Любава за сердце схватилась.
Что с боярином-то случиться могло? Чай, не чаща лесная, рядом с Ладогой все, вон, боярышня Устинья по лесу своими ногами прошла, до города дошла, Истерман рассказал. А эти…
Да где ж они быть-то могут?!
Махнула на все рукой Любава и к Борису пошла. Пусть на поиски людей отправляет! Когда выплывет что нехорошее, тогда и оправдания придумывать будем, а пока найти бы Платона, а то чует сердце беду неминучую… и не у нее одной.
Варвара уж прибежала.
Аксинья, дурища, и встала уж, и не поняла ничего.
Болит?
Так оно и вчера болело, а слабее или сильнее – не разобралась она. И кровь с нее смыли всю, и навроде как в порядке все. А получился малыш или нет – кто ж теперь ответит? Время покажет, сама-то Любава и таких сил не имела, одно слово – ритуальное дитя. Данила еще чуточку посильнее был, а самой-то Любаве и думать не о чем. Не предвидением она сильна, не ведьмовством, а упорством своим, безжалостностью и хваткой волчьей.
Ждать остается.
И Платона тоже, вот и Варвара волнуется, места не находит себе. Надобно к Борису идти. Не хочется, а выхода нет другого, кроме царя никто и не найдет ничего, поди.
Махнула Любава рукой на все, да и пошла к пасынку.
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Вспоминаю сейчас, что было, пытаюсь сложить осколочки, а не складывается картина, не единая она, не так что-то выходит. Вот когда и для меня ритуал такой провели…
Вышла я за Федора замуж, тот силу из меня тянуть принялся радостно. Мне поплохело тут же, еще и оттого я смурная была, ничего лишнего не видела. И хотела бы, да сил не было, давило меня, тошно от жизни самой было. То еще любовь мне держаться помогала, а то как не стало Бореньки, так в яму я и ухнула. Черную, безнадежную.
Понимаю, что говорила что-то, что за разумную сходила, что нормальной выглядела, не умалишенной, а когда вспомнить пытаюсь те годы…
Чернота.
Чернота, и боль, и отчаяние… и меня ровно нет. Как в погребе я затворилась, и сидела там, чтобы не сожрали остаточки, а тело мое в то время за меня и ходило, и говорило. Может, так оно и было, а может, я тогда и умом тронулась.
А все ж даты помню я, по ним и двигаться могу кое-как.
Сначала брак мой был. Потом зараза пришла, бунт поднялся, потом смерть Бориса, а уж потом зачатие. А ведь от Федьки не могла сама я зачать, от него никто ребеночка не рОдит. Разве что от другого кого, а ему за своего и выдаст? Может, и такое было.
Я по той жизни помню, что девка его, детей ему так и не рОдила. Вроде как были у них дети, да помирали в младенчестве. Может, и такое было. Особливо ежели она ему не верна была, а младенцев… да хоть бы и от того же Михайлы приживала на стороне.
Это я Федьке верность хранила, просто потому, что мне никто, кроме Бори не был надобен, а кто другая мигом бы наставила ему рога, да и ладно! Особенно ежели иноземка, у них-то неверность супружеская за достоинство почитается, и не скрывается даже.
Федору-то все равно, с кого тянуть, он и у матери их силы забирал, и из младенцев их высасывал, еще во чреве материнском. Так и рождались плохонькими, так и не выживали.
Могло быть?
Ой как могло.
Когда вспомнить, забеременела я, так свекровь от меня Федора гоняла, лишний раз ему подходить не давала, мол, вредно то для ребеночка. Я-то счастлива была, а надо бы задуматься.
Но допустим, для Аксиньи ритуал тот провести хотели, что и для меня. Только вот Илья жив остался, так что не забеременеет сестрица от Федора.
Ведьм обеих упокоили – все это, или еще чего у свекровки в запасе есть?
Прабабушка у меня побывала, сказала, покамест Божедар трупы прибирал, она в город поскакала, скорой ногой обернулась.
Лежит Книга, и чары на ней не спадают – Федор, Любава принадлежат ей, потому и держится мерзость богопротивная? Али еще кто в запасе у свекровушки, злобной кровушки, есть?
Боярыня Пронская – детей покамест не было у Евлалии, но могла ведьма и как бабка ее сделать. Родила, да отцу на воспитание и оставила…
Ох, вопросов много, ответов мало, а деваться-то и некуда! Искать надобно.
А искать и не хочется.
У окна сидеть хочется, солнышко ловить, морковку грызть почищенную, капустку свежую… так на овощи потянуло, слов нет!
Ребеночек во мне растет!
Мой и Бореньки! Чудо наше маленькое… понимаю, рано еще, а руку к животу прикладываю, и кажется мне, что там, внутри, отзывается кто-то. Ровно теплом в ладонь толкает.
И счастье волнами…
Наше чудо. Наше счастье!
Все для любимых своих сделаю. А уж о том, чтобы пару ведьм приговорить, и речи нет, даже и бедой я то не считаю. Может, когда б кто их в той, черной жизни, приговорил, я бы жить смогла. Не случилось, ну так хоть сейчас все исправить.
Пойду к Бореньке, рядом с ним побуду. Авось, и он не против будет, заодно и послушаю, кто и что говорить будет, кто и что знает…
Авось и сладится все с Божьей помощью?
А и мы Богу поможем, чего ему по всякой мелочи-то поворачиваться? И все одно… Жива-матушка, помоги! Чует мое сердце, есть еще пакости у врагов наших, только какие?
Вспомнить бы!
Только б вспомнить, ДО того, как ударят враги наши. Или хоть к чему подготовиться… не отойду я от Бори. Ведьмы нет уже, да кто сказал, что миновала опасность?
Чует сердце недоброе…
Недаром сердце беду чуяло, не успела Устинья к мужу войти, к нему государыня Любава явиться изволила! Борис зубами скрипнул.
Не хотелось ему мачеху видеть, и думать о ней не хотелось. Ни о чем.
Обнимать бы жену, животик ее гладить, и знать, что в нем дитя их растет. Счастье.
- Прими ее, Боренька, надобно так.
Устинья серьезно смотрела, Божедар и рукой махнул.
- Пусть войдет!
Любава не вошла – влетела вихрем, только летник шелковый развевается, да глаза горят. Ни бус на ней, ни колец каких, только венчик небольшой, ну так Любава скорее без платья на людях покажется, нежели без венца.
Волновалась она? Да так, что о внешности своей не подумала?
- Что случилось, мачеха? Чего надобно?
Любава на Устинью поглядела недобро.
- Поговорить бы нам наедине, сынок.
- И не сынок я тебе, и от Усти у меня секретов нет. Говори, когда чего надобно.
Да и проваливай подобру-поздорову.
Не сказал Борис последних слов, а только все трое о них ведали. Поджала Любава губы.
- Все ж жена твоя и молода слишком, и…
Приподнялся Борис с кресла, и стало даже Любаве ясно, что выкинет он сейчас мачеху вон, за шкирку. Зашипела Любава, ровно гадюка!
Когда б Устя вон вышла, хватило б ее силы Бориса чуток оморочить! А на двоих… нет, на двоих не хватит уже!
Будь проклято ее бессилие!
- Хорошо же! Боря, Платон Раенский пропал невесть куда! Прикажи искать его, прошу тебя!
- Боярин пропал?
- Со двора свели? – Устя не выдержала, за что и смешок от Бориса получила, и от Любавы гневный взор. Могла б вдовая государыня, пощечину б наглой девке влепила!
- Не предмет это для шуток гадких! Волнуются за него!
- Понимаю, государыня, - Устя ругаться не стала. – Не о том я, сказала неправильно. Откуда боярин-то пропал? Из дома, или из палат государевых, или ехал куда, по делам важным?
Заскрипела Любава зубами.
Когда б не эта гадина, она б сейчас Борису просто приказала! И искали б Платошу тщательно! А с ней не получится ничего, разве потом время подгадать?
Посмотрела царица на Устинью, поняла, что в ближайшее время та от мужа не отойдет! А для Платоши-то каждая минута может важна быть! Зима ж на дворе! Мало ли что!
Лишь бы живым нашли, потом-то они с Варькой Платошу выходят…
Да и Сара с Евой молчат, но тех искать не попросишь, да и что ведьмам станет?
- Боярин Раенский по делам поскакал… только не для обсуждения это, государь.
- Что именно, Любава?
Потупилась царица, сюда-то шла она в расчете на простой приказ, а пришлось историю придумывать. Плохо получилось, ну уж как есть!
- Платон… мужчина он, а Варваре уж не требуется ничего. Была у него полюбовница, вроде как из иноземцев, вот она его о встрече попросила, к ней боярин поехал.
- Затяжелела она от него, что ль?
- Да кто ж знает, Боренька!? Прикажи искать!
- Как любовницу-то звали?
- Сара Беккер.
И то… пусть и Сару поищут! Взяла моду – не объявляться после важного дела! А Любаве теперь гадать, получилось ли!?
- Ладно, прикажу я, пусть ищут. Не сказал ли боярин, куда ехать собрался?
Любава руками развела. Но путь боярина описала, вроде как там должен он был с любовницей встретиться, да поехать куда?
- Хорошо, - не стал Борис спорить. – Искать прикажу, а далее все в руце Божьей.
- Спаси тебя Бог, Боря!
Вышла Любава, а государь на Устинью поглядел.
- Почему мне кажется, супруга любимая, что скрываешь ты от меня что-то?
- Не кажется, - Устя потупилась. Она уж от Агафьи знала все. – Ты, любимый, прикажи искать боярина, а только знай – не найдут его никогда.
- Почему же?
- Потому как мертв он. А баба, про которую говорила Любава – ведьма.
- Та-ак…
- Помнишь, Боренька, как на тебя порчу наводили? – Устинья бы всю правду мужу рассказала, да только о некоторых вещах лучше помолчать до поры. – Как коловорот обжег тебя?
- Поди, не запомни такое.
- Она это была. К ней боярин и поехал.
Борис невольно груди коснулся, потер там, где обожгло его.
- Зачем, Устя?
- Всех причин не знаю я, Боренька, но к ведьмам за добром не ездят. А Божедар, слышал ты о нем, ведьму и уничтожил. Ну, и боярина заодно.
Боря пару минут размышлял, как быть.
Ежели так подумать… и ничего страшного не произошло. Злоумышление на государя смертью карается, когда ведьма на него порчу наводила, а тут не врет ему Устя, это он видит, не умеет она ему врать, все одно ведьма смерти повинна. Кто ее убил, просто приговор исполнил.
Боярин Раенский?
Его Борис и вовсе терпеть не мог. И убрать не мог – родственничек государыни, и смотреть на него противно было, тошно, ползает по твоему дому гадина ядовитая, а ты и лопатой навернуть ее не можешь – нельзя! Тьфу, пакость, придумается ж!
И зачем к ведьме он поехал?
И кто порчу на Бориса наводил? Нет-нет, понятно, что ведьма, а просил ее кто?
Так что…
- Прикажу я боярина искать, когда можно, а потихоньку боярину Пущину укажу не сильно усердствовать.
- Пусть усердно ищут, Боренька, пусть. Не найдут они ничего.
- Уверена ты, Устёнушка?
- Да, любимый.
С тем государь и приказ отдал. Пусть ищут. Только вот права была Устя. Не нашли боярина. Вовсе не нашли. И не одного его.
Опустел домик травницы в Иноземном квартале.
А еще боярыня Евлалия Пронская пропала. Но то уж вовсе никто, окромя близких ее, и не заметил.
- Матушка!
Роман Пронский на мать смотрел даже чуточку растеряно. И то сказать!
Как лет пять-шесть тому назад вышла за него замуж Ева, боярин и вовсе головой своей думать перестал. А зачем ему такие сложности?
Жена и подскажет, и направит, и сама много чего сделает. А теперь вот нет ее рядом, и дальше-то что? Как быть?
- Чего тебе – матушка! Вон уж, седина в бороде проглядывает, а ума как не было, так и нет! Искать твою женку надобно, только тихо!
- Да?
- Чтобы не было нам никакого урона! Когда случилось чего…
- Да что с ней могло случиться-то? Маменька?
Проглотила слово ядовитое боярыня Степанида.
Что могло с ведьмой случиться? Ой, лучше тебе, сыночек и не знать про то, и не думать даже, чаю я, целее будешь!
- Ты бы поговорил с кем из Разбойного приказа. Вот, хоть и с боярином Репьевым, чай, послушает он тебя! Объясни ему, что неладное с женой случилось, искать ее надобно…
Хотя как ты ее найдешь, когда уж государыня не может? Но лишним оно и впрямь не будет.
- Поговорю, матушка. Сей же день и поговорю. А… когда не найдется Евлалия?
- В церковь пойдешь, там ее рано ли, поздно, мертвой признают, а ты еще раз женишься. Чего спрашивать?
- Но я… я Евлалию люблю!
- Ну и люби себе на здоровье, а только наследник тебе надобен!
- Жестоко это, маменька!
- А не жестоко вот так пропасть, неведомо где? Мы за нее волнуемся, переживаем, а ей и горя нет?
Горя Еве действительно не было, хорошо ее прикопали, на три метра под землю, еще и кол осиновый в грудь вбили, и рот чесноком набили, какое уж тут горе? Упырицей – и то не встанет, нечисть лютая!
- Хорошо, маменька, поеду сейчас к боярину Репьеву, поговорю с ним потихоньку…
- Вот и ладно будет, сынок.
Боярыня Степанида сама едва за голову не хваталась, и была у нее для горя очень веская причина.
Пропала невестушка любимая, ровно и не было ее на свете. И у иноземцев нет ее, никто и не видел, и государыня Любава не знает ничего… куда бежать? За что хвататься?
У боярыни-то и своя беда неотложная, и без ведьмы не решится она никак!
Андрюшенька! Боярина Ветлицкого сыночек младшенький!
ЛюбЫй ее!
Имя-то какое у него сладкое, Андрюшенька, и сам он, ровно пряничек сахарный, так и хочется его всего облизнуть, надкусить…
Сейчас-то с ней он! Зелье у Евы крепкое, хорошо оно действует!
А потом его где взять?
Обещала ведьма новое сварить, да не поспела, омелы не было у нее! А что теперь боярыне делать?
Ой, горе горькое бабье…
Когда уехал сын, отправилась боярыня в покои невестушки. Знала она, где у той тайничок есть малый, на самый крайний случай.
Нет-нет, е будет она со злом лезть, ей другое надобно. В тайнике этом такие вещи хранятся, которые ни одна ведьма не бросит, бежать вздумает, так или с собой их заберет, или за ними вернется, Ева сама о том говорила. Сколько могла, она свекровь ценила, доверяли они друг другу, когда так вообще о ведьме сказать можно.
Под сундуком в любимой ее горнице тайничок тот… вот и посмотрит боярыня, надобно только дверь запереть, не помешал бы кто!
Провела боярыня рукой по дощечкам пола, поддела одну из них, на другую нажала посильнее, тайничок и открылся малый.
А в нем…
Задохнулась боярыня, кулак ко рту прижала.
Среди самых важных настоек, среди вещей, которые не вдруг и найдешь где, лежал и он.
Клинок с алой рукоятью каменной. Искусно он сделан, не вдруг и распознаешь, что не шпилька это. Ева говорила, бабка его чудом сохранила, когда бросить пришлось ей все нажитое, в волосы клинок у нее заткнут был, так и остался. Вроде как прабабка его заказывала у мастера какого… да неважно это!
Важно, что бабка его Еве и подарила в обход дочери, та с клинком и не расставалась, считай. Или в тайнике хранила, или с собой брала, платье скалывала, а тут…
Ежели клинок в тайнике, значит, Ева за ним не вернулась. А может, и не вернется, когда в живых ее нет. А тогда как же…
Ох, что ж бедной боярыне-то дееееелать? Где ж зелья-то брать?!
Андрюшенька! Радость моя…
- Любушка… нет нигде Платоши!
Варвара Раенская и слез уж не сдерживала. И будешь тут – шестой день от супруга ни весточки, ни волоска какого – ничего! Искали уж всех троих, и Платона, и Сару, и Еву искать просил потихоньку боярин Пронский, так ведь ничего нет! Ровно в воздухе трое человек растворились, а считая холопов, так даже и пятеро! Шестеро, Илью Заболоцкого хоть и не искали, а только не видел его никто с той поры! Вот и думай, что приключиться с ними могло? И Платон за себя постоять мог, и холопы у него боевые, а уж про двух ведьм и вовсе помолчим, все вместе они б от кого угодно отбились!
Нет никого!
Ни весточки, ни знака, ни даже веточки надломленной. Все Божедар хорошо сделал, не нашли ни могилы, ни следов каких.
Что с боярином-то случиться могло? Чай, не чаща лесная, рядом с Ладогой все, вон, боярышня Устинья по лесу своими ногами прошла, до города дошла, Истерман рассказал. А эти…
Да где ж они быть-то могут?!
Махнула на все рукой Любава и к Борису пошла. Пусть на поиски людей отправляет! Когда выплывет что нехорошее, тогда и оправдания придумывать будем, а пока найти бы Платона, а то чует сердце беду неминучую… и не у нее одной.
Варвара уж прибежала.
Аксинья, дурища, и встала уж, и не поняла ничего.
Болит?
Так оно и вчера болело, а слабее или сильнее – не разобралась она. И кровь с нее смыли всю, и навроде как в порядке все. А получился малыш или нет – кто ж теперь ответит? Время покажет, сама-то Любава и таких сил не имела, одно слово – ритуальное дитя. Данила еще чуточку посильнее был, а самой-то Любаве и думать не о чем. Не предвидением она сильна, не ведьмовством, а упорством своим, безжалостностью и хваткой волчьей.
Ждать остается.
И Платона тоже, вот и Варвара волнуется, места не находит себе. Надобно к Борису идти. Не хочется, а выхода нет другого, кроме царя никто и не найдет ничего, поди.
Махнула Любава рукой на все, да и пошла к пасынку.
Глава 4.
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой
Вспоминаю сейчас, что было, пытаюсь сложить осколочки, а не складывается картина, не единая она, не так что-то выходит. Вот когда и для меня ритуал такой провели…
Вышла я за Федора замуж, тот силу из меня тянуть принялся радостно. Мне поплохело тут же, еще и оттого я смурная была, ничего лишнего не видела. И хотела бы, да сил не было, давило меня, тошно от жизни самой было. То еще любовь мне держаться помогала, а то как не стало Бореньки, так в яму я и ухнула. Черную, безнадежную.
Понимаю, что говорила что-то, что за разумную сходила, что нормальной выглядела, не умалишенной, а когда вспомнить пытаюсь те годы…
Чернота.
Чернота, и боль, и отчаяние… и меня ровно нет. Как в погребе я затворилась, и сидела там, чтобы не сожрали остаточки, а тело мое в то время за меня и ходило, и говорило. Может, так оно и было, а может, я тогда и умом тронулась.
А все ж даты помню я, по ним и двигаться могу кое-как.
Сначала брак мой был. Потом зараза пришла, бунт поднялся, потом смерть Бориса, а уж потом зачатие. А ведь от Федьки не могла сама я зачать, от него никто ребеночка не рОдит. Разве что от другого кого, а ему за своего и выдаст? Может, и такое было.
Я по той жизни помню, что девка его, детей ему так и не рОдила. Вроде как были у них дети, да помирали в младенчестве. Может, и такое было. Особливо ежели она ему не верна была, а младенцев… да хоть бы и от того же Михайлы приживала на стороне.
Это я Федьке верность хранила, просто потому, что мне никто, кроме Бори не был надобен, а кто другая мигом бы наставила ему рога, да и ладно! Особенно ежели иноземка, у них-то неверность супружеская за достоинство почитается, и не скрывается даже.
Федору-то все равно, с кого тянуть, он и у матери их силы забирал, и из младенцев их высасывал, еще во чреве материнском. Так и рождались плохонькими, так и не выживали.
Могло быть?
Ой как могло.
Когда вспомнить, забеременела я, так свекровь от меня Федора гоняла, лишний раз ему подходить не давала, мол, вредно то для ребеночка. Я-то счастлива была, а надо бы задуматься.
Но допустим, для Аксиньи ритуал тот провести хотели, что и для меня. Только вот Илья жив остался, так что не забеременеет сестрица от Федора.
Ведьм обеих упокоили – все это, или еще чего у свекровки в запасе есть?
Прабабушка у меня побывала, сказала, покамест Божедар трупы прибирал, она в город поскакала, скорой ногой обернулась.
Лежит Книга, и чары на ней не спадают – Федор, Любава принадлежат ей, потому и держится мерзость богопротивная? Али еще кто в запасе у свекровушки, злобной кровушки, есть?
Боярыня Пронская – детей покамест не было у Евлалии, но могла ведьма и как бабка ее сделать. Родила, да отцу на воспитание и оставила…
Ох, вопросов много, ответов мало, а деваться-то и некуда! Искать надобно.
А искать и не хочется.
У окна сидеть хочется, солнышко ловить, морковку грызть почищенную, капустку свежую… так на овощи потянуло, слов нет!
Ребеночек во мне растет!
Мой и Бореньки! Чудо наше маленькое… понимаю, рано еще, а руку к животу прикладываю, и кажется мне, что там, внутри, отзывается кто-то. Ровно теплом в ладонь толкает.
И счастье волнами…
Наше чудо. Наше счастье!
Все для любимых своих сделаю. А уж о том, чтобы пару ведьм приговорить, и речи нет, даже и бедой я то не считаю. Может, когда б кто их в той, черной жизни, приговорил, я бы жить смогла. Не случилось, ну так хоть сейчас все исправить.
Пойду к Бореньке, рядом с ним побуду. Авось, и он не против будет, заодно и послушаю, кто и что говорить будет, кто и что знает…
Авось и сладится все с Божьей помощью?
А и мы Богу поможем, чего ему по всякой мелочи-то поворачиваться? И все одно… Жива-матушка, помоги! Чует мое сердце, есть еще пакости у врагов наших, только какие?
Вспомнить бы!
Только б вспомнить, ДО того, как ударят враги наши. Или хоть к чему подготовиться… не отойду я от Бори. Ведьмы нет уже, да кто сказал, что миновала опасность?
Чует сердце недоброе…
***
Недаром сердце беду чуяло, не успела Устинья к мужу войти, к нему государыня Любава явиться изволила! Борис зубами скрипнул.
Не хотелось ему мачеху видеть, и думать о ней не хотелось. Ни о чем.
Обнимать бы жену, животик ее гладить, и знать, что в нем дитя их растет. Счастье.
- Прими ее, Боренька, надобно так.
Устинья серьезно смотрела, Божедар и рукой махнул.
- Пусть войдет!
Любава не вошла – влетела вихрем, только летник шелковый развевается, да глаза горят. Ни бус на ней, ни колец каких, только венчик небольшой, ну так Любава скорее без платья на людях покажется, нежели без венца.
Волновалась она? Да так, что о внешности своей не подумала?
- Что случилось, мачеха? Чего надобно?
Любава на Устинью поглядела недобро.
- Поговорить бы нам наедине, сынок.
- И не сынок я тебе, и от Усти у меня секретов нет. Говори, когда чего надобно.
Да и проваливай подобру-поздорову.
Не сказал Борис последних слов, а только все трое о них ведали. Поджала Любава губы.
- Все ж жена твоя и молода слишком, и…
Приподнялся Борис с кресла, и стало даже Любаве ясно, что выкинет он сейчас мачеху вон, за шкирку. Зашипела Любава, ровно гадюка!
Когда б Устя вон вышла, хватило б ее силы Бориса чуток оморочить! А на двоих… нет, на двоих не хватит уже!
Будь проклято ее бессилие!
- Хорошо же! Боря, Платон Раенский пропал невесть куда! Прикажи искать его, прошу тебя!
- Боярин пропал?
- Со двора свели? – Устя не выдержала, за что и смешок от Бориса получила, и от Любавы гневный взор. Могла б вдовая государыня, пощечину б наглой девке влепила!
- Не предмет это для шуток гадких! Волнуются за него!
- Понимаю, государыня, - Устя ругаться не стала. – Не о том я, сказала неправильно. Откуда боярин-то пропал? Из дома, или из палат государевых, или ехал куда, по делам важным?
Заскрипела Любава зубами.
Когда б не эта гадина, она б сейчас Борису просто приказала! И искали б Платошу тщательно! А с ней не получится ничего, разве потом время подгадать?
Посмотрела царица на Устинью, поняла, что в ближайшее время та от мужа не отойдет! А для Платоши-то каждая минута может важна быть! Зима ж на дворе! Мало ли что!
Лишь бы живым нашли, потом-то они с Варькой Платошу выходят…
Да и Сара с Евой молчат, но тех искать не попросишь, да и что ведьмам станет?
- Боярин Раенский по делам поскакал… только не для обсуждения это, государь.
- Что именно, Любава?
Потупилась царица, сюда-то шла она в расчете на простой приказ, а пришлось историю придумывать. Плохо получилось, ну уж как есть!
- Платон… мужчина он, а Варваре уж не требуется ничего. Была у него полюбовница, вроде как из иноземцев, вот она его о встрече попросила, к ней боярин поехал.
- Затяжелела она от него, что ль?
- Да кто ж знает, Боренька!? Прикажи искать!
- Как любовницу-то звали?
- Сара Беккер.
И то… пусть и Сару поищут! Взяла моду – не объявляться после важного дела! А Любаве теперь гадать, получилось ли!?
- Ладно, прикажу я, пусть ищут. Не сказал ли боярин, куда ехать собрался?
Любава руками развела. Но путь боярина описала, вроде как там должен он был с любовницей встретиться, да поехать куда?
- Хорошо, - не стал Борис спорить. – Искать прикажу, а далее все в руце Божьей.
- Спаси тебя Бог, Боря!
Вышла Любава, а государь на Устинью поглядел.
- Почему мне кажется, супруга любимая, что скрываешь ты от меня что-то?
- Не кажется, - Устя потупилась. Она уж от Агафьи знала все. – Ты, любимый, прикажи искать боярина, а только знай – не найдут его никогда.
- Почему же?
- Потому как мертв он. А баба, про которую говорила Любава – ведьма.
- Та-ак…
- Помнишь, Боренька, как на тебя порчу наводили? – Устинья бы всю правду мужу рассказала, да только о некоторых вещах лучше помолчать до поры. – Как коловорот обжег тебя?
- Поди, не запомни такое.
- Она это была. К ней боярин и поехал.
Борис невольно груди коснулся, потер там, где обожгло его.
- Зачем, Устя?
- Всех причин не знаю я, Боренька, но к ведьмам за добром не ездят. А Божедар, слышал ты о нем, ведьму и уничтожил. Ну, и боярина заодно.
Боря пару минут размышлял, как быть.
Ежели так подумать… и ничего страшного не произошло. Злоумышление на государя смертью карается, когда ведьма на него порчу наводила, а тут не врет ему Устя, это он видит, не умеет она ему врать, все одно ведьма смерти повинна. Кто ее убил, просто приговор исполнил.
Боярин Раенский?
Его Борис и вовсе терпеть не мог. И убрать не мог – родственничек государыни, и смотреть на него противно было, тошно, ползает по твоему дому гадина ядовитая, а ты и лопатой навернуть ее не можешь – нельзя! Тьфу, пакость, придумается ж!
И зачем к ведьме он поехал?
И кто порчу на Бориса наводил? Нет-нет, понятно, что ведьма, а просил ее кто?
Так что…
- Прикажу я боярина искать, когда можно, а потихоньку боярину Пущину укажу не сильно усердствовать.
- Пусть усердно ищут, Боренька, пусть. Не найдут они ничего.
- Уверена ты, Устёнушка?
- Да, любимый.
С тем государь и приказ отдал. Пусть ищут. Только вот права была Устя. Не нашли боярина. Вовсе не нашли. И не одного его.
Опустел домик травницы в Иноземном квартале.
А еще боярыня Евлалия Пронская пропала. Но то уж вовсе никто, окромя близких ее, и не заметил.
***
- Матушка!
Роман Пронский на мать смотрел даже чуточку растеряно. И то сказать!
Как лет пять-шесть тому назад вышла за него замуж Ева, боярин и вовсе головой своей думать перестал. А зачем ему такие сложности?
Жена и подскажет, и направит, и сама много чего сделает. А теперь вот нет ее рядом, и дальше-то что? Как быть?
- Чего тебе – матушка! Вон уж, седина в бороде проглядывает, а ума как не было, так и нет! Искать твою женку надобно, только тихо!
- Да?
- Чтобы не было нам никакого урона! Когда случилось чего…
- Да что с ней могло случиться-то? Маменька?
Проглотила слово ядовитое боярыня Степанида.
Что могло с ведьмой случиться? Ой, лучше тебе, сыночек и не знать про то, и не думать даже, чаю я, целее будешь!
- Ты бы поговорил с кем из Разбойного приказа. Вот, хоть и с боярином Репьевым, чай, послушает он тебя! Объясни ему, что неладное с женой случилось, искать ее надобно…
Хотя как ты ее найдешь, когда уж государыня не может? Но лишним оно и впрямь не будет.
- Поговорю, матушка. Сей же день и поговорю. А… когда не найдется Евлалия?
- В церковь пойдешь, там ее рано ли, поздно, мертвой признают, а ты еще раз женишься. Чего спрашивать?
- Но я… я Евлалию люблю!
- Ну и люби себе на здоровье, а только наследник тебе надобен!
- Жестоко это, маменька!
- А не жестоко вот так пропасть, неведомо где? Мы за нее волнуемся, переживаем, а ей и горя нет?
Горя Еве действительно не было, хорошо ее прикопали, на три метра под землю, еще и кол осиновый в грудь вбили, и рот чесноком набили, какое уж тут горе? Упырицей – и то не встанет, нечисть лютая!
- Хорошо, маменька, поеду сейчас к боярину Репьеву, поговорю с ним потихоньку…
- Вот и ладно будет, сынок.
Боярыня Степанида сама едва за голову не хваталась, и была у нее для горя очень веская причина.
Пропала невестушка любимая, ровно и не было ее на свете. И у иноземцев нет ее, никто и не видел, и государыня Любава не знает ничего… куда бежать? За что хвататься?
У боярыни-то и своя беда неотложная, и без ведьмы не решится она никак!
Андрюшенька! Боярина Ветлицкого сыночек младшенький!
ЛюбЫй ее!
Имя-то какое у него сладкое, Андрюшенька, и сам он, ровно пряничек сахарный, так и хочется его всего облизнуть, надкусить…
Сейчас-то с ней он! Зелье у Евы крепкое, хорошо оно действует!
А потом его где взять?
Обещала ведьма новое сварить, да не поспела, омелы не было у нее! А что теперь боярыне делать?
Ой, горе горькое бабье…
***
Когда уехал сын, отправилась боярыня в покои невестушки. Знала она, где у той тайничок есть малый, на самый крайний случай.
Нет-нет, е будет она со злом лезть, ей другое надобно. В тайнике этом такие вещи хранятся, которые ни одна ведьма не бросит, бежать вздумает, так или с собой их заберет, или за ними вернется, Ева сама о том говорила. Сколько могла, она свекровь ценила, доверяли они друг другу, когда так вообще о ведьме сказать можно.
Под сундуком в любимой ее горнице тайничок тот… вот и посмотрит боярыня, надобно только дверь запереть, не помешал бы кто!
Провела боярыня рукой по дощечкам пола, поддела одну из них, на другую нажала посильнее, тайничок и открылся малый.
А в нем…
Задохнулась боярыня, кулак ко рту прижала.
Среди самых важных настоек, среди вещей, которые не вдруг и найдешь где, лежал и он.
Клинок с алой рукоятью каменной. Искусно он сделан, не вдруг и распознаешь, что не шпилька это. Ева говорила, бабка его чудом сохранила, когда бросить пришлось ей все нажитое, в волосы клинок у нее заткнут был, так и остался. Вроде как прабабка его заказывала у мастера какого… да неважно это!
Важно, что бабка его Еве и подарила в обход дочери, та с клинком и не расставалась, считай. Или в тайнике хранила, или с собой брала, платье скалывала, а тут…
Ежели клинок в тайнике, значит, Ева за ним не вернулась. А может, и не вернется, когда в живых ее нет. А тогда как же…
Ох, что ж бедной боярыне-то дееееелать? Где ж зелья-то брать?!
Андрюшенька! Радость моя…
***
- Любушка… нет нигде Платоши!
Варвара Раенская и слез уж не сдерживала. И будешь тут – шестой день от супруга ни весточки, ни волоска какого – ничего! Искали уж всех троих, и Платона, и Сару, и Еву искать просил потихоньку боярин Пронский, так ведь ничего нет! Ровно в воздухе трое человек растворились, а считая холопов, так даже и пятеро! Шестеро, Илью Заболоцкого хоть и не искали, а только не видел его никто с той поры! Вот и думай, что приключиться с ними могло? И Платон за себя постоять мог, и холопы у него боевые, а уж про двух ведьм и вовсе помолчим, все вместе они б от кого угодно отбились!
Нет никого!
Ни весточки, ни знака, ни даже веточки надломленной. Все Божедар хорошо сделал, не нашли ни могилы, ни следов каких.
