоя вина, — о матушке, такой доброй и светлой, с Джоном говорить не хотелось.
— Ты приютила меня и заботишься о моих ранах. Меньшее, чем я могу тебе помочь - это быть вежливым.
— Хочешь помочь, выздоравливай быстрее и уходи.
Я напоила Джоном лекарства и легла. Думала о том, что нужно собрать еще мох да почки. Посмотреть на первоцветы и что можно из них сделать. Смогу ли я благополучно избавиться от Джона и добраться до города?
Проснулась я посреди ночь от громко хлопнувшей двери. Замерла, пытаясь сообразить, что происходит — вроде только о планах думала, а уже темень вокруг. Заскрипели под чьими-то ногами ступеньки на крыльце. Сердце забилось часто-часто, от страха хотелось зажмуриться и притвориться, что вовсе я ничего не слышу. Ну кому понадобилось вламываться посреди ночи в мой разваливающийся домик?! Неужто Том опять?
К нежеланию видеть Тома примешивался страх и мне понадобилось пара мгновений, чтобы вспомнить: Джон! Забыв о страхе, я подскочила и бросилась к кровати Джона. Та оказалась пуста. Мысли метались, спросонья я никак не могла сообразить, что же происходит, и только услышав шаги за стеной, во дворе, я поняла: в дом никто влезть не пытался. Это Джон куда-то ушел посреди ночи.
Стараясь не шуметь, я подошла к окну. Перед глазами стояли страшные картины убийств, но реальность украла мое дыхание. Джон стоял посреди двора, совершенно голый. В ярком свете луны его кожа казалась мрамором. На его спине были шрамы, но вопреки логике, они лишь придавали Джону человечности — ведь такая красота не могла быть земной. И как я не замечала ранее, какое красивое у него тело? Я ведь осматривала его при лечении. Но эти строгие линии, широкие плечи и сильные руки будто видела впервые.
Джон наклонился, и вылил на себя часть воды из ведра. Словно завороженная, я следила, как капли с его волос падают на спину, медленно, словно нехотя, ползут по позвоночнику, опускаясь все ниже, к бедрам. Мне стало жарко. Щеки пылали, и будто было нечем дышать. Хотелось рукой повторить след этих капель. Хотелось смотреть на него всю ночь напролет. Я неосознанно потянулась к нему рукой. Миска, что стояла на окне, с грохотом упала на пол. Джон обернулся, а я резко присела, надеясь, что он меня не заметил.
О чем я только что думала? Что за морок такой? Вот же позор! Сколько же придется молиться, чтоб забыть увиденное? Всю жизнь?!
Я проползла под окном к своей лавке. Глупо было вести себя так в собственном доме, я ведь не преступница. Это он начал всякие непотребства прям под окнами вытворять! Но стыд был сильнее. Я закуталась в одеяла и закрыла глаза. Время ползло, словно тягучий мед. Наконец, вновь заскрипели ступени и открылась дверь. Джон шагал бесшумно, и все же я ощущала его присутствие всем своим существом. Он остановился надо мной. Я молилась, чтобы он не заметил меня у окна. Пусть думает, что миска сама по себе упала — мало ли как он ее поставил вечером, только бы обо мне странного не думал. А Джон все стоял надо мной, и я кожей чувствовала его внимательный взгляд. По спине и рукам побежали мурашки, но совсем не от страха. Еще немного, и я не выдержу. Перед глазами все была такая чарующая картина обнаженного мужчины в лунном свете, и он стоял совсем рядом, стоило только протянуть руку и можно, можно... Я понятие не имела, что именно, но наверняка что-то волнующее. Вот сейчас, наберусь смелости и открою глаза, на выдохе, раз!...
Джон отступил. Чуть скрипнули под его весом доски кровати, зашуршала солома. Я не смела пошевельнуться. Сердце билось все так же отчаянно.
Где-то в лесу громко пели первые весенние птицы.
Утром я молилась, чтоб отвести от себя ночной морок, но Богиня ко мне благосклонной не была. Разглядев раз, теперь казалось невозможным не замечать красивое тело Джона, и как близко я находилась к нему во время перевязки. Я склонила голову, чтоб не выдать себя взглядом, и затылком ощущала его дыхание. Руки дрожали и путались, и перевязка, как назло, заняла больше времени.
— Ты слишком рассеянна сегодня, — голос Джона прозвучал так близко, что я невольно одернула руку, едва не ударившись о сундук. — Смотри как дергаешься. Тебе нужно отдохнуть.
Я повернулась, и встретилась со своим смущением лицом к лицу. Передо мной был все тот же Джон, что и вчера, и все же сегодня я видела его иначе. Коротко, по-крестьянки, остриженные русые волосы, аккуратный, словно нарисованный, нос, полные, словно расцелованные кем-то, губы. Обветренное и загорелое лицо и руки, что так не сочетались с мрамором увиденной мной ночью кожи. Впервые заметила волевые черты его лица и насколько выразительными были его серо-голубые глаза, смотрящие на меня с жалостью.
Даже в этом они с Вив были похожи.
Как назло, Джон именно сегодня был особенно внимателен, и рассматривал меня, точно весенние первоцветы.
— Вчера ночью... — начал он, и я едва не выронила плошку.
— Что вчера ночью? — быстро переспросила я, сосредоточенно глядя в окно. Красивое небо сегодня. Синее такое.
— Я почувствовал себя в достаточно здоровым, чтоб омыться. Это не помешает лечению?
— А если бы помешало, не поздно ли спрашивать? Если бы болезнь вернулась, сегодня бы с лихорадкой опять лежал, а не уплетал вторую миску каши, так что все в порядке.
Мне казалось, что я чувствую его взгляд на своей коже. Еще только начало весны, отчего же в доме так душно?! Я встала и распахнула ставни. Утренний прохладный ветер отрезвлял.
— Ты отказался от лекаря, так что слушайся меня. От лихорадки тебя лечить практически нечем.
— Для крестьянки ты слишком любишь командовать, — улыбнулся Джон, но меня его слова задели.
— Для подобранного в кустах оборванца в тебе недостаточно благодарности, — ответила я, и, спохватившись, как с лихим человеком разговариваю, быстро собрала посуду и быстрее выбежала в поле.
Утреннее беспокойство сменилось тяжелыми мыслями о неудачах. Я хотела поговорить с Вив, услышать, как она смеется над моими страхами, превращая их в забавную нелепость. Но после вечерней молитвы Вив быстро ушла. Возвращаться домой, к Джону, я не хотела, и после работ в церкви, я побрела к Вив. Нрав у нее был не из мягких, но все лучше, чем лежать на соседней лавке с Джоном и прислушиваться к его дыханию.
Еще издали я заметила, что свет в окнах ее дома горит.
— Вив? — позвала я в тишину. Калитка была открыта и я вошла.
Одна из дверей в сени резко открылась, и я едва не упала, оступившись от неожиданности.
— Мария? Что ты тут делаешь?
Вив, в дорожной одежде, с аккуратно собранными в косу волосами, с недовольством рассматривала меня.
— Почему ты так одета? — спросила я первое, что пришло на ум.
— Я уезжаю. К чему эти глупые вопросы? Разве я не говорила тебе держаться от меня подальше?
— Я волновалась, ты так быстро ушла, да и калитка была открыта, — начала оправдываться я.
— Со мной все в порядке, можешь более не беспокоиться. Иди домой, — Вив захлопнула дверь и исчезла в глубине своего дома. Я осталась стоять в темных сенях. Волна обиды внезапно накрыла меня. Почему я одна ничего не знаю? Кто я им, девочка на побегушках?! Я тоже часть этой тайны, и мне нужны хоть какие-то ответы!
Я открыла дверь и вошла во внутренние комнаты Вив.
— Человеческие язык не понимаешь, девочка?
— Ты обычно уезжала не раньше дня весеннего равноденствия, как раз к первым ярмаркам. Куда же в этом году так рано? Да еще и в такой спешке? Собираешься одна, хотя обычно люди старосты помогают тебе несколько дней.
Вив остановилась, и повернулась ко мне. Ее лицо было искажено неприятной улыбкой.
— Так много вопросов, Мария. Но вот что ты будешь делать с ответами?
Разве же ответы могут больше неизвестности напугать?
— Я беспокоюсь.
— Привыкай. Беспокойство - постоянный спутник взрослого человека, – Вив зло запихала одежду в дорожный мешок, и резко потянула за завязки, едва не порвав. Остановилась и громко выдохнула.
— Ты злишься на меня? — вообще-то это я хотела разозлиться на них с Джоном, но, ворвавшись в ее дом против воли, злиться на хозяйку было странно.
— Нет. Да. Я оказалась впутана в эту историю не столько из-за тебя сколько из собственного любопытства. Не стоило мне тогда заходить к тебе домой. Да и на что я могу сердиться — что ты помогла человеку в беде? Глупости. Разве уж только на твою способность попадать в неприятности.
— Да что ж за день такой мерзкий! — в сердцах крикнула она, и это было так похоже на ту торговку, которую я знала всегда, что страх чуть отступил. Я вытерла лицо. Может, эта холодная незнакомка привиделась мне в неверном огоньке лучины?
Вив помогла мне донести солому.
— Я буду навещать вас. Все будут думать, что я тебе Тома сватаю. Ты их не переубеждай. И сама меня не ищи — нечего людям лишний повод для разговоров давать.
Вив ушла, оставив меня перед закрытой дверью. Я подняла руку, но так и не решилась толкнуть дверь. Как дурочка, стояла на пороге и дрожала. Я верила словам Вив, и все же ноги подгибались от страха. Стоило мне закрыть глаза, и я будто наяву видела, как Джон нападал на меня, убивая в сенях собственного дома. Глаза его горели красным огнем, из-под ступней шел черный дым, и он хохотал, точно демон. А я все повторяла: «Анже, как же Анже?!».
— Я могу помочь, — спокойный голос Джона вырвал меня из безумной фантазии. Я сморгнула и открыла дверь. Не было ни горящих глаз, ни теней: только едва очнувшийся от лихорадки, осунувшийся мужчина, который и встать-то не мог, и все равно предлагал помощь. От переживаний этого вечера и таких разных мыслей начала болеть голова.
— Вив обещала, что вы меня не убьете.
— Я тебе это тоже обещал.
— Ей я верю больше. Поэтому я продолжу вам помогать. И больше не буду сомневаться в этом обещании, иначе сойду с ума. И помогать мне не нужно — вам еще рано двигаться.
Я поменяла солому, заварила укрепляющее, подогрела остатки утренней каши. Джон молча принял все. Лишь когда я затушила лучины, тихо произнес:
— Спасибо. Я ценю твою помощь.
Я промолчала. Заснуть этой ночью я не смогла.
Утром Том с двумя новехонькими, без дыр, ведрами, вновь стоял у калитки. Разглядывал мешок с зерном, что лежал у меня на ступенях – наверняка Вив о нем позаботилась, как и обещала.
— Просила ведь не приходить, – я устало села на покосившиеся ступеньки, рассматривая зерно. Сухое, не червивое. Сейчас, пока не пошел урожай, раздобыть такое много стоило. У меня рот заполнился слюной, когда я представила ароматную рассыпчатую кашу в горшке, от которой идет пар.
— Отец-то главнее. А кто эйто тебе еду носит? – он сверлил мешок взглядом, точно ждал, что из того вылезет черт и начнет его за космы дергать.
Я чертыхнулась. Вот же любопытен, когда никто не просит.
— Это Вив. Следит, чтоб я с голоду до свадьбы не померла. Водой-то колодезной не наешься, – ехидно ответила я, Том моего тона не заметил. Лишь широко улыбнулся, так что мне самой стыдно стало.
— Вив хорошая. От меня ей спасибо скажи, что за тобой смотрит.
Я уронила лицо в ладони. Не нужно было обо мне заботиться. Просто в покое оставить!
— Иди, пока Тук тебя не хватился.
Том аккуратно поставил ведра, не пролив ни капли воды, и поспешил в трактир. Я дождалась, пока он скроется за поворотом, и только после затащила ведра, а затем и крупу в дом.
— Какой у тебя суженный настойчивый, — заметил Джон, когда я принесла ему наваристую кашу и разбавленную водой настойку. — В дом без тебя он войти может? А вдруг...
— Том мне не суженный, — резко перебила я.
Вид у Джона вдруг сделался весь такой снисходительный, что захотелось кашу на него вылить.
— Поверь мне, девчушка. Парень просто от доброты душевной затемно ведра воды к чужому двору таскать не будет. Да и про отца я что-то слышал. Наверняка скоро к тебе сваху пришлют.
— Не раньше, чем через тридцать дней. Но к тому времени меня тут уже не будет.
— Тридцать дней? — Джон рассмеялся. — Ты просто не знаешь, насколько нетерпеливы бывают мужчины.
Я многого не знала, это так. Матушка учила меня доброте, отец Госс — прощению. Хотелось думать, что желание засунуть в кашу Джону дурман-траву, чтоб не слышать его непрошенные откровения достались мне от собственного деятельного отца, а не были нашептаны чертом.
— Траур должен сдержать любое нетерпение. Даже мужское. А теперь, будь добр, выпейте лекарство и спи. Я через двадцать девять дней уйду, успеешь ты выздороветь или нет.
— Траур? Мария, о чем ты? Кто... — но я не хотела ничего объяснять Джону и ушла, оставив его одного в разваливающемся доме.
Дни перекатывались медленнее и тяжелее, чем промерзлая земля под ржавой лопатой. Джон спал много, но спокойнее – теперь и мне удавалось высыпаться ночами. Лекарство Вив заканчивалось, своих я сделать и собрать успела всего ничего, да и что по ранней весне найти можно – кору да сок древесный, но и они шли в дело. Том постоянно маячил рядом – ведра по утрам, кусок хлеба в обеда. Хорошо хоть не набирался смелости в дом заходить, но, видно, тут Вив с ним и Туком поговорила, чтоб меня не беспокоили.
Трактир я обходила стороной, как и дом старосты.
— Ты смотришь в зерно, будто в нем спрятаны ответы на все вопросы мира, — усмехнулся Джон одним вечером. Уже пару дней он к моему возвращению не засыпал, находились силы бодрствовать до вечера. Сегодня он сидел на лавке. Явно смог встать сам — хороший знак. Если и дальше будет поправляться так же быстро, скоро оба сможем покинуть Малое Подлесье.
— Но так и есть, — ответила я, бережно пересыпая зерно в миску. — Если ты сыт, ты сможешь искать ответы на любые вопросы и совершать любые подвиги. Никто не пойдет сражаться с драконом, будучи голодным. Все, о чем ты можешь думать, когда еды нет — это где бы раздобыть ее. Когда же она есть — ты можешь думать обо всем на свете.
— Ты странная, — насмешка исчезла из глаз Джона. Теперь он смотрел на меня, будто рассматривал заморскую безделушку на весенней ярмарке — вроде и глаз не отвести, а вроде и без надобности такая в хозяйстве. — Так уверенно говоришь. Хорошо знакома с голодом?
— Война истощила нас — мужиков в деревне почти не осталось, все старики, женщины да дети. Но мы справлялись. И с возросшими податями, и с тяжелой работой в поле.
— Война закончилась. Разве не стало легче? — Сумерки сгущались, а Джон так и не зажег лучину. Теперь его лицо было едва различимо.
— Много ли помощи от могильных крестов да калек? — усмехнулась я. Если бы отец вернулся, матушка бы не заболела. Если бы отец вернулся, меня бы было кому защитить.
Я решительно поставила вариться кашу. Не важно, кто принес мне еду. И чем заплатить за нее придется — тоже не важно. Том меня до свадьбы не тронет, а остального я боялась не так сильно, как голода.
Ели в тишине. Джон все поглядывал на меня, будто чего-то ждал. Я игнорировала его, наслаждаясь кашей. Мягкая, разваристая и такая вкусная – она словно возвращала к жизни. Еще бы молока к ней! Надо будет попробовать выменять у Мии на настойки для ребеночка.
— Прости.
Я провела ложкой по миске, убедившись, что ни одной крупинки ко дну не прилипло, и посмотрела на Джона. Было несколько вещей, за которые он мог просить у меня прощения.
— Я не знал, что ты недавно потеряла кого-то близкого.
Я вспомнила об утреннем разговоре. Весь день так тревожилась из-за Тома, что совсем позабыла.
—Не стоит. То не твоя вина, — о матушке, такой доброй и светлой, с Джоном говорить не хотелось.
— Ты приютила меня и заботишься о моих ранах. Меньшее, чем я могу тебе помочь - это быть вежливым.
— Хочешь помочь, выздоравливай быстрее и уходи.
Я напоила Джоном лекарства и легла. Думала о том, что нужно собрать еще мох да почки. Посмотреть на первоцветы и что можно из них сделать. Смогу ли я благополучно избавиться от Джона и добраться до города?
Проснулась я посреди ночь от громко хлопнувшей двери. Замерла, пытаясь сообразить, что происходит — вроде только о планах думала, а уже темень вокруг. Заскрипели под чьими-то ногами ступеньки на крыльце. Сердце забилось часто-часто, от страха хотелось зажмуриться и притвориться, что вовсе я ничего не слышу. Ну кому понадобилось вламываться посреди ночи в мой разваливающийся домик?! Неужто Том опять?
К нежеланию видеть Тома примешивался страх и мне понадобилось пара мгновений, чтобы вспомнить: Джон! Забыв о страхе, я подскочила и бросилась к кровати Джона. Та оказалась пуста. Мысли метались, спросонья я никак не могла сообразить, что же происходит, и только услышав шаги за стеной, во дворе, я поняла: в дом никто влезть не пытался. Это Джон куда-то ушел посреди ночи.
Стараясь не шуметь, я подошла к окну. Перед глазами стояли страшные картины убийств, но реальность украла мое дыхание. Джон стоял посреди двора, совершенно голый. В ярком свете луны его кожа казалась мрамором. На его спине были шрамы, но вопреки логике, они лишь придавали Джону человечности — ведь такая красота не могла быть земной. И как я не замечала ранее, какое красивое у него тело? Я ведь осматривала его при лечении. Но эти строгие линии, широкие плечи и сильные руки будто видела впервые.
Джон наклонился, и вылил на себя часть воды из ведра. Словно завороженная, я следила, как капли с его волос падают на спину, медленно, словно нехотя, ползут по позвоночнику, опускаясь все ниже, к бедрам. Мне стало жарко. Щеки пылали, и будто было нечем дышать. Хотелось рукой повторить след этих капель. Хотелось смотреть на него всю ночь напролет. Я неосознанно потянулась к нему рукой. Миска, что стояла на окне, с грохотом упала на пол. Джон обернулся, а я резко присела, надеясь, что он меня не заметил.
О чем я только что думала? Что за морок такой? Вот же позор! Сколько же придется молиться, чтоб забыть увиденное? Всю жизнь?!
Я проползла под окном к своей лавке. Глупо было вести себя так в собственном доме, я ведь не преступница. Это он начал всякие непотребства прям под окнами вытворять! Но стыд был сильнее. Я закуталась в одеяла и закрыла глаза. Время ползло, словно тягучий мед. Наконец, вновь заскрипели ступени и открылась дверь. Джон шагал бесшумно, и все же я ощущала его присутствие всем своим существом. Он остановился надо мной. Я молилась, чтобы он не заметил меня у окна. Пусть думает, что миска сама по себе упала — мало ли как он ее поставил вечером, только бы обо мне странного не думал. А Джон все стоял надо мной, и я кожей чувствовала его внимательный взгляд. По спине и рукам побежали мурашки, но совсем не от страха. Еще немного, и я не выдержу. Перед глазами все была такая чарующая картина обнаженного мужчины в лунном свете, и он стоял совсем рядом, стоило только протянуть руку и можно, можно... Я понятие не имела, что именно, но наверняка что-то волнующее. Вот сейчас, наберусь смелости и открою глаза, на выдохе, раз!...
Джон отступил. Чуть скрипнули под его весом доски кровати, зашуршала солома. Я не смела пошевельнуться. Сердце билось все так же отчаянно.
Где-то в лесу громко пели первые весенние птицы.
Утром я молилась, чтоб отвести от себя ночной морок, но Богиня ко мне благосклонной не была. Разглядев раз, теперь казалось невозможным не замечать красивое тело Джона, и как близко я находилась к нему во время перевязки. Я склонила голову, чтоб не выдать себя взглядом, и затылком ощущала его дыхание. Руки дрожали и путались, и перевязка, как назло, заняла больше времени.
— Ты слишком рассеянна сегодня, — голос Джона прозвучал так близко, что я невольно одернула руку, едва не ударившись о сундук. — Смотри как дергаешься. Тебе нужно отдохнуть.
Я повернулась, и встретилась со своим смущением лицом к лицу. Передо мной был все тот же Джон, что и вчера, и все же сегодня я видела его иначе. Коротко, по-крестьянки, остриженные русые волосы, аккуратный, словно нарисованный, нос, полные, словно расцелованные кем-то, губы. Обветренное и загорелое лицо и руки, что так не сочетались с мрамором увиденной мной ночью кожи. Впервые заметила волевые черты его лица и насколько выразительными были его серо-голубые глаза, смотрящие на меня с жалостью.
Даже в этом они с Вив были похожи.
Как назло, Джон именно сегодня был особенно внимателен, и рассматривал меня, точно весенние первоцветы.
— Вчера ночью... — начал он, и я едва не выронила плошку.
— Что вчера ночью? — быстро переспросила я, сосредоточенно глядя в окно. Красивое небо сегодня. Синее такое.
— Я почувствовал себя в достаточно здоровым, чтоб омыться. Это не помешает лечению?
— А если бы помешало, не поздно ли спрашивать? Если бы болезнь вернулась, сегодня бы с лихорадкой опять лежал, а не уплетал вторую миску каши, так что все в порядке.
Мне казалось, что я чувствую его взгляд на своей коже. Еще только начало весны, отчего же в доме так душно?! Я встала и распахнула ставни. Утренний прохладный ветер отрезвлял.
— Ты отказался от лекаря, так что слушайся меня. От лихорадки тебя лечить практически нечем.
— Для крестьянки ты слишком любишь командовать, — улыбнулся Джон, но меня его слова задели.
— Для подобранного в кустах оборванца в тебе недостаточно благодарности, — ответила я, и, спохватившись, как с лихим человеком разговариваю, быстро собрала посуду и быстрее выбежала в поле.
Утреннее беспокойство сменилось тяжелыми мыслями о неудачах. Я хотела поговорить с Вив, услышать, как она смеется над моими страхами, превращая их в забавную нелепость. Но после вечерней молитвы Вив быстро ушла. Возвращаться домой, к Джону, я не хотела, и после работ в церкви, я побрела к Вив. Нрав у нее был не из мягких, но все лучше, чем лежать на соседней лавке с Джоном и прислушиваться к его дыханию.
Еще издали я заметила, что свет в окнах ее дома горит.
— Вив? — позвала я в тишину. Калитка была открыта и я вошла.
Одна из дверей в сени резко открылась, и я едва не упала, оступившись от неожиданности.
— Мария? Что ты тут делаешь?
Вив, в дорожной одежде, с аккуратно собранными в косу волосами, с недовольством рассматривала меня.
— Почему ты так одета? — спросила я первое, что пришло на ум.
— Я уезжаю. К чему эти глупые вопросы? Разве я не говорила тебе держаться от меня подальше?
— Я волновалась, ты так быстро ушла, да и калитка была открыта, — начала оправдываться я.
— Со мной все в порядке, можешь более не беспокоиться. Иди домой, — Вив захлопнула дверь и исчезла в глубине своего дома. Я осталась стоять в темных сенях. Волна обиды внезапно накрыла меня. Почему я одна ничего не знаю? Кто я им, девочка на побегушках?! Я тоже часть этой тайны, и мне нужны хоть какие-то ответы!
Я открыла дверь и вошла во внутренние комнаты Вив.
— Человеческие язык не понимаешь, девочка?
— Ты обычно уезжала не раньше дня весеннего равноденствия, как раз к первым ярмаркам. Куда же в этом году так рано? Да еще и в такой спешке? Собираешься одна, хотя обычно люди старосты помогают тебе несколько дней.
Вив остановилась, и повернулась ко мне. Ее лицо было искажено неприятной улыбкой.
— Так много вопросов, Мария. Но вот что ты будешь делать с ответами?
Разве же ответы могут больше неизвестности напугать?
— Я беспокоюсь.
— Привыкай. Беспокойство - постоянный спутник взрослого человека, – Вив зло запихала одежду в дорожный мешок, и резко потянула за завязки, едва не порвав. Остановилась и громко выдохнула.
— Ты злишься на меня? — вообще-то это я хотела разозлиться на них с Джоном, но, ворвавшись в ее дом против воли, злиться на хозяйку было странно.
— Нет. Да. Я оказалась впутана в эту историю не столько из-за тебя сколько из собственного любопытства. Не стоило мне тогда заходить к тебе домой. Да и на что я могу сердиться — что ты помогла человеку в беде? Глупости. Разве уж только на твою способность попадать в неприятности.
