У нее-то шубы распашные, с рукавами широкими, длинными, с полами, в стороны разлетающимися. Красиво, чтобы от терема до возка пройти, или по садику погулять немного, а для дальнего пути - без рук, без ног останешься. Да и сапожки сафьяновые в зиму нехороши.
Она просто злилась.
Потому что всего две девушки, и те в одном возке с ней. Что так теплее, она не понимала тоже.
Потому что останавливаться приходится на постоялых дворах.
Потому что все эти холопы, которые раньше при ней и головы от земли оторвать не смели, в грязи валялись, глазеют на нее теперь, словно она какая диковинка! А особенно тот парень, из трактира…
Марина его оценила по достоинству, вот с кем бы ночь провести, из него столько сил высосать можно – на год вперед хватило бы. Опять же, красив, того не отнять. Вкусный…
И взгляд внимательный, серьезный, вдумчивый.
Такие могут в постели женщину порадовать. А то большинство красавцев считают, что они уже подарок. А что бабе еще надобно? Она уже может к такой-то красоте прикоснуться! Чего еще стараться? Счастье уже привалило – всей тушкой, в кровать.
А этот не такой, сразу видно.
Но пообщаться с ним не получилось, и не получится уж теперь. Охрана ее в сорок глаз бдит, ни сбежать, ни извернуться никак!
Боярин Пущин постарался, не иначе! Не любит он Марину, и не любил никогда, вот и напакостил, как смог! Не люди – псы цепные. И на Марину с подозрением смотрят, и на девок ее, и слова лишнего не скажут… ух, гад! Погоди у меня, Егор Пущин, дай только на свободу выбраться, ужо я тебе! Наплачешься ты у меня, всех родных своих схоронишь, а сам еще и жить останешься! Не менее того!
Ничего, Марина освободится – все наверстает, и радости плотские тоже. Но того мужчину она упустила безвозвратно, а это очень обидно.
А теперь жди еще, пока Никишка спохватится!
О разбойнике Марина тоже была мнения невысокого. Привлекли ее в свое время две вещи. Жестокость убийства – мужчина в порыве ярости трупы топором рубил. Сначала живых, потом и трупы, малым, не на части разделал. И второе – своей смерти он уж не боялся. Как было не попробовать его себе подчинить?
Марина с ним и поработала.
Чуточку воспоминания обострила, жажду мести добавила туда, где была безнадежность, а тяга к крови у Никифора и так была. Своя, собственная.
Ему и так убивать нравилось, только ранее он себе того не позволял, сдерживался. А сейчас – спустил себя с цепи, вызверился вовсе.
И слухи до Марины доходили о разбойничке. Чего только не делал он.
И лошадьми людишек разрывал, и собаками травил, и к деревьям привязывал – изгалялся всяко…
Марину то сильно не волновало, подумаешь, людишки какие, бабы еще нарожают, а вот Борис злился, гневался, облавы посылал. Ну так… пошлет государь облаву, а та впустую проездит. А спустя месяц опять все начинается. Борису и в голову не приходило, что Маринушка его разбойнику, татю лютому, весточки передает.
А она передавала исправно, и взамен получала кое-что ей надобное. Не самой же людишек убивать? Так и заподозрить могут. А тати…
Был человек, да и сгинул.
Был гонец, да письмецо и не доехало.
И такое бывает…
Пока Марина о жизни своей печальной думала, снаружи шум поднялся, гам, крики…
Напряглась царица, насторожилась, от стены возка на всяк случай отодвинулась, потом и вовсе на пол легла, приказала служанкам себя загородить. Мало ли что?
Болты арбалетные возок и пробить могут, а ведьме умирать вовсе даже не хотелось…
Девушки лежали сверху, возились, плакали, пол был холодный и грязный, от девок пахло неприятно – пОтом, кислой овчиной, кажется, одна из них еще и описалась со страху… Марина терпела.
Что может быть глупее – погибнуть в двух шагах от свободы?
И вообще…
Потом она их всех убьет. Прикажет убить. И сама примет участие. Отдаст их Никифору, и парни его потешатся, и сама Марина себя сбережет. Хоть и не боялась она разбойников, да брезгливо как-то.
А сейчас просто надо потерпеть. Просто подождать. Совсем немного осталось.
А стрелы летели, свистели, кричали от боли люди… потом все стихло. Марина продолжала лежать, пока кто-то не постучал в дверь возка.
- Живы? Эй, там?!
Марина пообещала себе и за это «эй там» сквитаться с нахалом – и раздраженным тоном приказала девкам.
- Сползите с меня, твари негодные, да подняться помогите!
Два раза просить и не пришлось.
Божедар спокойно ждал.
Удобно устроился в развилке дерева, взвел рычаг арбалета, наблюдал за происходящим.
Когда тати опрокинули заранее подрубленные деревья и повалили на дорогу, ни он, ни его люди в драку не полезли. К чему?
Они спокойно ждали, замаскировавшись, насколько смогли, да отстреливали татей, которые попадались. Не надо спешить им, не надо рисковать собой.
Их задача – уничтожить ведьму, а не участвовать в бою. Уничтожить так, чтобы никто и никогда ни о чем не догадался. Божедар покосился на разбойника, которого скинул недавно с дерева. Оглушил, сломал хребет… рядом с ним и арбалет бросит. Все ж понятно!
Сидел в засаде, выстрелил, попал, спрыгнул, сломал спину, умер. Кто там еще разбираться будет?
Обозники все ж отбились. Крепкие мужики, ничего не скажешь. Как ринулись на дорогу тати, так залп и получили, из всего, что есть. И Божедар не оплошал.
Как пошли тати из лагеря, так его люди следом пошли. Тати в засаду устраивались, а Божедар и его люди по их следам шли И – убивали.
Тут главное убить так, чтобы лишнего шума не поднять, но Божедар справился.
И сейчас доволен был, сидел, ждал.
Вот возок… стены в нескольких местах продырявлены, но ведьма точно не пострадала. Не дура она.
Вот конь убитый, сейчас обозники постромки режут. Коня на обочину оттащат, там разделают – не бросать же все мясо дикому зверью на поживу? С собой лучшие куски заберут, на привале приготовят. А вот и старшина…
Подходит, в дверь возка стучится, зовет… дверь открывается.
И снова Божедар от восторга задохнулся.
Царица из возка вышла.
ХорошА!
Даже сейчас, даже грязная, измученная, растрепанная – невероятно собой хороша. И волосы черные льются, и глаза бездонные, и губы алые… это если просто смотреть. А ежели чувствовать, ежели ощущать… другие не понимают, почему им неуютно становится, а Божедар почти видит облака мрака, которые вокруг нее завиваются, щупальца по поляне раскидывают – сильна, колдовка!
Мужчина с трудом морок стряхнул, прицелился – и медленно, плавно, стараясь, чтобы болт пошел, ровно по ниточке, спустил рычаг.
Кажется, Марина почуяла что-то в последнюю минуту, вскинула голову, хотела дернуться, оглядеться… болт нацелен был в переносицу, а вошел точно в рот. И кровь брызнула.
Она еще падала, запрокидываясь назад, а Божедар уже знал – не требуется доводки. Потому что мрак втягивался назад. И… что сейчас будет – он тоже знал хорошо. И не собирался на это смотреть дольше необходимого.
Напротив, ему-то как раз и надобно бежать.
Божедар стиснул в ладони коловорот, спрыгнул на землю – и помчался от этого места, что есть сил. Да так, что снег летел из-под ног.
Следы?
Никто их искать не будет.
После того, что сейчас начнется – никто!
Павел, старший среди обозников, еще порадоваться успел.
Повезло им, отбились.
Хотя что такое везение? Это когда ты готовишься заранее, долго готовишься, упорно… тогда и все хорошо складывается.
Повезло, и что кольчуги под одежду вздели, и что у нападающих не так много стрелков было, и что сами все под рукой держали, и что атамана завалили чуть не вторым выстрелом, а без него тати не так опасны стали… Павел уж поглядел на убитого, передернулся.
Ослоп.
И палица его, знаменитая, гвоздями утыканная, рядом с ним лежит. Такой взмахни, а Ослоп ее крутил, как веточку.
И только прилетевший откуда-то сбоку болт остановил его.
Повезло.
Кто-то удачно попал.
Тати – не войско, они свою жизнь ценят. Увидели, что атаман упал – и начали разбегаться.
Как там царица еще? То есть не царица она уже… неважно! Про себя Павел ее государыней именовал, так спокойнее было. Вот довезет он ее до монастыря святой Варвары, там царицу пусть как хотят, так и именуют, а здесь и сейчас лучше со всем почтением. Хотя царица все одно на него шипела, фыркала, злилась чего-то… чем он ей не угодил?
Павел Фролке кивнул, тот ближе стоял к возку, мужик в возок постучал, позвал…
Отозвались быстро. Дверь открылась, государыня наружу ступила.
И тут…
Откуда он только взялся?
То ли не всех татей перебили, то ли еще чего…
Один болт.
Один удар.
И государыня Марина запрокидывается назад, и падает, падает… и изо рта у нее бьет алая кровь…
Павел на месте замер от ужаса и непонимания.
А потом… потом он с места и сойти не смог. Непонимания уж и не осталось – ужас лютый захлестнул его. И обгадился мужчина, но не обратил на это внимания. И кто бы обратил?
От тела государыни ровно черные искры хлестнули в разные стороны.
Злые, голодные… и стало ему так страшно, что хоть ты в обморок падай – не удалось. Искр становилось все больше и больше, они накрывали тело царицы, повторяя его очертания, уплотнялись, темнели, пока не закрыли тело полностью… а потом вспыхнул черный свет.
Павел упал на колени.
Ослепило?
Он и сам не знал, просто по глазам так ударило, что страшно стало, и в ушах зазвенело, и жуть накатила. Безжалостная, лютая…
Кажется, взвыл кто-то рядом, словно раненный волк – и кончилось все.
Павел едва насмелился глаза открыть.
И заорал.
Отшатнулся, в снег сел, продолжая визжать поросенком…
Царица?
Лежит перед ним тело старухи, да такой жуткой, что не во всяком пьяном бреду увидишь. И Фролка неподалеку. И две девушки-чернавки.
Старуха-то ровно живая, но до того мерзкая, так и хочется лопатой ее навернуть, ей и зарыть потом.
А Фролка в секунду единую ровно высох.
И девушки тоже.
Только что живые были, хоть и испуганные, двигались, даже пищали за царицыной спиной чего-то, а теперь лежат.
И мертвые.
И это хорошо видно.
Павел аж взвыл от ужаса.
Был бы рядом Божедар, объяснил бы. Да мужчина бежал оттуда, что есть сил, потому как законы знал.
Черный дар же.
Когда ведьма сама по себе умирает, от старости, или там время ее пришло, она преемницу нашла, дар передала – то одно. Передаст она дар – и уходит. Бывает, что дар передать некому, тогда долго мучается она, пока вся тьма из нее не выйдет, к хозяевам не вернется.
А тут не то.
Тут ведьма, ламия внезапно умерла. Дар передать не успела, сделать ничего не успела… и черный дар наружу выплеснулся.
Убийцу искал.
А убийца-то и недосягаем, и коловорот его защищает, и вера, и сил у него хватает. Вот чернота и забрала тех, кто рядом был. Невинные жертвы, да…
Могло бы и больше погибнуть, да повезло обозникам, стояли далековато. А могли.
И Марина стала такой, как и должна быть, когда б не сосала она силу чужую.
Только Павел о том не знал, да и не думал. Ему бы в себя прийти, штаны отстирать… не скоро еще опомнятся обозники. И долго думать будут, как рассказать правду.
Ох, страшно.
В палатах царских тем временем боярышень к государю позвали, а зачем? Не сказали.
Не знала Устинья, что Любава с утра к Борису пришла, попросила его созвать боярышень, сказала, что Федя невест по домам распустить желает, всех. Борис в ответ на слова мачехи только плечами пожал, что ж, так тому и быть. С Устиньей-то он все равно видеться сможет, и в палаты ее провести тайком тоже, а когда оставил Федор свою затею со свадьбой, оно и к лучшему.
И согласился.
Устя бы и растрепой пошла, ей безразлично было, но Аксинья пристала вдруг хуже комарихи надоедливой, а спорить с ней Устя не хотела. Чего сестру лишний раз злить, помириться не успели еще, чтобы опять ссориться!
- Сейчас, Устя, я тебе еще жемчуг в волосы вплету, и вовсе красиво будет.
- Да к чему красота эта?
- Устя, ты что – опозорить нас хочешь? Государь будет, царевич, бояре, кажется, а ты ровно чернавка какая!
Устя только головой покачала. Ради государя она бы нарядилась, а вот ради остальных – неохота ей. И Федор еще… кто знает, что дураку в голову взбрело, как назовет ее невестой сейчас… будем надеяться, что обойдется. Но ежели нет…
Интересно, что будет, когда она прилюдно от такой чести откажется? Федор, наверное, орать начнет, родители в ужасе будут. Боря помочь обещал, сказал, что ее сразу же спрячет, потом вывезет, придумают они вместе, что делать, ежели Федор сам от нее не откажется.
Не откажется он, сам про то сколько раз говорил. Может, и уговорит его Борис, а может, и нет. Устя лишний раз ни на кого не надеялась, сама справляться будет.
Аксинья стягивала волосы Усти, украшала их, лентами и золотыми нитями перевивала, тут и жемчуг сам в руку скользнул. Пальцы чуть дрожали, но в волосы Устиньи она нитку вплетала решительно. Это… так надо!
Устя слишком… слишком задается!
У нее и так все есть, она еще и Михайлу захотела!
ЕЁ Михайлу!
Не бывать такому!
Аксинья совсем уж дурой не была, понимала, что ежели Михайла ТАК в Устинью влюблен, ей с ним вовсе разговаривать не о чем. А он влюблен.
Можно кому угодно врать, себе не получается. Ежели б Михайла так с ней говорил, Аксинья самой счастливой себя б чувствовала. А он… когда он с Устей говорил, у него и голос совсем другим был, и лицо, и глаза… он аж дрожал весь. А с ней…
Просто играл.
Просто врал.
Поделом ему будет, подлецу!
И Устьке поделом! Что она – раньше не знала?! Знала, наверняка! Сказать Аксинье не могла? Или Михайле сказать…
Уж могла бы и присушку какую ей дать! Это пусть она отговаривается, что не умеет, а так-то наверняка царевича она присушила! Иначе б Федор на нее никогда не клюнул!
Она же страшная! Аксинья намного красивее! А уж Данилова Марфа так и вообще красотка… была! Может, ее Устька и испортила?
Точно, она, кому еще такое было надобно? Вот Аксинья за Федора замуж выйдет, обязательно ему пожалуется. И Устьку, мерзавку, тогда в монастырь на покаяние!
Навечно!
Или лучше ее при себе оставить? Пусть смотрит и завидует?
И так тоже можно! Аксинья потом подумает, как лучше сделать.
А пока… жемчуг занял свое место в волосах Устиньи, и девушка вышла из комнаты. Аксинья пошла за ней, она сегодня тоже принарядилась, не так, как Устька, конечно, но сарафан алый надела, брови подчернила, щеки нарумянила… сказал бы ей кто, что выглядит она ужасно – век бы не поверила. Но выглядела Аксинья размалеванным клоуном.
Впрочем, это ни на что уже не влияло.
Вот и Сердоликовая палата.
Не любила ее Устинья, да кто б ее спрашивал? Сказано – прийти, они и пришли послушно. Стоят боярышни, переглядываются. Молчат.
Устя тоже молчит.
Она-то знает, что в той черной жизни с ней было, но в этой – не допустит она такого!
Ежели сейчас Федор ее своей невестой назовет, да не откажет она, празднество начнется.
Потом она будет в палатах царских жить, с Федором видеться, к свадьбе готовиться, а потом… за пару дней до свадьбы Устя просто исчезнет, как не бывало. Выйдет из горницы своей, да и пойдет себе, куда глаза глядят. В потайной ход, потом еще куда… она и сама не знает, покамест.
К Добряне.
А оттуда – куда ветер понесет.
Не может она за Федьку замуж выйти, не готова она такое еще раз повторить. Сколько можно, при Борисе останется… потом уйдет.
А палата вся искрится, камень сердолик и тут, и там вделан, капли крови напоминает.
Она просто злилась.
Потому что всего две девушки, и те в одном возке с ней. Что так теплее, она не понимала тоже.
Потому что останавливаться приходится на постоялых дворах.
Потому что все эти холопы, которые раньше при ней и головы от земли оторвать не смели, в грязи валялись, глазеют на нее теперь, словно она какая диковинка! А особенно тот парень, из трактира…
Марина его оценила по достоинству, вот с кем бы ночь провести, из него столько сил высосать можно – на год вперед хватило бы. Опять же, красив, того не отнять. Вкусный…
И взгляд внимательный, серьезный, вдумчивый.
Такие могут в постели женщину порадовать. А то большинство красавцев считают, что они уже подарок. А что бабе еще надобно? Она уже может к такой-то красоте прикоснуться! Чего еще стараться? Счастье уже привалило – всей тушкой, в кровать.
А этот не такой, сразу видно.
Но пообщаться с ним не получилось, и не получится уж теперь. Охрана ее в сорок глаз бдит, ни сбежать, ни извернуться никак!
Боярин Пущин постарался, не иначе! Не любит он Марину, и не любил никогда, вот и напакостил, как смог! Не люди – псы цепные. И на Марину с подозрением смотрят, и на девок ее, и слова лишнего не скажут… ух, гад! Погоди у меня, Егор Пущин, дай только на свободу выбраться, ужо я тебе! Наплачешься ты у меня, всех родных своих схоронишь, а сам еще и жить останешься! Не менее того!
Ничего, Марина освободится – все наверстает, и радости плотские тоже. Но того мужчину она упустила безвозвратно, а это очень обидно.
А теперь жди еще, пока Никишка спохватится!
О разбойнике Марина тоже была мнения невысокого. Привлекли ее в свое время две вещи. Жестокость убийства – мужчина в порыве ярости трупы топором рубил. Сначала живых, потом и трупы, малым, не на части разделал. И второе – своей смерти он уж не боялся. Как было не попробовать его себе подчинить?
Марина с ним и поработала.
Чуточку воспоминания обострила, жажду мести добавила туда, где была безнадежность, а тяга к крови у Никифора и так была. Своя, собственная.
Ему и так убивать нравилось, только ранее он себе того не позволял, сдерживался. А сейчас – спустил себя с цепи, вызверился вовсе.
И слухи до Марины доходили о разбойничке. Чего только не делал он.
И лошадьми людишек разрывал, и собаками травил, и к деревьям привязывал – изгалялся всяко…
Марину то сильно не волновало, подумаешь, людишки какие, бабы еще нарожают, а вот Борис злился, гневался, облавы посылал. Ну так… пошлет государь облаву, а та впустую проездит. А спустя месяц опять все начинается. Борису и в голову не приходило, что Маринушка его разбойнику, татю лютому, весточки передает.
А она передавала исправно, и взамен получала кое-что ей надобное. Не самой же людишек убивать? Так и заподозрить могут. А тати…
Был человек, да и сгинул.
Был гонец, да письмецо и не доехало.
И такое бывает…
Пока Марина о жизни своей печальной думала, снаружи шум поднялся, гам, крики…
Напряглась царица, насторожилась, от стены возка на всяк случай отодвинулась, потом и вовсе на пол легла, приказала служанкам себя загородить. Мало ли что?
Болты арбалетные возок и пробить могут, а ведьме умирать вовсе даже не хотелось…
Девушки лежали сверху, возились, плакали, пол был холодный и грязный, от девок пахло неприятно – пОтом, кислой овчиной, кажется, одна из них еще и описалась со страху… Марина терпела.
Что может быть глупее – погибнуть в двух шагах от свободы?
И вообще…
Потом она их всех убьет. Прикажет убить. И сама примет участие. Отдаст их Никифору, и парни его потешатся, и сама Марина себя сбережет. Хоть и не боялась она разбойников, да брезгливо как-то.
А сейчас просто надо потерпеть. Просто подождать. Совсем немного осталось.
А стрелы летели, свистели, кричали от боли люди… потом все стихло. Марина продолжала лежать, пока кто-то не постучал в дверь возка.
- Живы? Эй, там?!
Марина пообещала себе и за это «эй там» сквитаться с нахалом – и раздраженным тоном приказала девкам.
- Сползите с меня, твари негодные, да подняться помогите!
Два раза просить и не пришлось.
***
Божедар спокойно ждал.
Удобно устроился в развилке дерева, взвел рычаг арбалета, наблюдал за происходящим.
Когда тати опрокинули заранее подрубленные деревья и повалили на дорогу, ни он, ни его люди в драку не полезли. К чему?
Они спокойно ждали, замаскировавшись, насколько смогли, да отстреливали татей, которые попадались. Не надо спешить им, не надо рисковать собой.
Их задача – уничтожить ведьму, а не участвовать в бою. Уничтожить так, чтобы никто и никогда ни о чем не догадался. Божедар покосился на разбойника, которого скинул недавно с дерева. Оглушил, сломал хребет… рядом с ним и арбалет бросит. Все ж понятно!
Сидел в засаде, выстрелил, попал, спрыгнул, сломал спину, умер. Кто там еще разбираться будет?
Обозники все ж отбились. Крепкие мужики, ничего не скажешь. Как ринулись на дорогу тати, так залп и получили, из всего, что есть. И Божедар не оплошал.
Как пошли тати из лагеря, так его люди следом пошли. Тати в засаду устраивались, а Божедар и его люди по их следам шли И – убивали.
Тут главное убить так, чтобы лишнего шума не поднять, но Божедар справился.
И сейчас доволен был, сидел, ждал.
Вот возок… стены в нескольких местах продырявлены, но ведьма точно не пострадала. Не дура она.
Вот конь убитый, сейчас обозники постромки режут. Коня на обочину оттащат, там разделают – не бросать же все мясо дикому зверью на поживу? С собой лучшие куски заберут, на привале приготовят. А вот и старшина…
Подходит, в дверь возка стучится, зовет… дверь открывается.
И снова Божедар от восторга задохнулся.
Царица из возка вышла.
ХорошА!
Даже сейчас, даже грязная, измученная, растрепанная – невероятно собой хороша. И волосы черные льются, и глаза бездонные, и губы алые… это если просто смотреть. А ежели чувствовать, ежели ощущать… другие не понимают, почему им неуютно становится, а Божедар почти видит облака мрака, которые вокруг нее завиваются, щупальца по поляне раскидывают – сильна, колдовка!
Мужчина с трудом морок стряхнул, прицелился – и медленно, плавно, стараясь, чтобы болт пошел, ровно по ниточке, спустил рычаг.
Кажется, Марина почуяла что-то в последнюю минуту, вскинула голову, хотела дернуться, оглядеться… болт нацелен был в переносицу, а вошел точно в рот. И кровь брызнула.
Она еще падала, запрокидываясь назад, а Божедар уже знал – не требуется доводки. Потому что мрак втягивался назад. И… что сейчас будет – он тоже знал хорошо. И не собирался на это смотреть дольше необходимого.
Напротив, ему-то как раз и надобно бежать.
Божедар стиснул в ладони коловорот, спрыгнул на землю – и помчался от этого места, что есть сил. Да так, что снег летел из-под ног.
Следы?
Никто их искать не будет.
После того, что сейчас начнется – никто!
***
Павел, старший среди обозников, еще порадоваться успел.
Повезло им, отбились.
Хотя что такое везение? Это когда ты готовишься заранее, долго готовишься, упорно… тогда и все хорошо складывается.
Повезло, и что кольчуги под одежду вздели, и что у нападающих не так много стрелков было, и что сами все под рукой держали, и что атамана завалили чуть не вторым выстрелом, а без него тати не так опасны стали… Павел уж поглядел на убитого, передернулся.
Ослоп.
И палица его, знаменитая, гвоздями утыканная, рядом с ним лежит. Такой взмахни, а Ослоп ее крутил, как веточку.
И только прилетевший откуда-то сбоку болт остановил его.
Повезло.
Кто-то удачно попал.
Тати – не войско, они свою жизнь ценят. Увидели, что атаман упал – и начали разбегаться.
Как там царица еще? То есть не царица она уже… неважно! Про себя Павел ее государыней именовал, так спокойнее было. Вот довезет он ее до монастыря святой Варвары, там царицу пусть как хотят, так и именуют, а здесь и сейчас лучше со всем почтением. Хотя царица все одно на него шипела, фыркала, злилась чего-то… чем он ей не угодил?
Павел Фролке кивнул, тот ближе стоял к возку, мужик в возок постучал, позвал…
Отозвались быстро. Дверь открылась, государыня наружу ступила.
И тут…
Откуда он только взялся?
То ли не всех татей перебили, то ли еще чего…
Один болт.
Один удар.
И государыня Марина запрокидывается назад, и падает, падает… и изо рта у нее бьет алая кровь…
Павел на месте замер от ужаса и непонимания.
А потом… потом он с места и сойти не смог. Непонимания уж и не осталось – ужас лютый захлестнул его. И обгадился мужчина, но не обратил на это внимания. И кто бы обратил?
От тела государыни ровно черные искры хлестнули в разные стороны.
Злые, голодные… и стало ему так страшно, что хоть ты в обморок падай – не удалось. Искр становилось все больше и больше, они накрывали тело царицы, повторяя его очертания, уплотнялись, темнели, пока не закрыли тело полностью… а потом вспыхнул черный свет.
Павел упал на колени.
Ослепило?
Он и сам не знал, просто по глазам так ударило, что страшно стало, и в ушах зазвенело, и жуть накатила. Безжалостная, лютая…
Кажется, взвыл кто-то рядом, словно раненный волк – и кончилось все.
Павел едва насмелился глаза открыть.
И заорал.
Отшатнулся, в снег сел, продолжая визжать поросенком…
Царица?
Лежит перед ним тело старухи, да такой жуткой, что не во всяком пьяном бреду увидишь. И Фролка неподалеку. И две девушки-чернавки.
Старуха-то ровно живая, но до того мерзкая, так и хочется лопатой ее навернуть, ей и зарыть потом.
А Фролка в секунду единую ровно высох.
И девушки тоже.
Только что живые были, хоть и испуганные, двигались, даже пищали за царицыной спиной чего-то, а теперь лежат.
И мертвые.
И это хорошо видно.
Павел аж взвыл от ужаса.
Был бы рядом Божедар, объяснил бы. Да мужчина бежал оттуда, что есть сил, потому как законы знал.
Черный дар же.
Когда ведьма сама по себе умирает, от старости, или там время ее пришло, она преемницу нашла, дар передала – то одно. Передаст она дар – и уходит. Бывает, что дар передать некому, тогда долго мучается она, пока вся тьма из нее не выйдет, к хозяевам не вернется.
А тут не то.
Тут ведьма, ламия внезапно умерла. Дар передать не успела, сделать ничего не успела… и черный дар наружу выплеснулся.
Убийцу искал.
А убийца-то и недосягаем, и коловорот его защищает, и вера, и сил у него хватает. Вот чернота и забрала тех, кто рядом был. Невинные жертвы, да…
Могло бы и больше погибнуть, да повезло обозникам, стояли далековато. А могли.
И Марина стала такой, как и должна быть, когда б не сосала она силу чужую.
Только Павел о том не знал, да и не думал. Ему бы в себя прийти, штаны отстирать… не скоро еще опомнятся обозники. И долго думать будут, как рассказать правду.
Ох, страшно.
***
В палатах царских тем временем боярышень к государю позвали, а зачем? Не сказали.
Не знала Устинья, что Любава с утра к Борису пришла, попросила его созвать боярышень, сказала, что Федя невест по домам распустить желает, всех. Борис в ответ на слова мачехи только плечами пожал, что ж, так тому и быть. С Устиньей-то он все равно видеться сможет, и в палаты ее провести тайком тоже, а когда оставил Федор свою затею со свадьбой, оно и к лучшему.
И согласился.
Устя бы и растрепой пошла, ей безразлично было, но Аксинья пристала вдруг хуже комарихи надоедливой, а спорить с ней Устя не хотела. Чего сестру лишний раз злить, помириться не успели еще, чтобы опять ссориться!
- Сейчас, Устя, я тебе еще жемчуг в волосы вплету, и вовсе красиво будет.
- Да к чему красота эта?
- Устя, ты что – опозорить нас хочешь? Государь будет, царевич, бояре, кажется, а ты ровно чернавка какая!
Устя только головой покачала. Ради государя она бы нарядилась, а вот ради остальных – неохота ей. И Федор еще… кто знает, что дураку в голову взбрело, как назовет ее невестой сейчас… будем надеяться, что обойдется. Но ежели нет…
Интересно, что будет, когда она прилюдно от такой чести откажется? Федор, наверное, орать начнет, родители в ужасе будут. Боря помочь обещал, сказал, что ее сразу же спрячет, потом вывезет, придумают они вместе, что делать, ежели Федор сам от нее не откажется.
Не откажется он, сам про то сколько раз говорил. Может, и уговорит его Борис, а может, и нет. Устя лишний раз ни на кого не надеялась, сама справляться будет.
Аксинья стягивала волосы Усти, украшала их, лентами и золотыми нитями перевивала, тут и жемчуг сам в руку скользнул. Пальцы чуть дрожали, но в волосы Устиньи она нитку вплетала решительно. Это… так надо!
Устя слишком… слишком задается!
У нее и так все есть, она еще и Михайлу захотела!
ЕЁ Михайлу!
Не бывать такому!
Аксинья совсем уж дурой не была, понимала, что ежели Михайла ТАК в Устинью влюблен, ей с ним вовсе разговаривать не о чем. А он влюблен.
Можно кому угодно врать, себе не получается. Ежели б Михайла так с ней говорил, Аксинья самой счастливой себя б чувствовала. А он… когда он с Устей говорил, у него и голос совсем другим был, и лицо, и глаза… он аж дрожал весь. А с ней…
Просто играл.
Просто врал.
Поделом ему будет, подлецу!
И Устьке поделом! Что она – раньше не знала?! Знала, наверняка! Сказать Аксинье не могла? Или Михайле сказать…
Уж могла бы и присушку какую ей дать! Это пусть она отговаривается, что не умеет, а так-то наверняка царевича она присушила! Иначе б Федор на нее никогда не клюнул!
Она же страшная! Аксинья намного красивее! А уж Данилова Марфа так и вообще красотка… была! Может, ее Устька и испортила?
Точно, она, кому еще такое было надобно? Вот Аксинья за Федора замуж выйдет, обязательно ему пожалуется. И Устьку, мерзавку, тогда в монастырь на покаяние!
Навечно!
Или лучше ее при себе оставить? Пусть смотрит и завидует?
И так тоже можно! Аксинья потом подумает, как лучше сделать.
А пока… жемчуг занял свое место в волосах Устиньи, и девушка вышла из комнаты. Аксинья пошла за ней, она сегодня тоже принарядилась, не так, как Устька, конечно, но сарафан алый надела, брови подчернила, щеки нарумянила… сказал бы ей кто, что выглядит она ужасно – век бы не поверила. Но выглядела Аксинья размалеванным клоуном.
Впрочем, это ни на что уже не влияло.
***
Вот и Сердоликовая палата.
Не любила ее Устинья, да кто б ее спрашивал? Сказано – прийти, они и пришли послушно. Стоят боярышни, переглядываются. Молчат.
Устя тоже молчит.
Она-то знает, что в той черной жизни с ней было, но в этой – не допустит она такого!
Ежели сейчас Федор ее своей невестой назовет, да не откажет она, празднество начнется.
Потом она будет в палатах царских жить, с Федором видеться, к свадьбе готовиться, а потом… за пару дней до свадьбы Устя просто исчезнет, как не бывало. Выйдет из горницы своей, да и пойдет себе, куда глаза глядят. В потайной ход, потом еще куда… она и сама не знает, покамест.
К Добряне.
А оттуда – куда ветер понесет.
Не может она за Федьку замуж выйти, не готова она такое еще раз повторить. Сколько можно, при Борисе останется… потом уйдет.
А палата вся искрится, камень сердолик и тут, и там вделан, капли крови напоминает.
