Он должен потерять контроль, рано или поздно — должен! Но Куэрво парировал удар за ударом, словно в насмешку уводя свою шпагу в последний миг, чтобы не задеть сына. — Развесить у маршальского шатра трупы лазутчиков и без конца орать о своей выходке, как много чести и достоинства! Деяние, достойное наследного принца!
Райнеро прекрасно понимал, что поступок не делал ему чести, хотя своей маленькой победе действительно радовался. Не стоило выставлять лазутчиков напоказ, следовало сказать Куэрво... Но тот был слишком заносчив. Райнеро же слишком хотел показать, что может принести армии пользу, что не безнадёжен. Он не думал, что этот случай приведёт к отставке маршала. Франциско тогда хвалил своего наследника, гордился им, а за это Райнеро был готов вылавливать «блох» из эскарлотской армии вечно! Но потом король сказал, что коль скоро маршал не способен сам вычислить врага среди собственных солдат, ему пора уйти, а Райнеро не знал, как смотреть Рамиро в глаза. Если бы не его жажда получить отцовское одобрение, Куэрво сейчас оставался бы в своем высоком чине.
— Не моя вина, что ты утратил умение побеждать. Проигрыш за проигрышем в блаутурской кампании вели к твоей отставке, лазутчики лишь стали последним доводом!
Шпага отца вдруг неловко скользнула по лезвию Райнеро. Тот отпрыгнул назад, но боль уже пронзила запястье. Райнеро разжал пальцы, шпага упала к его ногам. По доскам пола быстро застучали капли крови, омывая сразу ладонь.
— Райнерито! Ну что же ты! Кто так выставляет запястье?
Райнеро дёрнулся от протянувшего руки папочки. Зажал манжетой сорочки порез, но кровь пульсировала под пальцем, заливала рукав. Рамиро действительно утратил контроль, но вместо того, чтобы поддаться гневу и «ослепнуть», как Райнеро, он не удержал клинка и всё же задел сына. Он фехтовал с Райнеро, как с ребёнком много лет назад. Берёг его.
— Мне не нужен ты и твоя помощь! — Райнеро сорвался на рык, выпростал подол сорочки. Надо оторвать лоскут подлиннее и скорее перетянуть порез, не хватало лишиться перед Куэрво чувств!
— Дай сюда! — Рамиро дёрнул Райнеро за локоть, вынуждая вытянуть раненую руку. Кровь запачкала и его руки тоже. Куэрво беззвучно ругался, закатывая сыновий рукав, с силой прижимая к запястью полотенце. Блицардцы издавна вышивали по кайме узоры, сейчас в крови Райнеро утонули голубые завитки с синими лепестками. — Я мог порвать тебе сухожилие! У тебя есть лишняя пара рук?
— Оставь меня! — Райнеро отдёрнул туго перевязанную руку. Рана ныла, горела, но кровью больше не пульсировала. Благодарности папочка не дождётся. — Дальше я еду один! Гостиница у самой Хильмы, так что не беспокойся, не пропаду! Дядюшка меня заждался, ему не терпится дать племяннику настоящую армию!
Райнеро сдернул со спинки стула колет, но надеть его одной рукой оказалось не так-то просто.
— Утопишь свою страну в крови? — Рамиро стряхнул с рук воду, кровь сына залегла под ногтями. Папочка успевал смывать с рук кровавые деяния и давать советы, вот уж блаженный!
— Это будет целебное кровопускание! — оскалился Райнеро. — Бедняжка Эскарлота давно не может вздохнуть от грязной, жирной крови Рекенья.
— Свержение Франциско не даст тебе надёжной власти.
— А кто говорит о Франциско? Хряк и без того не протянет долго, дождусь его смерти в гостях у дядюшки, а за троном вернусь как наследный принц. — Райнеро взглянул на замершего Рамиро, не сдержал усмешки. Отец наблюдает чудовище. — Трудно ли согнать с трона малявку братца, если он сам прыгнет мне на кинжал?
— Что ты несёшь?
— Искусство правления, вам не ведомое, человек войны.
— Убьёшь младшего брата?
— Если понадобится. Он стоит между мной и троном, и если не отойдёт сам, его подвину я, вместе с армией. Что, жалеешь, что не заколол сейчас? Такой был шанс...
Рамиро беззвучно шевельнул губами, снова потёр виски, прошёлся по комнате. Райнеро отвернулся от него, кое-как справился с застёжками колета, накинул плащ. Тяжёлый от меха, тёплый, в нём бастард чувствовал себя на северной родине своим. Ведь так, неся на плечах волчий мех, покоряли эти земли его пращуры? Но тёплые вещи купил Рамиро. Отец с юга прокладывал ему здесь дорогу, как бы Райнеро ни противился.
— Дядя не станет тебя слушать. Он никогда тебя не видел, с какой стати ему доверять проходимцу, того более, вступать из-за него в конфликт с могущественным королевством? — Папочке не молчалось, и Райнеро скривился. Рамиро сидел на краешке стола, руки скрещены на груди, взгляд даже насмешливый. — Я тебе нужен. Кажется, так ты любил говорить в армии?
— Обойдусь без няньки.
Райнеро вдел шпагу в ножны, руку связала боль, он чуть не зашипел. Вещи в седельных сумках, оседлать Марсио и вперёд, к северному дядюшке. Райнеро направился к двери, но Рамиро обогнал его, преградил путь.
— Уйди. С моей. Дороги.
— День первый, — Рамиро выставил перед Райнеро раскрытую ладонь, — самозванец просит аудиенции, ждёт до вечера, не удостаивается, напивается. — Матушка на блицардский манер откидывала пальцы, Рамиро их загибал. — День второй: самозванец изводится от похмелья. День третий: самозванец добивается аудиенции. Проигрыш, Райнерито. Дядюшка далёк от родственных чувств. День четвёртый: самозванец пробует заново, его не пускают даже в приёмную. День пятый: непоседа приходит снова, попадает под стражу, затем — в городскую тюрьму. Посидишь там денёк, а вечером я тебя выкуплю. Или...
Перед носом Райнеро остался кулак. Рамиро внимательно на него смотрел, почему-то улыбаясь криво и нервно.
— Или?
— Или ты едешь со мной в графство Агне и набираешь людей там. — Рамиро сам себе кивнул, опустил кулак, скрестил руки на груди.
— И ты позволишь? — сощурился Райнеро.
— Позволю. Я не оставлю сына. Я помогу тебе. Видишь? Я действительно тебе нужен.
— Я тебе не верю. Ты не предашь своего короля. Защищаешь меня, но не пойдёшь против законной династии.
Райнеро шагнул к двери, но Рамиро не отступил, сжал плечи Райнеро, всмотрелся в глаза.
— У меня там семья, Райнерито, и я не могу к ней вернуться. Я даже не могу забрать свою семлью. Моя жена ждёт ребёнка, моя маленькая дочь тяжело болеет, а я не могу быть рядом. Неужели ты думаешь, что я оставлю их, тебя, чтобы служить королю, который хотел меня казнить?
Райнеро молчал. Рамиро вздохнул, опустил голову, слова явно давались ему с трудом.
— Ты прав, я не блистательный маршал. Но я никогда не желал этого чина, а когда освободился от него, испытал облегчение. Я был с семьёй. А теперь её отняли. Без меня у тебя ничего не выйдет, так позволь мне помочь тебе.
Рамиро поднял на сына взгляд, ждал ответа. Райнеро согнул и разогнул пальцы, поморщился от ноющей боли. Довериться тяжело, упустить шанс невозможно. Отец крепко сжимал Райнеро за плечи, без угрозы, напротив, прося доверия. Райнеро положил перевязанную правую руку на плечо Рамиро и кивнул:
— Быть по сему.
Блаутур
Пограничье
1
Шёл шестой день осады Айруэлы. Осадный парк увеличивался, и город был близок к тому, чтобы пасть. Однако с каждым днём такое положение бесило Рональда Оссори всё больше и больше. Может, потому что хозяин гостиницы у Гусиного тракта начал подсовывать вместо доброго вина разбавленную кислятину. А может, потому что Айруэла была перевёрнутым на бок столом, а осадный парк — пустыми глиняными кувшинами.
От Григиама дезертир далеко не убежал. Решимость что-либо предпринимать покинула графа Оссори через восемь дней, сразу же, как показалась граница с Блицардом. Берни сомневался, что там его ждут друзья. Хенрика бы укрыла «медвежонка Оссори» гарпиевым крылом, но так ли радушен будет ее преемник? О Лауритсе Яноре Берни знал мало и не самое хорошее, хотя и видел его каждый раз, когда драгуны гостили у Хенрики при жизни Кэдогана. Теперь «Лари» — король Блицарда и, надо думать, хозяин внушительной части земель Восточной Петли. Дядюшка Берни, глава Прюммеанской Церкви, восторгался этим новоявленным Грозой песочников и всячески ему покровительствовал, а Гроза наверняка дорожил этой честью. Но даже если бы Берни захотел впервые воспользоваться родством, он бы не смог — дядюшка уже несколько лет вёл невооружённую борьбу со Святейшим советом за право избирать главу Церкви пожизненно , по примеру Святочтимого у люцеан, и помощь опальному племяннику ощутимо ударит по его без того подмоченной репутации и определенно лишит Лоутеана церковной поддержки.
Берни вылакал очередной кувшин, будущую пушку, хотел поставить к «сестрицам», но, передумав, запустил в деревянную «крепостную стену». Та дрогнула, получила ещё одну царапину, но выстояла, а вот снаряду пришёл позорный конец. Пол комнаты заливали лужи вина и усеивали обломки кувшинов и то рыбьи, то ли куриные кости. Берни не особо следил, что глотает на ужин. Он даже названия мерзкой гостиницы не знал, хотя и сидел в ней почти неделю. И надо же, не то он умело путал следы, не то у королевской псины отбило нюх, но его до сих пор не нагнали! Оссори с усмешкой пнул кончиком сапога крупную кость, похоже, баранью ногу. Где же Рейнольт, неужто не чует подачку? На зов короля он примчался тут же, покрасовался подбитой губой и хищно чавкнул челюстями. Берни едва успел выпрыгнуть в окно. Сейчас беглец с трудом вспоминал, как нёсся через двор, кричал страже ловить неведомого преступника, сеял смятение и путаницу. Но отчаянный вой псины он запомнил надолго, скакать под него в ночь было особенно сладко. Жизнь кузена Берни? Зубы пообломаете! Подумать только, а ведь он впрямь соглашался на казнь, лишь бы позволили возродить полк и доброе имя! Злость бессильно рухнула под напором досады, гложущей пустоты. Кость с хрустом ударилась о стену. Усевшись на пол, Берни потёр заросшие многодневной щетиной щёки и обхватил руками загудевшую голову.
О том, что со дня его побега из военного лагеря прошло не меньше двух недель, он понял этим мерзким утром по запорошившему окно снегу. Впрочем, всё, что окружало Оссори, казалось на редкость мерзким уже потому, что он это заметил. Если заметил, значит протрезвел. Если протрезвел, значит, хозяин перестал приносить доброе вино, рассудив, что ушедший в запой дворянин схлебает любую дрянь. Признаться честно, так и было, но Берни страсть как хотелось размозжить о стену чью-нибудь черепушку, поэтому он обрушил злость на нахального хозяина. Пока что только в мыслях, но вот сейчас он доберётся до шнурка со звонком, и кому-то точно не поздоровится.
Берни ещё посидел на полу, но потом всё же поднялся. Стены комнаты не покачивались, в затылке болело только самую малость, во рту держался привкус кислятины. Точно протрезвел! Под ноги попалась виселица, Берни хохотнул. Соломенные генерал Роксбур и король Франциск весело покачивались, кивая головами. Крохи и не подозревали, что их ждёт. Оссори подхватил фигурки и одну за другой зашвырнул за стены «Айруэлы». Первым полетел пузатый эскарлотский правитель, пусть семейство полюбуется! Их старший принц, редкостная размазня, даже с пригорка сражений не видал. Следом в полёт отправился Роксбур, вот уж кого Берни повесить был искренне рад! Соломенный, но в неизменных красных сапогах из лоскута покрывала, он опробовал виселицу первым и в первую же ночь «осады». Его вздёрнули драгуны, живые и здоровые, вздёрнули и праздновали его смерть до утра. Потому что эта сволочь заслужила как никто другой. Пожалуй, больше Роксбура виселицы заслуживал только сам Оссори, но он жил... И будет жить, дьявольщина, назло Лотти и «душке Изи»! Вздумали избавиться от драгун, подставить его, так что ж, подлецы пожалеют! Вот только Оссори не знал, куда податься и что предпринять... А драгуны безмолвно ждали.
Лавеснор навалился страшным бременем. Оссори ненавидел себя, изводил, топил боль как придётся, но минули недели, и боль вернулась. «Это ты, это всё ты. Ты загубил их, из-за тебя драконьей тысячи больше нет. Что бы подумал Кэди? Ты же предал его, ты уничтожил дело его жизни. Ты предал его память, стёр, сокрушил, эту вину не искупить, глупый, маленький Берни». Эти слова будто кто-то нашептывал. Сколько он ни пытался злиться на Роксбура, это всё же был его выбор, он сам повёл драгун в бой. Он бы и счастлив отмахнуться, но некто не оставлял, давил на плечи, таился в тревожных ночных тенях и ждал, когда же Оссори проломит себе голову и наконец присоединится к погибшим. Но Берни всего лишь пал во время «осады Айруэлы», бесславно развалившись в луже крови — вина. Память, память, это всё память, куда же сбежать от нее?
Берни требовательно дёрнул шнур от звонка. Хватит, в трезвости он думает, а эти мысли сводят с ума. Слуга не прибегал, Оссори терзал шнурок снова и снова, что ему, повеситься на этой веревке?! Почему нет, но сначала он должен выпить. Устав дожидаться, Берни потянул в последний раз, отбросил оставшийся в руке шнур и вышел из комнаты.
Оказалось, все суетились внизу, по пока неведомой ему причине. Прислуга вместе с постояльцами так шумели, что Оссори чуть было не повернул назад. Но из кухни упоительно пахло яичницей и колбасками, и живот немедленно напомнил: можно стенать и хлестать вино сколько угодно, но завтрак ему всё же нужен. Ни хозяина, ни хозяйки за стойкой не нашлось. Зато у очага толпились и орали, так что не слушать стало просто невозможно, хотя он и пытался.
— Сюда её давайте, сюда!
— Ах, крошка, ах, бедняжка!
— Неужто померла?
— Да нет же, дышит, питьё сюда горячее, Кенни, живее давай! Одеяло!
— Это кто ж её так?
— Кому как не разбойникам! Девица-то богатая, видно ж, ограбили да и бросили! Губки-то посинели, ручки не отогреть!
Берни скривился. Разбойники, вот на ком можно было выместить злобу, так ведь нет, ни один не попался! А какой-то бедняжке «повезло», открутить бы головы её провожатым или тому, кто отпустил женщину на тракт у окраины страны. Мимо пронеслась резвая Кенни. Берни её запомнил, она приносила ему ужин и слёзно просила, чтобы он разрешил ей прибраться в комнате.
— Эй, — Берни поймал служанку за локоть, — вы тут оглохли? Как разберётесь с этой замороженной, принеси мне вина и еды.
— Да, мессир, конечно, мессир, — затараторила черноглазая.
— Что там с ней?
— Без чувств, мессир! Бедняжку у дороги нашли, снегом припорошило, с ночи пролежала...
Берни не было дела до «бедняжки», но почему-то он подошёл к очагу, распихал набежавших зевак. Девчонку усадили в кресло и укутали в несколько одеял, на виду торчала только белобрысая макушка. Под руку Берни поднырнула Кенни, опустившись перед девушкой на колени, сунула ей под нос флакончик с нюхательной солью, небось забытый богатой постоялицей. Замороженная очнулась, высвободила голову, закашлялась. Покрасневшие пальцы сжали чашку с питьём. Растрёпанные волосы падали на лицо, но даже в профиль девчонка показалась Берни пугающе знакомой. Захотелось заглянуть ей в лицо и одновременно уйти отсюда, но тут она сама на него оглянулась.
Синие глазищи распахнулись, едва не выпала чашка из рук. Ужасно бледная кожа и горячечный румянец на щеках, на высоком узком лбу ссадина, губы истрескались в кровь. Женщина попыталась что-то сказать, протянула к Берни руку.
— Дьявольщина! — он едва не отпрянул, но на них уставились десятки пар глаз и посыпались вопросы.
Райнеро прекрасно понимал, что поступок не делал ему чести, хотя своей маленькой победе действительно радовался. Не стоило выставлять лазутчиков напоказ, следовало сказать Куэрво... Но тот был слишком заносчив. Райнеро же слишком хотел показать, что может принести армии пользу, что не безнадёжен. Он не думал, что этот случай приведёт к отставке маршала. Франциско тогда хвалил своего наследника, гордился им, а за это Райнеро был готов вылавливать «блох» из эскарлотской армии вечно! Но потом король сказал, что коль скоро маршал не способен сам вычислить врага среди собственных солдат, ему пора уйти, а Райнеро не знал, как смотреть Рамиро в глаза. Если бы не его жажда получить отцовское одобрение, Куэрво сейчас оставался бы в своем высоком чине.
— Не моя вина, что ты утратил умение побеждать. Проигрыш за проигрышем в блаутурской кампании вели к твоей отставке, лазутчики лишь стали последним доводом!
Шпага отца вдруг неловко скользнула по лезвию Райнеро. Тот отпрыгнул назад, но боль уже пронзила запястье. Райнеро разжал пальцы, шпага упала к его ногам. По доскам пола быстро застучали капли крови, омывая сразу ладонь.
— Райнерито! Ну что же ты! Кто так выставляет запястье?
Райнеро дёрнулся от протянувшего руки папочки. Зажал манжетой сорочки порез, но кровь пульсировала под пальцем, заливала рукав. Рамиро действительно утратил контроль, но вместо того, чтобы поддаться гневу и «ослепнуть», как Райнеро, он не удержал клинка и всё же задел сына. Он фехтовал с Райнеро, как с ребёнком много лет назад. Берёг его.
— Мне не нужен ты и твоя помощь! — Райнеро сорвался на рык, выпростал подол сорочки. Надо оторвать лоскут подлиннее и скорее перетянуть порез, не хватало лишиться перед Куэрво чувств!
— Дай сюда! — Рамиро дёрнул Райнеро за локоть, вынуждая вытянуть раненую руку. Кровь запачкала и его руки тоже. Куэрво беззвучно ругался, закатывая сыновий рукав, с силой прижимая к запястью полотенце. Блицардцы издавна вышивали по кайме узоры, сейчас в крови Райнеро утонули голубые завитки с синими лепестками. — Я мог порвать тебе сухожилие! У тебя есть лишняя пара рук?
— Оставь меня! — Райнеро отдёрнул туго перевязанную руку. Рана ныла, горела, но кровью больше не пульсировала. Благодарности папочка не дождётся. — Дальше я еду один! Гостиница у самой Хильмы, так что не беспокойся, не пропаду! Дядюшка меня заждался, ему не терпится дать племяннику настоящую армию!
Райнеро сдернул со спинки стула колет, но надеть его одной рукой оказалось не так-то просто.
— Утопишь свою страну в крови? — Рамиро стряхнул с рук воду, кровь сына залегла под ногтями. Папочка успевал смывать с рук кровавые деяния и давать советы, вот уж блаженный!
— Это будет целебное кровопускание! — оскалился Райнеро. — Бедняжка Эскарлота давно не может вздохнуть от грязной, жирной крови Рекенья.
— Свержение Франциско не даст тебе надёжной власти.
— А кто говорит о Франциско? Хряк и без того не протянет долго, дождусь его смерти в гостях у дядюшки, а за троном вернусь как наследный принц. — Райнеро взглянул на замершего Рамиро, не сдержал усмешки. Отец наблюдает чудовище. — Трудно ли согнать с трона малявку братца, если он сам прыгнет мне на кинжал?
— Что ты несёшь?
— Искусство правления, вам не ведомое, человек войны.
— Убьёшь младшего брата?
— Если понадобится. Он стоит между мной и троном, и если не отойдёт сам, его подвину я, вместе с армией. Что, жалеешь, что не заколол сейчас? Такой был шанс...
Рамиро беззвучно шевельнул губами, снова потёр виски, прошёлся по комнате. Райнеро отвернулся от него, кое-как справился с застёжками колета, накинул плащ. Тяжёлый от меха, тёплый, в нём бастард чувствовал себя на северной родине своим. Ведь так, неся на плечах волчий мех, покоряли эти земли его пращуры? Но тёплые вещи купил Рамиро. Отец с юга прокладывал ему здесь дорогу, как бы Райнеро ни противился.
— Дядя не станет тебя слушать. Он никогда тебя не видел, с какой стати ему доверять проходимцу, того более, вступать из-за него в конфликт с могущественным королевством? — Папочке не молчалось, и Райнеро скривился. Рамиро сидел на краешке стола, руки скрещены на груди, взгляд даже насмешливый. — Я тебе нужен. Кажется, так ты любил говорить в армии?
— Обойдусь без няньки.
Райнеро вдел шпагу в ножны, руку связала боль, он чуть не зашипел. Вещи в седельных сумках, оседлать Марсио и вперёд, к северному дядюшке. Райнеро направился к двери, но Рамиро обогнал его, преградил путь.
— Уйди. С моей. Дороги.
— День первый, — Рамиро выставил перед Райнеро раскрытую ладонь, — самозванец просит аудиенции, ждёт до вечера, не удостаивается, напивается. — Матушка на блицардский манер откидывала пальцы, Рамиро их загибал. — День второй: самозванец изводится от похмелья. День третий: самозванец добивается аудиенции. Проигрыш, Райнерито. Дядюшка далёк от родственных чувств. День четвёртый: самозванец пробует заново, его не пускают даже в приёмную. День пятый: непоседа приходит снова, попадает под стражу, затем — в городскую тюрьму. Посидишь там денёк, а вечером я тебя выкуплю. Или...
Перед носом Райнеро остался кулак. Рамиро внимательно на него смотрел, почему-то улыбаясь криво и нервно.
— Или?
— Или ты едешь со мной в графство Агне и набираешь людей там. — Рамиро сам себе кивнул, опустил кулак, скрестил руки на груди.
— И ты позволишь? — сощурился Райнеро.
— Позволю. Я не оставлю сына. Я помогу тебе. Видишь? Я действительно тебе нужен.
— Я тебе не верю. Ты не предашь своего короля. Защищаешь меня, но не пойдёшь против законной династии.
Райнеро шагнул к двери, но Рамиро не отступил, сжал плечи Райнеро, всмотрелся в глаза.
— У меня там семья, Райнерито, и я не могу к ней вернуться. Я даже не могу забрать свою семлью. Моя жена ждёт ребёнка, моя маленькая дочь тяжело болеет, а я не могу быть рядом. Неужели ты думаешь, что я оставлю их, тебя, чтобы служить королю, который хотел меня казнить?
Райнеро молчал. Рамиро вздохнул, опустил голову, слова явно давались ему с трудом.
— Ты прав, я не блистательный маршал. Но я никогда не желал этого чина, а когда освободился от него, испытал облегчение. Я был с семьёй. А теперь её отняли. Без меня у тебя ничего не выйдет, так позволь мне помочь тебе.
Рамиро поднял на сына взгляд, ждал ответа. Райнеро согнул и разогнул пальцы, поморщился от ноющей боли. Довериться тяжело, упустить шанс невозможно. Отец крепко сжимал Райнеро за плечи, без угрозы, напротив, прося доверия. Райнеро положил перевязанную правую руку на плечо Рамиро и кивнул:
— Быть по сему.
Глава 22
Блаутур
Пограничье
1
Шёл шестой день осады Айруэлы. Осадный парк увеличивался, и город был близок к тому, чтобы пасть. Однако с каждым днём такое положение бесило Рональда Оссори всё больше и больше. Может, потому что хозяин гостиницы у Гусиного тракта начал подсовывать вместо доброго вина разбавленную кислятину. А может, потому что Айруэла была перевёрнутым на бок столом, а осадный парк — пустыми глиняными кувшинами.
От Григиама дезертир далеко не убежал. Решимость что-либо предпринимать покинула графа Оссори через восемь дней, сразу же, как показалась граница с Блицардом. Берни сомневался, что там его ждут друзья. Хенрика бы укрыла «медвежонка Оссори» гарпиевым крылом, но так ли радушен будет ее преемник? О Лауритсе Яноре Берни знал мало и не самое хорошее, хотя и видел его каждый раз, когда драгуны гостили у Хенрики при жизни Кэдогана. Теперь «Лари» — король Блицарда и, надо думать, хозяин внушительной части земель Восточной Петли. Дядюшка Берни, глава Прюммеанской Церкви, восторгался этим новоявленным Грозой песочников и всячески ему покровительствовал, а Гроза наверняка дорожил этой честью. Но даже если бы Берни захотел впервые воспользоваться родством, он бы не смог — дядюшка уже несколько лет вёл невооружённую борьбу со Святейшим советом за право избирать главу Церкви пожизненно , по примеру Святочтимого у люцеан, и помощь опальному племяннику ощутимо ударит по его без того подмоченной репутации и определенно лишит Лоутеана церковной поддержки.
Берни вылакал очередной кувшин, будущую пушку, хотел поставить к «сестрицам», но, передумав, запустил в деревянную «крепостную стену». Та дрогнула, получила ещё одну царапину, но выстояла, а вот снаряду пришёл позорный конец. Пол комнаты заливали лужи вина и усеивали обломки кувшинов и то рыбьи, то ли куриные кости. Берни не особо следил, что глотает на ужин. Он даже названия мерзкой гостиницы не знал, хотя и сидел в ней почти неделю. И надо же, не то он умело путал следы, не то у королевской псины отбило нюх, но его до сих пор не нагнали! Оссори с усмешкой пнул кончиком сапога крупную кость, похоже, баранью ногу. Где же Рейнольт, неужто не чует подачку? На зов короля он примчался тут же, покрасовался подбитой губой и хищно чавкнул челюстями. Берни едва успел выпрыгнуть в окно. Сейчас беглец с трудом вспоминал, как нёсся через двор, кричал страже ловить неведомого преступника, сеял смятение и путаницу. Но отчаянный вой псины он запомнил надолго, скакать под него в ночь было особенно сладко. Жизнь кузена Берни? Зубы пообломаете! Подумать только, а ведь он впрямь соглашался на казнь, лишь бы позволили возродить полк и доброе имя! Злость бессильно рухнула под напором досады, гложущей пустоты. Кость с хрустом ударилась о стену. Усевшись на пол, Берни потёр заросшие многодневной щетиной щёки и обхватил руками загудевшую голову.
О том, что со дня его побега из военного лагеря прошло не меньше двух недель, он понял этим мерзким утром по запорошившему окно снегу. Впрочем, всё, что окружало Оссори, казалось на редкость мерзким уже потому, что он это заметил. Если заметил, значит протрезвел. Если протрезвел, значит, хозяин перестал приносить доброе вино, рассудив, что ушедший в запой дворянин схлебает любую дрянь. Признаться честно, так и было, но Берни страсть как хотелось размозжить о стену чью-нибудь черепушку, поэтому он обрушил злость на нахального хозяина. Пока что только в мыслях, но вот сейчас он доберётся до шнурка со звонком, и кому-то точно не поздоровится.
Берни ещё посидел на полу, но потом всё же поднялся. Стены комнаты не покачивались, в затылке болело только самую малость, во рту держался привкус кислятины. Точно протрезвел! Под ноги попалась виселица, Берни хохотнул. Соломенные генерал Роксбур и король Франциск весело покачивались, кивая головами. Крохи и не подозревали, что их ждёт. Оссори подхватил фигурки и одну за другой зашвырнул за стены «Айруэлы». Первым полетел пузатый эскарлотский правитель, пусть семейство полюбуется! Их старший принц, редкостная размазня, даже с пригорка сражений не видал. Следом в полёт отправился Роксбур, вот уж кого Берни повесить был искренне рад! Соломенный, но в неизменных красных сапогах из лоскута покрывала, он опробовал виселицу первым и в первую же ночь «осады». Его вздёрнули драгуны, живые и здоровые, вздёрнули и праздновали его смерть до утра. Потому что эта сволочь заслужила как никто другой. Пожалуй, больше Роксбура виселицы заслуживал только сам Оссори, но он жил... И будет жить, дьявольщина, назло Лотти и «душке Изи»! Вздумали избавиться от драгун, подставить его, так что ж, подлецы пожалеют! Вот только Оссори не знал, куда податься и что предпринять... А драгуны безмолвно ждали.
Лавеснор навалился страшным бременем. Оссори ненавидел себя, изводил, топил боль как придётся, но минули недели, и боль вернулась. «Это ты, это всё ты. Ты загубил их, из-за тебя драконьей тысячи больше нет. Что бы подумал Кэди? Ты же предал его, ты уничтожил дело его жизни. Ты предал его память, стёр, сокрушил, эту вину не искупить, глупый, маленький Берни». Эти слова будто кто-то нашептывал. Сколько он ни пытался злиться на Роксбура, это всё же был его выбор, он сам повёл драгун в бой. Он бы и счастлив отмахнуться, но некто не оставлял, давил на плечи, таился в тревожных ночных тенях и ждал, когда же Оссори проломит себе голову и наконец присоединится к погибшим. Но Берни всего лишь пал во время «осады Айруэлы», бесславно развалившись в луже крови — вина. Память, память, это всё память, куда же сбежать от нее?
Берни требовательно дёрнул шнур от звонка. Хватит, в трезвости он думает, а эти мысли сводят с ума. Слуга не прибегал, Оссори терзал шнурок снова и снова, что ему, повеситься на этой веревке?! Почему нет, но сначала он должен выпить. Устав дожидаться, Берни потянул в последний раз, отбросил оставшийся в руке шнур и вышел из комнаты.
Оказалось, все суетились внизу, по пока неведомой ему причине. Прислуга вместе с постояльцами так шумели, что Оссори чуть было не повернул назад. Но из кухни упоительно пахло яичницей и колбасками, и живот немедленно напомнил: можно стенать и хлестать вино сколько угодно, но завтрак ему всё же нужен. Ни хозяина, ни хозяйки за стойкой не нашлось. Зато у очага толпились и орали, так что не слушать стало просто невозможно, хотя он и пытался.
— Сюда её давайте, сюда!
— Ах, крошка, ах, бедняжка!
— Неужто померла?
— Да нет же, дышит, питьё сюда горячее, Кенни, живее давай! Одеяло!
— Это кто ж её так?
— Кому как не разбойникам! Девица-то богатая, видно ж, ограбили да и бросили! Губки-то посинели, ручки не отогреть!
Берни скривился. Разбойники, вот на ком можно было выместить злобу, так ведь нет, ни один не попался! А какой-то бедняжке «повезло», открутить бы головы её провожатым или тому, кто отпустил женщину на тракт у окраины страны. Мимо пронеслась резвая Кенни. Берни её запомнил, она приносила ему ужин и слёзно просила, чтобы он разрешил ей прибраться в комнате.
— Эй, — Берни поймал служанку за локоть, — вы тут оглохли? Как разберётесь с этой замороженной, принеси мне вина и еды.
— Да, мессир, конечно, мессир, — затараторила черноглазая.
— Что там с ней?
— Без чувств, мессир! Бедняжку у дороги нашли, снегом припорошило, с ночи пролежала...
Берни не было дела до «бедняжки», но почему-то он подошёл к очагу, распихал набежавших зевак. Девчонку усадили в кресло и укутали в несколько одеял, на виду торчала только белобрысая макушка. Под руку Берни поднырнула Кенни, опустившись перед девушкой на колени, сунула ей под нос флакончик с нюхательной солью, небось забытый богатой постоялицей. Замороженная очнулась, высвободила голову, закашлялась. Покрасневшие пальцы сжали чашку с питьём. Растрёпанные волосы падали на лицо, но даже в профиль девчонка показалась Берни пугающе знакомой. Захотелось заглянуть ей в лицо и одновременно уйти отсюда, но тут она сама на него оглянулась.
Синие глазищи распахнулись, едва не выпала чашка из рук. Ужасно бледная кожа и горячечный румянец на щеках, на высоком узком лбу ссадина, губы истрескались в кровь. Женщина попыталась что-то сказать, протянула к Берни руку.
— Дьявольщина! — он едва не отпрянул, но на них уставились десятки пар глаз и посыпались вопросы.
