МАСТЕР АДЭР И ЕГО ВЕРНЫЙ СЛУГА ЭМИЛЬ
Прохладный весенний ветерок мягко вздерну полог, позволив Ляне увидеть кусочек улицы и дома напротив. Девушка улыбнулась. Она видела призывные полотнища у входа в питейную лавку, палатки уличных торговцев, приглашающие людей купить расписные бумажные флаги, бумажные же фонарики или изготовленные из дерева фигурки Неба и Земли. С улицы доносились такие непривычные, но интригующие ароматы вина, сладостей, цветов и…
— Ляна, прекрати таращиться в окно! — хмуро велела госпожа Гоам. — Сурри, не горбись!
Эмилянь обернулась и с привычной покорностью опустила голову. Ей совсем не хотелось потакать мачехе, но девушка очень давно поняла, что госпожа Гоам признает только покорность, а любую попытку возразить воспринимает как бунт.
— Простите, госпожа Гоам, — тихо прошептала Ляна тем самым тоном, которого от нее ждали.
Она очень давно научилась правильному тону — вежливому, тихому и бесцветному. И научилась игнорировать внутреннее желание взглянуть на собеседника. Именно этого всегда и ждала мачеха, а потом наказывала Ляну, обзывая девицей со слишком наглыми глазенками.
— Сурри! — вновь рявкнула госпожа, и Эмилянь очень осторожно выдохнула — мачеха отвлеклась на свою дочь, потеряв интерес к нелюбимой и мозолящей глаза девице.
— Матушка, — прохныкала Суррель, — я хочу не этот атлас, а… вот тот, золотистый.
— Милая моя, — уже спокойнее прервала дочь госпожа Гоам, — ты получишь золотистый атлас, но не сегодня. Сегодня ты должна выглядеть достаточно богато, но и достаточно скромно. Поэтому смирись с зеленым платьем.
Ляна отвлеклась от разглядывания людей и окинула взглядом сестру, которая с постной миной томилась на небольшой лавочке, позволяя умелым рукам служанок обряжать ее в тончайшие слои шелка и атласа. Эмилянь даже чуть повернула голову на бок, разглядывая изящную вышивку на тонкой нижней юбке — на белом поле среди цветущих ветвей порхали бабочки.
— Вы уверены, матушка? — скуксилась Сурри. — А если…
— Я уверена, — прервала госпожа Гоам и строго взглянула на служанок, давая понять, что они стараются недостаточно. Девушки разом вздрогнули и с новыми силами набросились на Сурри, пытаясь в кратчайшие сроки облачить молодую госпожу в непривычное и для нее, и для них платье.
В жизни каждой девушки наступает тот самый Особенный День. Самый Главный День В Жизни. Еще недавно этим днем Сурри торжественно называла Весенний праздник, мечтая наконец стать взрослой. Но всего несколько месяцев назад ее мнение поменялось. Теперь важнее всего оказался визит в столицу провинции, в Город Трех Ветров, ведь взрослой можно стать и дома, среди знакомых лиц, а визит в большой город был шансом увидеть много нового и покорить своей красотой многих и многих мужчин.
Именно поэтому даже наряд для Сурри выбрали не традиционный, а по моде, принятой в центральной части Аталийской империи, в самой ее столице, в Золотом Городе.
Сурри подняли еще до рассвета, и три расторопные служанки, прибывшие с семьей из родного уезда, помогли девушке принять ванну с лепестками первых весенних цветов, растерли ее кожу ароматным маслом, расчесали длинные струящиеся черные волосы, а после заплели их в сложную высокую прическу из косиц. Эту прическу еще предстояло украсить множеством гребней и шпилек, искусно выполненных из золота и украшенных речным жемчугом, нефритом и бирюзой.
К моменту, когда в покои сестры позвали Ляну, Сурри уже успела истомиться за подготовкой. Лицо девушки тщательно запудрили, чтобы она казалась еще более белокожей, чем прежде, хотя, как и любая девушка хоть сколько-то благородного происхождения, Суррель редко покидала комнаты господского дома, а по улице передвигалась или под мягкой тенью бумажного зонтика на спине лошадки, или в крытой повозке. После специальной краской служанки подчеркнули природную красоту Сурри, но на взгляд Эмилянь лицо сестры стало походить на вырезанную из белого дерева маску.
Теперь же слой за слоем Суррель укутывали в сложное платье: поверх тончайшего белья из белого полотна шла расшитая туника, после юбка, представлявшая собой широкую полосу ткани в тонкую складку, которую несколько раз оборачивали вокруг талии и закрепляли специальной лентой. Дальше шел нижний халат — из ярко-зеленого атласа с узкими цельнокроеными рукавами, а поверх него Сурри облачили в верхний халат из тончайшего шелка, сплошь расшитый белыми пионами и украшенный отборным речным жемчугом.
— Матушка… — прохныкала девушка, когда на ее талии закрепили жесткий пояс из нескольких слоев атласа и шелка. — Душно.
— Терпи, — велела мать и придирчиво обошла вокруг дочери. Повинуясь ее взгляду, девушки-служанки мигом разгладили несколько складок и удостоверились, что просматриваются все слои одеяния, как того требовала мода. — Сегодня самый важный день в твоей жизни!
— Я помню, матушка, — проворчала Сурри и недовольно сморщила носик. — Я помню.
Ляна подавила едкий смешок. Пребывание в одной комнате с мачехой вполне могло обратиться для нее очередным наказанием, но девушке нравилось наблюдать за сборами. Зрелище выходило занимательным. Все лучше, чем сидеть в отведенной ей комнатке в гостинице и таращиться в маленькое окошко, выходящее во внутренний двор.
— Мы отправимся, как только вернется твой брат, — напомнила госпожа Гоам дочери. — А потом ты предстанешь перед самыми высокочтимыми представителями знати нашей провинции. Перед самим князем! И перед его сыном.
Последнюю фразу госпожа произнесла с особым подтекстом. Этот особый подтекст сопровождал все разговоры старших членов семьи Гоам с тех самых пор, как брат объявил о том, что должен ехать в столицу провинции на поклон к князю.
Пусть слова и не были произнесены вслух, но даже последний дурачок в уезде, которым правила семья Гоам, понял, что нынешний глава семьи и его мать надеются сосватать молодую госпожу Суррель за сына князя, который прошлой весной стал считаться взрослым и пока не обзавелся ни женой, ни наложницами.
Ляна не сомневалась, что затея родне удастся. Сурри с самых ранних лет отличалась красотой и изяществом, унаследовав от отца, бывшего военачальника, лишь мягкий темно-карий цвет глаз, а в остальном пойдя в мать. Невысокая, тоненькая и гибкая, как ивовая веточка, девушка даже в жестах повторяла госпожу Гоам. К ней уже пару раз сватались, но два года назад Сурри была еще слишком юна и лишь прошлой весной вошла в брачный возраст.
— Принесите чай, — велела госпожа Гоам, удостоверившись, что ее дочь выглядит безупречно. — Да проверьте, чтобы хозяин отобрал хорошие листья. Мы не бедняки какие-то, чтобы пить заваренное сено!
Одна из служанок с поклоном убежала, а оставшиеся незаметно для хозяйки переглянулись. Ляна эти переглядки заметила и невесело улыбнулась, отвернувшись к окну.
Постоялый двор выбрал для семьи посланный вперед хозяев слуга еще пару недель назад, но, как оказалось, оплатить гостиницу стоило пару месяцев назад — все приличные места в Городе Трех Ветров оказались заняты и главе целого уезда в тысячу дворов с семьей и слугами пришлось поселиться не на приличной и чистой улице, а на окраине, где обычно останавливались небогатые торговцы и путешественники.
Сурри морщила носик, вздыхала, ее мать беспрестанно ругала слуг, как своих, так и местных, но ничего изменить не удалось бы и небожителю — ради Весеннего праздника в столицу провинции съехалось слишком много людей.
Пару раз госпожа Гоам пыталась высказать свое недовольство сыну, но Дашана место для ночевки волновало в последнюю очередь. Дни единокровный брат Ляны проводил в визитах, а ночи — в компании новых и старых знакомых в увеселительных домах, возвращаясь лишь рано утром не в самом потребном виде.
Ляну жизнь на торговой улочке скорее забавляла. Из окна большой комнаты было видно далеко, она могла спокойно разглядывать прохожих. В родном уезде Эмилянь облазила каждый уголок, и уже ничто не могло ее удивить. Здесь же каждую секунду что-то происходило.
Ей нравилось наблюдать за тем, как торгуются люди возле лотков, как спорят на верандах питейных заведений завсегдатаи. Нравилось рассматривать прохожих. А посмотреть было на что!
Столица провинции находилась на самой границе, так что сюда с огромным удовольствием заглядывали торговцы из других мест. И нередко девушка могла за один час увидеть на улице выходцев из нескольких провинций, легко определяя их принадлежность по внешнему виду одеяний.
Стоит уехать из родных мест всего на сотню миль, как становится видна разница между регионами Аталийской империи. На протяжении многих веков империя росла, включая все новые и новые земли. Жителей становилось все больше, и все они приносили с собой свою уникальную культуру и обычаи. За многие годы взаимодействия некоторые традиции естественным образом проникали в культуру даже самых отдаленных регионов, так же как и традиции периферийных земель принимались в центральных землях. Каждая новая захватническая война приносила в империю новую струю, обновляя и оживляя и старинные обряды, и внешний вид жителей.
Сама Ляна никогда не путешествовала, но учитель не раз говорил, что столица империи напоминает огромный плавильный горн, где соединились традиции как запада, так и востока, как юга, так и севера.
Но здесь, настолько далеко от центральной равнины, что птица и за несколько дней не долетит, все еще сохранялись свои отдельные особенности. Наиболее явно это просматривалось в нарядах людей.
Прямо сейчас, отведя взгляд от сестры, Эмилянь заметила группу молодых женщин, одетых по моде западных и северных провинций. Все они были в просторных шароварах, до колен скрытых подолами верхних платьев-туник. В боковые разрезы выглядывали нижние, более светлые рубахи. Головы женщин покрывали вышитые платки и шапочки, украшенные серебряными и золотыми монисто. А у одной, шедшей впереди, было и ожерелье из монет. Талии женщин перехватывали широкие вышитые пояса, запястья украшали браслеты из бусин, а пыль улиц незнакомки взбивали высокими расписными ботиночками с загнутыми носами.
Ляна вздохнула и вновь обратила свой взор внутрь комнаты, опасаясь, что госпожа Гоам и в слишком пристальном внимании к виду за пределами постоялого двора усмотрит повод для наказания.
— Если все сложится удачно, то уже осенью можно сыграть свадьбу, — высказала свою надежду госпожа Гоам.
Сурри довольно потупилась, ее щечки зарделись так, что краска проступила даже сквозь пудру. Девушка выглядела очень мило и невинно и знала об этом.
— Конечно же, госпожа Гоам, — льстиво сказала старшая из служанок с неглубоким поклоном. — Молодая госпожа столь прелестна и невинна, что будущий жених станет мечтать о приближении осени! Любая семья с радостью введет молодую госпожу в свой дом!
Суррель довольно улыбнулась, а госпожа Гоам впервые за этот день вздохнула спокойнее. Эмилянь с прищуром взглянула на служанку. Ненависти к ней девушка не питала, но не могла смотреть, как кто-то разливается в сладостных речах, желая услужить.
Эта служанка давно жила при госпоже и знала, что та желает услышать. Она льстила, когда этого ждали, и попрекала Ляну, зная, что госпожа оценит ее старания. И ничто не трогало сердце женщины. Не было в ее душе места искренности, жалости или раскаянию.
Саму Эмилянь никто приукрашать ради визита в княжескую резиденцию не собирался. Девушку и так решено было взять с собой лишь потому, что воспитанием она превосходила любую другую девушку из свиты семьи и могла должным образом прислуживать Сурри.
Сегодня госпожа Гоам велела Ляне облачиться в темно-синий кафтан-халат, какой носили повсюду в южной части империи. Под него поддевали всего один или два дополнительных слоя одежды — длинную юбку или штаны и узкую нательную рубаху. Верхнее же одеяние представляло собой халат свободного кроя с высоким воротником и широким вырезом. Шили такие халаты из двухслойной или трехслойной материи, запахивая так, чтобы сверху оказывалась правая половина у мужчин и левая — у женщин. По краю халат обшивался контрастной тесьмой, из тесьмы или шнура изготовлялась и петля, чтобы закрепить верхний край полы на плече на пуговицу. Пуговицы делали или из того же шнура, или использовали для этого какое-нибудь украшение. Подпоясывался халат широким поясом-кушаком.
Такую одежду носили все. И бедные, и богатые. Разница была лишь в материале верхнего одеяния, в отделке. Да в головных украшениях, положенных любой свободной женщине.
Ляне нравилась ее одежда, но прямо сейчас девушка прекрасно видела, что мачеха пытается всячески выделить дочь на фоне падчерицы. Южный кафтан был одеждой скорее практичной, чем красивой. В таком халате и мужчины, и женщины выглядели примерно одинаково. Из-за кроя и широкого пояса терялся хоть какой-то намек на женственность.
Мысленно Эмилянь покачала головой. Она и не собиралась отвлекать хоть сколько-то взглядов на себя. Ей хотелось лишь увидеть что-то новое, полюбоваться достопримечательностями, а после вернуться домой, в родной уезд, где знаком каждый житель, каждый дом и даже мелкий придорожный камень.
Девушке очень хотелось объяснить все это госпоже Гоам, но Ляна предпочла промолчать. Мачеха морщилась от одного лишь звука голоса Эмилянь, так что не стоило раздражать ее, вклиниваясь в беседу. Но спроси кто-нибудь девушку, она бы все объяснила, а еще попыталась бы вразумить родных, напомнив, что отец, прежний глава рода, умер лишь несколько месяцев назад. Семье стоило больше думать о соблюдении траура, а не о сватовстве Сурри.
Ляна не отрицала, что принесение вассальной клятвы — дело важное и обязательное, но Дашан поспешил, высказав надежду выдать сестру замуж. Господин Гоам был главой целого уезда, человеком многих заслуг, любимцем князя, главой охраны ныне покойного второго принца Аталийской империи. Семье следовало соблюдать траур хотя бы год, а то и все три, как того требовало уважение к покойному.
Сама Ляна хотела целый год носить белые одежды — строгий траур по отцу. Дома этому никто не противился. Но в Город Трех Ветров госпожа Гоам велела девушке взять лишь обычную одежду, считая, что не стоит наводить окружающих на печальные мысли цветом одеяния.
— Причешите ее, — покосившись на Ляну, велела госпожа Гоам, и девушка вздрогнула, подумав, что женщина заметила ее задумчивый взгляд. — Постарайтесь. Я не хочу, чтобы цвет волос был слишком заметен.
Ляна вновь мысленно вздохнула. С первого дня в доме семьи Гоам Эмилянь слышала в свой адрес лишь упреки. Госпожа озвучивала их при всех, но так, чтобы этого не слышал господин. Ляне доставалось и за мать, и за цвет волос, и за цвет глаз, и за красоту. А теперь, когда не стало отца, мачеха без оглядки ругала Ляну с утра и до вечера.
— Вот же… — прошептала госпожа, недовольно посматривая на Эмилянь. — Свалилась на мою голову. Бестолковая.
Ляна привычно опустила глаза и отошла от окна, позволяя одной из служанок расплести свои красно-рыжие косы. Потакая хозяйке, служанка несколько раз дернула Эмилянь за пряди гребнем, причиняя боль. Девушка прикусила губу, сдерживая вскрик. Она знала, что жалобы сделают ситуацию только хуже.
Цвет волос достался Ляне от матери, которую девушка почти не помнила. В ее воспоминаниях мама осталась расплывчатым пятном и ощущением тепла. А еще ароматом поздних осенних цветов.
ЧАСТЬ 1. МЕЧ И МАГИЯ
ГЛАВА 1
Прохладный весенний ветерок мягко вздерну полог, позволив Ляне увидеть кусочек улицы и дома напротив. Девушка улыбнулась. Она видела призывные полотнища у входа в питейную лавку, палатки уличных торговцев, приглашающие людей купить расписные бумажные флаги, бумажные же фонарики или изготовленные из дерева фигурки Неба и Земли. С улицы доносились такие непривычные, но интригующие ароматы вина, сладостей, цветов и…
— Ляна, прекрати таращиться в окно! — хмуро велела госпожа Гоам. — Сурри, не горбись!
Эмилянь обернулась и с привычной покорностью опустила голову. Ей совсем не хотелось потакать мачехе, но девушка очень давно поняла, что госпожа Гоам признает только покорность, а любую попытку возразить воспринимает как бунт.
— Простите, госпожа Гоам, — тихо прошептала Ляна тем самым тоном, которого от нее ждали.
Она очень давно научилась правильному тону — вежливому, тихому и бесцветному. И научилась игнорировать внутреннее желание взглянуть на собеседника. Именно этого всегда и ждала мачеха, а потом наказывала Ляну, обзывая девицей со слишком наглыми глазенками.
— Сурри! — вновь рявкнула госпожа, и Эмилянь очень осторожно выдохнула — мачеха отвлеклась на свою дочь, потеряв интерес к нелюбимой и мозолящей глаза девице.
— Матушка, — прохныкала Суррель, — я хочу не этот атлас, а… вот тот, золотистый.
— Милая моя, — уже спокойнее прервала дочь госпожа Гоам, — ты получишь золотистый атлас, но не сегодня. Сегодня ты должна выглядеть достаточно богато, но и достаточно скромно. Поэтому смирись с зеленым платьем.
Ляна отвлеклась от разглядывания людей и окинула взглядом сестру, которая с постной миной томилась на небольшой лавочке, позволяя умелым рукам служанок обряжать ее в тончайшие слои шелка и атласа. Эмилянь даже чуть повернула голову на бок, разглядывая изящную вышивку на тонкой нижней юбке — на белом поле среди цветущих ветвей порхали бабочки.
— Вы уверены, матушка? — скуксилась Сурри. — А если…
— Я уверена, — прервала госпожа Гоам и строго взглянула на служанок, давая понять, что они стараются недостаточно. Девушки разом вздрогнули и с новыми силами набросились на Сурри, пытаясь в кратчайшие сроки облачить молодую госпожу в непривычное и для нее, и для них платье.
В жизни каждой девушки наступает тот самый Особенный День. Самый Главный День В Жизни. Еще недавно этим днем Сурри торжественно называла Весенний праздник, мечтая наконец стать взрослой. Но всего несколько месяцев назад ее мнение поменялось. Теперь важнее всего оказался визит в столицу провинции, в Город Трех Ветров, ведь взрослой можно стать и дома, среди знакомых лиц, а визит в большой город был шансом увидеть много нового и покорить своей красотой многих и многих мужчин.
Именно поэтому даже наряд для Сурри выбрали не традиционный, а по моде, принятой в центральной части Аталийской империи, в самой ее столице, в Золотом Городе.
Сурри подняли еще до рассвета, и три расторопные служанки, прибывшие с семьей из родного уезда, помогли девушке принять ванну с лепестками первых весенних цветов, растерли ее кожу ароматным маслом, расчесали длинные струящиеся черные волосы, а после заплели их в сложную высокую прическу из косиц. Эту прическу еще предстояло украсить множеством гребней и шпилек, искусно выполненных из золота и украшенных речным жемчугом, нефритом и бирюзой.
К моменту, когда в покои сестры позвали Ляну, Сурри уже успела истомиться за подготовкой. Лицо девушки тщательно запудрили, чтобы она казалась еще более белокожей, чем прежде, хотя, как и любая девушка хоть сколько-то благородного происхождения, Суррель редко покидала комнаты господского дома, а по улице передвигалась или под мягкой тенью бумажного зонтика на спине лошадки, или в крытой повозке. После специальной краской служанки подчеркнули природную красоту Сурри, но на взгляд Эмилянь лицо сестры стало походить на вырезанную из белого дерева маску.
Теперь же слой за слоем Суррель укутывали в сложное платье: поверх тончайшего белья из белого полотна шла расшитая туника, после юбка, представлявшая собой широкую полосу ткани в тонкую складку, которую несколько раз оборачивали вокруг талии и закрепляли специальной лентой. Дальше шел нижний халат — из ярко-зеленого атласа с узкими цельнокроеными рукавами, а поверх него Сурри облачили в верхний халат из тончайшего шелка, сплошь расшитый белыми пионами и украшенный отборным речным жемчугом.
— Матушка… — прохныкала девушка, когда на ее талии закрепили жесткий пояс из нескольких слоев атласа и шелка. — Душно.
— Терпи, — велела мать и придирчиво обошла вокруг дочери. Повинуясь ее взгляду, девушки-служанки мигом разгладили несколько складок и удостоверились, что просматриваются все слои одеяния, как того требовала мода. — Сегодня самый важный день в твоей жизни!
— Я помню, матушка, — проворчала Сурри и недовольно сморщила носик. — Я помню.
Ляна подавила едкий смешок. Пребывание в одной комнате с мачехой вполне могло обратиться для нее очередным наказанием, но девушке нравилось наблюдать за сборами. Зрелище выходило занимательным. Все лучше, чем сидеть в отведенной ей комнатке в гостинице и таращиться в маленькое окошко, выходящее во внутренний двор.
— Мы отправимся, как только вернется твой брат, — напомнила госпожа Гоам дочери. — А потом ты предстанешь перед самыми высокочтимыми представителями знати нашей провинции. Перед самим князем! И перед его сыном.
Последнюю фразу госпожа произнесла с особым подтекстом. Этот особый подтекст сопровождал все разговоры старших членов семьи Гоам с тех самых пор, как брат объявил о том, что должен ехать в столицу провинции на поклон к князю.
Пусть слова и не были произнесены вслух, но даже последний дурачок в уезде, которым правила семья Гоам, понял, что нынешний глава семьи и его мать надеются сосватать молодую госпожу Суррель за сына князя, который прошлой весной стал считаться взрослым и пока не обзавелся ни женой, ни наложницами.
Ляна не сомневалась, что затея родне удастся. Сурри с самых ранних лет отличалась красотой и изяществом, унаследовав от отца, бывшего военачальника, лишь мягкий темно-карий цвет глаз, а в остальном пойдя в мать. Невысокая, тоненькая и гибкая, как ивовая веточка, девушка даже в жестах повторяла госпожу Гоам. К ней уже пару раз сватались, но два года назад Сурри была еще слишком юна и лишь прошлой весной вошла в брачный возраст.
— Принесите чай, — велела госпожа Гоам, удостоверившись, что ее дочь выглядит безупречно. — Да проверьте, чтобы хозяин отобрал хорошие листья. Мы не бедняки какие-то, чтобы пить заваренное сено!
Одна из служанок с поклоном убежала, а оставшиеся незаметно для хозяйки переглянулись. Ляна эти переглядки заметила и невесело улыбнулась, отвернувшись к окну.
Постоялый двор выбрал для семьи посланный вперед хозяев слуга еще пару недель назад, но, как оказалось, оплатить гостиницу стоило пару месяцев назад — все приличные места в Городе Трех Ветров оказались заняты и главе целого уезда в тысячу дворов с семьей и слугами пришлось поселиться не на приличной и чистой улице, а на окраине, где обычно останавливались небогатые торговцы и путешественники.
Сурри морщила носик, вздыхала, ее мать беспрестанно ругала слуг, как своих, так и местных, но ничего изменить не удалось бы и небожителю — ради Весеннего праздника в столицу провинции съехалось слишком много людей.
Пару раз госпожа Гоам пыталась высказать свое недовольство сыну, но Дашана место для ночевки волновало в последнюю очередь. Дни единокровный брат Ляны проводил в визитах, а ночи — в компании новых и старых знакомых в увеселительных домах, возвращаясь лишь рано утром не в самом потребном виде.
Ляну жизнь на торговой улочке скорее забавляла. Из окна большой комнаты было видно далеко, она могла спокойно разглядывать прохожих. В родном уезде Эмилянь облазила каждый уголок, и уже ничто не могло ее удивить. Здесь же каждую секунду что-то происходило.
Ей нравилось наблюдать за тем, как торгуются люди возле лотков, как спорят на верандах питейных заведений завсегдатаи. Нравилось рассматривать прохожих. А посмотреть было на что!
Столица провинции находилась на самой границе, так что сюда с огромным удовольствием заглядывали торговцы из других мест. И нередко девушка могла за один час увидеть на улице выходцев из нескольких провинций, легко определяя их принадлежность по внешнему виду одеяний.
Стоит уехать из родных мест всего на сотню миль, как становится видна разница между регионами Аталийской империи. На протяжении многих веков империя росла, включая все новые и новые земли. Жителей становилось все больше, и все они приносили с собой свою уникальную культуру и обычаи. За многие годы взаимодействия некоторые традиции естественным образом проникали в культуру даже самых отдаленных регионов, так же как и традиции периферийных земель принимались в центральных землях. Каждая новая захватническая война приносила в империю новую струю, обновляя и оживляя и старинные обряды, и внешний вид жителей.
Сама Ляна никогда не путешествовала, но учитель не раз говорил, что столица империи напоминает огромный плавильный горн, где соединились традиции как запада, так и востока, как юга, так и севера.
Но здесь, настолько далеко от центральной равнины, что птица и за несколько дней не долетит, все еще сохранялись свои отдельные особенности. Наиболее явно это просматривалось в нарядах людей.
Прямо сейчас, отведя взгляд от сестры, Эмилянь заметила группу молодых женщин, одетых по моде западных и северных провинций. Все они были в просторных шароварах, до колен скрытых подолами верхних платьев-туник. В боковые разрезы выглядывали нижние, более светлые рубахи. Головы женщин покрывали вышитые платки и шапочки, украшенные серебряными и золотыми монисто. А у одной, шедшей впереди, было и ожерелье из монет. Талии женщин перехватывали широкие вышитые пояса, запястья украшали браслеты из бусин, а пыль улиц незнакомки взбивали высокими расписными ботиночками с загнутыми носами.
Ляна вздохнула и вновь обратила свой взор внутрь комнаты, опасаясь, что госпожа Гоам и в слишком пристальном внимании к виду за пределами постоялого двора усмотрит повод для наказания.
— Если все сложится удачно, то уже осенью можно сыграть свадьбу, — высказала свою надежду госпожа Гоам.
Сурри довольно потупилась, ее щечки зарделись так, что краска проступила даже сквозь пудру. Девушка выглядела очень мило и невинно и знала об этом.
— Конечно же, госпожа Гоам, — льстиво сказала старшая из служанок с неглубоким поклоном. — Молодая госпожа столь прелестна и невинна, что будущий жених станет мечтать о приближении осени! Любая семья с радостью введет молодую госпожу в свой дом!
Суррель довольно улыбнулась, а госпожа Гоам впервые за этот день вздохнула спокойнее. Эмилянь с прищуром взглянула на служанку. Ненависти к ней девушка не питала, но не могла смотреть, как кто-то разливается в сладостных речах, желая услужить.
Эта служанка давно жила при госпоже и знала, что та желает услышать. Она льстила, когда этого ждали, и попрекала Ляну, зная, что госпожа оценит ее старания. И ничто не трогало сердце женщины. Не было в ее душе места искренности, жалости или раскаянию.
Саму Эмилянь никто приукрашать ради визита в княжескую резиденцию не собирался. Девушку и так решено было взять с собой лишь потому, что воспитанием она превосходила любую другую девушку из свиты семьи и могла должным образом прислуживать Сурри.
Сегодня госпожа Гоам велела Ляне облачиться в темно-синий кафтан-халат, какой носили повсюду в южной части империи. Под него поддевали всего один или два дополнительных слоя одежды — длинную юбку или штаны и узкую нательную рубаху. Верхнее же одеяние представляло собой халат свободного кроя с высоким воротником и широким вырезом. Шили такие халаты из двухслойной или трехслойной материи, запахивая так, чтобы сверху оказывалась правая половина у мужчин и левая — у женщин. По краю халат обшивался контрастной тесьмой, из тесьмы или шнура изготовлялась и петля, чтобы закрепить верхний край полы на плече на пуговицу. Пуговицы делали или из того же шнура, или использовали для этого какое-нибудь украшение. Подпоясывался халат широким поясом-кушаком.
Такую одежду носили все. И бедные, и богатые. Разница была лишь в материале верхнего одеяния, в отделке. Да в головных украшениях, положенных любой свободной женщине.
Ляне нравилась ее одежда, но прямо сейчас девушка прекрасно видела, что мачеха пытается всячески выделить дочь на фоне падчерицы. Южный кафтан был одеждой скорее практичной, чем красивой. В таком халате и мужчины, и женщины выглядели примерно одинаково. Из-за кроя и широкого пояса терялся хоть какой-то намек на женственность.
Мысленно Эмилянь покачала головой. Она и не собиралась отвлекать хоть сколько-то взглядов на себя. Ей хотелось лишь увидеть что-то новое, полюбоваться достопримечательностями, а после вернуться домой, в родной уезд, где знаком каждый житель, каждый дом и даже мелкий придорожный камень.
Девушке очень хотелось объяснить все это госпоже Гоам, но Ляна предпочла промолчать. Мачеха морщилась от одного лишь звука голоса Эмилянь, так что не стоило раздражать ее, вклиниваясь в беседу. Но спроси кто-нибудь девушку, она бы все объяснила, а еще попыталась бы вразумить родных, напомнив, что отец, прежний глава рода, умер лишь несколько месяцев назад. Семье стоило больше думать о соблюдении траура, а не о сватовстве Сурри.
Ляна не отрицала, что принесение вассальной клятвы — дело важное и обязательное, но Дашан поспешил, высказав надежду выдать сестру замуж. Господин Гоам был главой целого уезда, человеком многих заслуг, любимцем князя, главой охраны ныне покойного второго принца Аталийской империи. Семье следовало соблюдать траур хотя бы год, а то и все три, как того требовало уважение к покойному.
Сама Ляна хотела целый год носить белые одежды — строгий траур по отцу. Дома этому никто не противился. Но в Город Трех Ветров госпожа Гоам велела девушке взять лишь обычную одежду, считая, что не стоит наводить окружающих на печальные мысли цветом одеяния.
— Причешите ее, — покосившись на Ляну, велела госпожа Гоам, и девушка вздрогнула, подумав, что женщина заметила ее задумчивый взгляд. — Постарайтесь. Я не хочу, чтобы цвет волос был слишком заметен.
Ляна вновь мысленно вздохнула. С первого дня в доме семьи Гоам Эмилянь слышала в свой адрес лишь упреки. Госпожа озвучивала их при всех, но так, чтобы этого не слышал господин. Ляне доставалось и за мать, и за цвет волос, и за цвет глаз, и за красоту. А теперь, когда не стало отца, мачеха без оглядки ругала Ляну с утра и до вечера.
— Вот же… — прошептала госпожа, недовольно посматривая на Эмилянь. — Свалилась на мою голову. Бестолковая.
Ляна привычно опустила глаза и отошла от окна, позволяя одной из служанок расплести свои красно-рыжие косы. Потакая хозяйке, служанка несколько раз дернула Эмилянь за пряди гребнем, причиняя боль. Девушка прикусила губу, сдерживая вскрик. Она знала, что жалобы сделают ситуацию только хуже.
Цвет волос достался Ляне от матери, которую девушка почти не помнила. В ее воспоминаниях мама осталась расплывчатым пятном и ощущением тепла. А еще ароматом поздних осенних цветов.
