Подходила жена, спрашивала его о чем-то, он же молчал.
Подъезжала дочь, говорила ему что-то, он в ответ лишь тупо кивал.
Вечером, он послал жену в магазин, чтобы пополнить запасы коньяка. Потом же снова напился. Ночные воспоминания пугали, без большой дозы алкоголя опасался, что сон его не сможет взять.
А под утро снова в сон пришел Аршинов. Не один явился. На сей раз с фотографией жены пришел. Лица погибшей много лет назад женщины, на портрете Вальцов рассмотреть не смог. Аршинов снова мерно раскачивался на табурете и говорил практически то же самое, что и в прошлый раз. Немного больше, чем вчерашней ночью. Тем же тихим, но устрашающим голосом.
- Вот она, - говорил он, показывая фотографию жены, - Такая маленькая, такая хрупкая, такая нежная! А ты ее на своей огромной машине переехал. Словно катком Зою раздавил. Но она простит тебя. Если ты вернешь ее мне. Верни мне ее, помоги вернуть! Я тебя умоляю!
Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!
- Уйди! Уходи! Я прошу тебя! Уходи! Что я могу сделать?
- Ты можешь сделать, то, что я прошу. Ты все сможешь сделать, если захочешь. Так будь мужиком, прими решение и помоги нам!
Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!
- Что с тобой?! Что с тобой, Андрей?! - толкала жена острым кулачком в бок Вальцова, который громко и непонятно разговаривал, даже кричал во сне. - Проснись! Что с тобой происходит?! Ты чего кричишь? Опился что ли? Удумал, надо же, по литру в одного на ночь пить.
Вальцов с трудом открыл глаза. Долго лежал, потихоньку приходя в себя. Когда последние тени сна испарились из него, ему снова стало очень страшно.
Так же страшно было утром после того, как он проснулся, тому Вальцову, из конца девяностых годов прошлого века. Похмелье и воспоминание о вчерашней ночной поездке чуть ли не вводили его в ступор. Хотелось бы все представить как страшное хмельное сновидение, но, несмотря на вчерашнее состояние, все виделось с необыкновенной ясностью и четкостью. Было очень страшно. Ожидание чего-то весьма ужасного до невозможности тяготило. Многим бы пожертвовал сейчас Андрей Николаевич, чтобы по-другому пережить прошедшую ночь.
Он вышел из дома. Утро, в отличие от вчерашнего дня не было таким же ясным и солнечным. Низкая облачность, серость, предчувствие ненастья. Погода тоже переживала ночную беду, не радовалась оттого и не радовала. Вальцов поежился. Хотелось домой, на уютный диван, к бесполезному телевизору, к шалостям любимой дочки и к домашним хлопотам жены.
Вальцов вышел на улицу. А Леонов уже был на ногах, как и хозяин дома. Они загнали джип в гараж, расположенный здесь же, рядом с домом Лукашова, предварительно внимательно оглядев со всех сторон автомобиль и протерев насухо передний бампер тряпкой.
- Повезло нам, повезло, - говорил Леонов, - ни вмятины нет на кузове, ни царапины, ни какой-либо другой отметины. Мягонькая дамочка. Не оставила следов. Это хорошо. Пусть несколько месяцев машина постоит в гараже. Найдешь, Лука, на чем ездить пока. Потом помоешь автомобиль, хорошо помоешь. И не пожадничай, смени резину по кругу. Так, на всякий случай. Береженного… А после и будешь кататься на ней, как прежде. А пока надо ей отстояться. Я намекну, когда тучи рассеются. А они наверняка будут. Обязательно замаячат.
Леонов утром рассказал о произошедшем ночном несчастье Лукашову. Хозяин машины должен все знать. Обязан быть в курсе всех дел. Нужно было быстро и надежно заметать следы. Тот удивительно спокойно воспринял все услышанное. Состоянию его нервной системы можно было только позавидовать. А может быть стоило наоборот, посочувствовать ему.
Поправили головы алкоголем, чуть-чуть перекусили. Молча посидели за столом. Продолжать вчерашнюю гулянку ни у кого настроения этим утром не было. Решили разъехаться. Тем более самому Леонову нужно быть в курсе всех дел по ночному происшествию с самого начала. Нельзя из внимания упустить даже самую незначительную на первый взгляд мелочь. У мелочей есть очень неприятная особенность, если их вовремя не прижечь, они потом могут вырасти в большие проблемы.
Майор вызвал из отдела милиции машину, она быстро приехала, в нее торопливо все погрузились и поехали в город.
- Стой! - неожиданно приказал в дороге водителю автомобиля Леонов.
Машина остановилась. Главный милиционер города вылез, прошелся назад по обочине, долго и внимательно осматривал определенное место на дороге. Нагибался, приседал, что-то трогал. Отходил в сторону, просматривал что-то под нужным углом. Вальцов понял, что именно на этом самом месте он ночью убил женщину. Ему снова стало нехорошо и страшно. Леонов вернулся. Сел в машину, обернулся к сидящим сзади Вальцову и Лукашову.
- Следов протектора шин нет. Грунт на обочине плотный, может не пропечатался. А может уже другие машины колесами растащили. Узнаю в отделе, что там эксперты накопали.
Лука кивнул на водителя, мол, как при нем-то об этих вещах. На что Леонов только отмахнулся.
Леонов Дмитрий Павлович, по приезду в город, на прощание велел не встречаться в дальнейшем некоторое время друг с другом и стараться не общаться по телефону. Затихариться нужно, как главный милиционер города выразился. Если что-то у него будет срочное или интересное из информации, он обещал сам найти того, кто ему понадобится. Так и вели себя все участники той субботней гулянки в последующие дни. Если, по правде, встречаться и общаться друг с другом желания почему-то не было ни у кого из этой троицы.
Жена заметила, как переменился Вальцов. Он стал угрюмым и молчаливым. Даже на дочку, которую он очень любил, он меньше обращал внимания. Часто стал прикладываться к рюмке. Жена, чувствуя некоторую отчужденность мужа, сама не решилась ни о чем спрашивать его, не стала навязывать ему свое общение, она все свое внимание, всю свою заботу переложила на дочь.
Прошла неделя, прошмыгнула вторая, Леонов не давал о себе знать. Вальцов потихоньку успокаиваться начал, было бы чего нехорошее, давно главный милиционер нарисовалось бы. У ментов не заржавеет. Долго ждать они себя не заставят. Молчание майора означало, что особенного страшного пока ничего нет.
Жаль, конечно, женщину, но теперь уже в ее судьбе ничего изменить нельзя. Однако все равно жалко ее. Но себя было еще жальче. Мертвой не поможешь, а его, живого, могло ожидать очень серьезное наказание. К таким передрягам судьбы Вальцов ни физически, ни морально готов не был. К таким крутым поворотам в жизни не была готова и его семья. Все в судьбе могло сломаться раз и навсегда.
Но в начале третьей недели Леонов позвонил, предложил встретиться. Встретились, вроде как в условиях строжайшей секретности. Майор старался быть очень спокойным, но ему тяжеловато удавалось держать себя в таком формате.
- Ничего страшного пока нет, - говорил он, - Все под контролем. Однако есть одна фигня, которая вряд ли повлияет на расследование, но тебе нужно знать об этом. Чтобы быть готовым.
- Что такое?
- Муж Аршиновой очень активным стал в последнее время, пишет, куда только может, прется во все кабинеты, по всем инстанциям шастает.
- А что у него? Информация какая что ли?
- Шиш у него! Но шиш под соусом. Ты представляешь, он в точности до мелочей описывает тот случай. Какая по внешнему виду машина была, как сбили, как наехали, как остановились, как я выходил из машины. Как я потом за руль сел. Говорит, что я был в милицейской форме. С какой стороны ехали, в какую сторону потом поехали, словно он сидел в кустах и видел все своими глазами.
- Может оно и правда все на его глазах было?
- Да вот тут загадка. Он не говорит, что сам все видел. Он говорит, что вся информация от некоего человека, который все ему рассказал. Кто этот некто, он не говорит, а сам тот, который глазастый, по каким-то причинам прийти в милицию и написать все, что от него требуется не может или не хочет. Слова, они и есть слова, но до ушей некоторых недоброжелателей они доходят. А это нехорошо.
- Действительно фигня какая-то! Коли сам все видел, почему боится сказать об этом? Может рыльце в пушку у мужа погибшей? Сам все видел, но чем-то неблаговидным был занят, в чем сознаться не может?
- У него-то как раз все чисто. Проверяли конкретно. Работал он в ту ночь. Десять пар глаз видели и подтвердили, что был на работе и никуда не отлучался. Но вот почему истинный свидетель прячется, не пойму.
- Да чего тут не понять, боится, как ни как начальник милиции. Кому это охота с тобою связываться. Себе дороже выйдет. Я бы, к примеру, не раз подумал бы, прежде чем решиться тебе противостоять. Твой нрав всем известен.
Леонов как-то не очень хорошо посмотрел на собеседника, отвернулся, помолчал немного, потом вроде бы изменившимся тоном сказал.
- Этот мужик, настырный, как осел. С виду не скажешь. Его не пускают, а он прется, ему кукиш показывают, а он лезет, его посылают, а он пишет. Писатель! Что-то здесь есть. А вот что именно, я понять пока не могу. Не зная, кто тебя жалит, тяжело найти противоядие.
- И что делать?
- С кем? С ним? Будет дальше лезть, попробуем изолировать. Надо иметь чувство меры. Без нее никак в наше время.
- Как изолировать? И кто…
- Да ты о чем? - перебил майор Вальцова. - Не убрать, а изолировать. Хотя убрать было бы надежнее. Может Луку подрядить?
Увидав побледневшее лицо Андрея Николаевича, Леонов захохотал.
- Да ладно тебе! Шучу я! Шучу я так! Решим все, живи спокойно. Но деньги собирай. Придет время отдавать надо будет.
- Какие деньги, Палыч? За что?
- А ты как думал? Все бесплатно? Нет, друг! Такие дела задаром, за простую благодарность на словах, не прикроешь. Иные мероприятия дорогого стоят. Очень дорогого. Так что не обессудь. Не моя прихоть. Не мне на подкормку. Тысяч пятьдесят зеленых надо будет собрать и раздать, всем причастным, всем посвященным. Да ты что, расстроился? Радоваться надо, что не на нарах спать будешь, а в чистой кровати под боком у жены. А он кислую мину состроил. Чудак – человек, за время, которое проведешь на воле, а не за колючкой, больше заработаешь.
Расстались в этот раз с прохладцей.
После этого разговора Вальцов с Леоновым встречались всего один раз. Именно тогда, когда произошла передача заявленной ранее суммы денег. А она была по тому времени астрономической даже для более зажиточных граждан, нежели Андрей Николаевич. Пришлось, собирая ее, с некоторыми вещами расстаться, залезть в большие долги. Уж к кому только не довелось за помощью обращаться в то время Андрею Николаевичу. И мало кто, из тех, кого он считал близкими себе людьми, помогли ему.
С огромным трудом он собрал, что от него требовалось. Но, наверное, оно действительно того стоило. Дело положили в долгий ящик. Глухарь, есть глухарь. Муж погибшей Зои Аршиновой исчез. Сам Вальцов ничего не знал о его судьбе, но откуда-то, от кого-то пришло к нему известие, Леонов все же умудрился «изолировать» непокорного потерпевшего, смог того посадить. За какую такую провинность и на какой срок, настоящий преступник, Андрей Николаевич, не знал. Его мало интересовала судьба этого человека.
Месяц спустя, жена на день рождения своего отца захотела съездить к нему на кладбище. Позвала с собой мужа. Тот, обычно без особого энтузиазма относящийся к таким поездкам, в этот раз неожиданно для себя согласился. Приехали. Посидели у могилки ее отца, Вальцов выпил пару рюмочек, помянул. Жена надела перчатки, решила немного прибраться на могиле, траву прополоть, холмик поправить, а Вальцов, который терпеть не мог кладбищ и могил, и брезговал всем, что относилось к покойникам, пошел к выходу, к машине.
У самого выхода была скромная могилка, без ограды и памятника. С деревянным простым крестом. Какая-то неведомая сила потянула Вальцова туда. К кресту была прикреплена фотография симпатичной, молодо выглядевшей женщины. Она лучезарно улыбалась. «Красивая, жалко», - мелькнуло в голове у Андрея Николаевича. Он опустил глаза ниже, на табличку, где обычно пишут имя, фамилию, даты рождения и смерти. Аршинова Зоя… Дальше Вальцов уже не дочитал. Он почти бегом бросился от могилы к выходу. Его трясло. Такого он раньше за собой никогда не замечал. Правда, прежде он не совершал ничего подобного.
Доктор, осмотрев всех больных в палате, вышел из нее и направился в свой кабинет. Это палата была последней в его утреннем обходе.
Зайдя в кабинет, он в стопке, лежащих у него на столе больничных карт, нашел нужную, открыл, стал внимательно ее читать. Иногда отрываясь от чтения, он пробегался по небольшим стопкам бумаг с результатами анализов, обследований, находил нужные ему, подклеивал в изучаемую карту, читал дальше. Дошел до конца. Положил бумаги на стол, откинулся на стуле, прикрыл глаза.
В дверь постучали.
- Да! Войдите!
В кабинет главного врача отделения вошла старшая медсестра.
- Николай Владимирович, там к этому, к Осипову посетитель. Я знаю, что Вы поборник дисциплины и режима. Тут без возражений. Но он из Москвы приехал. Друг детства, говорит. Росли вместе. Сегодня уже уезжает. До начала времени, разрешенного для посещений больных, он не сможет ждать, ему нужно будет уехать. Просится проведать сейчас старого друга. Как скажите?
- К Осипову, говоришь. К нему можно. Пусть пройдет. К этому больному можно. Жалко мужика.
- Что? Все так плохо?
- По мне - да! Ему в Европу надо, или в Израиль. Здесь ему уже не помогут. А там… В Европах… А там деньги нужны и немалые. Которых, если судить по больному, у него нет. Пусть проходит. И по времени посетителя не ограничивайте. Пускай сколько хочет, столько и пробудет у него. Я не против.
А Кирилл Осипов, которого имел ввиду доктор, лежал в палате на кровати, смотрел в окно и думал. Как-то странно все происходит. Совсем недавно, был молодым, крепким, здоровым мужиком. А сегодня больной и слабый. И что самое печальное, лечение не идет ему на пользу. Получается как-то все наоборот. Он чувствовал себя все хуже и хуже, слабел с каждым днем. Ничего не хотелось, не хотелось ни есть, ни спать. Даже думать сейчас никакого желания не было. Откинуться на подушку и просто лежать, мозоля глаза свои белизной потолка больничной палаты.
Дверь в палату приоткрылась, Кирилл почувствовал, что шаги от двери направляются к его кровати. Но поворачивать головы не хотелось. Небось, нянечка, до туалета пройти предложить помощь хочет, или медсестра с очередным уколом. Боли стали повторяться чаще и были острее, вот и уколы делали все чаще и чаще, предваряя наступления болезненных ощущений.
Звук шагов стих у его больничной койки. Но шаги не женские были. Доктор, наверное, вернулся, может чего спросить забыл или сказать не успел.
- Кирюха! Кирилл! - раздался негромкий, но очень знакомый по тембру голос.
Кирилл чуть повернул голову, пригляделся, подождал, пока глаза от статичной белизны отвыкнут. Знакомые черты. Взъерошенные чернявые космы, нос картошкой, брови вразлет, ямочка на подбородке, темные, под цвет бровей и волос глаза. Ба! Димка Маслов! Старый друг, друг детства, юности и молодости! Много лет назад, после страшной семейной трагедии, он бросил здесь, в этом городе все и, забрав жену, уехал. Уехал в Москву, к родной тетке. Редко, но все же иногда он приезжал сюда, они встречались, выпивали, вспоминали детство, юность, молодость. И оба искренне были рады этим встречам.
Подъезжала дочь, говорила ему что-то, он в ответ лишь тупо кивал.
Вечером, он послал жену в магазин, чтобы пополнить запасы коньяка. Потом же снова напился. Ночные воспоминания пугали, без большой дозы алкоголя опасался, что сон его не сможет взять.
А под утро снова в сон пришел Аршинов. Не один явился. На сей раз с фотографией жены пришел. Лица погибшей много лет назад женщины, на портрете Вальцов рассмотреть не смог. Аршинов снова мерно раскачивался на табурете и говорил практически то же самое, что и в прошлый раз. Немного больше, чем вчерашней ночью. Тем же тихим, но устрашающим голосом.
- Вот она, - говорил он, показывая фотографию жены, - Такая маленькая, такая хрупкая, такая нежная! А ты ее на своей огромной машине переехал. Словно катком Зою раздавил. Но она простит тебя. Если ты вернешь ее мне. Верни мне ее, помоги вернуть! Я тебя умоляю!
Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!
- Уйди! Уходи! Я прошу тебя! Уходи! Что я могу сделать?
- Ты можешь сделать, то, что я прошу. Ты все сможешь сделать, если захочешь. Так будь мужиком, прими решение и помоги нам!
Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!
- Что с тобой?! Что с тобой, Андрей?! - толкала жена острым кулачком в бок Вальцова, который громко и непонятно разговаривал, даже кричал во сне. - Проснись! Что с тобой происходит?! Ты чего кричишь? Опился что ли? Удумал, надо же, по литру в одного на ночь пить.
Вальцов с трудом открыл глаза. Долго лежал, потихоньку приходя в себя. Когда последние тени сна испарились из него, ему снова стало очень страшно.
***
Так же страшно было утром после того, как он проснулся, тому Вальцову, из конца девяностых годов прошлого века. Похмелье и воспоминание о вчерашней ночной поездке чуть ли не вводили его в ступор. Хотелось бы все представить как страшное хмельное сновидение, но, несмотря на вчерашнее состояние, все виделось с необыкновенной ясностью и четкостью. Было очень страшно. Ожидание чего-то весьма ужасного до невозможности тяготило. Многим бы пожертвовал сейчас Андрей Николаевич, чтобы по-другому пережить прошедшую ночь.
Он вышел из дома. Утро, в отличие от вчерашнего дня не было таким же ясным и солнечным. Низкая облачность, серость, предчувствие ненастья. Погода тоже переживала ночную беду, не радовалась оттого и не радовала. Вальцов поежился. Хотелось домой, на уютный диван, к бесполезному телевизору, к шалостям любимой дочки и к домашним хлопотам жены.
Вальцов вышел на улицу. А Леонов уже был на ногах, как и хозяин дома. Они загнали джип в гараж, расположенный здесь же, рядом с домом Лукашова, предварительно внимательно оглядев со всех сторон автомобиль и протерев насухо передний бампер тряпкой.
- Повезло нам, повезло, - говорил Леонов, - ни вмятины нет на кузове, ни царапины, ни какой-либо другой отметины. Мягонькая дамочка. Не оставила следов. Это хорошо. Пусть несколько месяцев машина постоит в гараже. Найдешь, Лука, на чем ездить пока. Потом помоешь автомобиль, хорошо помоешь. И не пожадничай, смени резину по кругу. Так, на всякий случай. Береженного… А после и будешь кататься на ней, как прежде. А пока надо ей отстояться. Я намекну, когда тучи рассеются. А они наверняка будут. Обязательно замаячат.
Леонов утром рассказал о произошедшем ночном несчастье Лукашову. Хозяин машины должен все знать. Обязан быть в курсе всех дел. Нужно было быстро и надежно заметать следы. Тот удивительно спокойно воспринял все услышанное. Состоянию его нервной системы можно было только позавидовать. А может быть стоило наоборот, посочувствовать ему.
Поправили головы алкоголем, чуть-чуть перекусили. Молча посидели за столом. Продолжать вчерашнюю гулянку ни у кого настроения этим утром не было. Решили разъехаться. Тем более самому Леонову нужно быть в курсе всех дел по ночному происшествию с самого начала. Нельзя из внимания упустить даже самую незначительную на первый взгляд мелочь. У мелочей есть очень неприятная особенность, если их вовремя не прижечь, они потом могут вырасти в большие проблемы.
Майор вызвал из отдела милиции машину, она быстро приехала, в нее торопливо все погрузились и поехали в город.
- Стой! - неожиданно приказал в дороге водителю автомобиля Леонов.
Машина остановилась. Главный милиционер города вылез, прошелся назад по обочине, долго и внимательно осматривал определенное место на дороге. Нагибался, приседал, что-то трогал. Отходил в сторону, просматривал что-то под нужным углом. Вальцов понял, что именно на этом самом месте он ночью убил женщину. Ему снова стало нехорошо и страшно. Леонов вернулся. Сел в машину, обернулся к сидящим сзади Вальцову и Лукашову.
- Следов протектора шин нет. Грунт на обочине плотный, может не пропечатался. А может уже другие машины колесами растащили. Узнаю в отделе, что там эксперты накопали.
Лука кивнул на водителя, мол, как при нем-то об этих вещах. На что Леонов только отмахнулся.
Леонов Дмитрий Павлович, по приезду в город, на прощание велел не встречаться в дальнейшем некоторое время друг с другом и стараться не общаться по телефону. Затихариться нужно, как главный милиционер города выразился. Если что-то у него будет срочное или интересное из информации, он обещал сам найти того, кто ему понадобится. Так и вели себя все участники той субботней гулянки в последующие дни. Если, по правде, встречаться и общаться друг с другом желания почему-то не было ни у кого из этой троицы.
Жена заметила, как переменился Вальцов. Он стал угрюмым и молчаливым. Даже на дочку, которую он очень любил, он меньше обращал внимания. Часто стал прикладываться к рюмке. Жена, чувствуя некоторую отчужденность мужа, сама не решилась ни о чем спрашивать его, не стала навязывать ему свое общение, она все свое внимание, всю свою заботу переложила на дочь.
Прошла неделя, прошмыгнула вторая, Леонов не давал о себе знать. Вальцов потихоньку успокаиваться начал, было бы чего нехорошее, давно главный милиционер нарисовалось бы. У ментов не заржавеет. Долго ждать они себя не заставят. Молчание майора означало, что особенного страшного пока ничего нет.
Жаль, конечно, женщину, но теперь уже в ее судьбе ничего изменить нельзя. Однако все равно жалко ее. Но себя было еще жальче. Мертвой не поможешь, а его, живого, могло ожидать очень серьезное наказание. К таким передрягам судьбы Вальцов ни физически, ни морально готов не был. К таким крутым поворотам в жизни не была готова и его семья. Все в судьбе могло сломаться раз и навсегда.
Но в начале третьей недели Леонов позвонил, предложил встретиться. Встретились, вроде как в условиях строжайшей секретности. Майор старался быть очень спокойным, но ему тяжеловато удавалось держать себя в таком формате.
- Ничего страшного пока нет, - говорил он, - Все под контролем. Однако есть одна фигня, которая вряд ли повлияет на расследование, но тебе нужно знать об этом. Чтобы быть готовым.
- Что такое?
- Муж Аршиновой очень активным стал в последнее время, пишет, куда только может, прется во все кабинеты, по всем инстанциям шастает.
- А что у него? Информация какая что ли?
- Шиш у него! Но шиш под соусом. Ты представляешь, он в точности до мелочей описывает тот случай. Какая по внешнему виду машина была, как сбили, как наехали, как остановились, как я выходил из машины. Как я потом за руль сел. Говорит, что я был в милицейской форме. С какой стороны ехали, в какую сторону потом поехали, словно он сидел в кустах и видел все своими глазами.
- Может оно и правда все на его глазах было?
- Да вот тут загадка. Он не говорит, что сам все видел. Он говорит, что вся информация от некоего человека, который все ему рассказал. Кто этот некто, он не говорит, а сам тот, который глазастый, по каким-то причинам прийти в милицию и написать все, что от него требуется не может или не хочет. Слова, они и есть слова, но до ушей некоторых недоброжелателей они доходят. А это нехорошо.
- Действительно фигня какая-то! Коли сам все видел, почему боится сказать об этом? Может рыльце в пушку у мужа погибшей? Сам все видел, но чем-то неблаговидным был занят, в чем сознаться не может?
- У него-то как раз все чисто. Проверяли конкретно. Работал он в ту ночь. Десять пар глаз видели и подтвердили, что был на работе и никуда не отлучался. Но вот почему истинный свидетель прячется, не пойму.
- Да чего тут не понять, боится, как ни как начальник милиции. Кому это охота с тобою связываться. Себе дороже выйдет. Я бы, к примеру, не раз подумал бы, прежде чем решиться тебе противостоять. Твой нрав всем известен.
Леонов как-то не очень хорошо посмотрел на собеседника, отвернулся, помолчал немного, потом вроде бы изменившимся тоном сказал.
- Этот мужик, настырный, как осел. С виду не скажешь. Его не пускают, а он прется, ему кукиш показывают, а он лезет, его посылают, а он пишет. Писатель! Что-то здесь есть. А вот что именно, я понять пока не могу. Не зная, кто тебя жалит, тяжело найти противоядие.
- И что делать?
- С кем? С ним? Будет дальше лезть, попробуем изолировать. Надо иметь чувство меры. Без нее никак в наше время.
- Как изолировать? И кто…
- Да ты о чем? - перебил майор Вальцова. - Не убрать, а изолировать. Хотя убрать было бы надежнее. Может Луку подрядить?
Увидав побледневшее лицо Андрея Николаевича, Леонов захохотал.
- Да ладно тебе! Шучу я! Шучу я так! Решим все, живи спокойно. Но деньги собирай. Придет время отдавать надо будет.
- Какие деньги, Палыч? За что?
- А ты как думал? Все бесплатно? Нет, друг! Такие дела задаром, за простую благодарность на словах, не прикроешь. Иные мероприятия дорогого стоят. Очень дорогого. Так что не обессудь. Не моя прихоть. Не мне на подкормку. Тысяч пятьдесят зеленых надо будет собрать и раздать, всем причастным, всем посвященным. Да ты что, расстроился? Радоваться надо, что не на нарах спать будешь, а в чистой кровати под боком у жены. А он кислую мину состроил. Чудак – человек, за время, которое проведешь на воле, а не за колючкой, больше заработаешь.
Расстались в этот раз с прохладцей.
После этого разговора Вальцов с Леоновым встречались всего один раз. Именно тогда, когда произошла передача заявленной ранее суммы денег. А она была по тому времени астрономической даже для более зажиточных граждан, нежели Андрей Николаевич. Пришлось, собирая ее, с некоторыми вещами расстаться, залезть в большие долги. Уж к кому только не довелось за помощью обращаться в то время Андрею Николаевичу. И мало кто, из тех, кого он считал близкими себе людьми, помогли ему.
С огромным трудом он собрал, что от него требовалось. Но, наверное, оно действительно того стоило. Дело положили в долгий ящик. Глухарь, есть глухарь. Муж погибшей Зои Аршиновой исчез. Сам Вальцов ничего не знал о его судьбе, но откуда-то, от кого-то пришло к нему известие, Леонов все же умудрился «изолировать» непокорного потерпевшего, смог того посадить. За какую такую провинность и на какой срок, настоящий преступник, Андрей Николаевич, не знал. Его мало интересовала судьба этого человека.
Месяц спустя, жена на день рождения своего отца захотела съездить к нему на кладбище. Позвала с собой мужа. Тот, обычно без особого энтузиазма относящийся к таким поездкам, в этот раз неожиданно для себя согласился. Приехали. Посидели у могилки ее отца, Вальцов выпил пару рюмочек, помянул. Жена надела перчатки, решила немного прибраться на могиле, траву прополоть, холмик поправить, а Вальцов, который терпеть не мог кладбищ и могил, и брезговал всем, что относилось к покойникам, пошел к выходу, к машине.
У самого выхода была скромная могилка, без ограды и памятника. С деревянным простым крестом. Какая-то неведомая сила потянула Вальцова туда. К кресту была прикреплена фотография симпатичной, молодо выглядевшей женщины. Она лучезарно улыбалась. «Красивая, жалко», - мелькнуло в голове у Андрея Николаевича. Он опустил глаза ниже, на табличку, где обычно пишут имя, фамилию, даты рождения и смерти. Аршинова Зоя… Дальше Вальцов уже не дочитал. Он почти бегом бросился от могилы к выходу. Его трясло. Такого он раньше за собой никогда не замечал. Правда, прежде он не совершал ничего подобного.
***
Доктор, осмотрев всех больных в палате, вышел из нее и направился в свой кабинет. Это палата была последней в его утреннем обходе.
Зайдя в кабинет, он в стопке, лежащих у него на столе больничных карт, нашел нужную, открыл, стал внимательно ее читать. Иногда отрываясь от чтения, он пробегался по небольшим стопкам бумаг с результатами анализов, обследований, находил нужные ему, подклеивал в изучаемую карту, читал дальше. Дошел до конца. Положил бумаги на стол, откинулся на стуле, прикрыл глаза.
В дверь постучали.
- Да! Войдите!
В кабинет главного врача отделения вошла старшая медсестра.
- Николай Владимирович, там к этому, к Осипову посетитель. Я знаю, что Вы поборник дисциплины и режима. Тут без возражений. Но он из Москвы приехал. Друг детства, говорит. Росли вместе. Сегодня уже уезжает. До начала времени, разрешенного для посещений больных, он не сможет ждать, ему нужно будет уехать. Просится проведать сейчас старого друга. Как скажите?
- К Осипову, говоришь. К нему можно. Пусть пройдет. К этому больному можно. Жалко мужика.
- Что? Все так плохо?
- По мне - да! Ему в Европу надо, или в Израиль. Здесь ему уже не помогут. А там… В Европах… А там деньги нужны и немалые. Которых, если судить по больному, у него нет. Пусть проходит. И по времени посетителя не ограничивайте. Пускай сколько хочет, столько и пробудет у него. Я не против.
А Кирилл Осипов, которого имел ввиду доктор, лежал в палате на кровати, смотрел в окно и думал. Как-то странно все происходит. Совсем недавно, был молодым, крепким, здоровым мужиком. А сегодня больной и слабый. И что самое печальное, лечение не идет ему на пользу. Получается как-то все наоборот. Он чувствовал себя все хуже и хуже, слабел с каждым днем. Ничего не хотелось, не хотелось ни есть, ни спать. Даже думать сейчас никакого желания не было. Откинуться на подушку и просто лежать, мозоля глаза свои белизной потолка больничной палаты.
Дверь в палату приоткрылась, Кирилл почувствовал, что шаги от двери направляются к его кровати. Но поворачивать головы не хотелось. Небось, нянечка, до туалета пройти предложить помощь хочет, или медсестра с очередным уколом. Боли стали повторяться чаще и были острее, вот и уколы делали все чаще и чаще, предваряя наступления болезненных ощущений.
Звук шагов стих у его больничной койки. Но шаги не женские были. Доктор, наверное, вернулся, может чего спросить забыл или сказать не успел.
- Кирюха! Кирилл! - раздался негромкий, но очень знакомый по тембру голос.
Кирилл чуть повернул голову, пригляделся, подождал, пока глаза от статичной белизны отвыкнут. Знакомые черты. Взъерошенные чернявые космы, нос картошкой, брови вразлет, ямочка на подбородке, темные, под цвет бровей и волос глаза. Ба! Димка Маслов! Старый друг, друг детства, юности и молодости! Много лет назад, после страшной семейной трагедии, он бросил здесь, в этом городе все и, забрав жену, уехал. Уехал в Москву, к родной тетке. Редко, но все же иногда он приезжал сюда, они встречались, выпивали, вспоминали детство, юность, молодость. И оба искренне были рады этим встречам.
