— А вам, как обычно, мало… Отцовская шпага, престол, любовница… Список ваших амбиций длиннее, чем ваш клинок. — Сладкие ароматы патио гасли вблизи этой женщины, обжигающей шафранно-розмариновой горечью.
— Как и ваш лексикон слишком богат, в то время как с вас бы хватило стыдных стонов и криков. — В иной раз он бы произнёс такие слова с ухмылкой, но в эту минуту он не хотел уязвить отцовскую шлюху — лишь отделаться от неё. До лестницы на галерею оставалось несколько пассо , желала видеть припозднившегося сына мать.
— Король призывает вас, Райнеро Рекенья.
— Король — ещё не Всевечный, Розамунда Море?но.
— Но и он вправе выставить вам за непослушание счёт.
— Заплачу?, когда час пробьёт.
— Неужели вас отвергла девица и вы торопитесь исповедоваться в её убийстве матери, презрев сон, которым несчастная наконец-то смогла забыться?
Райнеро остановился, не донеся ноги до следующей ступени. Развернулся. Донна Морено высилась у подножия тенью покойной хозяйки Айруэлского замка. Подобно теням, Морено знала сокровенное и гнала каяться.
— Говорите, королева уснула? Почему я должен поверить вам?
Тот же хрусткий смешок, мимолётное соединение ладоней в молитвенном жесте:
— Я смотрю на вас сквозь препону, принц, но вижу, что от расправы надо мной вас удерживает лишь доброта вашей матери. За её смертью пришла бы моя — от вашей руки. Но король ждёт. В часовне за дальней аркой.
— Веди, — кивнул Райнеро.
При жизни прежней хозяйки Айруэлского замка часовня была местом, где её муж в спешке очищал душу прежде, чем предстать перед женой. Назначение часовни задало тон убранству: гладкие голые стены не знали членения и росписи, своды потолка были выполнены из дерева, скамейки грешному супругу тоже не причиталось. Но, вероятно, мысли короля Эскарлоты и наследного принца сходились хотя бы в том, что без образа Пречистой Девы молитва не задастся. Самая родная, после матери, женщина для Райнеро Рекенья ступала по центру триптиха, опустив белокурую головку. Увидеть больше не позволили расстояние, полумрак и собственно сам король, на коленях впавший пред алтарём в молитвенное забвение.
Райнеро остановился в притворе и отцепил ножны, донна Морено встала в какой-то непристойной близости. Впрочем, самой сокровенной своей частью эта женщина считала лицо. Она бы скорее впустила принца себе под юбки, чем позволила поднять вуаль.
— Вы составили оправдательную речь за отлучку от болеющей матери? — шёпотом спросила донна Морено.
— Королева отпустила меня на вечер, сказав, что от моего усталого вида дурнеет ей самой, — Райнеро понадеялся, что правда обескуражила эту женщину.
Лето принц Рекенья провёл отлавливая и карая вражеских лазутчиков, но осень прочно усадила его у изголовья матушки. Королева доводила до обмороков изнеженных эскарлоток тем, что принимала ванны с ледяной водой, презирала женское седло и прогулкам по саду предпочитала скачки по полям. Но она заболела. Простуда, объявили придворные лекари. Хотел бы Райнеро поверить этим невеждам, но не вышло. Кашель выжимал из королевы все силы, доводил до хрипоты и лишал чувств. От неутихающих болей в горле она мало ела и почти не говорила. Хворь превратила её в бледную тень, и каждую ночь Райнеро боялся, что она истает с рассветом.
— И насколько же сладкой пилюлей принц заел своё горе? — едва ли донна Морено сказала ему столько слов за минувший год, сколько за этот вечер.
— Осторожнее, сеньора. Держите за вуалью свой длинный нос. — Вечер начался с того, что Райнеро один, без охраны и свиты, по обыкновению нагрянул к аптекарю на Тинктурной улице. Пройдоха исподволь торговал травками и снадобьями из Восточной Петли, чьи знахари знали толк в спасении жизней. Кое-какие лекарства приносили маме облегчение, и аптекарь сразу оказался у принца на хорошем счету. А его дочка, понимавшая в аптекарском деле не меньше отца, сегодня вплела в волосы кустовые розы и предложила для утешения средство, от которого Райнеро просто не мог отказаться…
— Эти глаза желают жечь южным пламенем, но я гляжусь в зелень льда. — Не имея возможности показать усмешку, донна Морено вложила её в голос: — Зачем же вы ничего не переняли от нашего короля?
— Вам бы хотелось, чтобы я красовался брюхом и стеклянным глазом? — Тем временем отец приложил к плитам лоб и простёр к триптиху руки, отклячив зад размером с бугор.
— Как непочтительно.
— Мне достаточно отцовского роста, чтобы смотреть на вас сверху вниз.
— Его ли это рост.… И эти тёмные кудри… — Как бы он ни поносил донну Морено, отрицать невозможно: её стать, отточенные движения, чистый, красивый, со свежей прохладцей голос волновали его.
Воровато глянув на отца, Райнеро провёл пальцами по вуали, придавливая ткань к тёплой щеке Розамунды.
— И это меня называют жадным до любовных утех. Хотите себе коллекцию из мужчин Рекенья? Забудьте. Чёткам я предпочёл шпагу.
— Поверьте, с минуты на минуту вы сами пожелаете больше походить на нашего короля, — в тумане вуали прорезался контур улыбки, и Розамунда Морено отступила назад.
— Избави бог, — хмыкнул принц Рекенья и решительно двинулся к отцу, тяжело поднимавшемуся с колен.
Обычно после молитвы всеблозианнейший король Франциско становился благостен, чтобы не сказать благодушен, как иные после кувшина вина, и благоухал ладаном. Но в эту минуту на лёгкое отпущение грехов не приходилось рассчитывать. Щёки его раздувались злобствующими дикобразами, от яростного дыхания сотрясалась могучая грудь и вспучивалась шнуровка колета, руки размером с латную перчатку сжимались в кулаки. Вдобавок, разило от него, как от дикого зверя.
Райнеро невольно пригладил волосы, одёрнул колет, расправил плащ, слабо надеясь, что не принёс на себе цветов, выпавших из волос аптекарской дочери.
— Король, отец мой, — холод прошиб его, когда он разгибался из светского поклона. За поясом остался кинжал! И если Пречистая Дева простит ему эту рассеянность, то отец наложит пласт епитимий. — Я готов исповедаться.
— Король зол, — откуда-то из тьмы мурлыкнула Розамунда Морено, точно перепутав часовню со спальней. — Вы не сын ему.
— Его величество прощал меня и за большие проступки, нежели тот, что я совершил пару часов назад, — напомнил Райнеро, открыто смотрясь в тёмное стекло отцовского глаза.
Король засопел, что всегда выходило у него угрожающе, и одной лапищей сгрёб принца за плечо. Бросить сына на колени при своей шлюхе, чтоб любовалась и радовалась? Отец не мог слышать их перешептываний… Райнеро сжал зубы, заставляя себя не оборачиваться, сопротивляться. Но боль разлилась по плечу, и колени всё равно уткнулись в чёрные плиты.
— Если посмеешь — помолись, — прогрохотало над головой, — а потом убирайся! Престол Рекенья для Рекенья. Не для тебя, ублюдка!
Райнеро исподлобья уставился на босые ступни Пречистой Девы, освещенные огоньками свечек на алтаре. От большой веры король совсем лишился рассудка, и это не могло не случиться, но до чего же некстати! Молитва давала фору. Неужели принц не придумает, как обуздать безумие отца и государя? Ну же, ну же.…Не оставь он ножны в притворе, отстаивал бы свою законность со шпагой в руке! Сердце содрогнулось от гнева. Секундная тревога — не вернётся ли красная пелена на глаза?
— Ты совсем тронулся, старая развалина. — Райнеро вскочил, развернулся. Напрасное беспокойство, его собственный разум стал обнажённым ,отточенным лезвием. — Я — твоя кровь, я — Рекенья!
— Не лги перед ними! — взревел Франциско, выпячивая грудь то ли на сына, от которого отрекался, то ли на снулых святых, топтавшихся на боковых досках триптиха.
Райнеро извлёк кинжал, обтянутая кожей рукоять привычно прильнула к ладони, волнистое лезвие бликовало, предвкушая скорую кровь. Раскрыл ладонь. Надрез был умелым и в первые секунды безболезненным.
— Я — Рекенья! Во мне — твоя кровь, королей кровь, слышишь? Я не перестал быть тебе сыном только из-за того, что ты помешался!
— Твоя мать исповедалась. —Франциско надвинулся на него, и Райнеро встряхнул рукой. Кровь попала королю на лоб. — Перед смертью не солгать никому. Даже таким, как Яльте!
— Король тут здрав. — Морено, чтоб её! — Перед смертью не солгать, а вы родились… недоношенным.
Райнеро опустил руку с кинжалом, рукоять выскальзывала из пальцев, и он хватал её снова и снова. В сердце билаь ледяная волна, окатывая ещё одну рану, просачиваясь в неё и затвердевая там льдом. Нет, нет, нет, нет, нет! — хотел кричать он и молчал. Пасть на колени, отдаться горю — и предать мать в её смерти больше, чем предал при жизни? Нет. В бой, «бастард».
Он заткнул за пояс кинжал. Потёр шею, крутанул головой. Вдохнул, выдохнул.
— А пусть и так! Но я тебе нужен! — голос Райнеро сорвался на рык. — Я сражался вместе с Куэрво. Я проучил лазутчиков. Я бы сделал ещё больше. Я знаю, к чему вести Эскарлоту! Я такой же Рекенья, и… Я! Тебе! Нужен!
— Ты был нашим сыном двадцать два года, и мы оставляем тебе жизнь. — Минутой ранее король рвал и метал, теперь поник. — Но ты немедленно покинешь Эскарлоту и не станешь помышлять о возвращении.
— Франциско! — вскрик Розамунды Морено отдался в ушах звоном лопнувших струн. — Ты не смеешь щадить его! Ты знаешь, что он такое! Сначала он ославит твоё имя на весь Полукруг, затем сорвёт корону с твоей головы, размозжённой о камень этого алтаря! Твоё милосердие — глупость, вели схватить его или убей немедля!
— Знай своё место, женщина! — прогремел Франциско Рекенья, оглянувшись на тень у узкого окна.
— Оно на смятых простынях, под каждым мужчиной Рекенья, — хохотнул Райнеро. Повернулся к выходу, прибавил шаг. В притворе он ощупью отыскал ножны, надел, чертыхаясь, и тут правый бок ушибло сгустком темноты.
— Малявка?!
— Пусти-и!
— Снова грел уши? — Схватить гадёныша за грудки, тряхнуть, впечатать в двери.
Двери распахнулись, в глазах качнулась луна. Заморыш упал навзничь, пискнул, хлюпнул. На нём не было колета, сорочка смялась, на коленках белела пыль. Усердно подслушивал. Райнеро схватил его за шиворот. Гарсиласо норовил плюхнуться обратно, ноги не держали, елозили по гравию. Он вцепился в рукава Райнеро и пялился косыми глазищами.
— У тебя кровь… — Никчёмный брат, ничтожество, что предпочло бы быть убитым, нежели убить…
— Случается. — Как просто! Развернуть, прижать к себе и позволить лезвию отыскать под воротничком горло, где клокочет страх. Клеймо братоубийцы? Ерунда, кто додумается? Франциско? Испугали! Неродной наследник всегда выиграет у погибшего.
— Пусти! — Салисьо обрушил на руки брата неумелые, девчачьи удары.
— Живи. — Уметь отпускать — плохая наука, но своё можно взять честным боем — не перерезанной глоткой.
Малявка повалился наземь, Райнеро засунул кинжал за ремень. Обхватил сцепленными руками затылок, опустил их на шею, размазывая липкую кровь, задрал голову. Луна была даже не луной — порезом. Или тончайшей, на грани издёвки, улыбкой? Оглянулся на часовню. В дверном проёме клубилась мгла, в ней вязали крики Розамунды и рокот короля Франциско. Бежать. Немедленно. Пока король не принял брань своей потаскухи за глас Всевечного.
Райнеро шагнул вперёд, и ветер упал ему под ноги, затоптанный конскими копытами. Ма?рсио! Конь мотал мордой прямо перед аркой в часовню, звенел сбруей. Кто оседлал его и кто после этого выжил? Принц Рекенья заскочил в седло, нащупал сбоку ольстру с пистолетом. Какая забота…
— Пошёл! — Ремни поводьев липли к ладоням, окровавленным, это же надо так выпачкаться.
Набирающий силу цокот, посвист ветра. Где-то внизу плеснули чёрные кудри над огромными косыми глазами.
— Твоё правление будет славным, мой брат! — оглянувшись, крикнул Райнеро. — Но, прости загодя, недолгим!
*Пассо – мера длины, равная приблизительно 0,98 см.
Эскарлота
Айруэла
1
Кровь бастарда тяжёлыми каплями стекала на чёрную гриву джериба . С минуту Райнеро смотрел на это действо с некоторым любопытством. Позволить ей вытечь до последней гнусной капли? Очистить тело от этой дряни, выпустить на волю кровь матери? Диана Яльте дала ему северную кровь, и пусть южная оказалась подпорченной, север и юг никогда не сольются воедино. Мать умерла этой ночью, но не перестала утешать и любить. Кровь ублюдка ему ни к чему. Она заражает, несёт по жилам проклятье, а сердце ей помогает. Стучит, дурное, так, что каждый удар ранит, как последние слова отца. Нет, не отца.
Райнеро тряхнул головой. Порез всё ещё кровоточил, ладонь ныла. Он кое-как оторвал от рукава манжет, перетянул ранку. Огляделся. Сколько он проскакал? Где оказался? Совсем перестал владеть собой, убожество.
Кажется, это улица святой Каталины. Дома жались друг к другу словно в стыдливости, ветер задирал сорочки и простыни, узкая дорога вела вверх. Через два квартала начиналась Тинктурная улица. Так вот, куда мчался ублюдок. Принц Рекенья решительно развернул коня. Если этой ночью он и посетит деву, то только Пречистую.
Вверху проблеснул росчерк шпаги: тучи явили бастарду его первого насмешника. Луна подставляла белёный профиль. Нынче она юна, она спесива, она посмеивается. Её кровь сочилась из тонкой улыбки звёздами, а улыбка зияла на небе порезом. Так вот, какова чистая кровь. У бастарда её капли сродни зёрнам граната, ничего общего с небесными слезами.
Марсио остановился, фыркнул в ночь, стукнул копытом. Джериб помнил, где в Айруэле обитает что-то значащая для хозяина женщина. В доме Пречистой спали, эта дама не позволяла утомлять себя по ночам. Но для столь преданного почитателя сделала бы исключение. Исповедаться ей, вывернуть душу? Смешно, но греха на Райнеро не было. Не каяться же в том, что родился. Принц Рекенья направил Марсио вдоль площади, избегая попадать на меченые луной плиты. Как вор, что двадцать лет назад украл чужую жизнь и так к ней привык, что забыл о краже.
По правую сторону собора выстроил себе особняк айруэлский алькальд. Словно у юбок Пречистой Девы спрятался, но как же это сегодня к месту! Боголюбец отдал дом в распоряжение канцлеру Эскарлоты и скрылся в родовых землях, откуда не видны полные опасностей Амплиольские горы.
Клюв Ита, как прозвал канцлера Райнеро ещё в детстве, почти не покидал своего кабинета. Всегда в делах, всегда с синими от недосыпа кругами под глазами и готовым клюнуть непослушного принца выдающимся носом. Но в этот раз Мигель ви И?та ещё утром уехал из королевской резиденции, позволив себе отдых. Именно сегодня. Останься Мигель в замке, увидеться с ним было бы на порядок сложнее, дом же алькальда подходил для убежища, никаких ловушек. Канцлер не оставит воспитанника, приютит до утра. К Отверженному бастарда! Здравый смысл колотился в виски: «Ты принц не по крови, ты принц по предназначению. Какое короне дело, Рекенья ты или нет? Всевечный дал тебе родиться, зло пошутив. Но почти четверть века ты рос под знаменем наследника престола. Что изменилось? Ты тот же!».
Меньше всего Райнеро ожидал, что ему не откроют. Марсио понуро бил копытом, принц столь же исступлённо барабанил в позабывшую совесть дверь. Клюв Ита умел отдыхать, не иначе как дрыхнет у юбок любовницы, даже прислугу отпустил! Предпочитавший не вылезающей из молельни жене работу, канцлер никак не вязался с любовными делами, но по какой-то злой шутке именно в эту ночь он решил изменить своей ненаглядной.
— Как и ваш лексикон слишком богат, в то время как с вас бы хватило стыдных стонов и криков. — В иной раз он бы произнёс такие слова с ухмылкой, но в эту минуту он не хотел уязвить отцовскую шлюху — лишь отделаться от неё. До лестницы на галерею оставалось несколько пассо , желала видеть припозднившегося сына мать.
— Король призывает вас, Райнеро Рекенья.
— Король — ещё не Всевечный, Розамунда Море?но.
— Но и он вправе выставить вам за непослушание счёт.
— Заплачу?, когда час пробьёт.
— Неужели вас отвергла девица и вы торопитесь исповедоваться в её убийстве матери, презрев сон, которым несчастная наконец-то смогла забыться?
Райнеро остановился, не донеся ноги до следующей ступени. Развернулся. Донна Морено высилась у подножия тенью покойной хозяйки Айруэлского замка. Подобно теням, Морено знала сокровенное и гнала каяться.
— Говорите, королева уснула? Почему я должен поверить вам?
Тот же хрусткий смешок, мимолётное соединение ладоней в молитвенном жесте:
— Я смотрю на вас сквозь препону, принц, но вижу, что от расправы надо мной вас удерживает лишь доброта вашей матери. За её смертью пришла бы моя — от вашей руки. Но король ждёт. В часовне за дальней аркой.
— Веди, — кивнул Райнеро.
При жизни прежней хозяйки Айруэлского замка часовня была местом, где её муж в спешке очищал душу прежде, чем предстать перед женой. Назначение часовни задало тон убранству: гладкие голые стены не знали членения и росписи, своды потолка были выполнены из дерева, скамейки грешному супругу тоже не причиталось. Но, вероятно, мысли короля Эскарлоты и наследного принца сходились хотя бы в том, что без образа Пречистой Девы молитва не задастся. Самая родная, после матери, женщина для Райнеро Рекенья ступала по центру триптиха, опустив белокурую головку. Увидеть больше не позволили расстояние, полумрак и собственно сам король, на коленях впавший пред алтарём в молитвенное забвение.
Райнеро остановился в притворе и отцепил ножны, донна Морено встала в какой-то непристойной близости. Впрочем, самой сокровенной своей частью эта женщина считала лицо. Она бы скорее впустила принца себе под юбки, чем позволила поднять вуаль.
— Вы составили оправдательную речь за отлучку от болеющей матери? — шёпотом спросила донна Морено.
— Королева отпустила меня на вечер, сказав, что от моего усталого вида дурнеет ей самой, — Райнеро понадеялся, что правда обескуражила эту женщину.
Лето принц Рекенья провёл отлавливая и карая вражеских лазутчиков, но осень прочно усадила его у изголовья матушки. Королева доводила до обмороков изнеженных эскарлоток тем, что принимала ванны с ледяной водой, презирала женское седло и прогулкам по саду предпочитала скачки по полям. Но она заболела. Простуда, объявили придворные лекари. Хотел бы Райнеро поверить этим невеждам, но не вышло. Кашель выжимал из королевы все силы, доводил до хрипоты и лишал чувств. От неутихающих болей в горле она мало ела и почти не говорила. Хворь превратила её в бледную тень, и каждую ночь Райнеро боялся, что она истает с рассветом.
— И насколько же сладкой пилюлей принц заел своё горе? — едва ли донна Морено сказала ему столько слов за минувший год, сколько за этот вечер.
— Осторожнее, сеньора. Держите за вуалью свой длинный нос. — Вечер начался с того, что Райнеро один, без охраны и свиты, по обыкновению нагрянул к аптекарю на Тинктурной улице. Пройдоха исподволь торговал травками и снадобьями из Восточной Петли, чьи знахари знали толк в спасении жизней. Кое-какие лекарства приносили маме облегчение, и аптекарь сразу оказался у принца на хорошем счету. А его дочка, понимавшая в аптекарском деле не меньше отца, сегодня вплела в волосы кустовые розы и предложила для утешения средство, от которого Райнеро просто не мог отказаться…
— Эти глаза желают жечь южным пламенем, но я гляжусь в зелень льда. — Не имея возможности показать усмешку, донна Морено вложила её в голос: — Зачем же вы ничего не переняли от нашего короля?
— Вам бы хотелось, чтобы я красовался брюхом и стеклянным глазом? — Тем временем отец приложил к плитам лоб и простёр к триптиху руки, отклячив зад размером с бугор.
— Как непочтительно.
— Мне достаточно отцовского роста, чтобы смотреть на вас сверху вниз.
— Его ли это рост.… И эти тёмные кудри… — Как бы он ни поносил донну Морено, отрицать невозможно: её стать, отточенные движения, чистый, красивый, со свежей прохладцей голос волновали его.
Воровато глянув на отца, Райнеро провёл пальцами по вуали, придавливая ткань к тёплой щеке Розамунды.
— И это меня называют жадным до любовных утех. Хотите себе коллекцию из мужчин Рекенья? Забудьте. Чёткам я предпочёл шпагу.
— Поверьте, с минуты на минуту вы сами пожелаете больше походить на нашего короля, — в тумане вуали прорезался контур улыбки, и Розамунда Морено отступила назад.
— Избави бог, — хмыкнул принц Рекенья и решительно двинулся к отцу, тяжело поднимавшемуся с колен.
Обычно после молитвы всеблозианнейший король Франциско становился благостен, чтобы не сказать благодушен, как иные после кувшина вина, и благоухал ладаном. Но в эту минуту на лёгкое отпущение грехов не приходилось рассчитывать. Щёки его раздувались злобствующими дикобразами, от яростного дыхания сотрясалась могучая грудь и вспучивалась шнуровка колета, руки размером с латную перчатку сжимались в кулаки. Вдобавок, разило от него, как от дикого зверя.
Райнеро невольно пригладил волосы, одёрнул колет, расправил плащ, слабо надеясь, что не принёс на себе цветов, выпавших из волос аптекарской дочери.
— Король, отец мой, — холод прошиб его, когда он разгибался из светского поклона. За поясом остался кинжал! И если Пречистая Дева простит ему эту рассеянность, то отец наложит пласт епитимий. — Я готов исповедаться.
— Король зол, — откуда-то из тьмы мурлыкнула Розамунда Морено, точно перепутав часовню со спальней. — Вы не сын ему.
— Его величество прощал меня и за большие проступки, нежели тот, что я совершил пару часов назад, — напомнил Райнеро, открыто смотрясь в тёмное стекло отцовского глаза.
Король засопел, что всегда выходило у него угрожающе, и одной лапищей сгрёб принца за плечо. Бросить сына на колени при своей шлюхе, чтоб любовалась и радовалась? Отец не мог слышать их перешептываний… Райнеро сжал зубы, заставляя себя не оборачиваться, сопротивляться. Но боль разлилась по плечу, и колени всё равно уткнулись в чёрные плиты.
— Если посмеешь — помолись, — прогрохотало над головой, — а потом убирайся! Престол Рекенья для Рекенья. Не для тебя, ублюдка!
Райнеро исподлобья уставился на босые ступни Пречистой Девы, освещенные огоньками свечек на алтаре. От большой веры король совсем лишился рассудка, и это не могло не случиться, но до чего же некстати! Молитва давала фору. Неужели принц не придумает, как обуздать безумие отца и государя? Ну же, ну же.…Не оставь он ножны в притворе, отстаивал бы свою законность со шпагой в руке! Сердце содрогнулось от гнева. Секундная тревога — не вернётся ли красная пелена на глаза?
— Ты совсем тронулся, старая развалина. — Райнеро вскочил, развернулся. Напрасное беспокойство, его собственный разум стал обнажённым ,отточенным лезвием. — Я — твоя кровь, я — Рекенья!
— Не лги перед ними! — взревел Франциско, выпячивая грудь то ли на сына, от которого отрекался, то ли на снулых святых, топтавшихся на боковых досках триптиха.
Райнеро извлёк кинжал, обтянутая кожей рукоять привычно прильнула к ладони, волнистое лезвие бликовало, предвкушая скорую кровь. Раскрыл ладонь. Надрез был умелым и в первые секунды безболезненным.
— Я — Рекенья! Во мне — твоя кровь, королей кровь, слышишь? Я не перестал быть тебе сыном только из-за того, что ты помешался!
— Твоя мать исповедалась. —Франциско надвинулся на него, и Райнеро встряхнул рукой. Кровь попала королю на лоб. — Перед смертью не солгать никому. Даже таким, как Яльте!
— Король тут здрав. — Морено, чтоб её! — Перед смертью не солгать, а вы родились… недоношенным.
Райнеро опустил руку с кинжалом, рукоять выскальзывала из пальцев, и он хватал её снова и снова. В сердце билаь ледяная волна, окатывая ещё одну рану, просачиваясь в неё и затвердевая там льдом. Нет, нет, нет, нет, нет! — хотел кричать он и молчал. Пасть на колени, отдаться горю — и предать мать в её смерти больше, чем предал при жизни? Нет. В бой, «бастард».
Он заткнул за пояс кинжал. Потёр шею, крутанул головой. Вдохнул, выдохнул.
— А пусть и так! Но я тебе нужен! — голос Райнеро сорвался на рык. — Я сражался вместе с Куэрво. Я проучил лазутчиков. Я бы сделал ещё больше. Я знаю, к чему вести Эскарлоту! Я такой же Рекенья, и… Я! Тебе! Нужен!
— Ты был нашим сыном двадцать два года, и мы оставляем тебе жизнь. — Минутой ранее король рвал и метал, теперь поник. — Но ты немедленно покинешь Эскарлоту и не станешь помышлять о возвращении.
— Франциско! — вскрик Розамунды Морено отдался в ушах звоном лопнувших струн. — Ты не смеешь щадить его! Ты знаешь, что он такое! Сначала он ославит твоё имя на весь Полукруг, затем сорвёт корону с твоей головы, размозжённой о камень этого алтаря! Твоё милосердие — глупость, вели схватить его или убей немедля!
— Знай своё место, женщина! — прогремел Франциско Рекенья, оглянувшись на тень у узкого окна.
— Оно на смятых простынях, под каждым мужчиной Рекенья, — хохотнул Райнеро. Повернулся к выходу, прибавил шаг. В притворе он ощупью отыскал ножны, надел, чертыхаясь, и тут правый бок ушибло сгустком темноты.
— Малявка?!
— Пусти-и!
— Снова грел уши? — Схватить гадёныша за грудки, тряхнуть, впечатать в двери.
Двери распахнулись, в глазах качнулась луна. Заморыш упал навзничь, пискнул, хлюпнул. На нём не было колета, сорочка смялась, на коленках белела пыль. Усердно подслушивал. Райнеро схватил его за шиворот. Гарсиласо норовил плюхнуться обратно, ноги не держали, елозили по гравию. Он вцепился в рукава Райнеро и пялился косыми глазищами.
— У тебя кровь… — Никчёмный брат, ничтожество, что предпочло бы быть убитым, нежели убить…
— Случается. — Как просто! Развернуть, прижать к себе и позволить лезвию отыскать под воротничком горло, где клокочет страх. Клеймо братоубийцы? Ерунда, кто додумается? Франциско? Испугали! Неродной наследник всегда выиграет у погибшего.
— Пусти! — Салисьо обрушил на руки брата неумелые, девчачьи удары.
— Живи. — Уметь отпускать — плохая наука, но своё можно взять честным боем — не перерезанной глоткой.
Малявка повалился наземь, Райнеро засунул кинжал за ремень. Обхватил сцепленными руками затылок, опустил их на шею, размазывая липкую кровь, задрал голову. Луна была даже не луной — порезом. Или тончайшей, на грани издёвки, улыбкой? Оглянулся на часовню. В дверном проёме клубилась мгла, в ней вязали крики Розамунды и рокот короля Франциско. Бежать. Немедленно. Пока король не принял брань своей потаскухи за глас Всевечного.
Райнеро шагнул вперёд, и ветер упал ему под ноги, затоптанный конскими копытами. Ма?рсио! Конь мотал мордой прямо перед аркой в часовню, звенел сбруей. Кто оседлал его и кто после этого выжил? Принц Рекенья заскочил в седло, нащупал сбоку ольстру с пистолетом. Какая забота…
— Пошёл! — Ремни поводьев липли к ладоням, окровавленным, это же надо так выпачкаться.
Набирающий силу цокот, посвист ветра. Где-то внизу плеснули чёрные кудри над огромными косыми глазами.
— Твоё правление будет славным, мой брат! — оглянувшись, крикнул Райнеро. — Но, прости загодя, недолгим!
*Пассо – мера длины, равная приблизительно 0,98 см.
Глава 4
Эскарлота
Айруэла
1
Кровь бастарда тяжёлыми каплями стекала на чёрную гриву джериба . С минуту Райнеро смотрел на это действо с некоторым любопытством. Позволить ей вытечь до последней гнусной капли? Очистить тело от этой дряни, выпустить на волю кровь матери? Диана Яльте дала ему северную кровь, и пусть южная оказалась подпорченной, север и юг никогда не сольются воедино. Мать умерла этой ночью, но не перестала утешать и любить. Кровь ублюдка ему ни к чему. Она заражает, несёт по жилам проклятье, а сердце ей помогает. Стучит, дурное, так, что каждый удар ранит, как последние слова отца. Нет, не отца.
Райнеро тряхнул головой. Порез всё ещё кровоточил, ладонь ныла. Он кое-как оторвал от рукава манжет, перетянул ранку. Огляделся. Сколько он проскакал? Где оказался? Совсем перестал владеть собой, убожество.
Кажется, это улица святой Каталины. Дома жались друг к другу словно в стыдливости, ветер задирал сорочки и простыни, узкая дорога вела вверх. Через два квартала начиналась Тинктурная улица. Так вот, куда мчался ублюдок. Принц Рекенья решительно развернул коня. Если этой ночью он и посетит деву, то только Пречистую.
Вверху проблеснул росчерк шпаги: тучи явили бастарду его первого насмешника. Луна подставляла белёный профиль. Нынче она юна, она спесива, она посмеивается. Её кровь сочилась из тонкой улыбки звёздами, а улыбка зияла на небе порезом. Так вот, какова чистая кровь. У бастарда её капли сродни зёрнам граната, ничего общего с небесными слезами.
Марсио остановился, фыркнул в ночь, стукнул копытом. Джериб помнил, где в Айруэле обитает что-то значащая для хозяина женщина. В доме Пречистой спали, эта дама не позволяла утомлять себя по ночам. Но для столь преданного почитателя сделала бы исключение. Исповедаться ей, вывернуть душу? Смешно, но греха на Райнеро не было. Не каяться же в том, что родился. Принц Рекенья направил Марсио вдоль площади, избегая попадать на меченые луной плиты. Как вор, что двадцать лет назад украл чужую жизнь и так к ней привык, что забыл о краже.
По правую сторону собора выстроил себе особняк айруэлский алькальд. Словно у юбок Пречистой Девы спрятался, но как же это сегодня к месту! Боголюбец отдал дом в распоряжение канцлеру Эскарлоты и скрылся в родовых землях, откуда не видны полные опасностей Амплиольские горы.
Клюв Ита, как прозвал канцлера Райнеро ещё в детстве, почти не покидал своего кабинета. Всегда в делах, всегда с синими от недосыпа кругами под глазами и готовым клюнуть непослушного принца выдающимся носом. Но в этот раз Мигель ви И?та ещё утром уехал из королевской резиденции, позволив себе отдых. Именно сегодня. Останься Мигель в замке, увидеться с ним было бы на порядок сложнее, дом же алькальда подходил для убежища, никаких ловушек. Канцлер не оставит воспитанника, приютит до утра. К Отверженному бастарда! Здравый смысл колотился в виски: «Ты принц не по крови, ты принц по предназначению. Какое короне дело, Рекенья ты или нет? Всевечный дал тебе родиться, зло пошутив. Но почти четверть века ты рос под знаменем наследника престола. Что изменилось? Ты тот же!».
Меньше всего Райнеро ожидал, что ему не откроют. Марсио понуро бил копытом, принц столь же исступлённо барабанил в позабывшую совесть дверь. Клюв Ита умел отдыхать, не иначе как дрыхнет у юбок любовницы, даже прислугу отпустил! Предпочитавший не вылезающей из молельни жене работу, канцлер никак не вязался с любовными делами, но по какой-то злой шутке именно в эту ночь он решил изменить своей ненаглядной.
