— Ваша правда, я такой недогадливый. Зачем псина, если есть колдун. — Берни хохотнул, махнул Альде шпагой. Дурашка отпрыгнула назад, но тут же подняла подбородок повыше. — Признаюсь, когда вы говорили о мужской мощи, я подумал о Рейнольте, но мощь древненьких... Древнее Орнёре в этом дворце не сыскать. И как вам? Неужели под полами того халата ещё есть жизнь?
От собственной пошлости хотелось плеваться, но Альда сама напросилась. Она краснела, отчаянно, и всё же не сводила со шпаги Берни глаз. Боится? Когда и как он дал повод думать, что может причинить ей вред? Дьявольщина, когда?! От злости Берни отшвырнул шпагу. Альда испуганно охнула, но не сдвинулась с места.
— Мессир Орнёре спас меня от позора на балу, — она пыталась леденить его своим голосом, но Берни слышал жалкий лепет. — Он не посягал на мою честь, а напротив, берёг её.
Берни кинул огню остатки платья-лакомства и шагнул к жене. Она потянула завязки сорочки, пытаясь прикрыть худые белые плечи. Как можно лгать с такими чистыми, ясными глазами? Как можно так его ненавидеть? За что?
— Если делить с чужим мужчиной ложе — для вас спасение, то я вынужден спросить... Какого дьявола ты три года не подпускала меня? Почему согласилась, когда я предложил подождать? Ради тебя предложил, ты... — Кинуть ей в лицо то, кем она стала, Берни не смог. Нельзя назвать сукой ту, которая пока ещё носит титул Оссори, иначе он оскорбит свою семью.
— Не было ничего из того, в чём ты меня обвиняешь, Рональд. — Побледневшие губы сжались на мгновение в ниточку. — И я... ты... — Она опустила взгляд, затеребила завязки сорочки.
Берни запустил руку в волосы, отвернулся от неё. Нет, это невозможно! Чего ему ждать? Сейчас из общего зала выскочит Рейнольт со своим отрядом? Так он готов, только пусть это закончится! Как в насмешку, в глаза ударил луч полуденного солнца. За окном всё мерцало серебром. Но слепило синевой небо. Подумать только, всего день назад такая же весенняя оттепель ему чудилась в глазах Альды, когда она смотрела на него, улыбалась... Значит, то было лишь обманчивое зимнее солнце, а он успел поверить ей и её слезам, поверить, как не знающий женщин мальчишка.
— Я не хочу тебя слышать. Видеть. Нет, скажи мне наконец, ну?! Зачем ты разделила со мной дорогу? Зачем так поступила со мной? Чем я заслужил это предательство?! Дьявольщина, Альда, да не молчи же!
— Если нет иного пути... проверь. — Что-то в её тоне изменилось. Оссори обернулся.
До этой секунды он не замечал, какая тонкая на Альде сорочка. Солнце светило ей в спину, и он ясно видел хрупкую фигурку, окутанную длинными, до пояса, распущенными волосами. Неловкими пальцами Альда распустила завязки сорочки.
Заговорила с холодным достоинством:
— Нет никакого мессира Чь. И никогда не было. Дисглейрио Рейнольт три года был мне другом, но я в нём ошиблась. — Не глядя на Берни она дёрнула рукава, и сорочка опала на бёдра. — С мессиром Орнёре мы ночевали в разных комнатах. Последовать за тобой меня заставил долг графини Оссори перед её супругом. И страх оставаться в Григиаме одной. Страх, что ты уже не вернёшься. — Она откинула волосы за спину. — Ты волен получить то, что было твоим по праву три года. Я невинна, Рональд, и верна тебе... была и буду.
Оссори мигнул. Его охватывало жаром, он пытался смотреть ей в глаза, но не получалось. У Альды были маленькие, аккуратные, беззащитные груди, шутка ли, но прекраснее их он не видел ни у одной женщины. Пришлось ещё раз мигнуть, осознавая, что Альда наступила на подол сорочки и высвободилась из неё. На ней остались только панталоны до колен, тонкий лён пенился вокруг немного широких бёдер, не скрывая их достоинств. Альда нервно убрала волосы за уши, уронила руки вдоль тоненькой талии, сминая панталоны чуть вниз и открывая белый мягкий животик.
Берни опомнился, когда Альда попыталась распустить завязки панталон и снять их вслед за сорочкой. Кажется, пялясь обнажающуюся жену, он не дышал вовсе. Берни стянул с кровати покрывало и решительно направился к Альде. Глупышка дёрнулась, хотела шагнуть назад, но совладала с собой и только прикрыла глаза. Кулачки сжаты, грудь быстро вздымается, осанка исполнена достоинства. Какая же Альда маленькая, хрупкая, беззащитная. Какой он глупец, мерзавец, ослепший от подозрений и... ревности?
Когда Берни накинул покрывало на плечи Альды, укрыл её, она вздрогнула и подняла на него удивлённый, враз растерявший лёд взгляд. Он поправил на ней покрывало, у него вырвался нервный смешок:
— Иди в постель.
Альда поджала губы, но покорно пошла к кровати, холодной, наверное… Нужно растопить камин посильнее.
— А ты?... — Как тогда, три года назад, в ночь после свадьбы, Альда присела на краешек постели и глядела с напускным холодом. Но глаза блестели от страха.
— А я в кресло, — Берни улыбнулся, надеясь, что ободряюще. Чудо, но Альда несмело улыбнулась в ответ. — Я не насильник, Альда. А ты... прости. Пожалуйста. Отдохни... Поспи.
Оссори нервно облизнул губы, глупо потоптавшись на пороге, вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь и прижался к ней спиной. Почему горят щёки, почему бешено колотится сердце, почему с губ не сходит улыбка?
— Прости мне. Я дурак, Альда, — признался он скорее самому себе.
— Я знаю, Берни, — тихо откликнулась Альда Оссори.
Блицард
Хильма
Эскарлота, 1511 год
Райнерито сделал выпад левой, но рука вновь повернулась не так и опустилась ниже, чем нужно. Шпага учителя слегка ударила по запястью. Снова ранен!
— Если я и родился с клинком в руке, дон Рамиро, — вздохнул наследный принц, — то уж точно не в левой.
— Просто напряги руку и поднимай повыше.
Райнерито без труда принял стойку, его противник приготовился к защите. Они всегда тренировались по утрам, пока держалась ночная прохлада. Но каждый раз солнце неумолимо разгоралось, и учитель с учеником успевали взмокнуть. Но воину и не пристало благоухать розами! Райнерито рванул вперёд, перенося вес на ведущую левую ногу. Герцог Рамиро ви Куэрво обучал престолонаследника благородному искусству фехтования, как это было принято в эскарлотской школе. Так что, нога Райнерито осталась прямой, «драчливая» рука выпрямилась и застыла на уровне глаз. Правую Райнерито отвёл назад, позволяя телу повернуться боком. Дон Рамиро настаивал, что это добавляет выпаду ещё две-три пиетры. Стук сошедшихся клинков, ликующий возглас, отскок назад, стойка.
— Браво!
Закрепить успех им не дали. На лужайку надвигалась стая пустоголовых голубиц, хотя это полагалось звать свитой её величества. Голубицы расступились и явили свету королеву с её маленьким двойником. Красота матушки была холодноватой, матушки, но не сестры! В кудряшках принцессы заблудилось солнце, в глазах то дремал, то бушевал океан.
Райнерито поклонился, придерживая у бедра рапиру. Да, деревянную, но всё впереди! Её величество удостоила сына кивком, герцогу ви Куэрво милостиво протянула руку. Принцесса задрала и без того вздёрнутый носик, и старший брат не устоял.
— Рамона Лусиана Октавия Эльвира Ампаро Исабель Диана Рекенья-и-Яльте!
— Что вам угодно, сеньор? — сестрица взглянула на него из-под полуопущенных век.
— Я хотел бы засвидетельствовать вам своё почтение, сеньорита!
Рамона царственно подала ему ручку, подражая грациозности матери. Райнерито притянул воображалу к себе и ущипнул розовую щёчку. Сестра взвизгнула, взмахнула кулачками и погналась за обидчиком. Они петляли между кустов абелии, заблудившись в солнечных лучах и сладком цветочном запахе. Рамона скоро утомилась, о чём сообщила, усевшись посреди тропинки и расправив вокруг себя юбки. Райнерито подхватил сестру за талию, вскружил, счастливый от её хохота. Ему говорили, что для своих лет он сильный, очень сильный. Он ещё не пробовал гнуть подковы, но не сомневался: в своё время ему поддастся и это. Но сейчас он запнулся. Потерял опору, не сумел сбалансировать, как же нелепо! Грохот сердца отдавался в ушах, вздох не шёл. Зубы — стиснуть, руки — напрячь, Рамону — на себя, лишь бы упала не на землю! Сестра вскрикнула и закрыла лицо руками, но они устояли.
— Райнеро!
— Прости меня, маленькая, я не хотел…
Оказавшись на траве, Рамона тут же задрала нос:
— Сеньор, клянитесь!
Райнерито рыцарски преклонил колено. Сестра преодолела испуг со стойкостью истинной королевы, он почитал за честь быть ей братом, другом и заступником.
— Сеньор, клянитесь, что всегда вызволите меня из беды! Услышите, примчитесь и вызволите! Клянитесь!
— Клянусь, прекрасная сеньорита. — Райнерито с благоговением поцеловал пухлую ручку.
Затем, взявшись за руки, они направились вперёд по тропинке и вскоре услышали голоса, схлестнувшиеся в жарком споре.
— Тсс, — он поднёс палец к губам.
Рамона зажала рот ладошками. Райнерито двинулся на голоса, чьи обладатели нашлись за ближайшим розово-белым кустом. Мать и дон Рамиро, совсем одни!
— Я уже дала вам понять, что его высочество не нуждается в ваших услугах. С вашей стороны неучтиво, герцог, вынуждать меня это повторять.
— Сам Франциско настаивал, чтобы Райнеро обучал я! Вы противитесь воле своего супруга и короля?
— Его высочеству найден другой учитель.
Рука сомкнулась на деревянном эфесе, глаза щипнуло. Но и дон Рамиро был верным союзником, он выругался королеве в лицо.
— Отверженный и рога его, нет!
— Вы — первая шпага Эскарлоты? — Её величество растянула губы в улыбке, способной отвадить самого преданного кабальеро. Тонкая, в браслетах рука легла на облечённый в шелка живот. Голубицы шептались, что из-за беременности женщины часто делают всякие глупости.
— Да, я — первая шпага! — тряхнул дон Рамиро кудрями. — Зовите сюда этого учителя, мы скрестим с ним клинки и выясним, кто более достоин учить принца Рекенья!
Диана Яльте сцепила на животе руки, лицо ее стало тревожным.
— Рамиро! Вы стали слишком похожи…
— Ну, что вы, — дон Рамиро почти засмеялся. — Он же ещё мальчик.
— Я уже вижу сходство. Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осозна?ю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой Девой! Он уже боготворит тебя!
Произнося эти плаксивые и весьма странные речи, матушка оборвала цветочки с попавшей в руку ветки и искусала губы. И тогда дон Рамиро предал своего принца. Он упал перед королевой на колени и целовал белые безвольные руки. Герцог или простолюдин, прославленный воин или трус, но Рамиро не должен так делать, верно же?
— Мамочка! — грянуло за спиной. Рамона с плачем пронеслась мимо.
Райнерито не мог себя больше сдерживать и утопил предательство в слезах. Бывшего учителя он обвинил в измене, мать — в злодействе. Рыдания так и душили.
— Я не хочу! Нет! Этого не будет! Только Рамиро! Не хочу! Пусти меня! Нет! Не бууууууду! — Рапирой он тыкал предателя, куда придётся. Топал ногами. Уверял всех, что ненавидит целый свет, а в особенности — своего нового учителя. — Только подпустите его ко мне, матушка! На первом же уроке я его заколю!
— Немедленно перестань! Райнеро, ты слышишь меня? Я запру тебя на замок! И никакого фехтования, пока ты не принесёшь своих извинений! — взывала королева. К ней с плачем жалась дочь, и власти Дианы Яльте не хватало на усмирение их обоих.
— Я! Вам! Не покорюсь! — Принц Рекенья о колено преломил рапиру, обломки полетели под ноги матери.
Она побледнела и отступила, прикрывая живот.
— Рамиро!
Райнерито схватили, хотя он брыкался и даже кусался. В конце концов, силы покинули его, и он смог лишь подвывать, обхватив дона Рамиро руками и ногами. Его куда-то несли.
— Ваше высочество. Райнеро. Райнерито! Хватит лить гранатовые слёзы. Мы же обо всём условились. Я никуда не денусь. Э-эй, слышишь?
— Нет!
— Я не могу учить тебя, но я никуда не исчезну, верно?
— Сегодня вы меня предали. Как я могу вам верить?
— Ну конечно можешь. Пока король — твой отец, я вынужден ему подчиняться. Но когда королём станешь ты, я буду рядом, и уже ты станешь отдавать приказы. Хочешь, я буду обучать фехтованию твоего сына? Мы втроём славно повеселимся!
— Да, так и будет. И моих внуков будешь обучать ты.
— Непременно.
Райнеро крепче обнял шею недавнего учителя фехтования, хлюпнул носом. Кудри дона Рамиро щекотали щёку, от него пахло потом и апельсинами.
— Твоя сорочка теперь намокла на плече…
— Я чувствую. Ничего страшного. Ну, изволь быть сильным, ты уже взрослый.
Райнеро кивнул. Это так. Ему почти восемь лет, и он старший королевский сын. Ему уготован великий удел мудро править и водить армии.
— Знаешь, почему кабальеро нельзя плакать?
Принц Рекенья помотал головой и уткнулся в шею дона Рамиро.
— Потому что на него всегда смотрит дама. Кабальеро сильнее, он — её заступник, рыцарь в сверкающих доспехах. А слёзы — это слабость. Как можно доверить свою честь и жизнь кабальеро, который без конца рыдает?
Райнерито представил рыцаря, кружевным платочком утирающего сквозь забрало слёзы, и захихикал. Рамиро перехватил его поудобнее, посадил на плечи. Это всегда выходило у герцога столь же непринуждённо, как куртуазный поклон, сложный фехтовальный финт или меткий выстрел. Словом, дон Рамиро замечательно ладил с королевскими детьми. И это несмотря на то, что герцогиня пока не осчастливила наследниками род Куэрво.
— Сорви-ка вон тот апельсин. — Над головой Райнеро раскинулись ветки, с которых свисали золотые кругляши. — Только не залей мне волосы соком.
— Разве фрукты можно так есть? — усомнился принц Рекенья. — Мама говорит, с земли кормится только чернь.
Дон Рамиро издал смешок:
— Твоя мама — умная женщина, но в тот раз она сказала глупость.
Райнерито воевал с кожурой апельсина, высунув кончик языка.
— Райнеро, — напомнил дон Рамиро, — ты не просто кабальеро. Ты — будущий король.
— Я знаю. Королям также нельзя плакать.
— Во что бы то ни стало.
— Потому что, — принц Рекенья лукаво улыбнулся, — на меня будет смотреть королева?
Его вернули на землю. Райнеро плюхнулся задом в траву, дон Рамиро, скрипнув сапогами, опустился на корточки прямо напротив. Пахло цветами и апельсинами, в кустах щебетали птахи, беды забывались. Райнерито поделил апельсин, обрызгав пальцы.
— Не только королева, — подмигнул дон Рамиро, приняв сладкое подношение. — Всё королевство. Подданные не должны видеть слабость короля, иначе они перестанут в него верить.
— Я понял. — Апельсиновая долька кислила, но Райнеро её проглотил. Выплюнуть было бы слабостью. — Значит, мне никогда нельзя плакать?
Рамиро посмотрел ему в глаза так внимательно, что это смутило.
— Можно. Когда умирает тот, кого ты очень любил.
— Тогда я заплачу, когда ты умрёшь.
— Почту за честь, ваше высочество!
Эта ночь его щадила. Шёл снег, луна укрывалась мантильей-тучей. Но едва Райнеро поднимал к небу взгляд, как донья Луна приоткрывала лицо и подмигивала ему всезнающим глазом. Если бы он выпил больше, то завёл бы с ней беседу, как с подельником. Выпил бы ещё больше — стащил бы мучительницу с неба, увив петлёй. Так, как ловят быка в корриде. Всё для того, чтобы она не рассказала об увиденном прошлой ночью.
А видела мерзавка многое. Почернелые руины, фонтан с отколотой чашей, покойник, обнявший холодное, изувеченное тело статуи.
От собственной пошлости хотелось плеваться, но Альда сама напросилась. Она краснела, отчаянно, и всё же не сводила со шпаги Берни глаз. Боится? Когда и как он дал повод думать, что может причинить ей вред? Дьявольщина, когда?! От злости Берни отшвырнул шпагу. Альда испуганно охнула, но не сдвинулась с места.
— Мессир Орнёре спас меня от позора на балу, — она пыталась леденить его своим голосом, но Берни слышал жалкий лепет. — Он не посягал на мою честь, а напротив, берёг её.
Берни кинул огню остатки платья-лакомства и шагнул к жене. Она потянула завязки сорочки, пытаясь прикрыть худые белые плечи. Как можно лгать с такими чистыми, ясными глазами? Как можно так его ненавидеть? За что?
— Если делить с чужим мужчиной ложе — для вас спасение, то я вынужден спросить... Какого дьявола ты три года не подпускала меня? Почему согласилась, когда я предложил подождать? Ради тебя предложил, ты... — Кинуть ей в лицо то, кем она стала, Берни не смог. Нельзя назвать сукой ту, которая пока ещё носит титул Оссори, иначе он оскорбит свою семью.
— Не было ничего из того, в чём ты меня обвиняешь, Рональд. — Побледневшие губы сжались на мгновение в ниточку. — И я... ты... — Она опустила взгляд, затеребила завязки сорочки.
Берни запустил руку в волосы, отвернулся от неё. Нет, это невозможно! Чего ему ждать? Сейчас из общего зала выскочит Рейнольт со своим отрядом? Так он готов, только пусть это закончится! Как в насмешку, в глаза ударил луч полуденного солнца. За окном всё мерцало серебром. Но слепило синевой небо. Подумать только, всего день назад такая же весенняя оттепель ему чудилась в глазах Альды, когда она смотрела на него, улыбалась... Значит, то было лишь обманчивое зимнее солнце, а он успел поверить ей и её слезам, поверить, как не знающий женщин мальчишка.
— Я не хочу тебя слышать. Видеть. Нет, скажи мне наконец, ну?! Зачем ты разделила со мной дорогу? Зачем так поступила со мной? Чем я заслужил это предательство?! Дьявольщина, Альда, да не молчи же!
— Если нет иного пути... проверь. — Что-то в её тоне изменилось. Оссори обернулся.
До этой секунды он не замечал, какая тонкая на Альде сорочка. Солнце светило ей в спину, и он ясно видел хрупкую фигурку, окутанную длинными, до пояса, распущенными волосами. Неловкими пальцами Альда распустила завязки сорочки.
Заговорила с холодным достоинством:
— Нет никакого мессира Чь. И никогда не было. Дисглейрио Рейнольт три года был мне другом, но я в нём ошиблась. — Не глядя на Берни она дёрнула рукава, и сорочка опала на бёдра. — С мессиром Орнёре мы ночевали в разных комнатах. Последовать за тобой меня заставил долг графини Оссори перед её супругом. И страх оставаться в Григиаме одной. Страх, что ты уже не вернёшься. — Она откинула волосы за спину. — Ты волен получить то, что было твоим по праву три года. Я невинна, Рональд, и верна тебе... была и буду.
Оссори мигнул. Его охватывало жаром, он пытался смотреть ей в глаза, но не получалось. У Альды были маленькие, аккуратные, беззащитные груди, шутка ли, но прекраснее их он не видел ни у одной женщины. Пришлось ещё раз мигнуть, осознавая, что Альда наступила на подол сорочки и высвободилась из неё. На ней остались только панталоны до колен, тонкий лён пенился вокруг немного широких бёдер, не скрывая их достоинств. Альда нервно убрала волосы за уши, уронила руки вдоль тоненькой талии, сминая панталоны чуть вниз и открывая белый мягкий животик.
Берни опомнился, когда Альда попыталась распустить завязки панталон и снять их вслед за сорочкой. Кажется, пялясь обнажающуюся жену, он не дышал вовсе. Берни стянул с кровати покрывало и решительно направился к Альде. Глупышка дёрнулась, хотела шагнуть назад, но совладала с собой и только прикрыла глаза. Кулачки сжаты, грудь быстро вздымается, осанка исполнена достоинства. Какая же Альда маленькая, хрупкая, беззащитная. Какой он глупец, мерзавец, ослепший от подозрений и... ревности?
Когда Берни накинул покрывало на плечи Альды, укрыл её, она вздрогнула и подняла на него удивлённый, враз растерявший лёд взгляд. Он поправил на ней покрывало, у него вырвался нервный смешок:
— Иди в постель.
Альда поджала губы, но покорно пошла к кровати, холодной, наверное… Нужно растопить камин посильнее.
— А ты?... — Как тогда, три года назад, в ночь после свадьбы, Альда присела на краешек постели и глядела с напускным холодом. Но глаза блестели от страха.
— А я в кресло, — Берни улыбнулся, надеясь, что ободряюще. Чудо, но Альда несмело улыбнулась в ответ. — Я не насильник, Альда. А ты... прости. Пожалуйста. Отдохни... Поспи.
Оссори нервно облизнул губы, глупо потоптавшись на пороге, вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь и прижался к ней спиной. Почему горят щёки, почему бешено колотится сердце, почему с губ не сходит улыбка?
— Прости мне. Я дурак, Альда, — признался он скорее самому себе.
— Я знаю, Берни, — тихо откликнулась Альда Оссори.
Глава 39
Блицард
Хильма
Эскарлота, 1511 год
Райнерито сделал выпад левой, но рука вновь повернулась не так и опустилась ниже, чем нужно. Шпага учителя слегка ударила по запястью. Снова ранен!
— Если я и родился с клинком в руке, дон Рамиро, — вздохнул наследный принц, — то уж точно не в левой.
— Просто напряги руку и поднимай повыше.
Райнерито без труда принял стойку, его противник приготовился к защите. Они всегда тренировались по утрам, пока держалась ночная прохлада. Но каждый раз солнце неумолимо разгоралось, и учитель с учеником успевали взмокнуть. Но воину и не пристало благоухать розами! Райнерито рванул вперёд, перенося вес на ведущую левую ногу. Герцог Рамиро ви Куэрво обучал престолонаследника благородному искусству фехтования, как это было принято в эскарлотской школе. Так что, нога Райнерито осталась прямой, «драчливая» рука выпрямилась и застыла на уровне глаз. Правую Райнерито отвёл назад, позволяя телу повернуться боком. Дон Рамиро настаивал, что это добавляет выпаду ещё две-три пиетры. Стук сошедшихся клинков, ликующий возглас, отскок назад, стойка.
— Браво!
Закрепить успех им не дали. На лужайку надвигалась стая пустоголовых голубиц, хотя это полагалось звать свитой её величества. Голубицы расступились и явили свету королеву с её маленьким двойником. Красота матушки была холодноватой, матушки, но не сестры! В кудряшках принцессы заблудилось солнце, в глазах то дремал, то бушевал океан.
Райнерито поклонился, придерживая у бедра рапиру. Да, деревянную, но всё впереди! Её величество удостоила сына кивком, герцогу ви Куэрво милостиво протянула руку. Принцесса задрала и без того вздёрнутый носик, и старший брат не устоял.
— Рамона Лусиана Октавия Эльвира Ампаро Исабель Диана Рекенья-и-Яльте!
— Что вам угодно, сеньор? — сестрица взглянула на него из-под полуопущенных век.
— Я хотел бы засвидетельствовать вам своё почтение, сеньорита!
Рамона царственно подала ему ручку, подражая грациозности матери. Райнерито притянул воображалу к себе и ущипнул розовую щёчку. Сестра взвизгнула, взмахнула кулачками и погналась за обидчиком. Они петляли между кустов абелии, заблудившись в солнечных лучах и сладком цветочном запахе. Рамона скоро утомилась, о чём сообщила, усевшись посреди тропинки и расправив вокруг себя юбки. Райнерито подхватил сестру за талию, вскружил, счастливый от её хохота. Ему говорили, что для своих лет он сильный, очень сильный. Он ещё не пробовал гнуть подковы, но не сомневался: в своё время ему поддастся и это. Но сейчас он запнулся. Потерял опору, не сумел сбалансировать, как же нелепо! Грохот сердца отдавался в ушах, вздох не шёл. Зубы — стиснуть, руки — напрячь, Рамону — на себя, лишь бы упала не на землю! Сестра вскрикнула и закрыла лицо руками, но они устояли.
— Райнеро!
— Прости меня, маленькая, я не хотел…
Оказавшись на траве, Рамона тут же задрала нос:
— Сеньор, клянитесь!
Райнерито рыцарски преклонил колено. Сестра преодолела испуг со стойкостью истинной королевы, он почитал за честь быть ей братом, другом и заступником.
— Сеньор, клянитесь, что всегда вызволите меня из беды! Услышите, примчитесь и вызволите! Клянитесь!
— Клянусь, прекрасная сеньорита. — Райнерито с благоговением поцеловал пухлую ручку.
Затем, взявшись за руки, они направились вперёд по тропинке и вскоре услышали голоса, схлестнувшиеся в жарком споре.
— Тсс, — он поднёс палец к губам.
Рамона зажала рот ладошками. Райнерито двинулся на голоса, чьи обладатели нашлись за ближайшим розово-белым кустом. Мать и дон Рамиро, совсем одни!
— Я уже дала вам понять, что его высочество не нуждается в ваших услугах. С вашей стороны неучтиво, герцог, вынуждать меня это повторять.
— Сам Франциско настаивал, чтобы Райнеро обучал я! Вы противитесь воле своего супруга и короля?
— Его высочеству найден другой учитель.
Рука сомкнулась на деревянном эфесе, глаза щипнуло. Но и дон Рамиро был верным союзником, он выругался королеве в лицо.
— Отверженный и рога его, нет!
— Вы — первая шпага Эскарлоты? — Её величество растянула губы в улыбке, способной отвадить самого преданного кабальеро. Тонкая, в браслетах рука легла на облечённый в шелка живот. Голубицы шептались, что из-за беременности женщины часто делают всякие глупости.
— Да, я — первая шпага! — тряхнул дон Рамиро кудрями. — Зовите сюда этого учителя, мы скрестим с ним клинки и выясним, кто более достоин учить принца Рекенья!
Диана Яльте сцепила на животе руки, лицо ее стало тревожным.
— Рамиро! Вы стали слишком похожи…
— Ну, что вы, — дон Рамиро почти засмеялся. — Он же ещё мальчик.
— Я уже вижу сходство. Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осозна?ю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой Девой! Он уже боготворит тебя!
Произнося эти плаксивые и весьма странные речи, матушка оборвала цветочки с попавшей в руку ветки и искусала губы. И тогда дон Рамиро предал своего принца. Он упал перед королевой на колени и целовал белые безвольные руки. Герцог или простолюдин, прославленный воин или трус, но Рамиро не должен так делать, верно же?
— Мамочка! — грянуло за спиной. Рамона с плачем пронеслась мимо.
Райнерито не мог себя больше сдерживать и утопил предательство в слезах. Бывшего учителя он обвинил в измене, мать — в злодействе. Рыдания так и душили.
— Я не хочу! Нет! Этого не будет! Только Рамиро! Не хочу! Пусти меня! Нет! Не бууууууду! — Рапирой он тыкал предателя, куда придётся. Топал ногами. Уверял всех, что ненавидит целый свет, а в особенности — своего нового учителя. — Только подпустите его ко мне, матушка! На первом же уроке я его заколю!
— Немедленно перестань! Райнеро, ты слышишь меня? Я запру тебя на замок! И никакого фехтования, пока ты не принесёшь своих извинений! — взывала королева. К ней с плачем жалась дочь, и власти Дианы Яльте не хватало на усмирение их обоих.
— Я! Вам! Не покорюсь! — Принц Рекенья о колено преломил рапиру, обломки полетели под ноги матери.
Она побледнела и отступила, прикрывая живот.
— Рамиро!
Райнерито схватили, хотя он брыкался и даже кусался. В конце концов, силы покинули его, и он смог лишь подвывать, обхватив дона Рамиро руками и ногами. Его куда-то несли.
— Ваше высочество. Райнеро. Райнерито! Хватит лить гранатовые слёзы. Мы же обо всём условились. Я никуда не денусь. Э-эй, слышишь?
— Нет!
— Я не могу учить тебя, но я никуда не исчезну, верно?
— Сегодня вы меня предали. Как я могу вам верить?
— Ну конечно можешь. Пока король — твой отец, я вынужден ему подчиняться. Но когда королём станешь ты, я буду рядом, и уже ты станешь отдавать приказы. Хочешь, я буду обучать фехтованию твоего сына? Мы втроём славно повеселимся!
— Да, так и будет. И моих внуков будешь обучать ты.
— Непременно.
Райнеро крепче обнял шею недавнего учителя фехтования, хлюпнул носом. Кудри дона Рамиро щекотали щёку, от него пахло потом и апельсинами.
— Твоя сорочка теперь намокла на плече…
— Я чувствую. Ничего страшного. Ну, изволь быть сильным, ты уже взрослый.
Райнеро кивнул. Это так. Ему почти восемь лет, и он старший королевский сын. Ему уготован великий удел мудро править и водить армии.
— Знаешь, почему кабальеро нельзя плакать?
Принц Рекенья помотал головой и уткнулся в шею дона Рамиро.
— Потому что на него всегда смотрит дама. Кабальеро сильнее, он — её заступник, рыцарь в сверкающих доспехах. А слёзы — это слабость. Как можно доверить свою честь и жизнь кабальеро, который без конца рыдает?
Райнерито представил рыцаря, кружевным платочком утирающего сквозь забрало слёзы, и захихикал. Рамиро перехватил его поудобнее, посадил на плечи. Это всегда выходило у герцога столь же непринуждённо, как куртуазный поклон, сложный фехтовальный финт или меткий выстрел. Словом, дон Рамиро замечательно ладил с королевскими детьми. И это несмотря на то, что герцогиня пока не осчастливила наследниками род Куэрво.
— Сорви-ка вон тот апельсин. — Над головой Райнеро раскинулись ветки, с которых свисали золотые кругляши. — Только не залей мне волосы соком.
— Разве фрукты можно так есть? — усомнился принц Рекенья. — Мама говорит, с земли кормится только чернь.
Дон Рамиро издал смешок:
— Твоя мама — умная женщина, но в тот раз она сказала глупость.
Райнерито воевал с кожурой апельсина, высунув кончик языка.
— Райнеро, — напомнил дон Рамиро, — ты не просто кабальеро. Ты — будущий король.
— Я знаю. Королям также нельзя плакать.
— Во что бы то ни стало.
— Потому что, — принц Рекенья лукаво улыбнулся, — на меня будет смотреть королева?
Его вернули на землю. Райнеро плюхнулся задом в траву, дон Рамиро, скрипнув сапогами, опустился на корточки прямо напротив. Пахло цветами и апельсинами, в кустах щебетали птахи, беды забывались. Райнерито поделил апельсин, обрызгав пальцы.
— Не только королева, — подмигнул дон Рамиро, приняв сладкое подношение. — Всё королевство. Подданные не должны видеть слабость короля, иначе они перестанут в него верить.
— Я понял. — Апельсиновая долька кислила, но Райнеро её проглотил. Выплюнуть было бы слабостью. — Значит, мне никогда нельзя плакать?
Рамиро посмотрел ему в глаза так внимательно, что это смутило.
— Можно. Когда умирает тот, кого ты очень любил.
— Тогда я заплачу, когда ты умрёшь.
— Почту за честь, ваше высочество!
Эта ночь его щадила. Шёл снег, луна укрывалась мантильей-тучей. Но едва Райнеро поднимал к небу взгляд, как донья Луна приоткрывала лицо и подмигивала ему всезнающим глазом. Если бы он выпил больше, то завёл бы с ней беседу, как с подельником. Выпил бы ещё больше — стащил бы мучительницу с неба, увив петлёй. Так, как ловят быка в корриде. Всё для того, чтобы она не рассказала об увиденном прошлой ночью.
А видела мерзавка многое. Почернелые руины, фонтан с отколотой чашей, покойник, обнявший холодное, изувеченное тело статуи.
