- Орден?
- Может, и они. Не знаю я. Не вижу всего… помоги! Пожалуйста!
Божедар пообещал помочь.
Дел впереди будет много. Но…
Это его земля. Его вера. И нечего тут всякой нечисти разгуливать. Только лежать – можно. Но под землей и тихо.
Уезжали Борис с Устиньей через два часа. Довольные, спокойные.
Устя и с Добряной о своем поговорить успела, но тут волхва не помогла никак.
Разве что с огнем яснее стало, да приятного все одно чуть.
- Черный огонь – сила твоя, ты ее так видишь. Почему она на Федора так отзывается? А Сила вообще срабатывает часто на сильные чувства. Любовь, ненависть…
О, ненависти у Устиньи хватило.
На Бориса срабатывало по любви. На Федьку из ненависти? Похоже. А что добить его не удавалось – жалко, конечно. Но куда деваться?
- А припадки такие отчего быть могут?
- Болезнь, к примеру. Порча. Родовое проклятье. Но если твоя сила отозвалась, то или порча, или проклятье родовое. Агафья говорила про ритуал, но после такого ритуала дети здоровыми рождаются, только бесплодными, к примеру. А значит, еще и сверху наложилось что-то.
- У Захарьиных?
- Может, у них. Может, у отца ребенка.
- Борис проклятий не несет, я бы увидела.
- Да и я увидела бы. А Борис и Федор точно братья?
Устя только рот открыла.
- А…
- Что тебя удивляет? Государь Иоанн уж стар был, когда женился. Понятно, ребенка и в таком возрасте зачать можно, но ежели помогли ему?
Устя задумалась.
Любаву она терпеть не могла. Но такое? Не подозревала она государыню в измене, и мысли ей такой в голову не приходило!
- Не знаю.
- Тут я не помощница, я тоже не знаю. А зря. Нам бы хоть как за земными властителями следить, ежели выберемся из беды, обязательно придумаю что-нибудь.
Устя кивнула, ровно марионетка, но мысли ее сейчас о другом были.
- Добряна, а проверить это как-то можно? Братья они или нет, и Федора… проклятие или порча?
Добряна руками развела.
- Чтобы родство проверить по капле крови от каждого надобно.
- Бориса я уговорить могу. А Федор… нет у меня его крови.
- Ежели будет, приноси. Посмотрим…
- Хорошо. А с остальным как быть?
- Смотреть надобно. Мне в город сейчас хода нет, роща не отпустит, сам же Федор сюда не придет, не уговоришь. Можешь прабабку свою попросить, она к месту не привязана, а порченых много видела. Еще и тебя поучит, как распознать их.
- Попробую. Спасибо, Добряна.
- Не благодари. Не за что.
- Все равно – спасибо. Поговорю с прабабушкой.
Время есть еще, дней через пять-шесть и поговорит.
Аксинья глаза открыла, дернулась.
Помнила она вчерашнее, хорошо помнила.
Она, сестра, Михайла… когда она увидела, как Михайла к Устинье входит, она ж обрадовалась сначала. Думала – к ней пришел!
Хотела в коридоре подождать, обрадовать.
А услышала…
Не любит ее Михайла. Не любит.
Более того, Устинью любит.
А может ошибка это?
Бывает ведь и так?
Оговорился? Или она не так поняла, не то услышала?
Аксинья по сторонам огляделась. Боярыню Раенскую вспомнила, ноги с лавки спустила…
Тихо убежать не удалось, боярыня рядом возникла, словно из воздуха соткалась.
- Проснулась, Ксюшенька? Пойдем, умоешься, да позавтракаешь, а там уж и к сестре можно. На голодный желудок такого лучше и не слушать.
- Такого? – не бывала Аксинья на рыбалке, да наживку заглотнула мгновенно.
- Когда родные предают да обманывают, оно завсегда больно.
Аксинья понурилась, Варвара ее жалеть продолжила, и как-то так оказалось, что под это воркование ласковое Аксинья и умылась, и рубаху поменяла (потом занесешь, как время выберешь, не в грязной же идти?), и ленту новую в косу вплела, и позавтракала вместе с боярыней.
Легко с ней было, уютно.
Аксинья так себя и с матушкой не чувствовала, матушка вечно занята была, вечно ей не до Ксюши. Няня? Та больше всех Илюшку любит, а еще Устю. А Аксинье так, самые крохи внимания доставались. Несправедливо!
Устинья?
А она вообще… предательница! Знала же, что сестра Михайлу любит, и не гнала его, не отвергала! Выслушала!
Мысль, что Устинья вообще-то Михайлу и выгнала, Аксинье в голову не пришла даже. Что значит – выгнала?!
Мебелью не кинули, крика-лая не было, а подумать, что здесь палаты царские, а не базарная площадь… это Аксинье было не по разуму. Не по возрасту.
Кто ж в шестнадцать-то лет, да влюбленный, головой думать будет? Отродясь такого не бывало!
Аксинья и сама не поняла, что говорила, как говорила, боярыня вроде как ее слушала, только поддакивала, да сочувствовала. А только когда время пришло к сестре возвращаться, Аксинья уж твердо в правоте своей убедилась.
Устя предательница.
Михайла?
А что мужчины могут сделать против бессовестных баб? Падки они на сладкое, чем такие, как Устя, и пользуются. А честные девушки потом страдают! Вот!
Варвара дурочку проводила, к мужу отправилась, тот как раз у царицы был.
- Что скажешь, Варенька?
- Когда доверитесь мнению моему – Аксинья как подменыш в семье. Слабая она, глупая, ни силы ей не досталось, ни ума.
- Не подменыш она, - государыню Любаву хоть кашель и скручивал, но глаза жестко смотрели. – Феденьке подойдет по крови, по силе. Почему он не ту сестру выбрал?
- Так и перевыбрать можно, государыня.
- Федя не согласится.
- А мы иначе сделать можем, – Платон бороду огладил степенно. – Как Варюша мне сказала, так я и задумался. Есть у нас хороший выход, и все довольны будут. Кроме Устинья Заболоцкой, может быть.
- Пусть ее хоть лихоманка разобьет, - Любава рукой махнула. – Не жалко! Говори, Платоша!
Платон и изложил, чего надумал.
- Когда Аксинья нам подходит, лучше и не будет, - завершил он.
Женщины закивали.
И Аксинья была угодна, и план хорош был, только выполнить осталось. Но и это решаемо, сама Аксинья им и поможет.
Устя уж встала давно, позавтракала, Аксинью ждала. Не искала, нет. Глупо по дворцу бегать да вопросы задавать, все одно не узнаешь ничего лишнего.
- Ася? Ты где была?
- Не твое дело! – Аксинья насупилась. – Ты мне скажи, давно у вас с Михайлой моим?
Устя смотрела прямо.
- Он сказал, что с первого взгляда меня полюбил, еще с ярмарки той. А мне он даром не надобен!
- А я? Как ты могла?!
- Что я могла? Жить и воздухом дышать? Аксинья, сама подумай, что тут от меня зависело?!
Аксинья и слышать не хотела.
В ее представлении все просто было, Варвара постаралась, нашептала.
Михайле Аксинья понравилась, наверняка. Иначе б он ее не таскал на свидания. Да потом Устинья ему глазки состроила, дорогу Аксинье перешла, счастью сестринскому позавидовала. Оно и понятно, Федор хоть и царевич, а только Михайла куда как пригляднее. Когда о внешнем блеске говорить, ему и цены нет. Ладный, гладкий, словцо умеет вставить! Чего еще-то надобно?
Доброту, надежность, ответственность, порядочность?
Может, будь Аксинья старше или умнее, и подумала б она о том. А сейчас – нет. Злоба и отчаяние ее поедом грызли, и Варвара их умело подогрела.
- Что?! Ты меня всегда ненавидела! Завидовала мне!!!
Устя только брови подняла.
- Неужто?
- Ненавижу!!!
Аксинья вон вылетела, только ногой топнула.
Устя к кружеву вернулась.
Плохо, конечно, что все так складывается, но что теперь-то с сестричкой делать? Домой Аксинью отправить? Или дать ей возможность исправиться? Знать бы, как лучше будет.
В той, черной жизни, ненавидела ее Аксинья ни за что. Неуж и в этой так будет?
Варвара Раенская Аксинью неподалеку поджидала, на взлете перехватила.
- Ксюшенька!
Аксинья ей в плечо уже привычно ткнулась, слезы хлынули.
- Устя… она…
- А ты б не с ней, ты бы с Ижорским поговорила? Устроить разговор ваш?
У Аксиньи слезы мигом высохли.
- Да! Конечно!!!
- Тогда пойдем покамест ко мне в покои. Умоешься еще раз, сарафан красивый наденешь, пусть он перед собой не девчонку зареванную – царевну видит.
Аксинья ушами полыхнула.
- Не царевна я.
- А могла бы. Ты сестры своей красивее, это всякому видно. Просто расцветешь позднее, ну так и увянешь позже, такая уж ты уродилась.
Врала конечно Варвара, но Аксинья о том не думала. Просто слушала речи льстивые, и верила. Всей душой верила.
Падать ей больно придется…
Михайла не ожидал, что его боярин Раенский к себе позовет.
Но – позвал и ладно. Пришел парень честь по чести, поклонился.
- Поздорову ли, боярин?
- Благодарствую, Михайла. Уж прости, не просто так я тебя позвал, важное дело есть.
- Что случилось, боярин?
Ударило под сердцем – Ижорский?! Нашли чего? Заподозрили?
Но потом выдохнул… нет, тогда б не здесь с ним разговаривали. В Разбойном приказе.
А что тогда?
Раенский таить не стал.
- Не знаю, как и сказать, Михайла. Аксинья Заболоцкая тебе люба?
И усмехнулся про себя.
Молод был еще Михайла, не успел научиться лицо держать. Глаза блеснули, губы искривились… не нужна ему та Аксинья.
Никак не надобна. Надоела она ему, хуже редьки горькой.
- Что-то не так с ней, боярин?
- Не совсем, Михайла. Я тебя хотел попросить отступиться, когда не люба она тебе. Есть у меня знакомый боярич на примете, вот, он меня попросил, а я уж к тебе пришел. Ему Аксинья надобна. Устинья подошла б, но она вроде как с царевичем…
И снова убедился, что не соврала Аксинья.
Вновь в глазах у Михайлы ярость блеснула.
Любит он. Только не Аксинью, а Устинью. Что ж, и такое бывает. И не такое бывает, в жизни-то. Как ни крути, а ее не перекрутишь.
- Ну, когда надобно…
- А ты не сомневайся, в долгу не останусь. От тебя и не надобно ничего, просто скажи дурочке, что не люба она тебе – и довольно.
- Обидится она…
- Счастливые бабы на мужиков не обижаются.
Михайлу долго уговаривать не пришлось. Все же не семьдесят ему лет было, чтобы во всем разбираться, да и Аксинья ему мешала больше. К Устинье он подобрался уж, к Заболоцким вхож… чего еще ему надобно?
Только чтобы Устя любила. А она не любит пока. И ежели Аксинья за Михайлой бегать будет, может и не полюбить никогда, сестре дорогу переходить не пожелает.
Передать Аксинью другому кому, да и позабыть о ней.
- Что я сделать должен, боярин?
Пока Михайла ушел, Федор решил таки к Устинье заглянуть, и не прогадал – одна она оказалась. Сидела себе спокойно в светелке, кружево плела, о чем-то думала.
Мужчина рядом на лавку присел, ладошки холодные стиснул.
- Устенька, свет мой, сердце мое, только слово молви- завтра же весь этот балаган закончу!
Устя головой качнула, руки Федора коснулась ласково, кто бы знал, чего ей это стоило! Убила бы руками своими, да нельзя, терпеть приходится, смиряться. Нельзя сейчас скандала допускать, ежели уйдет она из дворца, Боря один останется, а ведь покамест никого кроме Марины не видели они, никто другой черным не баловался. И Любаву только подозревать может Устинья, а поймать не вышло покамест, да и поймает – ведь не одна царица чернотой запачкалась, наверняка. Нельзя ей сейчас из палат царских уходить, вот и приходится смиряться, терпеть.
- Не надо, не обижай никого, Федя. Ты ведь царевич, на тебе ответственность огромная.
Федя аж приосанился от таких слов.
Приятно, когда тебя по достоинству оценивают. А что? И очень даже!
- Больше того, эти бояре ведь опорой трону стать могут. Что стоит тебе на оставшихся боярышень посмотреть ласковее, поговорить с улыбкой, подбодрить их немножечко? Да ничего, я и ревновать не стану, ты же сам мне сказал, что я тебе люба. Только ежели сейчас боярышень обидеть, они домой придут в слезах, отцам нажалуются, бояре хоть и смолчат, а злобу затаят. К чему оно тебе? Ты же сейчас можешь друзей из них сделать, только покажи, что колеблешься, что выбрать не можешь – что тебе стоит?
- Умна ты, Устиньюшка.
- Федя, ежели ты и правда решишь на мне жениться, так я о твоих интересах заботиться должна, - Устя улыбнулась, коклюшек коснулась, те зазвенели ласково, – и мы друг друга получше узнать успеем, и бояре на тебя сердца держать не станут, и боярышни мне подругами стать могут. Нам все на пользу пойдет, разве нет? Ты с матушкой поговори, ежели она одобрит, так я и не вполне глупость говорю? Ведь не год подождать надобно, немного еще, все одно до Красной Горки свадьбу играть нельзя.
Федор только хмыкнул.
- Маменька говорит, чтобы я не торопился, не к лицу сие царевичу.
- Правильно государыня Любава молвила. И поспешность тебе не к лицу, чай, не кобылу на ярмарке выбираешь, а жену. И боярышень обижать не надо бы, они готовились, старались, надеялись. И отцы их не в обиде будут, когда увидят, что ты старался всем возможность дать. Особенно сейчас, когда три боярышни уж сами ушли. Да и Утятьева еще как будет, очень она переживает из-за приступа твоего.
- Надоели они мне все! Плюнул бы, да и умчал тебя в храм!
- Феденька, а именно потому я и говорила, что тебя не знаю. Царевич ты. Будь ты угольщиком, а я простой крестьянкой, глядишь, мы бы счастливее жили.
Федор только вздохнул.
- Потерплю я этот курятник, Устиньюшка. Постараюсь. Ради тебя.
- Ради нашего будущего, - Устинья ресницами похлопала, посмотрела умоляюще. – К чему врагов на ровном месте наживать? Давай лучше друзьями их сделаем?
Федор тряхнул головой.
- Руди тоже так говорит. Что главное – из врага друга сделать. А там уж делай с ним, что пожелаешь.
- Мейр Истерман?
- Да, ты его со мной видела.
- Видела. Умный он.
Умный.
А еще подлый, безжалостный, расчетливый… и счеты те не в интересах Россы. Сейчас-то оно хорошо понималось.
- Умный. Только уехал сейчас.
- Уехал? Куда?
- Боря ему поручение дал: съездить, закупить для Университета все потребное. Книги там какие, может, пособия или пригласить кого.
- Пригласить?
- В Университет учителя потребны. Здание уж строиться начало, как раз постепенно и людей подобрать получится. Глупо, конечно, нам ли с Франконией да Лембергом тягаться?
- А что ж и не нам? Ты, Федя, хоть и царевич, а поумнее ученых многих.
На лесть царевич поддался, плечи расправил.
- И то! Хоть и не по нраву мне Борькина затея, но Руди-то все хорошо сделает, верю я в него.
- И я в него верю, Федя. Умный он человек. Поди, ты захочешь, чтобы он на твоей свадьбе был?
- Хотел бы я видеть его, да не вернется он ранее осени, а то и зимы. Без него обойтись придется.
- Жалость какая. Ничего, Федя, недолго терпеть осталось, скоро уж…
- Каждый день мне без тебя вечность!
- Как же без меня? Рядом я…
- Мало! Обнимать тебя хочу, целовать, своей назвать!
Устя молчала.
А что тут скажешь?
Да никогда больше!
Никогда, ни за что! Только не второй раз… ненавижу, и ненависть эта дает силы!
Силы жить, держаться, в лучшее верить… не для себя, так для других, для себя Устя на многое не рассчитывала. После того, что она сделать хочет, ее отец проклянет, и семья отвернется, и убить могут. Но – пусть.
Она уже умирала, ТАМ – не страшно. Она будет знать, что у родных и любимых все хорошо, она уйдет с легким сердцем. Надо ради ее цели солгать? Солжет!
- Потерпи, Феденька, недолго ждать осталось.
И совесть ее мучить не будет.
Кто знает, до чего бы договорились Федор и Устинья, но прервал их разговор дикий истошный женский крик. Устинья и думать не стала, взлетела с лавки, помчалась на помощь, Федор за ней кинулся опрометью, только коклюшки звякнули. Укоризненно.
Люди-люди, все-то вы спешите, летите… вам бы остановиться, узор рассмотреть, а вы несетесь…. Э-эх.
- Может, и они. Не знаю я. Не вижу всего… помоги! Пожалуйста!
Божедар пообещал помочь.
Дел впереди будет много. Но…
Это его земля. Его вера. И нечего тут всякой нечисти разгуливать. Только лежать – можно. Но под землей и тихо.
***
Уезжали Борис с Устиньей через два часа. Довольные, спокойные.
Устя и с Добряной о своем поговорить успела, но тут волхва не помогла никак.
Разве что с огнем яснее стало, да приятного все одно чуть.
- Черный огонь – сила твоя, ты ее так видишь. Почему она на Федора так отзывается? А Сила вообще срабатывает часто на сильные чувства. Любовь, ненависть…
О, ненависти у Устиньи хватило.
На Бориса срабатывало по любви. На Федьку из ненависти? Похоже. А что добить его не удавалось – жалко, конечно. Но куда деваться?
- А припадки такие отчего быть могут?
- Болезнь, к примеру. Порча. Родовое проклятье. Но если твоя сила отозвалась, то или порча, или проклятье родовое. Агафья говорила про ритуал, но после такого ритуала дети здоровыми рождаются, только бесплодными, к примеру. А значит, еще и сверху наложилось что-то.
- У Захарьиных?
- Может, у них. Может, у отца ребенка.
- Борис проклятий не несет, я бы увидела.
- Да и я увидела бы. А Борис и Федор точно братья?
Устя только рот открыла.
- А…
- Что тебя удивляет? Государь Иоанн уж стар был, когда женился. Понятно, ребенка и в таком возрасте зачать можно, но ежели помогли ему?
Устя задумалась.
Любаву она терпеть не могла. Но такое? Не подозревала она государыню в измене, и мысли ей такой в голову не приходило!
- Не знаю.
- Тут я не помощница, я тоже не знаю. А зря. Нам бы хоть как за земными властителями следить, ежели выберемся из беды, обязательно придумаю что-нибудь.
Устя кивнула, ровно марионетка, но мысли ее сейчас о другом были.
- Добряна, а проверить это как-то можно? Братья они или нет, и Федора… проклятие или порча?
Добряна руками развела.
- Чтобы родство проверить по капле крови от каждого надобно.
- Бориса я уговорить могу. А Федор… нет у меня его крови.
- Ежели будет, приноси. Посмотрим…
- Хорошо. А с остальным как быть?
- Смотреть надобно. Мне в город сейчас хода нет, роща не отпустит, сам же Федор сюда не придет, не уговоришь. Можешь прабабку свою попросить, она к месту не привязана, а порченых много видела. Еще и тебя поучит, как распознать их.
- Попробую. Спасибо, Добряна.
- Не благодари. Не за что.
- Все равно – спасибо. Поговорю с прабабушкой.
Время есть еще, дней через пять-шесть и поговорит.
***
Аксинья глаза открыла, дернулась.
Помнила она вчерашнее, хорошо помнила.
Она, сестра, Михайла… когда она увидела, как Михайла к Устинье входит, она ж обрадовалась сначала. Думала – к ней пришел!
Хотела в коридоре подождать, обрадовать.
А услышала…
Не любит ее Михайла. Не любит.
Более того, Устинью любит.
А может ошибка это?
Бывает ведь и так?
Оговорился? Или она не так поняла, не то услышала?
Аксинья по сторонам огляделась. Боярыню Раенскую вспомнила, ноги с лавки спустила…
Тихо убежать не удалось, боярыня рядом возникла, словно из воздуха соткалась.
- Проснулась, Ксюшенька? Пойдем, умоешься, да позавтракаешь, а там уж и к сестре можно. На голодный желудок такого лучше и не слушать.
- Такого? – не бывала Аксинья на рыбалке, да наживку заглотнула мгновенно.
- Когда родные предают да обманывают, оно завсегда больно.
Аксинья понурилась, Варвара ее жалеть продолжила, и как-то так оказалось, что под это воркование ласковое Аксинья и умылась, и рубаху поменяла (потом занесешь, как время выберешь, не в грязной же идти?), и ленту новую в косу вплела, и позавтракала вместе с боярыней.
Легко с ней было, уютно.
Аксинья так себя и с матушкой не чувствовала, матушка вечно занята была, вечно ей не до Ксюши. Няня? Та больше всех Илюшку любит, а еще Устю. А Аксинье так, самые крохи внимания доставались. Несправедливо!
Устинья?
А она вообще… предательница! Знала же, что сестра Михайлу любит, и не гнала его, не отвергала! Выслушала!
Мысль, что Устинья вообще-то Михайлу и выгнала, Аксинье в голову не пришла даже. Что значит – выгнала?!
Мебелью не кинули, крика-лая не было, а подумать, что здесь палаты царские, а не базарная площадь… это Аксинье было не по разуму. Не по возрасту.
Кто ж в шестнадцать-то лет, да влюбленный, головой думать будет? Отродясь такого не бывало!
Аксинья и сама не поняла, что говорила, как говорила, боярыня вроде как ее слушала, только поддакивала, да сочувствовала. А только когда время пришло к сестре возвращаться, Аксинья уж твердо в правоте своей убедилась.
Устя предательница.
Михайла?
А что мужчины могут сделать против бессовестных баб? Падки они на сладкое, чем такие, как Устя, и пользуются. А честные девушки потом страдают! Вот!
***
Варвара дурочку проводила, к мужу отправилась, тот как раз у царицы был.
- Что скажешь, Варенька?
- Когда доверитесь мнению моему – Аксинья как подменыш в семье. Слабая она, глупая, ни силы ей не досталось, ни ума.
- Не подменыш она, - государыню Любаву хоть кашель и скручивал, но глаза жестко смотрели. – Феденьке подойдет по крови, по силе. Почему он не ту сестру выбрал?
- Так и перевыбрать можно, государыня.
- Федя не согласится.
- А мы иначе сделать можем, – Платон бороду огладил степенно. – Как Варюша мне сказала, так я и задумался. Есть у нас хороший выход, и все довольны будут. Кроме Устинья Заболоцкой, может быть.
- Пусть ее хоть лихоманка разобьет, - Любава рукой махнула. – Не жалко! Говори, Платоша!
Платон и изложил, чего надумал.
- Когда Аксинья нам подходит, лучше и не будет, - завершил он.
Женщины закивали.
И Аксинья была угодна, и план хорош был, только выполнить осталось. Но и это решаемо, сама Аксинья им и поможет.
***
Устя уж встала давно, позавтракала, Аксинью ждала. Не искала, нет. Глупо по дворцу бегать да вопросы задавать, все одно не узнаешь ничего лишнего.
- Ася? Ты где была?
- Не твое дело! – Аксинья насупилась. – Ты мне скажи, давно у вас с Михайлой моим?
Устя смотрела прямо.
- Он сказал, что с первого взгляда меня полюбил, еще с ярмарки той. А мне он даром не надобен!
- А я? Как ты могла?!
- Что я могла? Жить и воздухом дышать? Аксинья, сама подумай, что тут от меня зависело?!
Аксинья и слышать не хотела.
В ее представлении все просто было, Варвара постаралась, нашептала.
Михайле Аксинья понравилась, наверняка. Иначе б он ее не таскал на свидания. Да потом Устинья ему глазки состроила, дорогу Аксинье перешла, счастью сестринскому позавидовала. Оно и понятно, Федор хоть и царевич, а только Михайла куда как пригляднее. Когда о внешнем блеске говорить, ему и цены нет. Ладный, гладкий, словцо умеет вставить! Чего еще-то надобно?
Доброту, надежность, ответственность, порядочность?
Может, будь Аксинья старше или умнее, и подумала б она о том. А сейчас – нет. Злоба и отчаяние ее поедом грызли, и Варвара их умело подогрела.
- Что?! Ты меня всегда ненавидела! Завидовала мне!!!
Устя только брови подняла.
- Неужто?
- Ненавижу!!!
Аксинья вон вылетела, только ногой топнула.
Устя к кружеву вернулась.
Плохо, конечно, что все так складывается, но что теперь-то с сестричкой делать? Домой Аксинью отправить? Или дать ей возможность исправиться? Знать бы, как лучше будет.
В той, черной жизни, ненавидела ее Аксинья ни за что. Неуж и в этой так будет?
***
Варвара Раенская Аксинью неподалеку поджидала, на взлете перехватила.
- Ксюшенька!
Аксинья ей в плечо уже привычно ткнулась, слезы хлынули.
- Устя… она…
- А ты б не с ней, ты бы с Ижорским поговорила? Устроить разговор ваш?
У Аксиньи слезы мигом высохли.
- Да! Конечно!!!
- Тогда пойдем покамест ко мне в покои. Умоешься еще раз, сарафан красивый наденешь, пусть он перед собой не девчонку зареванную – царевну видит.
Аксинья ушами полыхнула.
- Не царевна я.
- А могла бы. Ты сестры своей красивее, это всякому видно. Просто расцветешь позднее, ну так и увянешь позже, такая уж ты уродилась.
Врала конечно Варвара, но Аксинья о том не думала. Просто слушала речи льстивые, и верила. Всей душой верила.
Падать ей больно придется…
***
Михайла не ожидал, что его боярин Раенский к себе позовет.
Но – позвал и ладно. Пришел парень честь по чести, поклонился.
- Поздорову ли, боярин?
- Благодарствую, Михайла. Уж прости, не просто так я тебя позвал, важное дело есть.
- Что случилось, боярин?
Ударило под сердцем – Ижорский?! Нашли чего? Заподозрили?
Но потом выдохнул… нет, тогда б не здесь с ним разговаривали. В Разбойном приказе.
А что тогда?
Раенский таить не стал.
- Не знаю, как и сказать, Михайла. Аксинья Заболоцкая тебе люба?
И усмехнулся про себя.
Молод был еще Михайла, не успел научиться лицо держать. Глаза блеснули, губы искривились… не нужна ему та Аксинья.
Никак не надобна. Надоела она ему, хуже редьки горькой.
- Что-то не так с ней, боярин?
- Не совсем, Михайла. Я тебя хотел попросить отступиться, когда не люба она тебе. Есть у меня знакомый боярич на примете, вот, он меня попросил, а я уж к тебе пришел. Ему Аксинья надобна. Устинья подошла б, но она вроде как с царевичем…
И снова убедился, что не соврала Аксинья.
Вновь в глазах у Михайлы ярость блеснула.
Любит он. Только не Аксинью, а Устинью. Что ж, и такое бывает. И не такое бывает, в жизни-то. Как ни крути, а ее не перекрутишь.
- Ну, когда надобно…
- А ты не сомневайся, в долгу не останусь. От тебя и не надобно ничего, просто скажи дурочке, что не люба она тебе – и довольно.
- Обидится она…
- Счастливые бабы на мужиков не обижаются.
Михайлу долго уговаривать не пришлось. Все же не семьдесят ему лет было, чтобы во всем разбираться, да и Аксинья ему мешала больше. К Устинье он подобрался уж, к Заболоцким вхож… чего еще ему надобно?
Только чтобы Устя любила. А она не любит пока. И ежели Аксинья за Михайлой бегать будет, может и не полюбить никогда, сестре дорогу переходить не пожелает.
Передать Аксинью другому кому, да и позабыть о ней.
- Что я сделать должен, боярин?
***
Пока Михайла ушел, Федор решил таки к Устинье заглянуть, и не прогадал – одна она оказалась. Сидела себе спокойно в светелке, кружево плела, о чем-то думала.
Мужчина рядом на лавку присел, ладошки холодные стиснул.
- Устенька, свет мой, сердце мое, только слово молви- завтра же весь этот балаган закончу!
Устя головой качнула, руки Федора коснулась ласково, кто бы знал, чего ей это стоило! Убила бы руками своими, да нельзя, терпеть приходится, смиряться. Нельзя сейчас скандала допускать, ежели уйдет она из дворца, Боря один останется, а ведь покамест никого кроме Марины не видели они, никто другой черным не баловался. И Любаву только подозревать может Устинья, а поймать не вышло покамест, да и поймает – ведь не одна царица чернотой запачкалась, наверняка. Нельзя ей сейчас из палат царских уходить, вот и приходится смиряться, терпеть.
- Не надо, не обижай никого, Федя. Ты ведь царевич, на тебе ответственность огромная.
Федя аж приосанился от таких слов.
Приятно, когда тебя по достоинству оценивают. А что? И очень даже!
- Больше того, эти бояре ведь опорой трону стать могут. Что стоит тебе на оставшихся боярышень посмотреть ласковее, поговорить с улыбкой, подбодрить их немножечко? Да ничего, я и ревновать не стану, ты же сам мне сказал, что я тебе люба. Только ежели сейчас боярышень обидеть, они домой придут в слезах, отцам нажалуются, бояре хоть и смолчат, а злобу затаят. К чему оно тебе? Ты же сейчас можешь друзей из них сделать, только покажи, что колеблешься, что выбрать не можешь – что тебе стоит?
- Умна ты, Устиньюшка.
- Федя, ежели ты и правда решишь на мне жениться, так я о твоих интересах заботиться должна, - Устя улыбнулась, коклюшек коснулась, те зазвенели ласково, – и мы друг друга получше узнать успеем, и бояре на тебя сердца держать не станут, и боярышни мне подругами стать могут. Нам все на пользу пойдет, разве нет? Ты с матушкой поговори, ежели она одобрит, так я и не вполне глупость говорю? Ведь не год подождать надобно, немного еще, все одно до Красной Горки свадьбу играть нельзя.
Федор только хмыкнул.
- Маменька говорит, чтобы я не торопился, не к лицу сие царевичу.
- Правильно государыня Любава молвила. И поспешность тебе не к лицу, чай, не кобылу на ярмарке выбираешь, а жену. И боярышень обижать не надо бы, они готовились, старались, надеялись. И отцы их не в обиде будут, когда увидят, что ты старался всем возможность дать. Особенно сейчас, когда три боярышни уж сами ушли. Да и Утятьева еще как будет, очень она переживает из-за приступа твоего.
- Надоели они мне все! Плюнул бы, да и умчал тебя в храм!
- Феденька, а именно потому я и говорила, что тебя не знаю. Царевич ты. Будь ты угольщиком, а я простой крестьянкой, глядишь, мы бы счастливее жили.
Федор только вздохнул.
- Потерплю я этот курятник, Устиньюшка. Постараюсь. Ради тебя.
- Ради нашего будущего, - Устинья ресницами похлопала, посмотрела умоляюще. – К чему врагов на ровном месте наживать? Давай лучше друзьями их сделаем?
Федор тряхнул головой.
- Руди тоже так говорит. Что главное – из врага друга сделать. А там уж делай с ним, что пожелаешь.
- Мейр Истерман?
- Да, ты его со мной видела.
- Видела. Умный он.
Умный.
А еще подлый, безжалостный, расчетливый… и счеты те не в интересах Россы. Сейчас-то оно хорошо понималось.
- Умный. Только уехал сейчас.
- Уехал? Куда?
- Боря ему поручение дал: съездить, закупить для Университета все потребное. Книги там какие, может, пособия или пригласить кого.
- Пригласить?
- В Университет учителя потребны. Здание уж строиться начало, как раз постепенно и людей подобрать получится. Глупо, конечно, нам ли с Франконией да Лембергом тягаться?
- А что ж и не нам? Ты, Федя, хоть и царевич, а поумнее ученых многих.
На лесть царевич поддался, плечи расправил.
- И то! Хоть и не по нраву мне Борькина затея, но Руди-то все хорошо сделает, верю я в него.
- И я в него верю, Федя. Умный он человек. Поди, ты захочешь, чтобы он на твоей свадьбе был?
- Хотел бы я видеть его, да не вернется он ранее осени, а то и зимы. Без него обойтись придется.
- Жалость какая. Ничего, Федя, недолго терпеть осталось, скоро уж…
- Каждый день мне без тебя вечность!
- Как же без меня? Рядом я…
- Мало! Обнимать тебя хочу, целовать, своей назвать!
Устя молчала.
А что тут скажешь?
Да никогда больше!
Никогда, ни за что! Только не второй раз… ненавижу, и ненависть эта дает силы!
Силы жить, держаться, в лучшее верить… не для себя, так для других, для себя Устя на многое не рассчитывала. После того, что она сделать хочет, ее отец проклянет, и семья отвернется, и убить могут. Но – пусть.
Она уже умирала, ТАМ – не страшно. Она будет знать, что у родных и любимых все хорошо, она уйдет с легким сердцем. Надо ради ее цели солгать? Солжет!
- Потерпи, Феденька, недолго ждать осталось.
И совесть ее мучить не будет.
Кто знает, до чего бы договорились Федор и Устинья, но прервал их разговор дикий истошный женский крик. Устинья и думать не стала, взлетела с лавки, помчалась на помощь, Федор за ней кинулся опрометью, только коклюшки звякнули. Укоризненно.
Люди-люди, все-то вы спешите, летите… вам бы остановиться, узор рассмотреть, а вы несетесь…. Э-эх.
