Варвара думала, Устинья нарочно Михайлу привадила, а выходит-то наоборот, она его отвадить не может? Считай, весь разговор менять надобно? Хотя и то не беда.
- Михайла сестру использовал, чтобы ко мне подобраться. А может, и к царевичу.
- Стервец какой! А только сестре твоей с того не легче, любит она его.
- Любит, - Устя только вздохнула, – и домой ее отослать не поможет, там ее Михайла быстрее достанет. И на него ругайся, не ругайся, не услышит он, не послушает извернется да напакостит.
- А когда муж мой с ним поговорит, чтобы не кружил он голову боярышне?
- Даром не поговорит. Никогда боярин Раенский просто так ничего не сделает.
Варвара обидеться хотела, потом поняла, что и ей не поверят, рукой махнула.
- А при царе, боярышня, иначе и нельзя. Не то на шею сядут и погонять будут.
- Понимаю. А что боярин взамен пожелает?
- От тебя? Покамест ничего, боярышня. А вот когда ты за Феденьку замуж выйдешь…
- Нет.
- Боярышня? – Варвара аж удивилась такому ответу резкому.
- Я лучше сама с Федором поговорю, пусть придержит друга своего. А вот так, невесть что и кому должной быть… не пойдет.
Варвара едва ногой не топнула.
Вот же зараза… откуда вы беретесь-то, такие? И возраст небольшой, а характера – через край!
- Тогда… пусть это авансом будет? Для будущих хороших отношений?
Устя плечами пожала.
- Не уверена я, что поможет, а значит, и трудиться не стоит боярину.
- Как хочешь, боярышня. Сестру твою успокою я, мне ее просто жалко стало, маленькая она еще. А с Михайлой тогда сама разбирайся как знаешь.
Устя кивнула.
- Разберусь. Благодарствую, боярыня.
- Не стоит это благодарности.
Варвара развернулась, да и дверью хлопнула.
К себе возвращалась – кипела от гнева. Вот ведь зараза какая! Не уговоришь ее, не договоришься! Лишнего слова не вытянешь! Недаром же Платону она не нравится! И Любавушке! И… и самой Варваре тоже.
Варвара Раенская и себе сознаваться-то не желала, а только в Устинье она силу почуяла. Ту самую, проснувшуюся. И… испугалась.
Устинья бы и Федора скрутила, и их раздавить могла бы. Когда человек знает, что в любой миг твою жизнь оборвать может - это всей шкурой ощутить можно. Вот Варвара и почуяла.
И испугалась.
Близко она к Устинье не подойдет. И мужу закажет лишний раз…
А Любава?
Любава пусть сама разбирается! Она умная… наверное.
Аким, старый слуга бояр Захарьиных, на ярмарку шел. Жив там боярин, умер боярин – скотина не делась никуда. И подворье на Ладоге стоит, не рушится. И надобно туда много чего… от гвоздей до соли. От овса до дров.
Вроде и закупали все, а без хозяйского-то глаза как-то оно и тратится быстрее.
Аким и сам грешен, недавно молоток прогуляться уговорил. И подкову… две.
В хозяйстве (своем, не боярском) все пригодится.
Вот и шел он на ярмарку, закупаться. Шел, потом толчок сильный почувствовал. Детина какой-то его обгонял, плечом задел.
- Эй! – Аким едва в снег не полетел.
Парень остановился, поддержал его.
- Прости, отец. Не зашиб я тебя? Не смотрел я, куда иду! Не видел…
Плечо, конечно, болело, но винился парень искренне. И шапку стянул, в лапище своей скомкал, посмотрел Аким, да и рукой махнул.
- Ладно уж…
- Не держи зла, отец. Не спешишь ты? А то б посидели, сбитня горячего выпили?
Кто ж от дармовщинки откажется? Аким исключением не был.
- Ну… пойдем, коли так.
- А пойдем, отец. Мне б тоже с кем посидеть, а то на душе погано. Недавно из поездки вернулся, да узнал, что жена соседа привечала.
Аким только головой качнул.
- А…
- И выгнать ее не могу. Отцы наши – не просто друзья, дело у них общее…
- Вот оно как даже…
- Дрянь такая…
Аким парня по плечу хлопнул, как мог подбодрил.
- Держись, паря. Всяко бывает, а и то проходит…
Сидели они вскорости в таверне, горячий сбитень попивали. Парень на жену жаловался, Аким слушал.
Потом сам пожаловался. У него-то семья в поместье Захарьиных, а его, вот, в городском доме оставили, покамест нового хозяина не будет. А как он будет-то еще? Когда там Захарьиных две штуки и было? И те померли?
- Это какие ж Захарьины? Не те, что с Кошкиными роднились?
- Не, другие. Мои с царем породнились! Хочешь – расскажу я тебе?
- А и расскажи, отец. О других послушаю, от своего отвлекусь… давненько ты им служишь-то?
- Да почитай, лет пятьдесят. Мальчишкой начинал еще, меня в прислугу для боярина Никодима взяли. Подать чего, принести – отнести… так и в люди вышел.
- Ух ты!
- У боярина Никодима два брата было младших, да сестра. Анна. Красивая, глаз не отвести, о ее свадьбе уж сговаривались. А потом боярин женился, - Аким загрустил даже.
- На ком же?
- По джерманской улице проезжал, там рыженькую девку увидел. Красивую – страсть! – Аким на себе показал, и парень признал, что да. Страсть! Как она еще ходила-то с такими формами? – Мы все за боярина порадовались, да только сглазили семье, верно. Года не прошло, как от горячки боярышня Анна померла.
- Заболела?
- Руку наколола о что-то. Вроде и ранка крохотная была, а к вечеру воспалилось, к утру рука, что полено была… запах пошел, горячка началась. Спасти и не сумели. Горе было… боярышню Анну все любили.
- А жена боярская?
- Боярыня Ин… несс… как же звали-то ее? Уж и не припомню. Ириной крестили, это точно.
- Инесса?
- Да, кажись. Она в православие перешла, Ириной Ивановной стала. Да и она золовку любила. Боярышня Анна была, что лучик солнечный. Умерла она… потом через положенный срок боярыня дочь родила. Боярин хотел Анной назвать, но боярыня уперлась, Любавушкой назвали.
- Царица наша?
- Она. Боярыня Ирина ее любила, с рук не спускала.
- Одна она была у родителей?
- Да что ты! Лет через десять боярин Данила родился.
- А что так долго? Не беременела боярыня?
- Как-то не получалось у нее. То болела, то на богомолье ездила. А потом как-то в один год все случилось. Бояричи друг друга убили.
- Ох! Из-за бабы?
- Холопка им одна и та же приглянулась. А она им обоим голову кружила, ходила, задом виляла. Вот старший из бояричей ее с братом и застал. И порешил. А когда брат на него кинулся, значит, и с ним сцепился. Растащить не успели…
- Ох, горе-то какое!
- Боярин Никодим чуть не год убивался по братьям. Очень он их любил, переговоры вел о свадьбах. Хороших невест им приглядел… потом ему легче стало. У боярыни сын родился – боярич Данила. Тут уж хозяин оживел…
- Ну хоть сыну порадовался.
- Недолго радовался-то…. Пяти лет не прошло, помер боярин Никодим. Боярыня Ирина детей воспитала, на ноги поставила, другой раз замуж не выходила, хоть и смотрели на нее. Умерла она быстро, младшему лет шесть или семь, что ли, было? Люди говорили – от тоски.
- Повезло боярину Никодиму. Такая верность…
- Да верность-то…. Понятно. Только вот боярин Данила неженатым умер, наследника не оставил.
- Так может, внебрачный какой есть? Или у боярыни Ирины был кто? - подначил собутыльник.
На столе давно уж четверть водки стояла. Так что Аким и не удержался.
- Как же! Ежели у нее кто и был, так из своих. Что она, что дочь ее, что сын – все с иноземцами якшались, постоянно к ним мотались. Уж к кому там ездили, того не знаю, а только там боярыня и померла, на ночь у кого-то из знакомых осталась, а там гроза разразилась жуткая… боярышня приехала, говорит, мать умерла. А сама еще молоденькая совсем, семнадцати не было. Боярин Раенский им дальним родственником приходился, вот он детей к себе взял. А там и царю боярышню Любаву представил. Так все и сладилось у них.
- И брата она с собой в палаты взяла?
- А то ж! Брата она любила, уж когда боярин Данила подрос, он домой вернулся. А до той поры при сестре жил безотлучно!
Аким рассказывал.
Называл имена, даты… чуть не пятьдесят лет при семье – это много. Слуги столько о хозяевах знают – тем и в голову не придет. Собеседник слушал, подливал…
Наутро Аким проснулся в одной из комнат при трактире, сначала испугался – ограблен. Но деньги все на месте были, хозяину его собеседник уплатил вперед, даже за поправку Акимова здоровья, так что мужчина махнул рукой, да и позабыл этот случай.
Было.
Выпили, поболтали...
Ну так и что же? С кем не бывает? Дело-то житейское…
Спустя несколько суток на кладбище шестеро людей появились. Пятеро мужиков молодых, с ними кто-то непонятный, невысокий, по уши в плащ закутанный.
Оська-бородач, который уж лет тридцать милостыньку при кладбище просил, да за могилками приглядывал, на них посмотрел, хотел деру дать – остановили. Поймали, за шкирку тряхнули.
- Ой! Пустите, ироды! Что вам от бедного человека надобно?
- Богаче его сделать хотим, - когда в пальцах одного из мужчин гривенник блеснул, Оська мигом про нытье свое забыл.
- Чего надобно, боярин?
- Не боярин я. А надобно мне знать, где бояре Захарьины похоронены?
- Вон там, - Оська пальцем показал, куда идти. – Склеп у них там свой, как и у многих других бояр. Не хотят они в землице лежать, как простой народ. А для часовни собственной, значит, рылом не вышли.*
*- хоронили в те времена по-разному. Могли и в часовне похоронить, под полом, в усыпальнице, могли и в собственном склепе, или просто на кладбище. Зависело от достатка в семье. Прим. авт.
- Хорошо. Иди, не стой тут над душой. И не говори о нас никому.
Оська предложение оценил – только пятки засверкали. И правда – чего стоять? Денег ему дали уже, теперь живьем отпускают. А ведь могли бы и в склеп положить, даром, что не боярин он.
Один из мужчин посмотрел ему вслед с сомнением.
- Может, убить стоило?
Другой только головой качнул.
- Ни к чему. Не бери грех на душу.
Насчет греха – это он, конечно, загнул, да к чему нищего убивать? Вреда он не причинит, а ежели слухи какие и пойдут – пусть их.
Мужчины мигом замок с двери сковырнули, дверь отжали, человеку в плаще внутрь спуститься помогли. В склепе огляделись.
Гробы стоят. Покойники лежат.
Имена на крышках вырублены.
Вот боярин Никодим. Боярышня Анна. Два брата его – Петр да Павел.
А вот и боярыня Ирина.
Человек в плаще жест рукой сделал – мол, крышку открывайте.
Молодые люди поднатужились, да и сковырнули крышку каменную, снимали осторожно, старались не разбить. В гроб не глядели, вот и не видели.
А спутник их в плаще и видел, и чувствовал.
Потом уж и они посмотрели.
Лежит в гробу старуха.
Страшная, рыжая, а выглядит, ровно живая. Мертвая, да. Только вот не истлела она, а осталась, какой была. И лет ей сто, а то и поболее. Страшная – жуть.
Человек в плаще нож взял, рот боярыне разжал. Зубы осмотрел, головой качнул.
Зубы острые, ровно кто их напильником затачивал. Каждый зуб. У человека-то и не будет так, он себе язык такими клыками изранит.
- Упырица.
Агафья, а в плаще именно она была, головой качнула утвердительно.
- Из старших. Не кровососка она, клыков нет.
- Все одно проверить надобно.
Ветка березы над гробом завяла, свеча затрещала, воск почернел…
Вторым крышку гроба сняли у Данилы Захарьина.
Третьим – у боярина Никодима.
У последнего все как дОлжно было: одежда истлела, тело истлело…
А Данила Захарьин лежит, ровно вчера умер, только одежда чуток подпортилась, и старуха лежит себе, платье драное, а сама ровно живая.
Человек в плаще их оглядывал долго, думал о чем-то. Потом одного из парней подозвал, попросил – о чем? Долго ждать не пришлось, парень с молотком прилетел. Человек в плаще из кошеля два кола осиновых достал: один в грудь боярыне Ирине забили, второй – боярину Даниле.
Обоим в рот сухую траву сунули. Но так и не видно, ежели не приглядываться. Одежда пышная, колья небольшие. Да и трава во все стороны не торчит. Там и стебелька хватило бы.
Потом крышки гробов на место опустили, и человек в плаще на каждом гробе воском коловрат нарисовал. Правильный, с восемью лучами.
Только после этого ушли все из усыпальницы.
Никому и невдомек было, что в ту же ночь проснулась от боли в груди вдовая царица Любава.
Проснулась, чуя пустоту и боль. Опасность и страх.
Неужели….?
КТО?!
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Несколько дней я чувствовала себя, как муха в меду. Липкое равновесие, и самой не выбраться, и не нарушить мне его, и кто знает, чем оно разрешится? То ли меня вытряхнут, то ли придавят, то ли…
Не знаю.
Но чувствую надвигающуюся грозу. Что-то такое грядет… не знаю, что именно.
Аксинья успокоилась. О чем-то боярыня Раенская с ней поговорила, сестра вернулась и даже извинилась. Не думала она, что Михайла – такой.
Я тоже не думала. В той, черной жизни.
Хотя я о нем и вовсе не думала тогда. Выдали родители Аксинью замуж – и ладно! Любит она мужа? Ну так что же, повезло ей, мне такого счастья и не досталось. А потом все ровно пелена затягивала. Темная, липкая…
Хуже стало, когда мне Добряна весточку передала.
Божедар своих людей отправил, они про Захарьиных порасспросили. И выходило так, что боярин-то Никодим женился на ведьме. Самой настоящей. Она и род его перевела.
Она, надо полагать, и Книгу Черную привезла с собой.
На родине-то их травили и давили, а тут… в Россе о таких тварях знали, да только бороться с ними волхвы умели. Христианство их не распознавало, не могло покамест, может, потом научатся.
Прабабушка с людьми Божедара в склепе бояр Захарьиных побывала, там и поняли. Есть у ведьм такое свойство.
Ежели кто о святых вспомнит – те нетленны по-настоящему.
А ежели про ведьм говорить…
Они подниматься могут.
И ведьмы, и колдуны могут встать упырями, только не такими, как о том иноземные мифы рассказывают. И клыков у них нет, и когтей нет.
Тело оставаться должно.
И – черная сущность.
Я читала, разговаривала. Где, как не в монастыре узнавать о таком… однажды столкнулась с женщиной, которой ведьма силу свою передать хотела. Она рассказала.
Ведьмы бывают рожденые, бывают ученые. Первые с силой своей появляются, вторые за силу свою Рогатому платят. Первые сродни волхвам, только не они своей силой правят, а сила над ними хозяйствует, вот и не выходит у них ничего толкового.
Вторые же…
Вторых и научат, и подскажут им, и дорогой ценой им за то заплатить придется. Очень дорогой.
После смерти они душу свою отдают за знания и за силу.
Есть и еще книжные колдуны. Это уж самый горький случай. Когда несколько поколений одной и той же семьи ведьмовством занимались, они могут Черную Книгу написать. Пишется такая книга собственной кровью, в нее все семейные знания заносятся. А еще в такую книгу ведьма или колдун кусочек души своей вкладывают. Считай, они и при жизни от нее зависимы, и после смерти к ней привязаны.
Говорят так.
Душа колдуна в ад уходит, а вот что на ее место придет? Неведомо.
Встанет тогда упокойник упырем. И разные они бывают, упыри-то…
Бывают такие, что и двух слов сказать не могут. Их легко обнаружить, уничтожить легко.
Бывают навроде стригоев. Кровь они пьют, а солнце их убивает. И половину суток беспомощны они.
А бывают и третьи.
Самые страшные.
Эти твари не кровью питаются, они самое жизнь из человека выпивают, по ночам приходят, на одной жертве могут несколько месяцев кормиться. А то и менять их могут: в губы целуют, жизненные силы высасывают.
Человек от того чахнет и погибает, хотя и не сразу.
- Михайла сестру использовал, чтобы ко мне подобраться. А может, и к царевичу.
- Стервец какой! А только сестре твоей с того не легче, любит она его.
- Любит, - Устя только вздохнула, – и домой ее отослать не поможет, там ее Михайла быстрее достанет. И на него ругайся, не ругайся, не услышит он, не послушает извернется да напакостит.
- А когда муж мой с ним поговорит, чтобы не кружил он голову боярышне?
- Даром не поговорит. Никогда боярин Раенский просто так ничего не сделает.
Варвара обидеться хотела, потом поняла, что и ей не поверят, рукой махнула.
- А при царе, боярышня, иначе и нельзя. Не то на шею сядут и погонять будут.
- Понимаю. А что боярин взамен пожелает?
- От тебя? Покамест ничего, боярышня. А вот когда ты за Феденьку замуж выйдешь…
- Нет.
- Боярышня? – Варвара аж удивилась такому ответу резкому.
- Я лучше сама с Федором поговорю, пусть придержит друга своего. А вот так, невесть что и кому должной быть… не пойдет.
Варвара едва ногой не топнула.
Вот же зараза… откуда вы беретесь-то, такие? И возраст небольшой, а характера – через край!
- Тогда… пусть это авансом будет? Для будущих хороших отношений?
Устя плечами пожала.
- Не уверена я, что поможет, а значит, и трудиться не стоит боярину.
- Как хочешь, боярышня. Сестру твою успокою я, мне ее просто жалко стало, маленькая она еще. А с Михайлой тогда сама разбирайся как знаешь.
Устя кивнула.
- Разберусь. Благодарствую, боярыня.
- Не стоит это благодарности.
Варвара развернулась, да и дверью хлопнула.
К себе возвращалась – кипела от гнева. Вот ведь зараза какая! Не уговоришь ее, не договоришься! Лишнего слова не вытянешь! Недаром же Платону она не нравится! И Любавушке! И… и самой Варваре тоже.
Варвара Раенская и себе сознаваться-то не желала, а только в Устинье она силу почуяла. Ту самую, проснувшуюся. И… испугалась.
Устинья бы и Федора скрутила, и их раздавить могла бы. Когда человек знает, что в любой миг твою жизнь оборвать может - это всей шкурой ощутить можно. Вот Варвара и почуяла.
И испугалась.
Близко она к Устинье не подойдет. И мужу закажет лишний раз…
А Любава?
Любава пусть сама разбирается! Она умная… наверное.
***
Аким, старый слуга бояр Захарьиных, на ярмарку шел. Жив там боярин, умер боярин – скотина не делась никуда. И подворье на Ладоге стоит, не рушится. И надобно туда много чего… от гвоздей до соли. От овса до дров.
Вроде и закупали все, а без хозяйского-то глаза как-то оно и тратится быстрее.
Аким и сам грешен, недавно молоток прогуляться уговорил. И подкову… две.
В хозяйстве (своем, не боярском) все пригодится.
Вот и шел он на ярмарку, закупаться. Шел, потом толчок сильный почувствовал. Детина какой-то его обгонял, плечом задел.
- Эй! – Аким едва в снег не полетел.
Парень остановился, поддержал его.
- Прости, отец. Не зашиб я тебя? Не смотрел я, куда иду! Не видел…
Плечо, конечно, болело, но винился парень искренне. И шапку стянул, в лапище своей скомкал, посмотрел Аким, да и рукой махнул.
- Ладно уж…
- Не держи зла, отец. Не спешишь ты? А то б посидели, сбитня горячего выпили?
Кто ж от дармовщинки откажется? Аким исключением не был.
- Ну… пойдем, коли так.
- А пойдем, отец. Мне б тоже с кем посидеть, а то на душе погано. Недавно из поездки вернулся, да узнал, что жена соседа привечала.
Аким только головой качнул.
- А…
- И выгнать ее не могу. Отцы наши – не просто друзья, дело у них общее…
- Вот оно как даже…
- Дрянь такая…
Аким парня по плечу хлопнул, как мог подбодрил.
- Держись, паря. Всяко бывает, а и то проходит…
Сидели они вскорости в таверне, горячий сбитень попивали. Парень на жену жаловался, Аким слушал.
Потом сам пожаловался. У него-то семья в поместье Захарьиных, а его, вот, в городском доме оставили, покамест нового хозяина не будет. А как он будет-то еще? Когда там Захарьиных две штуки и было? И те померли?
- Это какие ж Захарьины? Не те, что с Кошкиными роднились?
- Не, другие. Мои с царем породнились! Хочешь – расскажу я тебе?
- А и расскажи, отец. О других послушаю, от своего отвлекусь… давненько ты им служишь-то?
- Да почитай, лет пятьдесят. Мальчишкой начинал еще, меня в прислугу для боярина Никодима взяли. Подать чего, принести – отнести… так и в люди вышел.
- Ух ты!
- У боярина Никодима два брата было младших, да сестра. Анна. Красивая, глаз не отвести, о ее свадьбе уж сговаривались. А потом боярин женился, - Аким загрустил даже.
- На ком же?
- По джерманской улице проезжал, там рыженькую девку увидел. Красивую – страсть! – Аким на себе показал, и парень признал, что да. Страсть! Как она еще ходила-то с такими формами? – Мы все за боярина порадовались, да только сглазили семье, верно. Года не прошло, как от горячки боярышня Анна померла.
- Заболела?
- Руку наколола о что-то. Вроде и ранка крохотная была, а к вечеру воспалилось, к утру рука, что полено была… запах пошел, горячка началась. Спасти и не сумели. Горе было… боярышню Анну все любили.
- А жена боярская?
- Боярыня Ин… несс… как же звали-то ее? Уж и не припомню. Ириной крестили, это точно.
- Инесса?
- Да, кажись. Она в православие перешла, Ириной Ивановной стала. Да и она золовку любила. Боярышня Анна была, что лучик солнечный. Умерла она… потом через положенный срок боярыня дочь родила. Боярин хотел Анной назвать, но боярыня уперлась, Любавушкой назвали.
- Царица наша?
- Она. Боярыня Ирина ее любила, с рук не спускала.
- Одна она была у родителей?
- Да что ты! Лет через десять боярин Данила родился.
- А что так долго? Не беременела боярыня?
- Как-то не получалось у нее. То болела, то на богомолье ездила. А потом как-то в один год все случилось. Бояричи друг друга убили.
- Ох! Из-за бабы?
- Холопка им одна и та же приглянулась. А она им обоим голову кружила, ходила, задом виляла. Вот старший из бояричей ее с братом и застал. И порешил. А когда брат на него кинулся, значит, и с ним сцепился. Растащить не успели…
- Ох, горе-то какое!
- Боярин Никодим чуть не год убивался по братьям. Очень он их любил, переговоры вел о свадьбах. Хороших невест им приглядел… потом ему легче стало. У боярыни сын родился – боярич Данила. Тут уж хозяин оживел…
- Ну хоть сыну порадовался.
- Недолго радовался-то…. Пяти лет не прошло, помер боярин Никодим. Боярыня Ирина детей воспитала, на ноги поставила, другой раз замуж не выходила, хоть и смотрели на нее. Умерла она быстро, младшему лет шесть или семь, что ли, было? Люди говорили – от тоски.
- Повезло боярину Никодиму. Такая верность…
- Да верность-то…. Понятно. Только вот боярин Данила неженатым умер, наследника не оставил.
- Так может, внебрачный какой есть? Или у боярыни Ирины был кто? - подначил собутыльник.
На столе давно уж четверть водки стояла. Так что Аким и не удержался.
- Как же! Ежели у нее кто и был, так из своих. Что она, что дочь ее, что сын – все с иноземцами якшались, постоянно к ним мотались. Уж к кому там ездили, того не знаю, а только там боярыня и померла, на ночь у кого-то из знакомых осталась, а там гроза разразилась жуткая… боярышня приехала, говорит, мать умерла. А сама еще молоденькая совсем, семнадцати не было. Боярин Раенский им дальним родственником приходился, вот он детей к себе взял. А там и царю боярышню Любаву представил. Так все и сладилось у них.
- И брата она с собой в палаты взяла?
- А то ж! Брата она любила, уж когда боярин Данила подрос, он домой вернулся. А до той поры при сестре жил безотлучно!
Аким рассказывал.
Называл имена, даты… чуть не пятьдесят лет при семье – это много. Слуги столько о хозяевах знают – тем и в голову не придет. Собеседник слушал, подливал…
Наутро Аким проснулся в одной из комнат при трактире, сначала испугался – ограблен. Но деньги все на месте были, хозяину его собеседник уплатил вперед, даже за поправку Акимова здоровья, так что мужчина махнул рукой, да и позабыл этот случай.
Было.
Выпили, поболтали...
Ну так и что же? С кем не бывает? Дело-то житейское…
***
Спустя несколько суток на кладбище шестеро людей появились. Пятеро мужиков молодых, с ними кто-то непонятный, невысокий, по уши в плащ закутанный.
Оська-бородач, который уж лет тридцать милостыньку при кладбище просил, да за могилками приглядывал, на них посмотрел, хотел деру дать – остановили. Поймали, за шкирку тряхнули.
- Ой! Пустите, ироды! Что вам от бедного человека надобно?
- Богаче его сделать хотим, - когда в пальцах одного из мужчин гривенник блеснул, Оська мигом про нытье свое забыл.
- Чего надобно, боярин?
- Не боярин я. А надобно мне знать, где бояре Захарьины похоронены?
- Вон там, - Оська пальцем показал, куда идти. – Склеп у них там свой, как и у многих других бояр. Не хотят они в землице лежать, как простой народ. А для часовни собственной, значит, рылом не вышли.*
*- хоронили в те времена по-разному. Могли и в часовне похоронить, под полом, в усыпальнице, могли и в собственном склепе, или просто на кладбище. Зависело от достатка в семье. Прим. авт.
- Хорошо. Иди, не стой тут над душой. И не говори о нас никому.
Оська предложение оценил – только пятки засверкали. И правда – чего стоять? Денег ему дали уже, теперь живьем отпускают. А ведь могли бы и в склеп положить, даром, что не боярин он.
Один из мужчин посмотрел ему вслед с сомнением.
- Может, убить стоило?
Другой только головой качнул.
- Ни к чему. Не бери грех на душу.
Насчет греха – это он, конечно, загнул, да к чему нищего убивать? Вреда он не причинит, а ежели слухи какие и пойдут – пусть их.
Мужчины мигом замок с двери сковырнули, дверь отжали, человеку в плаще внутрь спуститься помогли. В склепе огляделись.
Гробы стоят. Покойники лежат.
Имена на крышках вырублены.
Вот боярин Никодим. Боярышня Анна. Два брата его – Петр да Павел.
А вот и боярыня Ирина.
Человек в плаще жест рукой сделал – мол, крышку открывайте.
Молодые люди поднатужились, да и сковырнули крышку каменную, снимали осторожно, старались не разбить. В гроб не глядели, вот и не видели.
А спутник их в плаще и видел, и чувствовал.
Потом уж и они посмотрели.
Лежит в гробу старуха.
Страшная, рыжая, а выглядит, ровно живая. Мертвая, да. Только вот не истлела она, а осталась, какой была. И лет ей сто, а то и поболее. Страшная – жуть.
Человек в плаще нож взял, рот боярыне разжал. Зубы осмотрел, головой качнул.
Зубы острые, ровно кто их напильником затачивал. Каждый зуб. У человека-то и не будет так, он себе язык такими клыками изранит.
- Упырица.
Агафья, а в плаще именно она была, головой качнула утвердительно.
- Из старших. Не кровососка она, клыков нет.
- Все одно проверить надобно.
Ветка березы над гробом завяла, свеча затрещала, воск почернел…
Вторым крышку гроба сняли у Данилы Захарьина.
Третьим – у боярина Никодима.
У последнего все как дОлжно было: одежда истлела, тело истлело…
А Данила Захарьин лежит, ровно вчера умер, только одежда чуток подпортилась, и старуха лежит себе, платье драное, а сама ровно живая.
Человек в плаще их оглядывал долго, думал о чем-то. Потом одного из парней подозвал, попросил – о чем? Долго ждать не пришлось, парень с молотком прилетел. Человек в плаще из кошеля два кола осиновых достал: один в грудь боярыне Ирине забили, второй – боярину Даниле.
Обоим в рот сухую траву сунули. Но так и не видно, ежели не приглядываться. Одежда пышная, колья небольшие. Да и трава во все стороны не торчит. Там и стебелька хватило бы.
Потом крышки гробов на место опустили, и человек в плаще на каждом гробе воском коловрат нарисовал. Правильный, с восемью лучами.
Только после этого ушли все из усыпальницы.
Никому и невдомек было, что в ту же ночь проснулась от боли в груди вдовая царица Любава.
Проснулась, чуя пустоту и боль. Опасность и страх.
Неужели….?
КТО?!
Глава 11
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Несколько дней я чувствовала себя, как муха в меду. Липкое равновесие, и самой не выбраться, и не нарушить мне его, и кто знает, чем оно разрешится? То ли меня вытряхнут, то ли придавят, то ли…
Не знаю.
Но чувствую надвигающуюся грозу. Что-то такое грядет… не знаю, что именно.
Аксинья успокоилась. О чем-то боярыня Раенская с ней поговорила, сестра вернулась и даже извинилась. Не думала она, что Михайла – такой.
Я тоже не думала. В той, черной жизни.
Хотя я о нем и вовсе не думала тогда. Выдали родители Аксинью замуж – и ладно! Любит она мужа? Ну так что же, повезло ей, мне такого счастья и не досталось. А потом все ровно пелена затягивала. Темная, липкая…
Хуже стало, когда мне Добряна весточку передала.
Божедар своих людей отправил, они про Захарьиных порасспросили. И выходило так, что боярин-то Никодим женился на ведьме. Самой настоящей. Она и род его перевела.
Она, надо полагать, и Книгу Черную привезла с собой.
На родине-то их травили и давили, а тут… в Россе о таких тварях знали, да только бороться с ними волхвы умели. Христианство их не распознавало, не могло покамест, может, потом научатся.
Прабабушка с людьми Божедара в склепе бояр Захарьиных побывала, там и поняли. Есть у ведьм такое свойство.
Ежели кто о святых вспомнит – те нетленны по-настоящему.
А ежели про ведьм говорить…
Они подниматься могут.
И ведьмы, и колдуны могут встать упырями, только не такими, как о том иноземные мифы рассказывают. И клыков у них нет, и когтей нет.
Тело оставаться должно.
И – черная сущность.
Я читала, разговаривала. Где, как не в монастыре узнавать о таком… однажды столкнулась с женщиной, которой ведьма силу свою передать хотела. Она рассказала.
Ведьмы бывают рожденые, бывают ученые. Первые с силой своей появляются, вторые за силу свою Рогатому платят. Первые сродни волхвам, только не они своей силой правят, а сила над ними хозяйствует, вот и не выходит у них ничего толкового.
Вторые же…
Вторых и научат, и подскажут им, и дорогой ценой им за то заплатить придется. Очень дорогой.
После смерти они душу свою отдают за знания и за силу.
Есть и еще книжные колдуны. Это уж самый горький случай. Когда несколько поколений одной и той же семьи ведьмовством занимались, они могут Черную Книгу написать. Пишется такая книга собственной кровью, в нее все семейные знания заносятся. А еще в такую книгу ведьма или колдун кусочек души своей вкладывают. Считай, они и при жизни от нее зависимы, и после смерти к ней привязаны.
Говорят так.
Душа колдуна в ад уходит, а вот что на ее место придет? Неведомо.
Встанет тогда упокойник упырем. И разные они бывают, упыри-то…
Бывают такие, что и двух слов сказать не могут. Их легко обнаружить, уничтожить легко.
Бывают навроде стригоев. Кровь они пьют, а солнце их убивает. И половину суток беспомощны они.
А бывают и третьи.
Самые страшные.
Эти твари не кровью питаются, они самое жизнь из человека выпивают, по ночам приходят, на одной жертве могут несколько месяцев кормиться. А то и менять их могут: в губы целуют, жизненные силы высасывают.
Человек от того чахнет и погибает, хотя и не сразу.
