- Вырос ты у меня, Феденька, скоро внуков мне подаришь.
- Постараюсь, матушка.
- Только сначала с законной женой постарайся, а потом уж и с Устиньей. Глядишь, и вовсе ее в палатах оставишь, будет жить на твоей милости, слова не пикнет.
Федор закивал.
Явно его такая перспектива вдохновляла. Любава сына по голове погладила.
Сколько ж она для него перенесла, сколько сделала… чуть-чуть еще и все хорошо будет. Вот она, сильная кровь, и дети у Феденьки будут, здоровые… а Аксинья, или там Устинья…
Какая ей разница, что с бабами этими будет?
Пусть хоть подохнут обе, ей оно безразлично! У нее Феденька есть, сыночек родненький, о нем она и заботиться будет. А эти…
Сами встретились?
Сами и виноватые…
Устя не успела вещи в сундук сложить, потаенная дверца скрипнула.
Обернулась девушка, заулыбалась.
- Боренька!
- Устёна!
Царь к ней шагнул, за руки взял.
- Устёна, милая ты здорова ли?
- Теперь здорова, Боря. Теперь хорошо все.
- Ты с мачехой моей договорилась? Она тебе что пообещала?
Вмиг единый Устя посерьезнела, руки высвободила.
- Боря… сядь, прошу тебя. Послушай. Плохо все очень.
- Что – плохо, Устёна? Мне кажется, так все очень хорошо даже. Пусть Федька на сестре твоей женится, лишь бы не на тебе.
- Женится, - невесело Устинья усмехнулась. – Другое плохо, Боренька. Не сама я упала, не своей волей, Аксинья, дурочка маленькая, мне в косу жемчуг вплела, не простой, заговоренный. Паука того помнишь?
Борис только кивнул. Вмиг хорошее настроение как тряпкой стерло.
Помнил ли?
В другое время и не поверил бы, и не задумался. А вот так, когда аркан с него сняли, когда сам паука видел, когда горело сушеное чудовище, а его аж трясло…
Запомнишь после такого. И во все поверишь.
- Ты сказать хочешь…
- Хочу, Боря. Царица Любава из рода Захарьиных. А брат ее, боярин Данила, черным баловался, мать ее ведьмой книжной была, и Книга Черная ее сохранилась. Когда согласишься, бабушка моя покажет, где у него комната была потаенная, а там… лежит она там, хозяев ждет. За такое в иноземщине казнь без рассуждений, да и у нас не порадуешься, когда монастырем отделаешься – счастлив будешь.
- Так…
- Боярина нет, а жемчуг есть. А от царицы вдовой черным не несет, но что-то на ней есть. Сама я и половины не понимаю… Добряне бы ее показать, да нельзя той из рощи выходить. Бабушку попросить посмотреть?
- Попроси.
- Ей во дворец хода нет. Волхва она, когда патриарх узнает – худо будет.
- Как же он узнает, когда на свадьбу все Заболоцкие пожалуют? И бабушка твоя в том числе.
- Ох, Боря…
- Вот, и потихоньку на мачеху мою посмотрит.
- Ты лучше сам вспомни, как отец твой с ней познакомился, как полюбил ее… как… прости, Боря, но – как матушка твоя умерла? Не было ли в том чего неладного?
- Не знаю, Устя. Матушка ребенка ждала, родами умерла. Потом через месяца два отец к боярину Раенскому в гости пошел, а там Любава эта подолом вертит… и словно… приворожили его?!
- Ты сам сказал, Боря, не я….
- Устя, а можешь ты в матушкиных покоях побывать, посмотреть? Вдруг и увидишь что-то?
- Я – вряд ли. Сила-то у меня есть, а знаний не хватает. Вот бабушка, как придет, могла бы. И посмотреть, и увидеть. А разве...
- Нет, - Боря вопрос угадал. – Когда матушка умерла, я отца на коленях умолил покои ее закрыть наглухо, ключ от них мне отдать. Приходил туда, - голос взрослого уже мужчины дрогнул, изломался. – Когда отец на Любаве женился, та матушкины покои захотела, сильно. Да я отцу сказал, что ежели она в матушкины покои хоть ногой ступит, я с собой покончу.
- Он и воспротивился?
- Да.
- Слов ровно и не слышал, а когда ты… ты ведь сделал что-то?
- Нож взял, перед дверью встал, сказал, что сейчас на нож тот брошусь, - Борис ворот рубахи, шелком да золотом шитой распустил, шрам на плеча показал. Длинный, кривой, - Я и кровь уж пустил себе, я не остановился бы.
- Страх за тебя и приворот преодолел. Ненадолго, наверное?
- Ненадолго. Но матушкины покои отстоял я, никто туда не вошел.
- Ох, Боря… давай мы с прабабушкой сходим. Я могу и не понять, даже если почувствую, а спустя столько лет любой след хрупким станет. Пожалуйста, давай не рисковать.
Хотелось Борису пойти прямо сейчас, и разобраться во всем сейчас – стерпел. Опять же…
Узнает он, что матушку отравили или еще как сглазили – что сделает?
Хотя это вопрос глупый.
Что-что, да просто отправит Любаву в монастырь. Навечно.
И монастырь выберет такой, чтобы пожила подольше и помучилась побольше. Вон, скальный монастырь! В скале вырублен, не сбежишь, не выживешь долго. Прекрасное место!
- Думаешь, Любава отца приворожила?
- Не знаю, Боря. Про первую любовь много сказано, а ведь еще и последняя есть, самая сладкая и самая горькая. А про нее частенько забывают. Мог твой отец и сам полюбить, так тоже бывает. Молодая, красивая, обаятельная – что еще надобно?
- Много чего.
- Тебе. А отцу твоему?
Боря только вздохнул.
- Чужая душа – потемки.
- То-то и оно, Боря. Мог и сам полюбить, а могли и помочь, сейчас уж не угадаешь. Охххх…
- Устя, что не так?
- Мне же теперь отец… совсем я о том не подумала. Аксинье он рад будет, а вот я…
- А ты в палатах останешься. Поговорю я с боярином.
- Я? В палатах?
- Да.
- Как сестра царевны? Прости, не смогу я. Аська дура безмозглая, не знаю, что ей пообещали, да точно знаю – обманут идиотку. Это понятно, а простить ее все одно не смогу. Нельзя своих предавать. Какие б ни были, плохие, хорошие, все одно – нельзя!
Вот после этих слов Боря и уверился окончательно.
- Устя… оставайся не как сестра царевны. Как царица. Выходи за меня замуж?
После этого Устя второй раз в обморок и упала. И колдовства черного не понадобилось.
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Сколько раз я себе это представляла?
Что Боря придет, за руки меня возьмет, глазами своими серыми посмотрит влюбленно.
Даже слова представляла.
Устя, свет мой, сердце мое, люблю, жить без тебя не смогу… выходи за меня замуж.
А в реальности что?
Ни признаний тебе, ни взглядов. Сидит напротив меня усталый донельзя мужчина, преданный самыми близкими, сидит, и не знает, на кого ему опереться. И чует, что не предам, не обману.
Когда слово дам и за плечом его встану – до конца стоять буду.
Убивать будут – в сторону не отойду, собой закрою.
Потому что люблю.
Вижу и другое. По опыту своему печальному, монастырскому… не так-то выглядят влюбленные, нет, не так. Глаза у них иначе горят, сердце чаще бьется.
Любит ли меня Боря?
Нет покамест, не любит.
Марину – любил.
Никогда не думала, что так ненавидеть смогу. А все же… горит под сердцем черный огонек.
Попадись мне эта ведьма рунайская – сожгла бы ее, а потом на костре руки погрела. И порадовалась. Ненавижу ее!!!
За улыбки, которые ей Боря дарил, за ласку, за тепло, за его сердце, которое Боренька протянул, а она взяла и в грязь кинула, растоптала… ненавижу! Все понимаю, а только это сильнее меня.
Такое вот у меня предложение получилось.
Соглашаться?
Отказываться?
С одной стороны, не любит меня Боря. Может, никогда и не полюбит. А когда ему кто другой по сердце придется – смогу я такое вынести? Измену? Ложь?
А когда у меня дети будут?
С другой…
Если любишь – поймешь и поддержишь. Откажусь – и Боря беззащитным останется. Совсем-совсем без помощи. А ведь враги его рядом.
Я могу и не выжить. Пусть у меня хоть немножечко счастья будет!
А еще…
Любовь приходит по-разному. Может и так получится? Пройдет пять лет, десять, Боря нашего первенца на руки возьмет – и подарит мне если и не безумную любовь, то нежность, тепло и уважение? Я и тому рада буду.
Я ведь его, мертвого, на руках держала, оплакивала столько лет.
Слезами глаза выжигала, подушку кусала, каждый жест вспоминала, каждый взгляд, слово, улыбку… и теперь отказываться?
Гори все зеленым пламенем болотным!
Пусть день, пусть час, но буду я счастлива! Его счастьем буду греться, его теплом, помощницей стану, поддержкой, щитом и клинком, спину прикрою, во всех делах помогу – это уже больше того, что у меня в монастырской келье было.
Привередничать вздумала?
Так вспомни свою черную жизнь! Вспомни – и язык поганый прикуси!
Любишь?
Помоги, поддержи… замуж?
Люблю я его! Без меры люблю, без памяти, до потери дыхания, до остановки сердца. Его не станет – и я умру. Пусть будет – замуж.
- Устёна, милая, очнись…
Устя глаза открыла, серые, ясные, с зелеными искорками. Борис дух перевел.
- Слава Богу! Напугал я тебя?
- Н-нет, – Устя моргнула пару раз. И показалось Боре, что зеленоватые огоньки, бегущие по краю зрачка, медленно потухают. Втягиваются в радужку, рассасываются без следа. – Скорее, я тебя напугала. Боря, не показалось мне?
- Что именно?
- Твои слова.
Царь улыбнулся даже. Вот ведь… волхва али ведьма, а все одно – Евины дочки!
- Нет, Устёна, не послышалось тебе, не поблазнилось. Я и правда предложил тебе выйти за меня замуж.
- Почему?
Борис отвел в сторону глаза. Потом выдохнул, посмотрел прямо.
- Устёна, я не стану тебе врать, я не люблю тебя так, как Марину. Может, и не полюблю никогда, там какое-то безумие было.
- Приворот.
- Да. Но все же… неважно! ТАК я тебя не люблю. Но ты мне дорогА. Я хочу беречь тебя, хочу заботиться о тебе, хочу, чтобы ты была рядом, мне хорошо и спокойно с тобой. Я знаю, что могу довериться тебе, что ты не ударишь меня в спину, что сделаешь все возможное и невозможное. Это очень важно.
Устя дыхание перевела.
Не лжет – разве мало ей? Не лжет, не крутит, правду говорит, уже счастье…
- Сделаю.
- Вот. Я не знаю, вырастет у нас любовь или нет, но если ты будешь стоять за моим плечом – я готов и дальше сражаться с целым миром. Ты… плачешь?
- Все хорошо, Боря. Это от счастья. Это – от счастья.
Лучше этого признания Усте и не надо было.
- Ты… согласна?
- А я не сказала? Вот дура. Конечно, я согласна.
Борис широко и проказливо улыбнулся, как мальчишка, который сунул мачехе за шиворот живую лягушку.
- Замечательно! Сразу две свадьбы и сыграем!
- А… Федор не устроит ничего?
- Не успеет. В один день его свадьба будет, в следующий моя.
- А Патриарх? Бояре? Сейчас ведь такой лай поднимется! Скажут, порченная я, больная, век обратного не докажем!
Борис кивнул.
- Потому и поговорю я с каждым из бояр. Это Федька, дурак, за тобой хвостом ходил, ничего вокруг не видел. А я каждой боярышне уж жениха хорошего подобрал, успел приглядеться, кто кому по нраву.
Устя фыркнула.
- Государь, ты никак свахой работать решил?
- Дразнишься?
- Немного, - Устя уже улыбалась во весь рот. – Это ты и хочешь боярам предложить?
- Конечно. Не царевич, а все ж добыча будет хорошая. И отцам их лестно, царь посаженным отцом на свадьбе будет, царица – крестной у первенца, когда ты не против?
- Не против, Боря.
- Вот и ладно. Боярам почет и дочери устроенные, нам поддержка. Понятно, кто-то сердце на нас затаит, но постепенно справлюсь я с этим. А сейчас – поддержат.
- Умный ты.
- Так и ты, Устинья свет Алексеевна, не в капусте найдена. Потому и будет нам хорошо вместе, что два умных человека завсегда договориться смогут. Ты со мной, я с тобой, так и жить будем. Обещаю, буду к тебе прислушиваться.
- А я обещаю тебя слушать. Не говорю, что покорной буду, не смогу я уже, наверное. Но действовать всегда буду в твоих интересах.
- А мне и того довольно. Я себя отдельно от Россы не мыслю, вот и ладно будет.
Устя кивнула.
- Тогда делай, Боренька, что задумал, а я тебя поддержу, как смогу. Слово даю.
- Вот и ладно, Устёна. Вместе мы отныне и с любой напастью справимся.
И ладонь девичья в мужскую ладонь легла доверчиво, союз закрепила, пальцы переплелись, сжались – и тепло обоим стало. Покамест просто тепло, поддержка, понимание. Вырастет ли любовь – Бог весть, но стараться они будут, оба.
- Обязательно справимся.
Пока Борис разговоры разговаривал, по столице слухи ползли. Ширились, кругами расползались… доползли они и до подворья Заболоцких.
Боярин Алексей за грудь схватился, боярыня в обморок упала. Одна прабабушка Агафья спокойствие сохранила, ковш воды колодезной принесла, да на обоих и побрызгала от души.
- Чего переполошились, ровно курицы? Что не так?
- Бабушка! Да ведь…
- Чего – ведь?
- Царевич на Аксинье женится!
- Так и чего? Радоваться надобно!
- Радоваться?! – почти возопил боярин. – Чему радоваться?!
Агафья его взглядом к месту пригвоздила.
- Я тебя, Алексей, не пойму никак. Ты дочек своих видел?
- В-видел.
- И кто из них умнее да красивее?
- Устинья, конечно.
- Ее ты замуж легко выдашь, а вот с Аксиньей беда могла быть. Не тем она увлеклась, кем следовало бы. Зато сейчас все хорошо будет, Аксинья царевной станет.
- А Устя?! – боярыня в себя пришла, но с пола не вставала, на всякий случай. Мало ли что еще услышать придется, а тут и падать не надо, в обморок-то.
- Кто на ней теперь-то женится?! Ежели испортили девку?
- Ты раньше времени-то не вопи. Даже когда там порча, сниму я ее, и жених для Усти найдется достойный, уж ты поверь.
Боярин дышал глубоко, постепенно успокаивался.
- Ты так говоришь, как будто знаешь что.
Агафья только головой качнула.
- Знаю – и пусть так останется. Ты, Алексей Иванович, не переживай, слово тебе даю, устроится все лучшим образом.
- Ну, когда так…
- Уж ты поверь мне.
Боярин и поверил. И хотелось ему верить, и… что ему еще оставалось-то?
Дошли новости и до снохи его. Марьюшка Варвару маленькую Дарёне передала, сама к Илье бросилась.
- Илюшенька! Беда у нас!
Илья на тот момент едва вернуться успел, коня проминал. Вот и не слышал ничего. На жену посмотрел с тревогой. Теперь-то узнал он, каково это – за своих бояться. За родных, за близких, за тех, кто дорог тебе. Раньше и страха не знал, а как татя увидел рядом с Варенькой маленькой, так и понял… зубами бы загрыз любого, кто на его семью косо посмотрит!
- Что случилось, Марьюшка?
- Царевич на Аксинье женится!
- Так мы и… на АКСИНЬЕ?!
- Да, Илюшенька! Вроде как Усте плохо стало, так царевич кольцо сестре ее отдал!
Илья только кулаки сжал.
- Ох, нечисто тут! Разберусь я, Марьюшка! Слово даю!
- Илюшенька, ты поезжай в палаты царские! Чует мое сердце – Усте поддержка требуется, а то и помощь!
- И такое может быть. Сейчас соберусь, ты прикажи пока сани заложить.
- Прикажу, Илюшенька. И Устеньку успокой сразу. Что б там ни случилось, родная она нам! Никогда мы от нее не откажемся! Правда же?
Что мог Илья сказать?
Мария искренне говорила. И за Илью, и за Вареньку, и за счастье свое… да она Усте ноги готова была мыть и воду пить! А уж на слухи-сплетни наплевать и вовсе легко. И с золовкой своей рядом встать, хоть и против всего мира – тоже!
Да попадись ей тот царевич, Марья б сейчас ему всю морду в кровь раздорала! А что он Устю обидел?!
Как он вообще такое смел?
Робкая женщина за своих в тигрицу превращалась, а то и в кого похуже. Это за себя Мария Апухтина, а ныне Заболоцкая постоять не могла, глаза поднять боялась, голос повысить. А за родных своих, за счастье свое обретенное рвать она в клочья будет. Кровавые.
Кто посмеет косо в сторону ее семьи взглянуть?
- Постараюсь, матушка.
- Только сначала с законной женой постарайся, а потом уж и с Устиньей. Глядишь, и вовсе ее в палатах оставишь, будет жить на твоей милости, слова не пикнет.
Федор закивал.
Явно его такая перспектива вдохновляла. Любава сына по голове погладила.
Сколько ж она для него перенесла, сколько сделала… чуть-чуть еще и все хорошо будет. Вот она, сильная кровь, и дети у Феденьки будут, здоровые… а Аксинья, или там Устинья…
Какая ей разница, что с бабами этими будет?
Пусть хоть подохнут обе, ей оно безразлично! У нее Феденька есть, сыночек родненький, о нем она и заботиться будет. А эти…
Сами встретились?
Сами и виноватые…
***
Устя не успела вещи в сундук сложить, потаенная дверца скрипнула.
Обернулась девушка, заулыбалась.
- Боренька!
- Устёна!
Царь к ней шагнул, за руки взял.
- Устёна, милая ты здорова ли?
- Теперь здорова, Боря. Теперь хорошо все.
- Ты с мачехой моей договорилась? Она тебе что пообещала?
Вмиг единый Устя посерьезнела, руки высвободила.
- Боря… сядь, прошу тебя. Послушай. Плохо все очень.
- Что – плохо, Устёна? Мне кажется, так все очень хорошо даже. Пусть Федька на сестре твоей женится, лишь бы не на тебе.
- Женится, - невесело Устинья усмехнулась. – Другое плохо, Боренька. Не сама я упала, не своей волей, Аксинья, дурочка маленькая, мне в косу жемчуг вплела, не простой, заговоренный. Паука того помнишь?
Борис только кивнул. Вмиг хорошее настроение как тряпкой стерло.
Помнил ли?
В другое время и не поверил бы, и не задумался. А вот так, когда аркан с него сняли, когда сам паука видел, когда горело сушеное чудовище, а его аж трясло…
Запомнишь после такого. И во все поверишь.
- Ты сказать хочешь…
- Хочу, Боря. Царица Любава из рода Захарьиных. А брат ее, боярин Данила, черным баловался, мать ее ведьмой книжной была, и Книга Черная ее сохранилась. Когда согласишься, бабушка моя покажет, где у него комната была потаенная, а там… лежит она там, хозяев ждет. За такое в иноземщине казнь без рассуждений, да и у нас не порадуешься, когда монастырем отделаешься – счастлив будешь.
- Так…
- Боярина нет, а жемчуг есть. А от царицы вдовой черным не несет, но что-то на ней есть. Сама я и половины не понимаю… Добряне бы ее показать, да нельзя той из рощи выходить. Бабушку попросить посмотреть?
- Попроси.
- Ей во дворец хода нет. Волхва она, когда патриарх узнает – худо будет.
- Как же он узнает, когда на свадьбу все Заболоцкие пожалуют? И бабушка твоя в том числе.
- Ох, Боря…
- Вот, и потихоньку на мачеху мою посмотрит.
- Ты лучше сам вспомни, как отец твой с ней познакомился, как полюбил ее… как… прости, Боря, но – как матушка твоя умерла? Не было ли в том чего неладного?
- Не знаю, Устя. Матушка ребенка ждала, родами умерла. Потом через месяца два отец к боярину Раенскому в гости пошел, а там Любава эта подолом вертит… и словно… приворожили его?!
- Ты сам сказал, Боря, не я….
- Устя, а можешь ты в матушкиных покоях побывать, посмотреть? Вдруг и увидишь что-то?
- Я – вряд ли. Сила-то у меня есть, а знаний не хватает. Вот бабушка, как придет, могла бы. И посмотреть, и увидеть. А разве...
- Нет, - Боря вопрос угадал. – Когда матушка умерла, я отца на коленях умолил покои ее закрыть наглухо, ключ от них мне отдать. Приходил туда, - голос взрослого уже мужчины дрогнул, изломался. – Когда отец на Любаве женился, та матушкины покои захотела, сильно. Да я отцу сказал, что ежели она в матушкины покои хоть ногой ступит, я с собой покончу.
- Он и воспротивился?
- Да.
- Слов ровно и не слышал, а когда ты… ты ведь сделал что-то?
- Нож взял, перед дверью встал, сказал, что сейчас на нож тот брошусь, - Борис ворот рубахи, шелком да золотом шитой распустил, шрам на плеча показал. Длинный, кривой, - Я и кровь уж пустил себе, я не остановился бы.
- Страх за тебя и приворот преодолел. Ненадолго, наверное?
- Ненадолго. Но матушкины покои отстоял я, никто туда не вошел.
- Ох, Боря… давай мы с прабабушкой сходим. Я могу и не понять, даже если почувствую, а спустя столько лет любой след хрупким станет. Пожалуйста, давай не рисковать.
Хотелось Борису пойти прямо сейчас, и разобраться во всем сейчас – стерпел. Опять же…
Узнает он, что матушку отравили или еще как сглазили – что сделает?
Хотя это вопрос глупый.
Что-что, да просто отправит Любаву в монастырь. Навечно.
И монастырь выберет такой, чтобы пожила подольше и помучилась побольше. Вон, скальный монастырь! В скале вырублен, не сбежишь, не выживешь долго. Прекрасное место!
- Думаешь, Любава отца приворожила?
- Не знаю, Боря. Про первую любовь много сказано, а ведь еще и последняя есть, самая сладкая и самая горькая. А про нее частенько забывают. Мог твой отец и сам полюбить, так тоже бывает. Молодая, красивая, обаятельная – что еще надобно?
- Много чего.
- Тебе. А отцу твоему?
Боря только вздохнул.
- Чужая душа – потемки.
- То-то и оно, Боря. Мог и сам полюбить, а могли и помочь, сейчас уж не угадаешь. Охххх…
- Устя, что не так?
- Мне же теперь отец… совсем я о том не подумала. Аксинье он рад будет, а вот я…
- А ты в палатах останешься. Поговорю я с боярином.
- Я? В палатах?
- Да.
- Как сестра царевны? Прости, не смогу я. Аська дура безмозглая, не знаю, что ей пообещали, да точно знаю – обманут идиотку. Это понятно, а простить ее все одно не смогу. Нельзя своих предавать. Какие б ни были, плохие, хорошие, все одно – нельзя!
Вот после этих слов Боря и уверился окончательно.
- Устя… оставайся не как сестра царевны. Как царица. Выходи за меня замуж?
После этого Устя второй раз в обморок и упала. И колдовства черного не понадобилось.
Глава 12
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Сколько раз я себе это представляла?
Что Боря придет, за руки меня возьмет, глазами своими серыми посмотрит влюбленно.
Даже слова представляла.
Устя, свет мой, сердце мое, люблю, жить без тебя не смогу… выходи за меня замуж.
А в реальности что?
Ни признаний тебе, ни взглядов. Сидит напротив меня усталый донельзя мужчина, преданный самыми близкими, сидит, и не знает, на кого ему опереться. И чует, что не предам, не обману.
Когда слово дам и за плечом его встану – до конца стоять буду.
Убивать будут – в сторону не отойду, собой закрою.
Потому что люблю.
Вижу и другое. По опыту своему печальному, монастырскому… не так-то выглядят влюбленные, нет, не так. Глаза у них иначе горят, сердце чаще бьется.
Любит ли меня Боря?
Нет покамест, не любит.
Марину – любил.
Никогда не думала, что так ненавидеть смогу. А все же… горит под сердцем черный огонек.
Попадись мне эта ведьма рунайская – сожгла бы ее, а потом на костре руки погрела. И порадовалась. Ненавижу ее!!!
За улыбки, которые ей Боря дарил, за ласку, за тепло, за его сердце, которое Боренька протянул, а она взяла и в грязь кинула, растоптала… ненавижу! Все понимаю, а только это сильнее меня.
Такое вот у меня предложение получилось.
Соглашаться?
Отказываться?
С одной стороны, не любит меня Боря. Может, никогда и не полюбит. А когда ему кто другой по сердце придется – смогу я такое вынести? Измену? Ложь?
А когда у меня дети будут?
С другой…
Если любишь – поймешь и поддержишь. Откажусь – и Боря беззащитным останется. Совсем-совсем без помощи. А ведь враги его рядом.
Я могу и не выжить. Пусть у меня хоть немножечко счастья будет!
А еще…
Любовь приходит по-разному. Может и так получится? Пройдет пять лет, десять, Боря нашего первенца на руки возьмет – и подарит мне если и не безумную любовь, то нежность, тепло и уважение? Я и тому рада буду.
Я ведь его, мертвого, на руках держала, оплакивала столько лет.
Слезами глаза выжигала, подушку кусала, каждый жест вспоминала, каждый взгляд, слово, улыбку… и теперь отказываться?
Гори все зеленым пламенем болотным!
Пусть день, пусть час, но буду я счастлива! Его счастьем буду греться, его теплом, помощницей стану, поддержкой, щитом и клинком, спину прикрою, во всех делах помогу – это уже больше того, что у меня в монастырской келье было.
Привередничать вздумала?
Так вспомни свою черную жизнь! Вспомни – и язык поганый прикуси!
Любишь?
Помоги, поддержи… замуж?
Люблю я его! Без меры люблю, без памяти, до потери дыхания, до остановки сердца. Его не станет – и я умру. Пусть будет – замуж.
***
- Устёна, милая, очнись…
Устя глаза открыла, серые, ясные, с зелеными искорками. Борис дух перевел.
- Слава Богу! Напугал я тебя?
- Н-нет, – Устя моргнула пару раз. И показалось Боре, что зеленоватые огоньки, бегущие по краю зрачка, медленно потухают. Втягиваются в радужку, рассасываются без следа. – Скорее, я тебя напугала. Боря, не показалось мне?
- Что именно?
- Твои слова.
Царь улыбнулся даже. Вот ведь… волхва али ведьма, а все одно – Евины дочки!
- Нет, Устёна, не послышалось тебе, не поблазнилось. Я и правда предложил тебе выйти за меня замуж.
- Почему?
Борис отвел в сторону глаза. Потом выдохнул, посмотрел прямо.
- Устёна, я не стану тебе врать, я не люблю тебя так, как Марину. Может, и не полюблю никогда, там какое-то безумие было.
- Приворот.
- Да. Но все же… неважно! ТАК я тебя не люблю. Но ты мне дорогА. Я хочу беречь тебя, хочу заботиться о тебе, хочу, чтобы ты была рядом, мне хорошо и спокойно с тобой. Я знаю, что могу довериться тебе, что ты не ударишь меня в спину, что сделаешь все возможное и невозможное. Это очень важно.
Устя дыхание перевела.
Не лжет – разве мало ей? Не лжет, не крутит, правду говорит, уже счастье…
- Сделаю.
- Вот. Я не знаю, вырастет у нас любовь или нет, но если ты будешь стоять за моим плечом – я готов и дальше сражаться с целым миром. Ты… плачешь?
- Все хорошо, Боря. Это от счастья. Это – от счастья.
Лучше этого признания Усте и не надо было.
- Ты… согласна?
- А я не сказала? Вот дура. Конечно, я согласна.
Борис широко и проказливо улыбнулся, как мальчишка, который сунул мачехе за шиворот живую лягушку.
- Замечательно! Сразу две свадьбы и сыграем!
- А… Федор не устроит ничего?
- Не успеет. В один день его свадьба будет, в следующий моя.
- А Патриарх? Бояре? Сейчас ведь такой лай поднимется! Скажут, порченная я, больная, век обратного не докажем!
Борис кивнул.
- Потому и поговорю я с каждым из бояр. Это Федька, дурак, за тобой хвостом ходил, ничего вокруг не видел. А я каждой боярышне уж жениха хорошего подобрал, успел приглядеться, кто кому по нраву.
Устя фыркнула.
- Государь, ты никак свахой работать решил?
- Дразнишься?
- Немного, - Устя уже улыбалась во весь рот. – Это ты и хочешь боярам предложить?
- Конечно. Не царевич, а все ж добыча будет хорошая. И отцам их лестно, царь посаженным отцом на свадьбе будет, царица – крестной у первенца, когда ты не против?
- Не против, Боря.
- Вот и ладно. Боярам почет и дочери устроенные, нам поддержка. Понятно, кто-то сердце на нас затаит, но постепенно справлюсь я с этим. А сейчас – поддержат.
- Умный ты.
- Так и ты, Устинья свет Алексеевна, не в капусте найдена. Потому и будет нам хорошо вместе, что два умных человека завсегда договориться смогут. Ты со мной, я с тобой, так и жить будем. Обещаю, буду к тебе прислушиваться.
- А я обещаю тебя слушать. Не говорю, что покорной буду, не смогу я уже, наверное. Но действовать всегда буду в твоих интересах.
- А мне и того довольно. Я себя отдельно от Россы не мыслю, вот и ладно будет.
Устя кивнула.
- Тогда делай, Боренька, что задумал, а я тебя поддержу, как смогу. Слово даю.
- Вот и ладно, Устёна. Вместе мы отныне и с любой напастью справимся.
И ладонь девичья в мужскую ладонь легла доверчиво, союз закрепила, пальцы переплелись, сжались – и тепло обоим стало. Покамест просто тепло, поддержка, понимание. Вырастет ли любовь – Бог весть, но стараться они будут, оба.
- Обязательно справимся.
***
Пока Борис разговоры разговаривал, по столице слухи ползли. Ширились, кругами расползались… доползли они и до подворья Заболоцких.
Боярин Алексей за грудь схватился, боярыня в обморок упала. Одна прабабушка Агафья спокойствие сохранила, ковш воды колодезной принесла, да на обоих и побрызгала от души.
- Чего переполошились, ровно курицы? Что не так?
- Бабушка! Да ведь…
- Чего – ведь?
- Царевич на Аксинье женится!
- Так и чего? Радоваться надобно!
- Радоваться?! – почти возопил боярин. – Чему радоваться?!
Агафья его взглядом к месту пригвоздила.
- Я тебя, Алексей, не пойму никак. Ты дочек своих видел?
- В-видел.
- И кто из них умнее да красивее?
- Устинья, конечно.
- Ее ты замуж легко выдашь, а вот с Аксиньей беда могла быть. Не тем она увлеклась, кем следовало бы. Зато сейчас все хорошо будет, Аксинья царевной станет.
- А Устя?! – боярыня в себя пришла, но с пола не вставала, на всякий случай. Мало ли что еще услышать придется, а тут и падать не надо, в обморок-то.
- Кто на ней теперь-то женится?! Ежели испортили девку?
- Ты раньше времени-то не вопи. Даже когда там порча, сниму я ее, и жених для Усти найдется достойный, уж ты поверь.
Боярин дышал глубоко, постепенно успокаивался.
- Ты так говоришь, как будто знаешь что.
Агафья только головой качнула.
- Знаю – и пусть так останется. Ты, Алексей Иванович, не переживай, слово тебе даю, устроится все лучшим образом.
- Ну, когда так…
- Уж ты поверь мне.
Боярин и поверил. И хотелось ему верить, и… что ему еще оставалось-то?
***
Дошли новости и до снохи его. Марьюшка Варвару маленькую Дарёне передала, сама к Илье бросилась.
- Илюшенька! Беда у нас!
Илья на тот момент едва вернуться успел, коня проминал. Вот и не слышал ничего. На жену посмотрел с тревогой. Теперь-то узнал он, каково это – за своих бояться. За родных, за близких, за тех, кто дорог тебе. Раньше и страха не знал, а как татя увидел рядом с Варенькой маленькой, так и понял… зубами бы загрыз любого, кто на его семью косо посмотрит!
- Что случилось, Марьюшка?
- Царевич на Аксинье женится!
- Так мы и… на АКСИНЬЕ?!
- Да, Илюшенька! Вроде как Усте плохо стало, так царевич кольцо сестре ее отдал!
Илья только кулаки сжал.
- Ох, нечисто тут! Разберусь я, Марьюшка! Слово даю!
- Илюшенька, ты поезжай в палаты царские! Чует мое сердце – Усте поддержка требуется, а то и помощь!
- И такое может быть. Сейчас соберусь, ты прикажи пока сани заложить.
- Прикажу, Илюшенька. И Устеньку успокой сразу. Что б там ни случилось, родная она нам! Никогда мы от нее не откажемся! Правда же?
Что мог Илья сказать?
Мария искренне говорила. И за Илью, и за Вареньку, и за счастье свое… да она Усте ноги готова была мыть и воду пить! А уж на слухи-сплетни наплевать и вовсе легко. И с золовкой своей рядом встать, хоть и против всего мира – тоже!
Да попадись ей тот царевич, Марья б сейчас ему всю морду в кровь раздорала! А что он Устю обидел?!
Как он вообще такое смел?
Робкая женщина за своих в тигрицу превращалась, а то и в кого похуже. Это за себя Мария Апухтина, а ныне Заболоцкая постоять не могла, глаза поднять боялась, голос повысить. А за родных своих, за счастье свое обретенное рвать она в клочья будет. Кровавые.
Кто посмеет косо в сторону ее семьи взглянуть?
