Устя только головой покачала.
- Я-то почему?
- Самому бы знать хотелось, а только говорит боярыня, что с тебя все началось.
Устинья только головой покачала.
- С меня ли? Или с того, что Федьку они женить решили? Прости, Боренька, я бы и правда не побрезговала ведьму извести, а только меня там и рядом не было.
Борис только рукой махнул.
- Не обращай внимания, Устёнушка. А на меня-то боярыня зачем покушалась, али я тоже ведьму какую казнил, да и не заметил?
- Нет, государь. Ты на Устинье Алексеевне женился, а боярыня… слепому видно, что для государыни ты жизни дороже.
Тут уж покраснели все. И боярин, и Борис, и Устинья. А только говорить-то все равно надо…
- Вот потому, государь, на тебя и покушались. Подумала боярыня, что твоя смерть для государыни мучительнее всего будет.
- Не ошиблась…
Устя тихо-тихо шептала. Только Борис все равно услышал, и такая нежность его затопила…
Как же повезло ему!
Уж и не рассчитывал он на такое счастье, что его самого полюбят, ради него, не ради короны, не ради власти али связей каких… Усте он сам дорог, никто другой ей и рядом не надобен. И смотрит она на него сияющими глазами, и не играет. Таких, как боярыня Пронская, не обманешь, от них и захочешь скрыться, так не получится.
- Счастье мое…
Боярин Репьев откашлялся, царской чете напомнил, что не одни они в покоях.
Улыбнулась Устинья, пальцы с Борисом переплела.
- А нож у нее откуда, боярин?
- А тут другая история начинается, государыня. Ведьму-то извели, а дела ее поганые остались, никуда от них не деться. Ведьма эта, вроде как, чернокнижница. А чтобы книгу эту самую перенять, надобно было принести в жертву того, кто от рода чернокнижников останется. Чтобы, значит, через общую кровь, Книга хозяина поменяла.
- И принесли они в жертву сестру мою, Аксинью. Потому как Федор ведьме родственником приходился, хоть и дальним, и более от рода никого не оставалось.
- Верно, государыня.
- Догадалась я, боярин. Только Варвара Раенская могла мою сестрицу глупую из покоев увести. А боярыня Степанида тому способствовала.
- И снова верно, государыня. Раенские да Мышкины родня, хоть и дальняя, да и Пронские через ведьму… и всем им появление на свет новой ведьмы выгодно было.
- Неудивительно, боярин. Кто Аксинью-то сманил?
- Варвара Раенская сама не успевала везде, полетела она к Мышкиным, боярин Фома, хоть и собирался, а покамест боярышню в монастырь не отправил. Так Варвара ей и предложила ведьмой стать, за себя отомстить.
- Не пришлось долго уговаривать, - Борис поморщился даже. Вот ведь… Вивея и Устинья внешностью похожи очень. А только там, где Устинья сто раз подумает, Вивея без раздумий сделает. И совесть ее мучить не будет – с чего бы? Она ж достойна всего, в том числе и трона, и короны… и плахи. Вот куда бы ей самая прямая дорога.
- А боярыня Степанида тем временем к Аксинье отправилась. И увела ее из палат государевых. Две девицы, две дурочки…
- Не проще ли было Аксинье предложить Книгу приручить? Обиды и зависти у нее б на четыре Книги хватило?
- И про то я боярина да холопов спросил, государыня. Они видят много, только молчат а тут радость им выпала за все поквитаться. Не любили они Пронскую-то. Ни Евлалию, ни Степаниду. Как разговаривали Раенская с Пронской, так и решили, что Аксинья глупа слишком. Рано или поздно она б тебе во всем призналась, обида у нее временная, а привязанность к семье – постоянная.
Устя всхлипнула, лицом в ладони уткнулась.
- Ох, Аська…
Переглянулись мужчины, боярин головой покачал, потом я тебе, государь, все подробнее обскажу. Думали бабы, и кого, и как, да только Аксинья слишком уж глупой им показалась. Даже не в ее привязанностях дело, а просто, с дуррой свяжешься, так потом бед на расхлебаешь, лучше уж никакого друга, чем дурак.
- Дальше уж вовсе просто было. Степанида сестру твою, государыня, привезла, Варвара с Вивеей за Книгой заехали. Варвара от мужа знала, где та лежит, да и Любава говорила. Вивея Мышкина книгу в руки взяла, Варвара собой рисковать не хотела. Боялась она, что Книга разум ее сожрет, или еще как подчинит… знала и боялась. Так что Книгу Вивея брала, а Варвара… когда б что не так пошло, у них еще Аксинья была. Книга и ее признать могла.
- Стервы.
- Потом что-то не так пошло. Вроде как перехватили ведьм, да и уничтожили.
- А боярыня Степанида?
- Ее там и не было как раз. Ей любовник весточку прислал, она к нему и кинулась.
Устя только головой качнула.
- Столько боли, столько смертей… и ради чего?
Боярин Репьев только головой покачал.
- Дуры, вот как есть – дуры, государыня.
Устинья и не сомневалась.
Как боярин откланялся, она на Бориса посмотрела.
Муж ей влюбленным взглядом ответил.
- Устёнушка моя, радость моя…
- Боря… любимый!
- Я для тебя и правда жизни дороже?
Знал он ответ. А все ж… Устя ему навстречу потянулась.
- Я без тебя умерла.
И так это прозвучало, что у Бориса по спине холодок пробежал.
- Любимая моя, радость моя…
Сколько слов на свете придумано, а для того, чтобы чувства свои выразить, все одно их слишком мало будет. И смотрят двое в глаза друг другу, и понимают, что жизнь у них одна на двоих, и сердце на двоих одно, и дыхание тоже, не жить им друг без друга.
И губы встречаются, и руки переплетаются, и столько нежности в тихом шепоте…
Все у них еще будет.
И закаты, и восходы, и радости будет, и неурядицы, без которых жизнь не обходится, а только вспомнит Устинья, как могла мужа потерять – и замолчит.
Вспомнит Борис, как жена жизни своей не пожалела, на его убийцу кинулась – и тоже промолчит лишний раз. И поссориться им не удастся.
Все у них хорошо будет.
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Вот сейчас я могу и назад оглянуться, и сравнить случившееся. И до конца разобраться, что в той черной жизни со мной сделали.
Ежели сравнивать начать, в той жизни мы с Федькой впервые на ярмарке переведались. Ни силы я своей не знала, ни воли не имела, ровно кукла была послушная. В этой жизни Федька меня сначала в подворотне увидел, где во мне сила полыхнула, а потом уж на ярмарке…тут похоже все шло. Только я уже была другая. Совсем другая.
А так и Михайла к нему приблудился, и нянюшка болела долго.
Только вот в той жизни я за няней не ухаживала, а в этой чуточку иначе все пошло. И Федька со мной разговаривать взялся, не только с отцом моим. И Истерман, и Любава…
В той жизни посмотрели на меня, поняли, что сильна, да покорна и глупа, в самый раз подхожу Федьке, да и отбор объявили. В этой жизни Федьке, как и в той сначала Утятьеву прОчили, потом на меня заменили. Только в той жизни это было с материнского благословения, а в этой…
В этой меня и похитить пытались – тут уж Истерман постарался, и убить, дело рук ведьмовских, явно, или… или не убить?
Скорее, проверить?
Верку, дуру невезучую, порча в могилу свела. А меня бы, как волхву, затронула она?
Так-то да, но о могиле речь и не шла бы. Когда вспомнить, пару раз перед отбором и в той жизни дурно мне становилось. Тогда я и не подумала ни о чем, дурно и дурно, может простыла, али съела чего несвежее. А ведь это сила внутри меня могла порчу отражать, со злом бороться.
Да могло и такое быть, еще как могло.
Проверили меня, в той жизни порадовались, небось, что самородок нашли в навозе, в этой огорчились. Вроде как и кровь-то хорошая, и Федора тянет ко мне, ан слишком сильна да неуправляема боярышня, не надобна такая Любаве. Не ко двору.
А Федор с цепи все чаще срывался.
Чернокнижный ребенок, что поделать…
Мамаша Любавы, потомственная ведьма чернокнижная, в Россу приехала, от огня спасаясь, тут и дочь первую родила, Сару. Потом мужа она бросила, второй раз замуж вышла, за боярина Захарьина. А только боярину наследники надобны. А у чернокнижных ведьм с детьми завсегда беда.
Не могут они много детей родить, одного, может, двух, и то двоих нечасто. Так им природа мстит за извращение естества.
Пришлось Инес к чернокнижному ритуалу прибегнуть, родных боярина Никодима в жертву принести. Двоих детей она рОдила, а только дети-то порченые получились.
Сами они род свой продолжить не смогли бы уже, только ритуалом черным. Только так и никак иначе, и знали об этом оба. Потому и боярин Захарьин, видать, не женился, не хотел никому жизнь портить. Он и в черной жизни моей холостяком прожил, как свекровь его не старалась сосватать, не поддался. Это я хорошо помню, он до того умер, как я в монастырь ушла, Руди тогда еще весь черный ходил, дружили они крепко вместе по бабам ходили…
Но ежели Даниле Захарьину жениться было не обязательно, то Любава свекровка моя, трижды прОклятая, замуж за царя вышла. Без любви, понятно, там может, и мамаша ее постаралась, или сестрица. Настоечку какую дали, заговор сделали – на такие дела ведьмы большие мастерицы. Женился на Любаве Иоанн Иоаннович, а только без наследника долго б он ее держать н стал. Натешился, да и пошла вон!
А Любава-то и рОдить без ритуала черного не может.
А ритуал жертву требует…
Как и когда сошлась Любава с Рудольфусом Истерманом, то мне неведомо. Но и сошлись, и нашли друг друга, и ритуал провели, и Федька на свет появился, ни на мать не похожий, ни на отца. И еще более порченый, чем мать и дядька его. Отсюда и припадки его, и интересы странные, и прочее… ко мне он ради силы моей потянулся, понял, что может ко мне присосаться.
И то…
Любава ему втихаря кровь Истермана давала, только так Федьку утихомирить можно было. И то, срывался он через раз, девок убивал, людям боль любил причинять.
А потом на Истермана магистр Родаль вышел.
В той моей черной жизни все у них получилось. И засилье иноземное в Россе, и Федор на троне, покорный да управляемый, все один к одному сошлось. Красота, да и только.
В этой жизни магистр не добился ничего. Но это уж потом…
Любава, когда Федька расти начал, подстраховаться решила. На Борю аркан накинула, а чтобы уж точно получилось все у нее, свою племянницу ему подсунула. Мужчины тоже первую женщину… запоминают. Вот Боря и оказался к Евлалии Пронской привязан. Тогда она еще Евой Беккер была, потом уж в православие перешла, за боярина Пронского замуж вышла. Потому и Любава боярыню Степаниду к себе приблизила. Не чужой человек все ж
И потянулись годы…
Боря на Маринке женился. Ламия, конечно, аркан чужой почуяла, а только мужа от него избавлять не стала, просто чужое колдовство подправила. А подправила, надо полагать, не слишком умело, лучше свое с самого начала начинать, чем чужое переделывать. И жила в свое удовольствие.
Потом о ребенке задумалась, не хотелось ей с Россой расставаться, тут и безопасно, и власть, и мужчины на любой вкус, и не подозревает ее никто… в той моей черной жизни она до Ильи, брата моего добралась, и его выпила, и через него, Машеньку с малышом.
В этой я ее колдовство порушила.
В той жизни я и не думала ни о чем таком, а Маринка меня тоже почуяла. И решила моего ребенка в жертву принести, а своего рОдить. Тут и Федька подошел бы…
Я даже в той жизни от Федьки затяжелела, а вот выносить не смогла видимо вовсе уж там нечисть была гадкая. Потом все в клубок свилось, понеслось, как тот самый клубок с горы.
Когда б не полюбила я Борю, может, и не случилось бы ничего. А только часть сил моих он получил, даже ничего не делая для того. И сошлось все… аркан Евы и Маринка ослабила, и я… да и сам Боря силен. Когда б рванулся он, по Еве бы так хлестнуло, костей не собрала бы.
А тут как раз и предложение от магистра Эваринола подоспело, все одно к одному сошлось. И Бореньку убили…
После того и я умерла
Ребенка я потеряла да и был он нежизнеспособен, силы от меня не получал Федор почти, а тут и Маринка мстить решила. Надо полагать, потому я с ведьмами и не встретилась. Сильны были Беккеры, а только ведьма против ламии?
Нет, тут я б на ведьму не поставила много. Вот ламия их и перевела потихоньку, ей шум не надобен был. А как Любава без поддержки осталась, так и иноземцы силу взяли, закружились рядом с Федором, на себя потихоньку одеяло перетянули. Вот и ладно получилось.
А я жила, ровно во сне дурном в монастырь попала, там уж в себя приходить стала.
А потом – Верея.
Как же все сплелось, какой гадючий клубок в той жизни меня затянул, в этой-то жизни чудом я с ним разобралась.
А где были в той жизни бабушка и Добряна? Велигнев и Божедар? Бабушка во время эпидемии погибла, Добряна… не знаю, наверное, вместе с рощей сожгли ее. Как Рощу жгли я еще помню.
Велигнев?
Мог он и не сразу отозваться. А может, и на него у магистра Родаля что нашлось, откуда ж мне знать?
Божедар? Могли и его тогда убить, а могли и другого кого, не ведаю я точно. Мог он в той черной жизни и не вмешаться просто. Плетью обуха не перешибешь, с дружиной малой с войском целым воевать не станешь, да и кто бы после Федора на трон сел? Смута?
Могло и такое быть.
В этой жизни все иначе, совсем иначе. И я смотрю на Бореньку, который безмятежно спит рядом, и рука его на моем животе лежит, защищает. И внутри меня растет наш ребенок.
А Федора нет. И Любавы. И всей ветки ведьминской тоже, и много кого еще они за собой утянули. А я не жалею.
Кто-то скажет, что я чудовище бесчеловечное, что ж – пусть. А сначала пусть за нелюбимого замуж выйдет, ребенка потеряет, любимого похоронит, в монастырь на десять лет уйдет, смерти своей в глаза посмотрит…
Тогда пусть и осуждают меня всласть. А сейчас…
На все я готова ради своих родных и близких. А права я там или нет…
Пусть матушка-Жива меня судит, когда я пред ней предстану. А до всех остальных мне и дела нет.
И полетело, понеслось время, ровно стрела, из лука выпущенная…
- Упокой, Господи, душу рабы твоей…
Аксинью в Соборе отпевали, стояли рядом с гробом ее Илья, с рукой на перевязи, Агафья, на клюку опиралась, Устя – муж ее поддерживал. И в лице у царицы ни кровиночки не было.
Бояре глядели, перешептывались.
- Переживает, бедненькая…
- Как бы не скинула, от горя-то…
- Какое тут горе? Не дружили сестры, про то всем известно…
Шепотки по Собору ползали, ровно змеи ядовитые, в кольца свивались, Устя половину слышала, а вторую и слушать не хотела.
Не получилось у нее все ровно и гладко.
Не сбылось…
А так хотелось, чтобы были все счастливы, чтобы Аська замуж вышла, тоже деток рОдила, чтобы семья была большая… Илью отстояла она, а вот сестру погубила.
На горе себе Аська царевной стала, да только не поняла, что никому доверять нельзя. И Устя не поняла, а только времени у нее побольше было. С нее и спрос. А она позволила о себе подумать, позволила счастливой быть безоглядно…
Не уберегла.
И что толку о вине да невиновности говорить, что толку волосы на себе рвать… только одно и осталось, обрядить сестру, словно принцессу. А еще…
На это она уговорила Бориса.
Сегодня, чуть позднее и Федора с Михайлой отпоют, и похоронят. В Соборе, в усыпальнице государевой, с соколом выбитым на плите… не надо бы туда Федора, ну да ладно! Сейчас признаваться, что не сын он Иоанна Иоанновича? Грязью семью царскую замарать?
Нельзя такого допустить, и боярин Репьев с тем согласен, на иконе поклялся он, что кроме него никто о словах Истермана не узнает.
Никто и никогда.
Аську туда же положат, и сделала Устя так, чтобы рядом с гробом Михайлы и ее гроб был.
- Я-то почему?
- Самому бы знать хотелось, а только говорит боярыня, что с тебя все началось.
Устинья только головой покачала.
- С меня ли? Или с того, что Федьку они женить решили? Прости, Боренька, я бы и правда не побрезговала ведьму извести, а только меня там и рядом не было.
Борис только рукой махнул.
- Не обращай внимания, Устёнушка. А на меня-то боярыня зачем покушалась, али я тоже ведьму какую казнил, да и не заметил?
- Нет, государь. Ты на Устинье Алексеевне женился, а боярыня… слепому видно, что для государыни ты жизни дороже.
Тут уж покраснели все. И боярин, и Борис, и Устинья. А только говорить-то все равно надо…
- Вот потому, государь, на тебя и покушались. Подумала боярыня, что твоя смерть для государыни мучительнее всего будет.
- Не ошиблась…
Устя тихо-тихо шептала. Только Борис все равно услышал, и такая нежность его затопила…
Как же повезло ему!
Уж и не рассчитывал он на такое счастье, что его самого полюбят, ради него, не ради короны, не ради власти али связей каких… Усте он сам дорог, никто другой ей и рядом не надобен. И смотрит она на него сияющими глазами, и не играет. Таких, как боярыня Пронская, не обманешь, от них и захочешь скрыться, так не получится.
- Счастье мое…
Боярин Репьев откашлялся, царской чете напомнил, что не одни они в покоях.
Улыбнулась Устинья, пальцы с Борисом переплела.
- А нож у нее откуда, боярин?
- А тут другая история начинается, государыня. Ведьму-то извели, а дела ее поганые остались, никуда от них не деться. Ведьма эта, вроде как, чернокнижница. А чтобы книгу эту самую перенять, надобно было принести в жертву того, кто от рода чернокнижников останется. Чтобы, значит, через общую кровь, Книга хозяина поменяла.
- И принесли они в жертву сестру мою, Аксинью. Потому как Федор ведьме родственником приходился, хоть и дальним, и более от рода никого не оставалось.
- Верно, государыня.
- Догадалась я, боярин. Только Варвара Раенская могла мою сестрицу глупую из покоев увести. А боярыня Степанида тому способствовала.
- И снова верно, государыня. Раенские да Мышкины родня, хоть и дальняя, да и Пронские через ведьму… и всем им появление на свет новой ведьмы выгодно было.
- Неудивительно, боярин. Кто Аксинью-то сманил?
- Варвара Раенская сама не успевала везде, полетела она к Мышкиным, боярин Фома, хоть и собирался, а покамест боярышню в монастырь не отправил. Так Варвара ей и предложила ведьмой стать, за себя отомстить.
- Не пришлось долго уговаривать, - Борис поморщился даже. Вот ведь… Вивея и Устинья внешностью похожи очень. А только там, где Устинья сто раз подумает, Вивея без раздумий сделает. И совесть ее мучить не будет – с чего бы? Она ж достойна всего, в том числе и трона, и короны… и плахи. Вот куда бы ей самая прямая дорога.
- А боярыня Степанида тем временем к Аксинье отправилась. И увела ее из палат государевых. Две девицы, две дурочки…
- Не проще ли было Аксинье предложить Книгу приручить? Обиды и зависти у нее б на четыре Книги хватило?
- И про то я боярина да холопов спросил, государыня. Они видят много, только молчат а тут радость им выпала за все поквитаться. Не любили они Пронскую-то. Ни Евлалию, ни Степаниду. Как разговаривали Раенская с Пронской, так и решили, что Аксинья глупа слишком. Рано или поздно она б тебе во всем призналась, обида у нее временная, а привязанность к семье – постоянная.
Устя всхлипнула, лицом в ладони уткнулась.
- Ох, Аська…
Переглянулись мужчины, боярин головой покачал, потом я тебе, государь, все подробнее обскажу. Думали бабы, и кого, и как, да только Аксинья слишком уж глупой им показалась. Даже не в ее привязанностях дело, а просто, с дуррой свяжешься, так потом бед на расхлебаешь, лучше уж никакого друга, чем дурак.
- Дальше уж вовсе просто было. Степанида сестру твою, государыня, привезла, Варвара с Вивеей за Книгой заехали. Варвара от мужа знала, где та лежит, да и Любава говорила. Вивея Мышкина книгу в руки взяла, Варвара собой рисковать не хотела. Боялась она, что Книга разум ее сожрет, или еще как подчинит… знала и боялась. Так что Книгу Вивея брала, а Варвара… когда б что не так пошло, у них еще Аксинья была. Книга и ее признать могла.
- Стервы.
- Потом что-то не так пошло. Вроде как перехватили ведьм, да и уничтожили.
- А боярыня Степанида?
- Ее там и не было как раз. Ей любовник весточку прислал, она к нему и кинулась.
Устя только головой качнула.
- Столько боли, столько смертей… и ради чего?
Боярин Репьев только головой покачал.
- Дуры, вот как есть – дуры, государыня.
Устинья и не сомневалась.
***
Как боярин откланялся, она на Бориса посмотрела.
Муж ей влюбленным взглядом ответил.
- Устёнушка моя, радость моя…
- Боря… любимый!
- Я для тебя и правда жизни дороже?
Знал он ответ. А все ж… Устя ему навстречу потянулась.
- Я без тебя умерла.
И так это прозвучало, что у Бориса по спине холодок пробежал.
- Любимая моя, радость моя…
Сколько слов на свете придумано, а для того, чтобы чувства свои выразить, все одно их слишком мало будет. И смотрят двое в глаза друг другу, и понимают, что жизнь у них одна на двоих, и сердце на двоих одно, и дыхание тоже, не жить им друг без друга.
И губы встречаются, и руки переплетаются, и столько нежности в тихом шепоте…
Все у них еще будет.
И закаты, и восходы, и радости будет, и неурядицы, без которых жизнь не обходится, а только вспомнит Устинья, как могла мужа потерять – и замолчит.
Вспомнит Борис, как жена жизни своей не пожалела, на его убийцу кинулась – и тоже промолчит лишний раз. И поссориться им не удастся.
Все у них хорошо будет.
Глава 12.
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Вот сейчас я могу и назад оглянуться, и сравнить случившееся. И до конца разобраться, что в той черной жизни со мной сделали.
Ежели сравнивать начать, в той жизни мы с Федькой впервые на ярмарке переведались. Ни силы я своей не знала, ни воли не имела, ровно кукла была послушная. В этой жизни Федька меня сначала в подворотне увидел, где во мне сила полыхнула, а потом уж на ярмарке…тут похоже все шло. Только я уже была другая. Совсем другая.
А так и Михайла к нему приблудился, и нянюшка болела долго.
Только вот в той жизни я за няней не ухаживала, а в этой чуточку иначе все пошло. И Федька со мной разговаривать взялся, не только с отцом моим. И Истерман, и Любава…
В той жизни посмотрели на меня, поняли, что сильна, да покорна и глупа, в самый раз подхожу Федьке, да и отбор объявили. В этой жизни Федьке, как и в той сначала Утятьеву прОчили, потом на меня заменили. Только в той жизни это было с материнского благословения, а в этой…
В этой меня и похитить пытались – тут уж Истерман постарался, и убить, дело рук ведьмовских, явно, или… или не убить?
Скорее, проверить?
Верку, дуру невезучую, порча в могилу свела. А меня бы, как волхву, затронула она?
Так-то да, но о могиле речь и не шла бы. Когда вспомнить, пару раз перед отбором и в той жизни дурно мне становилось. Тогда я и не подумала ни о чем, дурно и дурно, может простыла, али съела чего несвежее. А ведь это сила внутри меня могла порчу отражать, со злом бороться.
Да могло и такое быть, еще как могло.
Проверили меня, в той жизни порадовались, небось, что самородок нашли в навозе, в этой огорчились. Вроде как и кровь-то хорошая, и Федора тянет ко мне, ан слишком сильна да неуправляема боярышня, не надобна такая Любаве. Не ко двору.
А Федор с цепи все чаще срывался.
Чернокнижный ребенок, что поделать…
Мамаша Любавы, потомственная ведьма чернокнижная, в Россу приехала, от огня спасаясь, тут и дочь первую родила, Сару. Потом мужа она бросила, второй раз замуж вышла, за боярина Захарьина. А только боярину наследники надобны. А у чернокнижных ведьм с детьми завсегда беда.
Не могут они много детей родить, одного, может, двух, и то двоих нечасто. Так им природа мстит за извращение естества.
Пришлось Инес к чернокнижному ритуалу прибегнуть, родных боярина Никодима в жертву принести. Двоих детей она рОдила, а только дети-то порченые получились.
Сами они род свой продолжить не смогли бы уже, только ритуалом черным. Только так и никак иначе, и знали об этом оба. Потому и боярин Захарьин, видать, не женился, не хотел никому жизнь портить. Он и в черной жизни моей холостяком прожил, как свекровь его не старалась сосватать, не поддался. Это я хорошо помню, он до того умер, как я в монастырь ушла, Руди тогда еще весь черный ходил, дружили они крепко вместе по бабам ходили…
Но ежели Даниле Захарьину жениться было не обязательно, то Любава свекровка моя, трижды прОклятая, замуж за царя вышла. Без любви, понятно, там может, и мамаша ее постаралась, или сестрица. Настоечку какую дали, заговор сделали – на такие дела ведьмы большие мастерицы. Женился на Любаве Иоанн Иоаннович, а только без наследника долго б он ее держать н стал. Натешился, да и пошла вон!
А Любава-то и рОдить без ритуала черного не может.
А ритуал жертву требует…
Как и когда сошлась Любава с Рудольфусом Истерманом, то мне неведомо. Но и сошлись, и нашли друг друга, и ритуал провели, и Федька на свет появился, ни на мать не похожий, ни на отца. И еще более порченый, чем мать и дядька его. Отсюда и припадки его, и интересы странные, и прочее… ко мне он ради силы моей потянулся, понял, что может ко мне присосаться.
И то…
Любава ему втихаря кровь Истермана давала, только так Федьку утихомирить можно было. И то, срывался он через раз, девок убивал, людям боль любил причинять.
А потом на Истермана магистр Родаль вышел.
В той моей черной жизни все у них получилось. И засилье иноземное в Россе, и Федор на троне, покорный да управляемый, все один к одному сошлось. Красота, да и только.
В этой жизни магистр не добился ничего. Но это уж потом…
Любава, когда Федька расти начал, подстраховаться решила. На Борю аркан накинула, а чтобы уж точно получилось все у нее, свою племянницу ему подсунула. Мужчины тоже первую женщину… запоминают. Вот Боря и оказался к Евлалии Пронской привязан. Тогда она еще Евой Беккер была, потом уж в православие перешла, за боярина Пронского замуж вышла. Потому и Любава боярыню Степаниду к себе приблизила. Не чужой человек все ж
И потянулись годы…
Боря на Маринке женился. Ламия, конечно, аркан чужой почуяла, а только мужа от него избавлять не стала, просто чужое колдовство подправила. А подправила, надо полагать, не слишком умело, лучше свое с самого начала начинать, чем чужое переделывать. И жила в свое удовольствие.
Потом о ребенке задумалась, не хотелось ей с Россой расставаться, тут и безопасно, и власть, и мужчины на любой вкус, и не подозревает ее никто… в той моей черной жизни она до Ильи, брата моего добралась, и его выпила, и через него, Машеньку с малышом.
В этой я ее колдовство порушила.
В той жизни я и не думала ни о чем таком, а Маринка меня тоже почуяла. И решила моего ребенка в жертву принести, а своего рОдить. Тут и Федька подошел бы…
Я даже в той жизни от Федьки затяжелела, а вот выносить не смогла видимо вовсе уж там нечисть была гадкая. Потом все в клубок свилось, понеслось, как тот самый клубок с горы.
Когда б не полюбила я Борю, может, и не случилось бы ничего. А только часть сил моих он получил, даже ничего не делая для того. И сошлось все… аркан Евы и Маринка ослабила, и я… да и сам Боря силен. Когда б рванулся он, по Еве бы так хлестнуло, костей не собрала бы.
А тут как раз и предложение от магистра Эваринола подоспело, все одно к одному сошлось. И Бореньку убили…
После того и я умерла
Ребенка я потеряла да и был он нежизнеспособен, силы от меня не получал Федор почти, а тут и Маринка мстить решила. Надо полагать, потому я с ведьмами и не встретилась. Сильны были Беккеры, а только ведьма против ламии?
Нет, тут я б на ведьму не поставила много. Вот ламия их и перевела потихоньку, ей шум не надобен был. А как Любава без поддержки осталась, так и иноземцы силу взяли, закружились рядом с Федором, на себя потихоньку одеяло перетянули. Вот и ладно получилось.
А я жила, ровно во сне дурном в монастырь попала, там уж в себя приходить стала.
А потом – Верея.
Как же все сплелось, какой гадючий клубок в той жизни меня затянул, в этой-то жизни чудом я с ним разобралась.
А где были в той жизни бабушка и Добряна? Велигнев и Божедар? Бабушка во время эпидемии погибла, Добряна… не знаю, наверное, вместе с рощей сожгли ее. Как Рощу жгли я еще помню.
Велигнев?
Мог он и не сразу отозваться. А может, и на него у магистра Родаля что нашлось, откуда ж мне знать?
Божедар? Могли и его тогда убить, а могли и другого кого, не ведаю я точно. Мог он в той черной жизни и не вмешаться просто. Плетью обуха не перешибешь, с дружиной малой с войском целым воевать не станешь, да и кто бы после Федора на трон сел? Смута?
Могло и такое быть.
В этой жизни все иначе, совсем иначе. И я смотрю на Бореньку, который безмятежно спит рядом, и рука его на моем животе лежит, защищает. И внутри меня растет наш ребенок.
А Федора нет. И Любавы. И всей ветки ведьминской тоже, и много кого еще они за собой утянули. А я не жалею.
Кто-то скажет, что я чудовище бесчеловечное, что ж – пусть. А сначала пусть за нелюбимого замуж выйдет, ребенка потеряет, любимого похоронит, в монастырь на десять лет уйдет, смерти своей в глаза посмотрит…
Тогда пусть и осуждают меня всласть. А сейчас…
На все я готова ради своих родных и близких. А права я там или нет…
Пусть матушка-Жива меня судит, когда я пред ней предстану. А до всех остальных мне и дела нет.
И полетело, понеслось время, ровно стрела, из лука выпущенная…
***
- Упокой, Господи, душу рабы твоей…
Аксинью в Соборе отпевали, стояли рядом с гробом ее Илья, с рукой на перевязи, Агафья, на клюку опиралась, Устя – муж ее поддерживал. И в лице у царицы ни кровиночки не было.
Бояре глядели, перешептывались.
- Переживает, бедненькая…
- Как бы не скинула, от горя-то…
- Какое тут горе? Не дружили сестры, про то всем известно…
Шепотки по Собору ползали, ровно змеи ядовитые, в кольца свивались, Устя половину слышала, а вторую и слушать не хотела.
Не получилось у нее все ровно и гладко.
Не сбылось…
А так хотелось, чтобы были все счастливы, чтобы Аська замуж вышла, тоже деток рОдила, чтобы семья была большая… Илью отстояла она, а вот сестру погубила.
На горе себе Аська царевной стала, да только не поняла, что никому доверять нельзя. И Устя не поняла, а только времени у нее побольше было. С нее и спрос. А она позволила о себе подумать, позволила счастливой быть безоглядно…
Не уберегла.
И что толку о вине да невиновности говорить, что толку волосы на себе рвать… только одно и осталось, обрядить сестру, словно принцессу. А еще…
На это она уговорила Бориса.
Сегодня, чуть позднее и Федора с Михайлой отпоют, и похоронят. В Соборе, в усыпальнице государевой, с соколом выбитым на плите… не надо бы туда Федора, ну да ладно! Сейчас признаваться, что не сын он Иоанна Иоанновича? Грязью семью царскую замарать?
Нельзя такого допустить, и боярин Репьев с тем согласен, на иконе поклялся он, что кроме него никто о словах Истермана не узнает.
Никто и никогда.
Аську туда же положат, и сделала Устя так, чтобы рядом с гробом Михайлы и ее гроб был.
