Устёна… родная моя…
На клочья б негодную ламию разорвала! И каждый клочок еще пополам порвала!
Когда такое видишь, когда рядом с тобой от боли корчится сильный мужчина, когда его в дугу гнет не от физической боли – душевной, а ты и помочь ему не в состоянии…
Устя любимого мужчину обнимала, шептала глупости разные, и кажется, легче ему становилось.
Наконец Борис в себя пришел, выдохнул, на ноги поднялся.
- Прости…
Устя ему рот ладошкой закрыла.
- Не смей! Каждому опора надобна, а не пустота за спиной. У тебя я есть. Что бы ни было – встану, в любой беде ты меня позвать можешь! Только не передумай!
И почувствовала, как ее ладошки касается ласковый поцелуй.
Боря ее руку взял, ладошку дыханием согрел, губами прикоснулся.
- Устёна… родная моя…
Мир бы за эти слова отдала.
Жизнь и душу.
И отдала ведь… и не жалко теперь! Век бы стояла так-то… чудом государю на шею не кинулась.
Боренька…. Любимый.
Вроде бы и ничего не сказано, а две души ближе друг к другу стали.
По коридору Устя не шла – летела на крыльях.
И мир прекрасен, и жизнь чудесная… могла она и потайным ходом вернуться, да лучше не рисковать. Аксинья за кошаком пошла, вот вернулась она, а тут Устя из потайного хода появляется. Нет, ни к чему.
А вот ежели Устя просто вернется… допустим, позвал ее кто, или узнать что захотела…
Вот и ко времени пришлось, боярыня Степанида на дороге попалась, Устя шаг вперед сделала, путь ей загородила.
- Боярыня, дозволь узнать?
Степанида Пронская на нее посмотрела вначале без особой приязни, потом уж смягчилась. Когда б не Устя, было б сейчас две мертвых боярышни, а то и три.
Скандал бы поднялся великий, а виноват кто? А тот, кто себя защитить не сможет, и она, боярыня Пронская, в том числе. Стала б ее царица выгораживать?
Да кто ж знает?
А вот обвинить боярыню могли, еще как могли!
Недосмотрела! Ее попечению вверены невесты царевичевы, а ежели одна из них собралась других потравить… да и исполнила свое намерение? Понятно, она и виновата, мерзавка эта, Мышкина, но и еще кого найти можно. Выходило так что Устя ее от беды спасла. Потому боярыня головой тряхнула, ругаться не стала.
- Что тебе, боярышня?
- Не до рукоделья сегодня всем. А и сидеть просто так не привычно мне. Ежели дозволишь кружево мое забрать, я б пока у себя поработала?
Просьба несложной оказалась. И вреда в ней боярыня не увидела.
- Слугам скажу, принесут. Не самой же тебе козлы таскать.
- Благодарствую, боярыня, - Устинья поклонилась. Не низко, а так, чуточку, чтобы уважение показать, а себя не унизить.
- И…. и я тебе благодарна, боярышня. Хорошо, что вовремя ты все увидела.
- Я няньку выхаживала, и лекарства ей давала, и навидалась, и у лекаря спрашивала. А бешеница – она и яд, и лекарство, важно только количество.
- Вот как.
- Да. Я ее и ранее видела, вот и сообразила. Повезло просто.
- Очень нам повезло, - согласилась боярыня. – А вот Мышкину, либо, казнят теперь.
- Поделом будет. Она о чужих жизнях не подумала, вот и о ней думать не надобно.
Боярыня Пронская прищурилась внимательно.
- Не жалко тебе ее, боярышня?
- А должна я пожалеть? – Устя удивилась даже.
Пожалеть?
Дрянь, которая никого не пожалела? Ладно бы Устю одну – она же считай, всех приговорила. Всех, кто заливное решил бы взять! Ту же Пронскую, тех же слуг, которые могут доесть чего со стола господского… ей никого жалко не было, а Устя о ней поплакать должна?
Почему?
- Женщина прощать должна. Так Господь велел.
На это Устя ответ знала.
- Ты, боярыня, к священнику сходи, он и скажет, что такое прощение. Это когда на Страшном Суде спросят тебя, простила ли ты человека, а ты скажешь, что зла не держишь. Тогда простила. А здесь и сейчас, при жизни… я Вивею прощу, а наказание пусть она по закону понесет.
- Ишь ты…
- Прости, боярыня, а только убийца – это как волк, человеческой крови отведавший. Людоед. Он не остановится, а я жить хочу.
- Может, и так.
Устя руками развела.
- Так можно мне кружево, боярыня?
- Да, конечно, распоряжусь я сейчас.
Устя боярыне вслед посмотрела.
Понятно, женщине слабой надобно быть, прощать всех, молиться, только вот не сможет она. Уже не сумеет никогда.
Под сердцем, не причиняя боли, но и не давая надолго забыть о себе, горел черный огонек.
- Илюшенька… кажись, непраздна я.
- Машенька?!
Илья на жену посмотрел. Та кивнула стеснительно. Должны были женские дни у нее начаться, а вот уж пятый день не начинались.
Она и пошла к Агафье Пантелеевне.
Маша, правду сказать, эту старушку побаивалась, слишком уж та умна, хитра, и вообще – непонятная. Но Устя ей доверяла, а Марьюшка Устинье верила.
Устя Машеньке вреда не делала, ну и прабабка не сделает. Наверное.
Да не так и много ей надобно.
Но прабабка и слова сказать не дала, как увидела, сама подошла, за запястья взяла, пульс прощупала.
- Будешь у меня с этого дня печенку кушать. Много. И травы заварю, пить будешь. Ты еще не оправилась от Варенькиных родов, а ребеночка вы уже сделали.
- Правда?
- Илюшку обрадуй, вот кто запрыгает от счастья.
Маша и сама словно по облакам летела.
Илюша!
Беременность!
Первый раз она и не поняла, что это такое, не почувствовала. Не ощущала толком, как это – когда ребенок двигается, не осознала счастья. Да и как тут поймешь что, когда тебя родные то пилят, то осуждают, то попросту ругают сутки напролет. Чудом еще Варюшку не скинула.
И после родов ей с малышкой разлучиться пришлось.
Любила она дочку? Да, любила, а все ж понимала, что иначе быть должно. Когда ребенок ожидаемый, заранее всеми любимый, и она не жертва загнанная, а мама на сносях, радость семьи…
Это совсем другое, Илья это и подтвердил.
Подхватил, закружил на руках, потом опомнился, к себе прижал. А на пол не спустил, так и держал осторожно, ровно стеклянную.
- Правда?
- Прабабушка Агафья подтвердила.
- Машенька… радость-то какая! Ребенок! Наш!!!
И такое у Ильи счастливое лицо было…
- Я тебе десять детей рожу, Илюшенька! Мальчиков!
- Хоть одного, хоть десять, лишь бы с вами все хорошо было, - мигом молодой отец забеспокоился. – Прабабушка что сказала?
- Что травы пить надо будет, она мне скажет какие, и научит, и присмотрит.
- Вот, значит будешь!
- Буду, конечно. Я тоже здорового ребенка хочу, Илюшенька. Нашего… - и такое счастье Маша от следующих слов мужа почувствовала, что чуть сердце не разорвалось, не вмещая его.
- Варюшка тоже наша.
- Хорошо! Еще одного хочу. И тоже нашего, - Маша улыбнулась хитро, ровно лисичка, и с благодарностью про Устю подумала.
Когда б не золовка, не было б у Маши такого счастья.
А сейчас оно есть.
Громадное, искристое, золотистое, словно воздух им пронизан…
Ее семья.
Самое лучшее в мире счастье.
- Устенька!
Федор словно из-под пола вынырнул, Устя и дернуться не успела, схватил ее ручищами своими, обнял, притянул.
- Устя, Устенька, с ума схожу, жить без тебя не могу!!!
И что с ним делать?
Кричать, чтобы отпустил? Так ведь не услышит, не отпустит.
Устя смирилась просто. Пережидала, пока ее прижимали, крутили, покрывали поцелуями лицо… вытереться бы. Неприятно! Вроде и не слюнявые губы у него, а просто – противно.
Никуда не делись ненависть и отвращение. Никуда.
Минут через десять прошел у Федора первый порыв, да боярышне от того не стало легче, царевич Устю на руки подхватил, прижал покрепче.
- Не отпущу! Не могу!
- Неприлично это. Люди смотрят.
Не смотрел никто, окромя Михайлы. Тот вход в коридор собой закрывал, и в упор глядел, и глаза у него были… голодные.
И жестокие.
Не дождешься пощады, не умолишь, не допросишься, видела она уже у него такой взгляд, тогда, перед смертью своей. Кого сейчас он приговорил? А Федор о своем булькает, ровно индюк какой!
- Устиньюшка, хочешь – сейчас к Патриарху пойдем? Обвенчает он нас, не денется никуда! Макарий маме родственник!
Устя ногой топнула.
- На чужом горе свадьбу играть?! Царица Марина в монастырь уехала, матушка твоя болеет, меня чуть не отравили вчера, а ты о свадьбе, царевич?! Да как язык у тебя повернулся?!
Федор и не смутился даже
- Давно пора брату было эту стерву отослать. Туда ей и дорога.
- Боярышням плохо до сей поры…
- Да и пусть их! Меньше дурочек в палатах бегать будет! Устенька, хоть слово скажи – не молчи!
- Царевич… не могу я так! Не могу!!!
Федор и так едва сдерживался. А услышав от Устиньи умоляющий голос, и вовсе контроль над собой потерял. Сгреб девушку, к себе прижал, в губы розовые поцелуем жадным впился. Принялся глаза ее целовать, щеки, шею…
Не сразу и понял, что тело Устиньи в его руках потяжелело, вниз потянуло.
Устя сознание потеряла.
Федор и не удержал бы ее, Михайла подхватил, помог.
- В комнату ее надобно отнести, царевич.
Федор глазами сверкнул, но надобно ведь. Чай, боярышня, не девка дворовая.
- Хорошо же. Помоги.
Михайла и помог, и был уверен, что играет Устинья. Это Федор может не замечать ничего, не видеть. А он и розовый цвет лица подметил, и румянец, коего при обмороке быть не должно, и ресницы, иногда подрагивающие.
И это ему надежду внушало.
Устиньюшка Федора не любит, подальше от него держаться старается. Есть с ней о чем поговорить, ой как есть!
Но сейчас поговорить не удалось.
Пришлось положить девушку на кровать, заботам Аксиньи доверить, и восвояси убраться.
Федор шел довольный, грудь выпятил.
Его Устинья!
Его, а то чья ж? И невинная, сразу видно! Он у любимой первым будет! Кажись, она и не целовалась ни с кем, вон как перепугалась! Это не девки продажные! Это его жена будущая…
И как приятно о том думать!
Жена.
Устинья…
Михайла за Федором шел, и думал, что боярышня неплохо играет, талантливо. Для таких, как Федор, а он-то все видит. Умна боярышня, а он умнее, его за нос водить не получится.
Устинье он о том не скажет, ни к чему, и когда женится, не скажет. Мужчина обязан умнее жены своей быть, тогда в доме и мир будет, и покой.
А Устинья лежала в комнате своей, и думала, что чудом ее на Федора не стошнило.
Вот бы ей сдерживаться не приходилось! Она бы и когтями еще прошлась, и глаза бы мерзавцам вырвала! Вздумали тискать ее, ровно холопку какую!
Сволочи!
Негодяи!!!
Обоих, и Федора, и Михайлу, Устя ненавидела равно. Но покамест она помолчит, ее время еще не пришло.
Но второй раз… и с Федором?!
Да лучше… нет! В монастырь она не вернется! В рощу к Добряне уйдет! Там для нее место найдется!
Ох… и правда, в ближайшее время туда сбегать надобно.
Марина не просто так Бориса звала, Устя была в том уверена. Поняла ламия, что Устинья рядом, вот и делать не стала ничего. А когда б ее рядом не оказалось?
Новый поводок набросила бы?
Не знала Устя, что делать надобно. С Добряной поговорить обязательно.
Не будет она покоя знать, покамест гадина эта по земле разгуливает! Не место этой нечисти под солнцем! Не место!!!
Рудольфус Истерман смотрел на раку с восхищением.
- Мощи святого Сааввы, - пояснил стоящий перед ним монах.*
*- мощи и история святого выдуманы автором. Сходства со святым Саввой Сербским прошу не искать. Прим. авт.
- Они… великолепны!
- По преданию Святой Саавва отказался отречься от своей религии, и его хотели разорвать львами, - монах смотрел куда-то сквозь раку. – На арену выпустили диких животных, но львы отказались рвать святого и начали ластиться к нему, как послушные собачонки. Тогда жестокий правитель приказал разрубить святого на части, но топор затупился и не нанес вреда Саавве. И правитель, ошеломленный, принял истинную веру. А мощи святого, по преданию, несут удачу в делах государственных. Тех, которые на благо народа направлены.
- Я обязан купить их! Ради Россы!
- Не продаются, - отрезал монах.
- Все продается, вопрос лишь в цене, - Истерман смотрел невинно.
Сопровождающий его боярин Прозоров кивнул невольно. А и то.
Все покупается, все продается. Действительно, только количество серебра важно.
Но мощи…
Почему бы и не купить? Государь приказал, так почему не сделать? Ежели монах не заломит вовсе дикую цену?
Но Истерман торговался умело.
Боярин Прозоров от него худшего ждал. И что Истерман будет приворовывать, и что у знакомых все купить попробует, и… мало ли махинаций с казенными-то деньгами устроить можно?
Но Рудольфус себя с лучшей стороны проявил: честен был до крайности, за каждый медяк, аки лев рыкающий, бился. Боярин его зауважал даже.
И мощи они купили достаточно дешево.
И книг у них уж четверо возков, и это еще не предел. Не желает на том останавливаться Истерман, напротив, говорит, деньги покамест есть, и для Университета многое потребуется.
Что ж, боярин с этим спорить не станет. Чем больше привезут, тем лучше, авось, и найдутся жемчужины драгоценные в грязи дорожной.
И невдомек боярину было, что Руди не о том думал. Его не медяки, которые он выкроить мог волновали, его оплата не в золоте будет, не в каменьях драгоценных.
Власть и слава.
Это превыше всего, что он может получить, монетки выгадывая.
Главное он сделал уже. Рака заняла свое место в обозе, и будет отправлена в Россу при первой же оказии. А Руди туда сразу не поедет, нет.
Деньги еще не кончились, потому груз они отправят, в сами останутся. Заодно и вне подозрений окажутся. Не возвращаться ж на Россу, когда там эпидемия бесчинствует.
А уж кто ее жертвами станет…
О том более умные люди позаботятся, которым зараза не страшна.
А Руди подставляться не станет, ему такое и рядом не надобно, и близко не стояло.
Он умный.
Хотя и интересно, что там, в Россе, будет? Жаль, нельзя увидеть, что на другом конце страны происходит. Поговорить нельзя, узнать…
Очень жаль.
- Государь?
- Макарий, жениться я хочу.
- Государь?!
Не ожидал патриарх такого, а может, и ожидал, но не так быстро. Только-только царицу Марину в монастырь отправили, а Борис уже другого кого нашел?
Кого же?
Да не в том дело, найти-то несложно, а Борис ведь не развлечений ищет, он жениться хочет. А ведь жена – это не просто так, это надолго, и детей от нее Борису явно хочется, думает он о детях, и сам Борис человек основательный. И глядя на него, непохоже, чтобы он безумно влюблен был, его что-то другое ведет, нет у него огня в глазах, как с рунайкой, нет той искры. А вот уверенность есть.
Что ж это за женщина такая, что так царя к себе приманила?
- На ком, государь?
- На одной из боярышень.
Имя Борис называть покамест не стал, ни к чему это. Хоть Макарий и выглядел очень заинтересованным, а тоже, расспрашивать не решился, явно государь откровенничать не желает.
- А я, государь, что сделать должен?
- Подготовить все к венчанию моему. Чтобы на Красную Горку две пары обвенчались, сначала Федя, а потом и я.
- Хорошо, государь. Как прикажешь, так и сделаю.
- Сделай, Макарий. Мне наследник надобен, да побыстрее.
Макарий только кивнул, свои догадки подтверждая, явно же, государь не просто бабу красивую приглядел, он мать для детей своих нашел.
И когда о разговоре этом царице рассказывал – тоже о мыслях своих не умолчал. А чего тут сомневаться? Любава тоже все поняла, как видела, как слышала.
С Устиньей-то Борис на людях и не показывался, даже рядом не стоял, чтобы Федор не увидел, истерику не устроил. А вот боярышня Данилова постоянно где-то под ногами крутилась.
***
На клочья б негодную ламию разорвала! И каждый клочок еще пополам порвала!
Когда такое видишь, когда рядом с тобой от боли корчится сильный мужчина, когда его в дугу гнет не от физической боли – душевной, а ты и помочь ему не в состоянии…
Устя любимого мужчину обнимала, шептала глупости разные, и кажется, легче ему становилось.
Наконец Борис в себя пришел, выдохнул, на ноги поднялся.
- Прости…
Устя ему рот ладошкой закрыла.
- Не смей! Каждому опора надобна, а не пустота за спиной. У тебя я есть. Что бы ни было – встану, в любой беде ты меня позвать можешь! Только не передумай!
И почувствовала, как ее ладошки касается ласковый поцелуй.
Боря ее руку взял, ладошку дыханием согрел, губами прикоснулся.
- Устёна… родная моя…
Мир бы за эти слова отдала.
Жизнь и душу.
И отдала ведь… и не жалко теперь! Век бы стояла так-то… чудом государю на шею не кинулась.
Боренька…. Любимый.
Вроде бы и ничего не сказано, а две души ближе друг к другу стали.
***
По коридору Устя не шла – летела на крыльях.
И мир прекрасен, и жизнь чудесная… могла она и потайным ходом вернуться, да лучше не рисковать. Аксинья за кошаком пошла, вот вернулась она, а тут Устя из потайного хода появляется. Нет, ни к чему.
А вот ежели Устя просто вернется… допустим, позвал ее кто, или узнать что захотела…
Вот и ко времени пришлось, боярыня Степанида на дороге попалась, Устя шаг вперед сделала, путь ей загородила.
- Боярыня, дозволь узнать?
Степанида Пронская на нее посмотрела вначале без особой приязни, потом уж смягчилась. Когда б не Устя, было б сейчас две мертвых боярышни, а то и три.
Скандал бы поднялся великий, а виноват кто? А тот, кто себя защитить не сможет, и она, боярыня Пронская, в том числе. Стала б ее царица выгораживать?
Да кто ж знает?
А вот обвинить боярыню могли, еще как могли!
Недосмотрела! Ее попечению вверены невесты царевичевы, а ежели одна из них собралась других потравить… да и исполнила свое намерение? Понятно, она и виновата, мерзавка эта, Мышкина, но и еще кого найти можно. Выходило так что Устя ее от беды спасла. Потому боярыня головой тряхнула, ругаться не стала.
- Что тебе, боярышня?
- Не до рукоделья сегодня всем. А и сидеть просто так не привычно мне. Ежели дозволишь кружево мое забрать, я б пока у себя поработала?
Просьба несложной оказалась. И вреда в ней боярыня не увидела.
- Слугам скажу, принесут. Не самой же тебе козлы таскать.
- Благодарствую, боярыня, - Устинья поклонилась. Не низко, а так, чуточку, чтобы уважение показать, а себя не унизить.
- И…. и я тебе благодарна, боярышня. Хорошо, что вовремя ты все увидела.
- Я няньку выхаживала, и лекарства ей давала, и навидалась, и у лекаря спрашивала. А бешеница – она и яд, и лекарство, важно только количество.
- Вот как.
- Да. Я ее и ранее видела, вот и сообразила. Повезло просто.
- Очень нам повезло, - согласилась боярыня. – А вот Мышкину, либо, казнят теперь.
- Поделом будет. Она о чужих жизнях не подумала, вот и о ней думать не надобно.
Боярыня Пронская прищурилась внимательно.
- Не жалко тебе ее, боярышня?
- А должна я пожалеть? – Устя удивилась даже.
Пожалеть?
Дрянь, которая никого не пожалела? Ладно бы Устю одну – она же считай, всех приговорила. Всех, кто заливное решил бы взять! Ту же Пронскую, тех же слуг, которые могут доесть чего со стола господского… ей никого жалко не было, а Устя о ней поплакать должна?
Почему?
- Женщина прощать должна. Так Господь велел.
На это Устя ответ знала.
- Ты, боярыня, к священнику сходи, он и скажет, что такое прощение. Это когда на Страшном Суде спросят тебя, простила ли ты человека, а ты скажешь, что зла не держишь. Тогда простила. А здесь и сейчас, при жизни… я Вивею прощу, а наказание пусть она по закону понесет.
- Ишь ты…
- Прости, боярыня, а только убийца – это как волк, человеческой крови отведавший. Людоед. Он не остановится, а я жить хочу.
- Может, и так.
Устя руками развела.
- Так можно мне кружево, боярыня?
- Да, конечно, распоряжусь я сейчас.
Устя боярыне вслед посмотрела.
Понятно, женщине слабой надобно быть, прощать всех, молиться, только вот не сможет она. Уже не сумеет никогда.
Под сердцем, не причиняя боли, но и не давая надолго забыть о себе, горел черный огонек.
***
- Илюшенька… кажись, непраздна я.
- Машенька?!
Илья на жену посмотрел. Та кивнула стеснительно. Должны были женские дни у нее начаться, а вот уж пятый день не начинались.
Она и пошла к Агафье Пантелеевне.
Маша, правду сказать, эту старушку побаивалась, слишком уж та умна, хитра, и вообще – непонятная. Но Устя ей доверяла, а Марьюшка Устинье верила.
Устя Машеньке вреда не делала, ну и прабабка не сделает. Наверное.
Да не так и много ей надобно.
Но прабабка и слова сказать не дала, как увидела, сама подошла, за запястья взяла, пульс прощупала.
- Будешь у меня с этого дня печенку кушать. Много. И травы заварю, пить будешь. Ты еще не оправилась от Варенькиных родов, а ребеночка вы уже сделали.
- Правда?
- Илюшку обрадуй, вот кто запрыгает от счастья.
Маша и сама словно по облакам летела.
Илюша!
Беременность!
Первый раз она и не поняла, что это такое, не почувствовала. Не ощущала толком, как это – когда ребенок двигается, не осознала счастья. Да и как тут поймешь что, когда тебя родные то пилят, то осуждают, то попросту ругают сутки напролет. Чудом еще Варюшку не скинула.
И после родов ей с малышкой разлучиться пришлось.
Любила она дочку? Да, любила, а все ж понимала, что иначе быть должно. Когда ребенок ожидаемый, заранее всеми любимый, и она не жертва загнанная, а мама на сносях, радость семьи…
Это совсем другое, Илья это и подтвердил.
Подхватил, закружил на руках, потом опомнился, к себе прижал. А на пол не спустил, так и держал осторожно, ровно стеклянную.
- Правда?
- Прабабушка Агафья подтвердила.
- Машенька… радость-то какая! Ребенок! Наш!!!
И такое у Ильи счастливое лицо было…
- Я тебе десять детей рожу, Илюшенька! Мальчиков!
- Хоть одного, хоть десять, лишь бы с вами все хорошо было, - мигом молодой отец забеспокоился. – Прабабушка что сказала?
- Что травы пить надо будет, она мне скажет какие, и научит, и присмотрит.
- Вот, значит будешь!
- Буду, конечно. Я тоже здорового ребенка хочу, Илюшенька. Нашего… - и такое счастье Маша от следующих слов мужа почувствовала, что чуть сердце не разорвалось, не вмещая его.
- Варюшка тоже наша.
- Хорошо! Еще одного хочу. И тоже нашего, - Маша улыбнулась хитро, ровно лисичка, и с благодарностью про Устю подумала.
Когда б не золовка, не было б у Маши такого счастья.
А сейчас оно есть.
Громадное, искристое, золотистое, словно воздух им пронизан…
Ее семья.
Самое лучшее в мире счастье.
***
- Устенька!
Федор словно из-под пола вынырнул, Устя и дернуться не успела, схватил ее ручищами своими, обнял, притянул.
- Устя, Устенька, с ума схожу, жить без тебя не могу!!!
И что с ним делать?
Кричать, чтобы отпустил? Так ведь не услышит, не отпустит.
Устя смирилась просто. Пережидала, пока ее прижимали, крутили, покрывали поцелуями лицо… вытереться бы. Неприятно! Вроде и не слюнявые губы у него, а просто – противно.
Никуда не делись ненависть и отвращение. Никуда.
Минут через десять прошел у Федора первый порыв, да боярышне от того не стало легче, царевич Устю на руки подхватил, прижал покрепче.
- Не отпущу! Не могу!
- Неприлично это. Люди смотрят.
Не смотрел никто, окромя Михайлы. Тот вход в коридор собой закрывал, и в упор глядел, и глаза у него были… голодные.
И жестокие.
Не дождешься пощады, не умолишь, не допросишься, видела она уже у него такой взгляд, тогда, перед смертью своей. Кого сейчас он приговорил? А Федор о своем булькает, ровно индюк какой!
- Устиньюшка, хочешь – сейчас к Патриарху пойдем? Обвенчает он нас, не денется никуда! Макарий маме родственник!
Устя ногой топнула.
- На чужом горе свадьбу играть?! Царица Марина в монастырь уехала, матушка твоя болеет, меня чуть не отравили вчера, а ты о свадьбе, царевич?! Да как язык у тебя повернулся?!
Федор и не смутился даже
- Давно пора брату было эту стерву отослать. Туда ей и дорога.
- Боярышням плохо до сей поры…
- Да и пусть их! Меньше дурочек в палатах бегать будет! Устенька, хоть слово скажи – не молчи!
- Царевич… не могу я так! Не могу!!!
Федор и так едва сдерживался. А услышав от Устиньи умоляющий голос, и вовсе контроль над собой потерял. Сгреб девушку, к себе прижал, в губы розовые поцелуем жадным впился. Принялся глаза ее целовать, щеки, шею…
Не сразу и понял, что тело Устиньи в его руках потяжелело, вниз потянуло.
Устя сознание потеряла.
Федор и не удержал бы ее, Михайла подхватил, помог.
- В комнату ее надобно отнести, царевич.
Федор глазами сверкнул, но надобно ведь. Чай, боярышня, не девка дворовая.
- Хорошо же. Помоги.
Михайла и помог, и был уверен, что играет Устинья. Это Федор может не замечать ничего, не видеть. А он и розовый цвет лица подметил, и румянец, коего при обмороке быть не должно, и ресницы, иногда подрагивающие.
И это ему надежду внушало.
Устиньюшка Федора не любит, подальше от него держаться старается. Есть с ней о чем поговорить, ой как есть!
Но сейчас поговорить не удалось.
Пришлось положить девушку на кровать, заботам Аксиньи доверить, и восвояси убраться.
Федор шел довольный, грудь выпятил.
Его Устинья!
Его, а то чья ж? И невинная, сразу видно! Он у любимой первым будет! Кажись, она и не целовалась ни с кем, вон как перепугалась! Это не девки продажные! Это его жена будущая…
И как приятно о том думать!
Жена.
Устинья…
Михайла за Федором шел, и думал, что боярышня неплохо играет, талантливо. Для таких, как Федор, а он-то все видит. Умна боярышня, а он умнее, его за нос водить не получится.
Устинье он о том не скажет, ни к чему, и когда женится, не скажет. Мужчина обязан умнее жены своей быть, тогда в доме и мир будет, и покой.
А Устинья лежала в комнате своей, и думала, что чудом ее на Федора не стошнило.
Вот бы ей сдерживаться не приходилось! Она бы и когтями еще прошлась, и глаза бы мерзавцам вырвала! Вздумали тискать ее, ровно холопку какую!
Сволочи!
Негодяи!!!
Обоих, и Федора, и Михайлу, Устя ненавидела равно. Но покамест она помолчит, ее время еще не пришло.
Но второй раз… и с Федором?!
Да лучше… нет! В монастырь она не вернется! В рощу к Добряне уйдет! Там для нее место найдется!
Ох… и правда, в ближайшее время туда сбегать надобно.
Марина не просто так Бориса звала, Устя была в том уверена. Поняла ламия, что Устинья рядом, вот и делать не стала ничего. А когда б ее рядом не оказалось?
Новый поводок набросила бы?
Не знала Устя, что делать надобно. С Добряной поговорить обязательно.
Не будет она покоя знать, покамест гадина эта по земле разгуливает! Не место этой нечисти под солнцем! Не место!!!
***
Рудольфус Истерман смотрел на раку с восхищением.
- Мощи святого Сааввы, - пояснил стоящий перед ним монах.*
*- мощи и история святого выдуманы автором. Сходства со святым Саввой Сербским прошу не искать. Прим. авт.
- Они… великолепны!
- По преданию Святой Саавва отказался отречься от своей религии, и его хотели разорвать львами, - монах смотрел куда-то сквозь раку. – На арену выпустили диких животных, но львы отказались рвать святого и начали ластиться к нему, как послушные собачонки. Тогда жестокий правитель приказал разрубить святого на части, но топор затупился и не нанес вреда Саавве. И правитель, ошеломленный, принял истинную веру. А мощи святого, по преданию, несут удачу в делах государственных. Тех, которые на благо народа направлены.
- Я обязан купить их! Ради Россы!
- Не продаются, - отрезал монах.
- Все продается, вопрос лишь в цене, - Истерман смотрел невинно.
Сопровождающий его боярин Прозоров кивнул невольно. А и то.
Все покупается, все продается. Действительно, только количество серебра важно.
Но мощи…
Почему бы и не купить? Государь приказал, так почему не сделать? Ежели монах не заломит вовсе дикую цену?
Но Истерман торговался умело.
Боярин Прозоров от него худшего ждал. И что Истерман будет приворовывать, и что у знакомых все купить попробует, и… мало ли махинаций с казенными-то деньгами устроить можно?
Но Рудольфус себя с лучшей стороны проявил: честен был до крайности, за каждый медяк, аки лев рыкающий, бился. Боярин его зауважал даже.
И мощи они купили достаточно дешево.
И книг у них уж четверо возков, и это еще не предел. Не желает на том останавливаться Истерман, напротив, говорит, деньги покамест есть, и для Университета многое потребуется.
Что ж, боярин с этим спорить не станет. Чем больше привезут, тем лучше, авось, и найдутся жемчужины драгоценные в грязи дорожной.
И невдомек боярину было, что Руди не о том думал. Его не медяки, которые он выкроить мог волновали, его оплата не в золоте будет, не в каменьях драгоценных.
Власть и слава.
Это превыше всего, что он может получить, монетки выгадывая.
Главное он сделал уже. Рака заняла свое место в обозе, и будет отправлена в Россу при первой же оказии. А Руди туда сразу не поедет, нет.
Деньги еще не кончились, потому груз они отправят, в сами останутся. Заодно и вне подозрений окажутся. Не возвращаться ж на Россу, когда там эпидемия бесчинствует.
А уж кто ее жертвами станет…
О том более умные люди позаботятся, которым зараза не страшна.
А Руди подставляться не станет, ему такое и рядом не надобно, и близко не стояло.
Он умный.
Хотя и интересно, что там, в Россе, будет? Жаль, нельзя увидеть, что на другом конце страны происходит. Поговорить нельзя, узнать…
Очень жаль.
***
- Государь?
- Макарий, жениться я хочу.
- Государь?!
Не ожидал патриарх такого, а может, и ожидал, но не так быстро. Только-только царицу Марину в монастырь отправили, а Борис уже другого кого нашел?
Кого же?
Да не в том дело, найти-то несложно, а Борис ведь не развлечений ищет, он жениться хочет. А ведь жена – это не просто так, это надолго, и детей от нее Борису явно хочется, думает он о детях, и сам Борис человек основательный. И глядя на него, непохоже, чтобы он безумно влюблен был, его что-то другое ведет, нет у него огня в глазах, как с рунайкой, нет той искры. А вот уверенность есть.
Что ж это за женщина такая, что так царя к себе приманила?
- На ком, государь?
- На одной из боярышень.
Имя Борис называть покамест не стал, ни к чему это. Хоть Макарий и выглядел очень заинтересованным, а тоже, расспрашивать не решился, явно государь откровенничать не желает.
- А я, государь, что сделать должен?
- Подготовить все к венчанию моему. Чтобы на Красную Горку две пары обвенчались, сначала Федя, а потом и я.
- Хорошо, государь. Как прикажешь, так и сделаю.
- Сделай, Макарий. Мне наследник надобен, да побыстрее.
Макарий только кивнул, свои догадки подтверждая, явно же, государь не просто бабу красивую приглядел, он мать для детей своих нашел.
И когда о разговоре этом царице рассказывал – тоже о мыслях своих не умолчал. А чего тут сомневаться? Любава тоже все поняла, как видела, как слышала.
С Устиньей-то Борис на людях и не показывался, даже рядом не стоял, чтобы Федор не увидел, истерику не устроил. А вот боярышня Данилова постоянно где-то под ногами крутилась.
