Амелия замялась, нервно теребя подол платья.
– Мне… приснилось. Сон был такой явственный. В нём женщина с таким именем уверяла, что является твоей женой и грозилась отобрать наш дом.
Отец с тревогой посмотрел на дочь и покачал головой.
– Ты же понимаешь, Амелия, что это полный бред? Я не собираюсь жениться, мне уже шестой десяток. Но даже если я сойду с ума и вдруг решу привести супругу, то этот дом всё равно ей не достанется. Ещё когда была жива твоя мама, я написал завещание, в котором указал, что всё имущество переходит ей, а если её не станет, то - тебе по достижению двадцати лет. Так что прошу выбросить из головы эти глупые мысли. Такая чепуха могла присниться тебе только в горячечном бреду. И… думаю мне придётся ещё раз пригласить к нам доктора Томаса, чтобы он проверил твоё самочувствие.
Разговор с отцом получился не слишком приятным, но он помог Амелии немного успокоиться и переключиться на другие проблемы. А главной заботой для неё теперь была предстоящая встреча с Эдвардом, который обещал раскрыть какую-то жуткую тайну. Конечно, его секрет будоражил фантазию девушки. В голову лезли разные предположения, и некоторые из них были не совсем приличными. Вдруг у Эдварда, действительно, какой-то физический недостаток?
В конце концов, Амелия устала переживать и гадать и уговорила тётушку отправиться на прогулку. После трёхдневного недомогания Амелия выглядела не лучшим образом. Продолжительное пребывание на свежем воздухе должно было пойти ей на пользу. Они гуляли до вечера в парке, пока не почувствовали, что замерзают. Домой вернулись в чудесном настроении и с хорошим аппетитом. Амелия чувствовала, что почти совсем поправилась, и уже с нетерпением ждала следующий день, когда сможет наконец-то увидеть Эдварда.
Он и мистер Шерман появились незадолго до ужина. Амелия изо всех сил старалась не выказывать радости и нетерпения при встрече гостей. И всё же это было заметно, особенно на фоне угрюмого и напряжённого поведения мистера Ричардса. Мистер Шерман был помощником её отца, вместе они трудились в министерстве, поддерживали дружбу много лет. Амелия ни разу не видела, чтобы между ними возникали ссоры или недопонимания, но сегодня оба вели себя скованно и нервозно.
Эдвард тоже выглядел каким-то сконфуженным, наверное, его страшная тайна не давала ему покоя. Отец позвал мистера Шермана в свой кабинет, чтобы обсудить до ужина какие-то рабочие моменты, а Амелия взяла Эдварда за руку и потащила в библиотеку.
Ей сейчас было не до правил этикета. Любопытство так и клокотало внутри неё. Тётушка Шарлотта, попавшаяся им на пути, лишь осуждающе покачала головой, но останавливать их не стала.
Едва они оказались в библиотеке, Амелия захлопнула дверь и упёрлась в неё спиной, словно боялась, что парень сбежит без объяснений. Эдвард сегодня нарядился как на праздник. Тёмно-зелёный фрак и изумрудного цвета шейный платок замечательно сочетались с его зелёными глазами, делая их ещё ярче. Выражение лица у него было очень серьёзным и немного грустным. Он шумно вздохнул и тихо произнёс:
– Я знаю, Амелия, что ты ждёшь от меня признания. К этому разговору я готовился уже давно. Прежде чем я скажу то, что собирался, прошу тебя быть со мной честной и не жалеть…
Девушка не дала ему договорить. Подошла почти вплотную и взяла его руки в свои ладони. Пальцы его были холодными и слегка дрожали.
– Какую бы тайну ты ни открыл, она не заставит меня отвернуться от тебя. Ты мне очень дорог, Эдвард.
Её голос невольно дрогнул. Как же тяжело озвучивать то, что держишь в душе, прячешь от всех и боишься признаться даже самой себе. В голове сразу возник голос бывшей гувернантки мисс Торндайк: «Бесстыжая маленькая дрянь, приличные леди не должны допускать таких фривольностей с мужчинами!» Щёки девушки тут же покраснели, но она не опустила взгляд и заметила, как напряжённо сжатые губы Эдварда расслабились, уголки чуть приподнялись, заставляя углубиться ямочки на щеках.
– Ты очень красивая, Амелия. Ты можешь найти себе избранника лучше, такого, в ком не будет физического уродства.
«Боже, как же он не понимает, что мне не нужен никто другой!»
– Эдвард, о чём ты говоришь?! Посмотри на меня – я хромая! У меня одна нога короче другой, но это не помешало нашим отношениям! В конце концов, у тебя ведь не рога с копытами и хвостом в придачу.
– Нет, но… почти, – он сжал её ладони и выдохнул на одном дыхании. – У меня шесть пальцев на ногах.
–Да? Я читала, что такое бывает. А ещё что?
– Ещё? Я родился шестого июня! Получается - три шестёрки! Это же знак сатаны!
– И это всё?
Эдвард растерянно захлопал ресницами.
– Разве мало? Три шестёрки же…
Амелия вырвала пальцы из его рук и, размахнувшись, ударила парня кулаком в живот. Тот согнулся и отступил, выпучив глаза.
– За что? – прохрипел он, хватая ртом воздух.
– Ты мучил меня из-за такой ерунды?! Что я только не передумала!
Амелия схватила с ближайшего стеллажа увесистую книгу и стала надвигаться на парня.
– Нет! Не надо! – Эдвард отступал вглубь библиотеки, пытаясь выровнять дыхание после удара в солнечное сплетение. – Я всё объясню!
Амелия уже была рядом с занесённой над головой книгой.
– Объясняй! У тебя есть ровно одна минута!
Эдвард почувствовал, что упёрся спиной в холодную стену. Дальше отступать было некуда.
– Я рад, что моё признание тебя не шокировало, но не все воспринимают мою «необычность» так же… спокойно. Моя мать прокляла меня и дважды пыталась убить.
Девушка едва книгу не выронила из рук.
– Убить? За что?
– Моя мама очень набожная женщина. Она тяжело перенесла беременность и роды. Когда я появился на свет, бабка-повитуха увидела, что у меня по шесть пальцев на ногах, упала на колени и стала молиться. Она сказала, что шестого числа да с шестью пальцами мог родиться только Антихрист.
Очень хотелось выругаться, но Амелия сдержалась, прикрыв рот ладонью. Пожалуй, эта история была самой дикой из всех, что ей доводилось слышать.
– Неужели кто-то может поверить в такие глупые приметы?
– Мама поверила, – тихо произнёс Эдвард и отвёл взгляд в сторону. Видимо, ему было не слишком приятно говорить об этом, но он глубоко вздохнул и продолжил. – Возможно, она сначала сомневалась, что во мне присутствует что-то бесовское, но эта мысль не давала ей покоя. Она стала искать подтверждение в святых писаниях, спрашивать священников, и с каждым разом убеждала себя всё больше и больше. Любой незначительный признак служил для неё доказательством.
Как назло, в детстве я был очень красивым ребёнком: большие зелёные глаза, пухлые щёчки, кудрявые золотистые волосы. Просто ангелочек. Все вокруг умилялись и восхищались, а мама… Она считала, что Антихрист нарочно маскируется, приняв ангельское обличье.
С первых же дней мать отказалась кормить меня грудным молоком. Пришлось отцу искать кормилицу и нанимать нянек. А когда мне исполнилось шесть месяцев, добрая родительница пыталась совершить убийство, задушив меня подушкой, потому что в бессвязном детском бормотании ей послышалось чтение каких-то колдовских заклинаний.
Эдвард говорил со спокойной грустью, словно давно смирился с этим, как с неизбежным, и это было жутко. Слова монотонно падали, разбавляя тишину библиотеки. Простые безобидные слова, которые складывались в предложения и рисовали в воображении Амелии страшные картины.
– Мне повезло, что няня пришла вовремя в детскую. Она закричала, сбежались слуги. Маму оттащили от колыбели, подушку убрали. Я не дышал. Думали, что откачать уже не получится, но я выжил. Отец отправил маму в больницу для душевнобольных. Она провела там два года. Вернулась тихая и улыбчивая. Только улыбка эта меня пугала. И глаза… Когда она прищуривалась и растягивала губы в улыбке, я чувствовал страх.
Отец запретил ей приближаться ко мне, но она всё равно всегда была недалеко, словно следила за каждым моим шагом. Когда няня выводила меня на прогулку и когда я занимался с преподавателями, то чувствовал на себе пристальный взгляд. Мама садилась сзади и вязала. Иногда я слышал, как стучат спицы. Такой тихий пугающий звон металла, словно острые ножи слегка ударяются друг о друга.
Она так и не смастерила ни одну вещь. Всегда на её коленях лежал белый клубок ниток и незаконченное вязаное изделие со спущенными петлями, похожее на сеть. Иногда она распускала эту сеть, долго поглаживала пальцами спицы, а потом начинала плести заново. И всё это – не сводя с меня глаз, с застывшей на губах улыбкой.
Амелия уронила книгу, но даже не заметила этого и стояла, закрыв рот ладонями, не смея пошевелиться. Эдвард устало присел прямо на пол и опустил голову.
– Я очень боялся её. До жути. Каждую ночь я просыпался в холодном поту. Мне снился её пристальный взгляд и худые пальцы, сжимающие острые спицы. Я вскакивал с постели и прятался под кровать. Кричать боялся, чтобы она меня не нашла. А ещё… я очень любил маму. Видимо, так устроено природой, что ребёнок должен тянуться к матери. Меня тоже тянуло к ней. Я хотел материнской любви и объятий, добрых слов от неё…
– А второй раз? – Амелия подошла и тихо присела на пол рядом с Эдвардом. – Ты говорил, что было две попытки с её стороны.
– Это случилось уже позже, когда мне исполнилось семь. Отец отправлял меня учиться в частную школу для мальчиков и разрешил маме попрощаться со мной. Она отложила своё вязание, подошла ко мне, встала на колени, стала обнимать и плакать. Просила прощения за то, что была плохой матерью, а затем выхватила из рукава, спрятанную там спицу и ткнула меня в живот. К счастью, не попала. Видимо, я почувствовал опасность, дёрнулся в сторону и успел заслониться рукой. Остался небольшой шрам. Спица была остро заточенной.
Потом я уехал. Отец не стал снова отправлять маму в больницу для душевнобольных. Он позвал священника. Тот долго беседовал с ней и сумел убедить, что я никакой не Антихрист. Сейчас она часто ходит в церковь, говорит, что замаливает свои грехи передо мной. А я давно простил её. Меня больше огорчают эти ненавистные лишние пальцы на ногах. Они испортили мне всё детство. Лет в десять я даже пытался отрезать их. Только хуже сделал и привлёк к себе внимание. Вся школа узнала мою тайну.
Амелия не сдержалась, отодвинула упавшие ему на лицо волосы и погладила по щеке.
– Я понимаю, что тебе пришлось в детстве очень тяжело, и сожалею, но… нельзя нести за собой этот груз всю жизнь. Тогда ты был ребёнком, теперь ты мужчина. Другой период жизни, ты не можешь относиться ко всему так же, как раньше. Надо отпустить боль.
– Я понимаю, и уже справился с этим, смирился и принял, но когда решил признаться тебе в своих чувствах, то возник страх, что ты можешь отнестись к моему недостатку так же, как когда-то… она.
– Недостаток – это когда чего-то недостаёт, – усмехнулась Амелия, – а у тебя всего лишь особенность. Получается, что ты особенный, возможно, единственный и неповторимый.
– И ты, самая неповторимая и понимающая, – он приблизил своё лицо, и девушка снова ощутила, как их губы словно неведомой силой притягиваются друг к другу. И она поддалась этому зову.
– Подожди, Амелия, — Эдвард чуть отстранился. – Я должен признаться ещё кое в чём.
Его лицо не умело скрывать чувства. По взгляду Амелия поняла, что известие будет нерадостное.
– Через четыре месяца я должен буду покинуть Лондон. Граф Сэвил уговорил моего отца отправиться с ним в Индию на два года. Мне придётся тоже поехать. Это ради моей карьеры.
– На два года?! – ахнула Амелия. – Так надолго? Но как же мой отец? Он всегда говорил, что мистер Шерман – незаменимый помощник! Как же он теперь будет справляться без твоего отца?
– Предложение графа сулит большие выгоды: продвижение по службе и хорошие деньги. Сэвил давно уговаривал папу, но тот не хотел подводить твоего отца. Он каждый раз отказывался, а на балу они встретились втроём и, видимо, смогли как-то договориться.
Нехорошее предчувствие охватило Амелию. Сердце словно сжала холодная рука. Девушка не смогла сдержать тяжёлого вздоха. Всего четыре месяца она будет видеть Эдварда, а потом… как она сможет пережить долгое расставание с ним? Два года – не слишком большой срок, но для неё это будет казаться вечностью.
– Наверное, твой отец согласился, когда граф пообещал взять и тебя. Сэвил очень влиятельный человек. Он, действительно, способен многое сделать для вас. Отказываться от такого шанса было бы непростительной глупостью.
– Но как же мы, Амелия? Я не знаю, как смогу жить, не видя твоего лица! Я люблю тебя!
Амелия испугалась, что их услышат и накрыла губы Эдварда своей ладонью.
– Мы выдержим. Наши души всегда будут вместе. Два года – это не навсегда. И у нас ещё есть четыре месяца.
Он наконец-то улыбнулся ей. Амелия тоже ответила ему улыбкой, хотя внутренний голос кричал в её голове, предупреждая о беде.
Прошло уже пять месяцев с тех пор, как Эдвард уехал в Индию. Амелия думала, что со временем она привыкнет к вынужденному расставанию, что ей будет немного легче, но этого не случилось. Каждый день она испытывала ноющую пустоту в душе, сердце тоскливо сжималось, было почти физически больно.
Сначала Амелия места себе не находила, бродила по дому, погружённая в свои мысли, натыкалась на мебель и дверные косяки. Хотелось забиться в какой-нибудь угол, чтобы её не трогали, и выплакать всю боль и всю опустошённость, скопившуюся внутри. К счастью, возле девушки всегда были те, кто не давал впасть в уныние.
Отец успокаивал её. Он уже строил планы о том, какой дом подарит Амелии и Эдварду на свадьбу, как пышно можно эту самую свадьбу провести и как он будет баловать внуков. Амелия смущалась и просила отца придержать свои фантазии. Тогда он переходил на любимую тему и начинал отчитывать дочь за то, что она отказалась обручиться с Эдвардом. Она объясняла, что два года – это большой срок, и за это время чувства могут притупиться. Амелия не хотела привязывать к себе Эдварда обручением. Для неё было важно, чтобы он любил её без каких-либо обязательств.
Тётушка Шарлотта тоже не давала племяннице впасть в уныние. Она всё время заставляла девушку на что-то отвлекаться: то тянула её в оперу, то прогуляться по набережной, а однажды после посещения церкви они поехали в приют для детей-сирот.
Амелия, погружённая в свои тоскливые мысли даже не сразу поняла, куда они прибыли. Приют располагался в старинном двухэтажном здании на окраине города. Дом давно обветшал и требовал ремонта: Двери покосились, лестница пугала скрипом прогнивших ступеней, а фасад сравнялся цветом с землёй. Дожди за долгие годы безжалостно вымывали скрепляющий раствор между кирпичами, которые кое-где уже начали выпадать.
Приют находился возле монастыря. В основном тут работали монахини и их бывшие воспитанницы, но иногда сюда приходили и жители города: кто-то приносил одежду, кто-то еду, а кто-то занимался с детьми.
Амелию и Шарлотту встретила старшая монахиня сестра Мария. Она не просила помощи для приюта, а просто провела по всему старому зданию с убогой обстановкой и познакомила их с детьми. Сирот оказалось очень много. Монахини явно не справлялись, но и отказать в убежище детям не могли.
В приюте не хватало всего: еды, посуды, кроватей и дров для отопления. Амелия увидела, как старшие дети ложатся спать прямо на пол, уступая малышам места на кроватях. Некоторые из сирот были больны.
– Мне… приснилось. Сон был такой явственный. В нём женщина с таким именем уверяла, что является твоей женой и грозилась отобрать наш дом.
Отец с тревогой посмотрел на дочь и покачал головой.
– Ты же понимаешь, Амелия, что это полный бред? Я не собираюсь жениться, мне уже шестой десяток. Но даже если я сойду с ума и вдруг решу привести супругу, то этот дом всё равно ей не достанется. Ещё когда была жива твоя мама, я написал завещание, в котором указал, что всё имущество переходит ей, а если её не станет, то - тебе по достижению двадцати лет. Так что прошу выбросить из головы эти глупые мысли. Такая чепуха могла присниться тебе только в горячечном бреду. И… думаю мне придётся ещё раз пригласить к нам доктора Томаса, чтобы он проверил твоё самочувствие.
Разговор с отцом получился не слишком приятным, но он помог Амелии немного успокоиться и переключиться на другие проблемы. А главной заботой для неё теперь была предстоящая встреча с Эдвардом, который обещал раскрыть какую-то жуткую тайну. Конечно, его секрет будоражил фантазию девушки. В голову лезли разные предположения, и некоторые из них были не совсем приличными. Вдруг у Эдварда, действительно, какой-то физический недостаток?
В конце концов, Амелия устала переживать и гадать и уговорила тётушку отправиться на прогулку. После трёхдневного недомогания Амелия выглядела не лучшим образом. Продолжительное пребывание на свежем воздухе должно было пойти ей на пользу. Они гуляли до вечера в парке, пока не почувствовали, что замерзают. Домой вернулись в чудесном настроении и с хорошим аппетитом. Амелия чувствовала, что почти совсем поправилась, и уже с нетерпением ждала следующий день, когда сможет наконец-то увидеть Эдварда.
Он и мистер Шерман появились незадолго до ужина. Амелия изо всех сил старалась не выказывать радости и нетерпения при встрече гостей. И всё же это было заметно, особенно на фоне угрюмого и напряжённого поведения мистера Ричардса. Мистер Шерман был помощником её отца, вместе они трудились в министерстве, поддерживали дружбу много лет. Амелия ни разу не видела, чтобы между ними возникали ссоры или недопонимания, но сегодня оба вели себя скованно и нервозно.
Эдвард тоже выглядел каким-то сконфуженным, наверное, его страшная тайна не давала ему покоя. Отец позвал мистера Шермана в свой кабинет, чтобы обсудить до ужина какие-то рабочие моменты, а Амелия взяла Эдварда за руку и потащила в библиотеку.
Ей сейчас было не до правил этикета. Любопытство так и клокотало внутри неё. Тётушка Шарлотта, попавшаяся им на пути, лишь осуждающе покачала головой, но останавливать их не стала.
Едва они оказались в библиотеке, Амелия захлопнула дверь и упёрлась в неё спиной, словно боялась, что парень сбежит без объяснений. Эдвард сегодня нарядился как на праздник. Тёмно-зелёный фрак и изумрудного цвета шейный платок замечательно сочетались с его зелёными глазами, делая их ещё ярче. Выражение лица у него было очень серьёзным и немного грустным. Он шумно вздохнул и тихо произнёс:
– Я знаю, Амелия, что ты ждёшь от меня признания. К этому разговору я готовился уже давно. Прежде чем я скажу то, что собирался, прошу тебя быть со мной честной и не жалеть…
Девушка не дала ему договорить. Подошла почти вплотную и взяла его руки в свои ладони. Пальцы его были холодными и слегка дрожали.
– Какую бы тайну ты ни открыл, она не заставит меня отвернуться от тебя. Ты мне очень дорог, Эдвард.
Её голос невольно дрогнул. Как же тяжело озвучивать то, что держишь в душе, прячешь от всех и боишься признаться даже самой себе. В голове сразу возник голос бывшей гувернантки мисс Торндайк: «Бесстыжая маленькая дрянь, приличные леди не должны допускать таких фривольностей с мужчинами!» Щёки девушки тут же покраснели, но она не опустила взгляд и заметила, как напряжённо сжатые губы Эдварда расслабились, уголки чуть приподнялись, заставляя углубиться ямочки на щеках.
– Ты очень красивая, Амелия. Ты можешь найти себе избранника лучше, такого, в ком не будет физического уродства.
«Боже, как же он не понимает, что мне не нужен никто другой!»
– Эдвард, о чём ты говоришь?! Посмотри на меня – я хромая! У меня одна нога короче другой, но это не помешало нашим отношениям! В конце концов, у тебя ведь не рога с копытами и хвостом в придачу.
– Нет, но… почти, – он сжал её ладони и выдохнул на одном дыхании. – У меня шесть пальцев на ногах.
–Да? Я читала, что такое бывает. А ещё что?
– Ещё? Я родился шестого июня! Получается - три шестёрки! Это же знак сатаны!
– И это всё?
Эдвард растерянно захлопал ресницами.
– Разве мало? Три шестёрки же…
Амелия вырвала пальцы из его рук и, размахнувшись, ударила парня кулаком в живот. Тот согнулся и отступил, выпучив глаза.
– За что? – прохрипел он, хватая ртом воздух.
– Ты мучил меня из-за такой ерунды?! Что я только не передумала!
Амелия схватила с ближайшего стеллажа увесистую книгу и стала надвигаться на парня.
– Нет! Не надо! – Эдвард отступал вглубь библиотеки, пытаясь выровнять дыхание после удара в солнечное сплетение. – Я всё объясню!
Амелия уже была рядом с занесённой над головой книгой.
– Объясняй! У тебя есть ровно одна минута!
Эдвард почувствовал, что упёрся спиной в холодную стену. Дальше отступать было некуда.
– Я рад, что моё признание тебя не шокировало, но не все воспринимают мою «необычность» так же… спокойно. Моя мать прокляла меня и дважды пыталась убить.
Девушка едва книгу не выронила из рук.
– Убить? За что?
– Моя мама очень набожная женщина. Она тяжело перенесла беременность и роды. Когда я появился на свет, бабка-повитуха увидела, что у меня по шесть пальцев на ногах, упала на колени и стала молиться. Она сказала, что шестого числа да с шестью пальцами мог родиться только Антихрист.
Очень хотелось выругаться, но Амелия сдержалась, прикрыв рот ладонью. Пожалуй, эта история была самой дикой из всех, что ей доводилось слышать.
– Неужели кто-то может поверить в такие глупые приметы?
– Мама поверила, – тихо произнёс Эдвард и отвёл взгляд в сторону. Видимо, ему было не слишком приятно говорить об этом, но он глубоко вздохнул и продолжил. – Возможно, она сначала сомневалась, что во мне присутствует что-то бесовское, но эта мысль не давала ей покоя. Она стала искать подтверждение в святых писаниях, спрашивать священников, и с каждым разом убеждала себя всё больше и больше. Любой незначительный признак служил для неё доказательством.
Как назло, в детстве я был очень красивым ребёнком: большие зелёные глаза, пухлые щёчки, кудрявые золотистые волосы. Просто ангелочек. Все вокруг умилялись и восхищались, а мама… Она считала, что Антихрист нарочно маскируется, приняв ангельское обличье.
С первых же дней мать отказалась кормить меня грудным молоком. Пришлось отцу искать кормилицу и нанимать нянек. А когда мне исполнилось шесть месяцев, добрая родительница пыталась совершить убийство, задушив меня подушкой, потому что в бессвязном детском бормотании ей послышалось чтение каких-то колдовских заклинаний.
Эдвард говорил со спокойной грустью, словно давно смирился с этим, как с неизбежным, и это было жутко. Слова монотонно падали, разбавляя тишину библиотеки. Простые безобидные слова, которые складывались в предложения и рисовали в воображении Амелии страшные картины.
– Мне повезло, что няня пришла вовремя в детскую. Она закричала, сбежались слуги. Маму оттащили от колыбели, подушку убрали. Я не дышал. Думали, что откачать уже не получится, но я выжил. Отец отправил маму в больницу для душевнобольных. Она провела там два года. Вернулась тихая и улыбчивая. Только улыбка эта меня пугала. И глаза… Когда она прищуривалась и растягивала губы в улыбке, я чувствовал страх.
Отец запретил ей приближаться ко мне, но она всё равно всегда была недалеко, словно следила за каждым моим шагом. Когда няня выводила меня на прогулку и когда я занимался с преподавателями, то чувствовал на себе пристальный взгляд. Мама садилась сзади и вязала. Иногда я слышал, как стучат спицы. Такой тихий пугающий звон металла, словно острые ножи слегка ударяются друг о друга.
Она так и не смастерила ни одну вещь. Всегда на её коленях лежал белый клубок ниток и незаконченное вязаное изделие со спущенными петлями, похожее на сеть. Иногда она распускала эту сеть, долго поглаживала пальцами спицы, а потом начинала плести заново. И всё это – не сводя с меня глаз, с застывшей на губах улыбкой.
Амелия уронила книгу, но даже не заметила этого и стояла, закрыв рот ладонями, не смея пошевелиться. Эдвард устало присел прямо на пол и опустил голову.
– Я очень боялся её. До жути. Каждую ночь я просыпался в холодном поту. Мне снился её пристальный взгляд и худые пальцы, сжимающие острые спицы. Я вскакивал с постели и прятался под кровать. Кричать боялся, чтобы она меня не нашла. А ещё… я очень любил маму. Видимо, так устроено природой, что ребёнок должен тянуться к матери. Меня тоже тянуло к ней. Я хотел материнской любви и объятий, добрых слов от неё…
– А второй раз? – Амелия подошла и тихо присела на пол рядом с Эдвардом. – Ты говорил, что было две попытки с её стороны.
– Это случилось уже позже, когда мне исполнилось семь. Отец отправлял меня учиться в частную школу для мальчиков и разрешил маме попрощаться со мной. Она отложила своё вязание, подошла ко мне, встала на колени, стала обнимать и плакать. Просила прощения за то, что была плохой матерью, а затем выхватила из рукава, спрятанную там спицу и ткнула меня в живот. К счастью, не попала. Видимо, я почувствовал опасность, дёрнулся в сторону и успел заслониться рукой. Остался небольшой шрам. Спица была остро заточенной.
Потом я уехал. Отец не стал снова отправлять маму в больницу для душевнобольных. Он позвал священника. Тот долго беседовал с ней и сумел убедить, что я никакой не Антихрист. Сейчас она часто ходит в церковь, говорит, что замаливает свои грехи передо мной. А я давно простил её. Меня больше огорчают эти ненавистные лишние пальцы на ногах. Они испортили мне всё детство. Лет в десять я даже пытался отрезать их. Только хуже сделал и привлёк к себе внимание. Вся школа узнала мою тайну.
Амелия не сдержалась, отодвинула упавшие ему на лицо волосы и погладила по щеке.
– Я понимаю, что тебе пришлось в детстве очень тяжело, и сожалею, но… нельзя нести за собой этот груз всю жизнь. Тогда ты был ребёнком, теперь ты мужчина. Другой период жизни, ты не можешь относиться ко всему так же, как раньше. Надо отпустить боль.
– Я понимаю, и уже справился с этим, смирился и принял, но когда решил признаться тебе в своих чувствах, то возник страх, что ты можешь отнестись к моему недостатку так же, как когда-то… она.
– Недостаток – это когда чего-то недостаёт, – усмехнулась Амелия, – а у тебя всего лишь особенность. Получается, что ты особенный, возможно, единственный и неповторимый.
– И ты, самая неповторимая и понимающая, – он приблизил своё лицо, и девушка снова ощутила, как их губы словно неведомой силой притягиваются друг к другу. И она поддалась этому зову.
– Подожди, Амелия, — Эдвард чуть отстранился. – Я должен признаться ещё кое в чём.
Его лицо не умело скрывать чувства. По взгляду Амелия поняла, что известие будет нерадостное.
– Через четыре месяца я должен буду покинуть Лондон. Граф Сэвил уговорил моего отца отправиться с ним в Индию на два года. Мне придётся тоже поехать. Это ради моей карьеры.
– На два года?! – ахнула Амелия. – Так надолго? Но как же мой отец? Он всегда говорил, что мистер Шерман – незаменимый помощник! Как же он теперь будет справляться без твоего отца?
– Предложение графа сулит большие выгоды: продвижение по службе и хорошие деньги. Сэвил давно уговаривал папу, но тот не хотел подводить твоего отца. Он каждый раз отказывался, а на балу они встретились втроём и, видимо, смогли как-то договориться.
Нехорошее предчувствие охватило Амелию. Сердце словно сжала холодная рука. Девушка не смогла сдержать тяжёлого вздоха. Всего четыре месяца она будет видеть Эдварда, а потом… как она сможет пережить долгое расставание с ним? Два года – не слишком большой срок, но для неё это будет казаться вечностью.
– Наверное, твой отец согласился, когда граф пообещал взять и тебя. Сэвил очень влиятельный человек. Он, действительно, способен многое сделать для вас. Отказываться от такого шанса было бы непростительной глупостью.
– Но как же мы, Амелия? Я не знаю, как смогу жить, не видя твоего лица! Я люблю тебя!
Амелия испугалась, что их услышат и накрыла губы Эдварда своей ладонью.
– Мы выдержим. Наши души всегда будут вместе. Два года – это не навсегда. И у нас ещё есть четыре месяца.
Он наконец-то улыбнулся ей. Амелия тоже ответила ему улыбкой, хотя внутренний голос кричал в её голове, предупреждая о беде.
глава 13.
Прошло уже пять месяцев с тех пор, как Эдвард уехал в Индию. Амелия думала, что со временем она привыкнет к вынужденному расставанию, что ей будет немного легче, но этого не случилось. Каждый день она испытывала ноющую пустоту в душе, сердце тоскливо сжималось, было почти физически больно.
Сначала Амелия места себе не находила, бродила по дому, погружённая в свои мысли, натыкалась на мебель и дверные косяки. Хотелось забиться в какой-нибудь угол, чтобы её не трогали, и выплакать всю боль и всю опустошённость, скопившуюся внутри. К счастью, возле девушки всегда были те, кто не давал впасть в уныние.
Отец успокаивал её. Он уже строил планы о том, какой дом подарит Амелии и Эдварду на свадьбу, как пышно можно эту самую свадьбу провести и как он будет баловать внуков. Амелия смущалась и просила отца придержать свои фантазии. Тогда он переходил на любимую тему и начинал отчитывать дочь за то, что она отказалась обручиться с Эдвардом. Она объясняла, что два года – это большой срок, и за это время чувства могут притупиться. Амелия не хотела привязывать к себе Эдварда обручением. Для неё было важно, чтобы он любил её без каких-либо обязательств.
Тётушка Шарлотта тоже не давала племяннице впасть в уныние. Она всё время заставляла девушку на что-то отвлекаться: то тянула её в оперу, то прогуляться по набережной, а однажды после посещения церкви они поехали в приют для детей-сирот.
Амелия, погружённая в свои тоскливые мысли даже не сразу поняла, куда они прибыли. Приют располагался в старинном двухэтажном здании на окраине города. Дом давно обветшал и требовал ремонта: Двери покосились, лестница пугала скрипом прогнивших ступеней, а фасад сравнялся цветом с землёй. Дожди за долгие годы безжалостно вымывали скрепляющий раствор между кирпичами, которые кое-где уже начали выпадать.
Приют находился возле монастыря. В основном тут работали монахини и их бывшие воспитанницы, но иногда сюда приходили и жители города: кто-то приносил одежду, кто-то еду, а кто-то занимался с детьми.
Амелию и Шарлотту встретила старшая монахиня сестра Мария. Она не просила помощи для приюта, а просто провела по всему старому зданию с убогой обстановкой и познакомила их с детьми. Сирот оказалось очень много. Монахини явно не справлялись, но и отказать в убежище детям не могли.
В приюте не хватало всего: еды, посуды, кроватей и дров для отопления. Амелия увидела, как старшие дети ложатся спать прямо на пол, уступая малышам места на кроватях. Некоторые из сирот были больны.
