***
Кто увидел бы сейчас боярышню Данилову, так и не признал бы.
Звериным воем на постели выло-исходило существо страшное, язвами с ног до головы покрытое.
Устя в дверь вбежала, ахнула, к ложу кинулась, помстилось ей: вот, сейчас утечет сквозь пальцы ее песком речным еще одна жизнь, на этот раз не холопки, но боярышни.
А разве важно это?
Жизнь – любая бесценна.
Только вот…
Другие это язвы были, не смертельные.
Минуты шли, Марфа выла, скулила, язвы боль немалую причиняли, но умирать не торопилась она.
И Устя выдохнула.
Поняла, когда б Марфу извести хотели, она б во сне и отошла, Верке много не понадобилось.
Адам Козельский влетел вихрем, к боярышне кинулся, как сокол на добычу, только мантия мелькнула.
- Что…?
И сам понял, увидел… не растерялся, склянку из саквояжа выхватил, в ложку накапал – и ту меж зубов Марфе и сунул.
Устя принюхалась.
Запах ей знаком был, смолистый, чуточку горьковатый…
- Опий?
- Он самый. Чистейший! – Адам тихо отозвался, продолжал за Марфой наблюдать. – Обычно я его разбавляю вшестеро, да тут не надобно…
Марфе того и хватило, упала девушка на кровать, голова откинулась назад – и Адам ее осмотреть смог.
- Не знаю, что и сказать… боярышня. Царевич… язвы похожи на проказу, но это, безусловно, не она. Кожное заболевание? Но язвы неглубокие, чистые и идут по всему телу, они не нарывают, они попросту открылись, и кажется, единомоментно?
Устя лицо потерла.
Имеет ли она право промолчать сейчас? Ох, не имеет… Марфа и разум потерять может, и что угодно сотворить с собой…
- Что тут происходит?!
Холопов в тереме много, мигом к государю кинулись, с этим-то отбором… да и интерес его к боярышне Даниловой видели. Или ее интерес? Неважно это.
Вместе были, разговоры разговаривали, государь ее до светелки провожал – злым языкам и меньше того надобно, чтобы грязь намолоть.
Федор обернулся, что-то объяснять принялся, Устя на Бориса посмотрела умоляюще. Государь головой качнул.
- В уме ли ты, братец, боярышню сюда привести? А как заразное оно? Бегом! Отведи ее в покои, да прикажи боярыню Пронскую позвать.
Борис недаром царем был, Федор мигом дернулся, Устю под локоть схватил – и чуть ли не волоком потащил из светелки. Устя шла послушно, видела, Борис понял ее. Марфа спит покамест, успеют они еще поговорить.
А Федора она из светелки своей выставила решительно.
- Уж прости, царевич, а только мне и правда, одежду бы переменить, полежать после жути такой лютой…
Федор не возражал.
Ему после вида больших, мясисто-красных язв на девичьем лице… на том, что некогда было красивой девушкой, напиться хотелось. И отказывать он себе не собирался.
Это ему страдания людские нравятся, но не вид чужих уродств.
Напиться надобно… сейчас Михайлу кликнет… и где этот прохвост? Вот ведь, как надобно, так и нет их нигде! Тьфу!
***
Устинье в любви признавались. А Аксинья сама готова на все была. А только и взгляд мимо, и глаза зеленые холоднее стекла бутылочного, и гримаса на губах…
Не любят ее. Вот и вся правда. Но…
- Мишенька…
Сложенные в умоляющем жесте руки, беспомощный взгляд. Почти стон. Имя изморосью на губах замирает.
- Неужто так не люба я тебе? Устю любишь?
Михайла лицо руками потер, поглядел виновато, а у Аксиньи сердце оборвалось. Она уж и без слов поняла, только верить не хотелось ей.
- Любовь, Аксинья, не выбирает, когда прийти. И к кому – тоже не выберешь.
- Устинья и ты… а она тебя любит?!
Михайла поморщился досадливо.
Вот ведь еще… когда она могла их слышать? И так понятно, вчера… неосторожен он был! Дурак! Нет бы промолчать, вздумалось ему позлорадствовать. Даже не так… после Федора он Усте мог и спасением показаться.
Попробовал.
Отказ получил.
А эта дурища и подслушала, вот ведь разобрало ее! Носит их, когда не надо и куда ни попадя! Зараза!
- Слышала?
- Да. Мишенька, неуж совсем я тебе не надобна?
Михайла и думать не стал. Боярину он обещал, вот и рубанул, словно топором по чувствам девичьим.
- Мне – не надобна! Может, еще кому сгодишься, а я другую люблю!
- Устьку?!
- Ты ее так не называй, ты ей и в подметки не годишься! Она прекрасна. А ты…
- А я?!
У Аксиньи сердце на части рвалось. И невдомек ей было, что сейчас ее пожалели. Может, и не хотели, а только когда сразу рубануть - больно, и сердце рвется на части, и слезы текут сами. Но это – один раз.
А ежели день за днем, год за годом душу убивать? То надежду давать, то отнимать ее, то приближать, то отдалять… не снесла б она. Не сумела.
Раенский о себе радел, а вышло, что и Аксинье помог.
- Таких как ты я на базаре десяток найду! Пальцами щелкну – сами набегут!
Михайла в душе ликовал. Что могла Аксинья сделала, к Устинье его подвела, сведения важные ему передавала, а сейчас… что от нее сейчас-то пользы? А так он и с боярина кое-что получит, и выгоды своей не упустит. А что Аксинья гневаться будет…
Поплачет, да и замуж выйдет, авось, там забудет, как на него обиделась.
- Ненавижу!!! Тебя ненавижу, Устьку… сто лет пройдет – не позабуду!!!
Прилетевшая пощечина Михайлу чуть с ног не сбила. Аксинья хрупкой девушкой не была, и била сильно. Да и разочарование добавилось…
- Ксюшенька…
Михайла почувствовал во рту вкус крови.
Аксинья развернулась – только коса рыжая за углом мелькнула.
Михайла ее взглядом проводил, порадовался. Может, отвяжется от него липучка глупая? А ежели себя еще убедит, что это она подлеца бросила, и вовсе хорошо будет.
Ну ее, Аксинью эту, без нее хорошо живется.
Теперь важно, что Устенька скажет.
Впрочем, время есть еще, всенепременно согласится она. Никуда не денется.
***
Анфиса Утятьева сидела на то время в саду зимнем, о своем думала. Криков в тереме и не услышала она даже, через половину палат царских, а и услышала бы – не до того! Ей бы о своем подумать, о девичьем, о важном.
Выходило так, что поморочили ее знатно с Федором, посулили царствие небесное, а что вышло? А вышло неладно все, так что девушке разумной о себе подумать надобно. Лучше все ж синица в руке, чем журавль в небе, да и журавль там али дрянь какая?
Приступ у Федора ей хорошо помнился, лицо его помнилось, страшное, жуткое, посиневшее, как выгибался он на полу, выл зверем раненым…
Приворотное зелье так подействовало?
Да, наверное.
Хорошо еще, не яд там был. Но тут и сама она проверила, глоток из кувшина сделала.
Нет, не яд.
Да не о том речь сейчас. Понятно, у боярина свой интерес, а вот Анфисе что делать?
Ежели подумать…
Было на отборе семь боярышень, осталось куда как меньше.
Мышкина, Орлова, Васильева…
Теперь еще и она, Анфиса.
Заболоцкой думать не о чем, Федор в нее крепко вцепился, не оторвешь, Данилова на царя смотрит, более ни на кого. Дура!
О ком бы государь не думал, да точно не о Марфушке, он сквозь нее глядит, ровно как сквозь стену. Разве из вежливости отвечает. Анфиса такое видела.
Рано или поздно закончится отбор, да и не отбор это – балаган. Федор свой выбор давно сделал. А когда зелье приворотное не сработало… что Анфисе остается?
Правильно.
Мужа себе найти, да побыстрее. И искать его не надо, вот он – Репьев, Аникита Васильевич. Надобно только к нему подойти правильно.
Ох, какая ж Анфиса умница, что отношений с ним рвать не стала. Даже записочки ему передавала через служанку доверенную!
Теперь и трудиться сильно не придется. Написать записочку, да о встрече попросить. Вот и будет им счастье обоим.
***
Получаса не прошло, скрипнула дверь потаенная, Борис в светелку к Устинье вошел, улыбнулся ласково.
- Устёна, что скажешь мне? Я ведь правильно понял, тебе эта болезнь ведома?
- Да не болезнь это, Боря! Порча это.
- Порча?
- Это не лекаря просить надобно, а в монастырь ехать, там, на земле святой сорок дней отмаливать. Святой водой умываться, пост держать, службы стоять, тогда, может, и пройдет.
- А ты ту порчу не снимешь?
- Не умею я, Боря. У меня либо по наитию получается, либо учиться мне надобно, сама-то по себе я мало знаю. И не рискну я, как бы хуже боярышне не было.
- А Добряна?
- А боярин Данилов, Боря? Кто Марфу в рощу повезет, кто просить будет? Кто ей потом язык болтливый узлом завяжет?
Борис о том не задумывался, а вопрос-то насущный.
- Права ты, Устёна. Поговорю я с Патриархом, а то и с боярином, а дальше уж пусть сами решают.
- Как бы умом не тронулась боярышня.
- Сейчас спит она, а я потороплюсь с разговором. Сегодня же с Патриархом перемолвлюсь словечком, и за боярином я послал. Прости, идти мне надобно.
- Иди, Боря. С Богом…
А с которым?
Бог един. А как его называть, то личное дело каждого. Господом ли, Родом… главное, чтобы уберег. А остальное мелочи…
***
- Понимаешь ты, что сестра тебя обманывала?
- Да, - Аксинья всхлипывала жалобно, слезы по лицу размазывала.
- И он, и она…
- Да, - сопли тоже текли ручьем.
Боярыня Варвара с таким бы удовольствием ей оплеуху влепила, что аж пальцы ныли. Вот размахнулась бы – и по морде, пока ум не вколотит!
Тьфу, дурища!
Только говорить о таком Аксинье нельзя было. Придется дурищу жалеть, по головке гладить, успокаивать.
Ей еще к сестре вернуться надобно, и в глаза ей смотреть, и улыбаться. А потому боярыня верные слова нашла, да там и стараться не надобно особо, такими как Аксинья управлять легко.
- Хочешь им всем отомстить?
Очень правильные слова оказались. Аксинья голову подняла, кулаки сжала.
- Хочу! А что делать-то надобно?
Вот дурища! Кто ж о таком спрашивает? И кому ты нужна, для тебя делать что-то? Видно, весь ум, который на двоих выдали, сестре достался!
Но о том Варвара тоже не сказала.
- Скоро уж царевич должен невесту свою назвать. Ты о том знаешь?
- На Красную Горку.
- Верно все. Только вот какое дело, на Красную Горку венчаться можно. А невесту и раньше назвать не грех, и она покамест может в палатах царских пожить, под присмотром матушки его. Понимаешь?
Аксинья умное лицо сделала, головой тряхнула, глазами сверкнула.
- Понимаю.
- А ты бы куда как лучшей царевной стала, нежели сестра твоя.
- Знаю. Только царевич лишь на нее смотрит.
- Пусть смотрит. Смотреть-то не вредно, деточка.
- А… что делать мне надобно?
- Я сейчас к царице схожу, пусть поговорит она с сыном. Когда назовет Федя свою невесту завтра же, кто ему возразить сможет?
- Никто…
- Вот. А ты пока ляг, поспи. Давай я тебя уложу, вот так… авось и устроится все.
- Правда?
Варвара кивнула.
- Конечно, правда.
И улыбка ее лицо ни на секунду не покинула.
Уж потом, из комнаты выйдя, она выдохнула тяжко, пот со лба вытерла, Платон супругу приобнял, поцеловал.
- Такая дурочка?
- Ох, и не говори, муженек. Сил моих на нее нет. Но управляема, того не отнять.
- Тогда я сейчас к царице. Она с Феденькой поговорит, а ты сходи, с Устиньей разберись, не подняла б боярышня шума раньше времени.
- Хорошо.
- Нам и надо-то самую малость. День – другой, а там и сложится все.
Варвара с этим была согласна полностью.
Один прыжок.
Одно движение!
И вот уже в когтях у кошки бьется пойманная мышь.
Пары часов им будет достаточно для задуманного, но до того кое-что подготовить надобно. И Любаве тяжелее всех придется. Ей с Федором говорить, ей Патриарха убеждать, ей потом перед государем ответ держать.
Да и не страшно.
Потом-то уж всяко лучше будет. Платон жену в щеку поцеловал и к Любаве направился, а Варвара в другую сторону пошла. К Устинье Заболоцкой.
Одну сестру она знает. Пришло время с другой разобраться.
***
Устя у себя сидела, кружево плела почти не глядя, о своем думала. Не занимала ее мысли Марфа бедолажная, что смогла она – все сделала, про рощу сказала, про монастырь упредила, более она ничем помочь не сможет. Марфе и легче сейчас, для нее все кончилось. А вот Устинье еще вариться с этим и вариться, и понять хотелось бы, что с Федором происходит. Приступ этот… родовое проклятье? Порча?
А ведь и такое быть может.
Инстинктивно Федора тянет к тем, кто помощь ему оказать может. К ней.
К той…
Как же ту девку звали? На которой он женится? Которую Истерман найдет?
Марта? Мария? Какое-то очень простое имя, в Россе ее Машкой кликали. Могла она той же силой обладать? Могла…
Не каждый, в ком сила да кровь есть, волхвом становится. Вот и Машка эта не стала даже травницей, но сила-то была в ней, несомненно.
А вот Устинью заменить смогла она. Федор на подмену согласился, потому что Устя… конечно же! Ее просто досуха высосали! Она уж потом восстановилась, в монастыре!
А Машка, надо полагать, даже если слаба была, а все ж кусочек пищи лучше, чем вовсе ничего.
А потом как Федор думал обходиться?
Хотя мог и еще кто-то быть, тоже о своей силе не знающий. Просто – быть. Не всем же замуж предлагают, кого-то и любовницей сделать можно, к примеру.
Могло такое быть?
Ой как могло…
Как бы так приглядеться? Или кровь Федора добыть? Ей же и в голову не пришло его чем царапнуть! А могла, могла бы попробовать! Тогда и ответ получила бы!
Надо бы с прабабушкой поговорить.
Ой как надобно – и не только поговорить, но и показать ей Федора с Любавой вдвоем, и на кровь бы их поглядеть, Устя-то не видит многое, а что видит может понять неправильно! Но Агафье в палаты царские хода нет. Она на глаза патриарху попадаться не захочет, и царице, и… надобно с Борисом поговорить. Может, и удастся сюда бабушку провести? Федора-то видела волхва, а Любаву? И спросить бы, может, есть на них что? Вот, на Усте – коловорот, а эти так и ходят беззащитными? Ведь и на Любаве постоянно побрякушек, что в гнезде у сороки, и Федор не пренебрегает? А вдруг?
В дверь постучали.
- Войдите?
Варвара Раенская кораблем вплыла, платком трепетала, ровно парусом. И глазами по сторонам стреляет, смотрит внимательно. А чего смотреть?
Нет у Устиньи ничего подозрительного.
- Ох, кружево-то какое шикарное! Царице такое носить впору!
- Благодарствую, боярыня, а только слишком ты ко мне щедра. Царице шелк да бархат носить надобно, а тут нитки самые обычные, простенькие. Так, только руки занять.
- А все одно красота получается невероятная!
Устя смотрела молча. Варвара Раенская поняла, что боярышня далее молчать будет, и глаза отвела. Платок потеребила.
- Ко мне Аксинья пришла, боярышня. Сестра твоя.
Молчание.
- Я ей покамест разрешила у меня в покоях остаться. Очень она, боярышня, расстроена, что ее жениху другая полюбилась.
Устя к коклюшкам вернулась, так проще мысли свои скрывать было, и руки не дрогнут.
- Не был никогда Михайла Ижорский женихом Аксиньи. И руки ее не просил, и не сговаривались они с отцом нашим. Аксинья его полюбила, а Михайла… подлый он человек. Дурной.
- Вот как, боярышня?
Устя таить не стала.
- Когда ты, боярыня, с ним поговоришь, сама поймешь все. Не хочу я Аксинье такого мужа, и никто такого дочери своей не пожелает. Мне Михайла не люб, не поощряла я его.
- А что ж тогда…? – боярыня даже опешила. Не лжет боярышня Заболоцкая, и то ей видно, но… она-то все себе иначе видела.
И Федора видела она, и Михайлу… выбор-то очевиден! Федька хоть и царевич, а рядом с Михайлой ему лучше не стоять: проигрывает он по всем статьям. Так и выходит… голова одно скажет, а сердце совсем другое шептать будет. А только не врет боярышня, не люб ей Михайла. Более того, Устинью от него аж передергивает. Выглядит-то она спокойной, а вот пальцы нитки чуть сильнее натягивают, коклюшки с ритма сбиваются.
