И Изуба сумел зацепиться за это. Он занял место, что покинул дух будущего младенца. Для него удачно все совпало: это был его сын, а значит – имелось кровное родство. И душа ребенка покинула свое место, освободив его. Это случилось быстро, дух Изубы не успел далеко уйти. Место ему нашлось почти сразу. Вытеснить дух – даже дух младенца – он бы не сумел. Но тот испарился сам. Таких случаев – один на многие тысячи. Я о подобном и не слыхал.
- Ложь! – слово вырвалось прежде, чем она успела подумать.
Колдун не возмутился – лишь покачал головой, глядя на нее с жалостью. Не разозлился, не принялся метать громы и молнии.
- Не ложь, - проговорил он. – Подумай сама.
- Ты не можешь этого знать. Ты до недавнего времени был заперт там, откуда ничего не видно! Ты только что выдумал это, чтобы заставить меня отступиться!
Адвар зафыркала.
- Вот же упертая степнячка, - проговорила она. – Да, упертая тупая степнячка, - повторила громче, с вызовом глядя на Амади, с раздражением обернувшегося к ней.
Тот махнул рукой, отвернулся. Женщина нахохлилась.
- Упрямство, достойное лучшего применения, - протянул колдун. – Твой малыш наверняка и раньше вел себя не так, как все маленькие дети. И ты это замечала – только думала, что так и должно быть. Возможно, считала, что тебе показалось. Видишь ли, я провел в башне не так много времени. Но успел кое-что услышать. Сама подумай – его не просто так держат отдельно от других детей! Не может младенец, не доживший до года, иметь такой развитый дар. Мне Адвар рассказывала, как он ее зашвырнул тогда, в лесу, когда ее послали за ним. Да и Бабатанд не стал бы гоняться за просто каким-нибудь одержимым младенцем. Изуба – его давний недруг. И тут – такая возможность заполучить этого недруга в руки, маленьким и беспомощным.
- Ты слышал разговоры других колдунов? – Накато зацепилась за эти слова.
- Слышал. Если точнее – разговор магистра Энистана с двумя его ближайшими помощниками, что занимаются детьми. Он сетовал на докуку, которую подбросил ему Эну – личный ученик Изубы. И на то, что он теперь вынужден заботиться о не слишком благодарном выученике. И ему придется как-то иметь дело с другими выпускниками башни – например, с тем же Бабатандом.
Ошарашенная Накато зажмурилась. Ждала, что слезы вот-вот покатятся по щекам – но глаза оставались сухими. Грудь сдавило, дышать сделалось трудно.
Вспомнилось, как внимательно, пристально порою глядел на нее малыш. Через младенческие глаза за нею наблюдал колдун.
- Он, должно быть, не собирался подавать о себе никому вестей, пока не подрастет и не окрепнет. Да и трудно это было бы в его положении. Но Бабатанд как-то исхитрился прознать. Он отправил своих людей. Те столкнулись со стражами Ошакати, что регулярно обходят далекие города и селения в поисках детей, родившихся с искрой дара. Посланница Бабатанда не справилась, - он кинул мимолетный взгляд на Адвар. – И Изуба, поняв, что в покое его не оставят, отправил зов своему верному псу. Эну.
- Люди Эну и забрали его, - Накато кивнула. – Или сам Эну…
- Возможно, что и сам. Шутка ли – доверять такое дело кому бы то ни было! Он забрал своего господина и учителя, перевез его в башню Ошакати. Чтобы здесь его вырастили в безопасности. Позволили раскрыться дару – потому как дух, заточенный в теле младенца, не может проявить свою силу в полной мере. То, что сейчас Изубе под силу – лишь малая толика его истинных способностей.
- Значит, ребенка забрал Эну… почему же они меня-то оставили в живых?
- Ты ждала мести, - Амади хмыкнул, задумался на несколько мгновений. – Возможно, Изуба и хотел бы отомстить за свою смерть. Да молочное родство просто так не перешагнешь. Ты выносила его, выкормила своим молоком. Вас теперь связывают кровные узы. Он предпочел просто оставить тебя там, где его от тебя забрали.
- А моего ребенка, - Накато запнулась. – Его не было. Он… умер еще тогда, когда я даже не знала, что стану матерью? А его дух?
- Души детей легки и бесформенны. Они почти сразу рассеиваются. В них нет того, что придает духу прочность – рассудка, способности мыслить. Он ведь даже не родился.
- Он не родился, - прошептала девушка, невидяще глядя перед собой. – Я думала, что у меня есть сын. А он на самом деле даже не родился. Я не потеряла его – его просто никогда и не было на свете.
Она резко поднялась на подламывающиеся ноги. Свет костра казался чересчур ярким, тепло огня – неуместным. Да и сидеть на бревне сделалось невыносимо.
Кажется, Адвар возмущенно вскрикнула, кинулась было за ней. Амади ее удержал, мягко что-то принялся втолковывать. Накато была за это ему благодарна. Ей не хотелось, чтобы ее сейчас кто-то останавливал. Да и на что – на ней печать колдуна, которая не даст сбежать. И бежать ей больше некуда и незачем. Она отошла в темноту, туда, куда не добиралось тепло и яркие отсветы пламени. Ноги подгибались, и она кулем осела на землю. Сидеть так оказалось куда легче, чем на бревне – не было ощущения, что вот-вот свалишься, лишившись опоры.
Накато подогнула неловко ноги. Потом – улеглась, колени подтянув к подбородку, обхватила их руками.
Зажмурилась. Слез по-прежнему не было. Из горла вырвался тихий тоненький вой. Она так и лежала, еле слышно скуля, точно смертельно раненая гиена.
Да, ей хотелось бы верить в то, что Амади сейчас наспех выдумал ложь, чтобы отвратить ее от мыслей о возвращении в Ошакати, о побеге. А может, даже и не наспех – несколько дней раздумывал, что бы ей такое соврать. Только на деле это не так. Амади не лгал – он действительно слышал разговоры в башне. И ее малыш на деле был недругом, затаившимся до времени. Пригретым ею. Выжидающим момента, когда она, Накато, перестанет быть ему необходимой, и он сможет делать все, что захочет.
Да помилуют ее боги и духи – она ведь хотела когда-то оставить младенца!
Подбросить на порог храма или какого-нибудь богатого дома. Это ведь докука. Думала – оставит и забудет. А теперь от мысли, что ее сына никогда не было на свете, грызла тоска – злее, чем та, что охватывала, когда прощалась с родным кочевьем и семьей.
Воспоминания кружились стаей грифов над мертвым мамонтом.
Вот опухшие глазки жмурятся, взирая с недовольством впервые на солнечные лучи. А вот крохотные ручонки молотят по воздуху, не в силах совладать сами с собою.
Первый крик – сначала слабый и беспомощный, а потом – все громче. Первый осмысленный взгляд, который малыш сосредоточил на ее лице. А еще улыбка – неужели притворство?
Накато вспомнила, как ждала улыбок малыша. Как радовалась, когда беззубый ротик растягивался в радостной гримаске.
Вот солнечные лучи падают через соломенную занавеску, и младенец щурится, смеется. Могла ли она подумать, что это – обман, небыль? И на деле ее сына уже тогда не было в живых. В груди застыл тяжелый комок. Он мешал дышать, давил, распирал. Накато всхлипывала, пытаясь прогнать его, не понимая, откуда он взялся и отчего. Хотелось выть и бежать, не глядя, куда.
Только печать на руке жгла еле заметно, напоминая – бежать бесполезно. Да и куда теперь бежать, для чего? Ей никуда больше и не нужно.
Острая тоска рвала душу на кусочки, как оголодавший гриф – свежую падаль. И вой тянулся, тянулся в далекое и слепое черное небо. Может, и глядели с него вниз звезды – да что им за дело до человеческой букашки?
Из забытья выдернул сырой холод, пробравший до костей.
Накато приподнялась на руках, пытаясь понять, отчего лежит на голой земле. Ни подстилки, ни костра рядом. Да что подстилка и костер – она в одной изодранной накидке, в которой тащится от самой башни!
И тут же вспомнился вечер. Костер горел, в котелке заваривался травяной настой. Наверняка колдун с Адвар и подстилки для сна у костра натаскали. Только она, Накато, ушла от костра.
Она тупо поглядела на камни перед носом. Проспала ночь на сырых камнях. Удивительно ли, что ее холод пробрал насквозь! А камни вполне можно различить – небо посерело, предвещая скорый рассвет. Накато с трудом приподнялась, села, скрестив ноги. Тело затекло и слушалось неохотно.
Вчерашняя тоска осела тяжелым камнем в груди. Она больше не мешала дышать, просто давила к земле.
Но давит или не давит, а сидеть на холодной голой земле бессмысленно. Да и холодно, и половина тела занемела. И голова тяжелая и болит. Угораздило же ее заснуть вчера! Не заметила, как. Должно быть, лежала, сжавшись в комочек, пока усталость не взяла свое. И колдун не пришел взглянуть, что с ней. А может, решил не трогать – на что ему? Уйти она не может, а холод и сырость ей не страшны.
Накато неохотно поднялась на ноги, потащилась к костру. Адвар спала, закутавшись в накидку, ногами к огню. Амади сидел на бревне.
При ее появлении ничего не сказал – налил из котелка, висящего над костром, варево в миску, протянул ей.
Заваренные травы. Пряный запах и пар от горячего настоя. С вечера осталось, выходит. Прогревшиеся бока миски приятно согревали ладони. Накато потянула носом, отхлебнула отвар. От него делалось тепло и удивительно спокойно. Поселившаяся в груди тяжесть казалась несущественной, а горе отступало. Да, на время – но это было время для передышки. А ей нужна была передышка! Накато лишь сейчас осознала, что пронизывающая тоска вытянула из нее все силы.
Колдун так и не проронил ни слова. За это она была ему благодарна. Она не в силах была бы слушать упреки и требования, а жалость ей без надобности.
Адвар проснулась на рассвете. Позавтракав, трое путников направились дальше на север, уходя все глубже в горы.
Амади не собирался возвращаться в Ошакати. Да и на что, если подумать? Навряд ли там их ждал бы радушный прием. Колдун и вовсе считал, за ними пустится погоня. Какое уж тут возвращение? Теперь, когда нетерпение угасло, уступив место равнодушию, Накато понимала это ясно. Все-таки надежда затуманивает разум.
Надежды не осталось. Нетерпения не осталось. Осталось безразличие – и к дальнейшему, и к собственной судьбе.
Накато шагала вслед за колдуном, не глядя по сторонам и не задавая больше вопросов. На привалах ела, что дадут, и уваливалась спать. Во сне поселившаяся в груди тяжесть не так давила. Сон – это просто провал в черноту, без света, мыслей, чувств и образов. Без жизни – а жизнь обратилась тяжелым камнем, который приходилось таскать на себе.
- И почему ты ей сразу не сказал, как вышли из башни, мастер? – полюбопытствовала Адвар. – Или даже в самой башне? Не было бы этих нелепых попыток удрать.
- Ты же видишь, на что она теперь похожа, - колдун вздохнул. – Полностью потеряла интерес ко всему. Даже от сладкого отказалась, - он усмехнулся. – Для степняков нет ничего важнее детей. А она – истинная дочь своего народа.
- Для любой матери нет ничего важнее своих детей, - хмыкнула женщина.
- Нет, ты не понимаешь. Женщины-степнячки в этом куда ревностнее, чем матери в любой другой части Орруора. Ты уж поверь мне.
Накато равнодушно слушала обмен репликами. Боги и духи, что за бессмыслица! В другое время ее возмутило бы такое обсуждение и мотивы колдуна. Сейчас сделалось безразлично. Что за разница, отчего Амади не стал сразу ей рассказывать о судьбе ее сына? Раньше или позже – от этого ничего не поменялось. У нее не просто нет больше ребенка – его никогда и не было.
Адвар нынче сделалась разговорчива – находилась в благодушном настроении. Нынче колдуну удалось выменять у проходящих караванщиков пару туник и теплых плащей для спутниц и немного сластей. Накато от своей доли отказалась, так что ее товарка получила обе порции.
Через горы они шагали пятый день. Башня колдунов вчера к вечеру пропала из виду – до того ее можно было разглядеть в просветах между горами, на далеком юге.
Шутка ли – такая громадина! Гигантский столб от земли до самого неба виднелся издали, в темноте светился желтым светом. Собирающиеся вокруг его вершины облака испускали в ночи холодное желтоватое сияние. Три с лишним дня башня маячила вдалеке, уменьшаясь и отдаляясь, но не исчезая окончательно.
И вот – полтора дня, как она пропала из виду.
Даже с их нынешней стоянки не разглядеть. Видать, далеко зашли – и вершины заслонили полуостров и невероятное строение на его оконечности. Не видать даже с возвышенности, на которой Амади устроил лагерь для ночевки.
Над площадкой, окруженной густым кустарником с двух сторон, шелестел ветер. Чтобы костер не гас, развели его в выкопанном углублении.
Над котелком привычно поднимался пар. Терпкий запах заполнял всю стоянку. Накато глядела на пляшущие языки пламени – это помогало отвлечься от мыслей.
Рыжие сполохи плясали, перетекая один в другой. Запах настоя нынче какой-то непривычный. Что за новую траву заварил колдун?
Адвар, к слову, умяла обе порции сластей, не дождавшись горячего напитка. Странная она. Так невтерпеж было? Да неважно.
- Думаешь, это поможет, мастер? – снова она.
- Не бывало еще случая, чтобы не помогало, - колдун усмехнулся. – Верное средство! Сколько я повидал таких вот, с разбитым сердцем. Потерянных, не знающих, куда идти дальше. Для чего жить. Ничего, все находили новые причины и цели.
Адвар хмыкнула. Разговор на этом замер. Наконец-то! Можно глядеть в пламя, и голоса спутников не выдергивают из бездумного полузабытья.
Амади снял с огня котелок, но не разлил по мискам, а поставил в ворох приготовленной соломы, укутал тканью. Накато подбросила еще охапку хвороста в костер, и тот запылал с новой силой, заплясал языками, норовя вырваться из углубления. Ветер рвал сполохи, гасил их над ямой, служившей огню укрытием. Накато на мгновение показалось, что огонь хочет выбраться со своего места и убежать куда подальше. Совсем, как она сама недавно.
Но любые попытки огня обречены на провал. Он привязан к этой яме, потому что лишь в ней есть пища для него.
Ему не убежать, как ни рвись. Так же, как и все ее попытки вырваться оказались обречены на поражение.
Языки пламени поплыли, начали двоиться. Накато коснулась бездумно щеки пальцами – та оказалась мокрой. Слезы. В последние дни они то и дело появлялись сами собой. И ничего поделать с ними она не могла – да и зачем? Адвар досадливо вздохнула, принялась укладываться.
Колдун потянулся-таки к котелку, налил в миску. Адвар и ухом не повела – видать, отвара ей не хотелось.
- Держи, - Амади протянул миску Накато, и она взяла по привычке.
Пила понемногу. Лишь отставив миску, заметила, что он тоже пить не стал. Чем это они ее напоить решили? Вялое недоумение всколыхнулось и погасло. Да пусть делают, что хотят! Ей безразлично. Хоть отравят.
Вторую миску выпила, не поморщившись. Запах настоя был приятным, свежим и пряным. Если это отрава – то пить ее Накато нравилось. На миг на душе потеплело.
Она и забыла, каково это – наслаждаться вкусом горячего напитка. Последние дни прошли в смутном мареве. Боль улеглась, но на душе лежала тяжесть, клонившая к земле, как камень, привязанный к спине. Переставляла ноги, не видя ничего вокруг. Вкуса еды не ощущала, сон напоминал провал в черноту без чувств и сновидений. Живописные тропы среди гор и склоны казались однообразно бесцветными, а дуновение ветерка на лице не вызывало отклика в сердце.
- Ложь! – слово вырвалось прежде, чем она успела подумать.
Колдун не возмутился – лишь покачал головой, глядя на нее с жалостью. Не разозлился, не принялся метать громы и молнии.
- Не ложь, - проговорил он. – Подумай сама.
- Ты не можешь этого знать. Ты до недавнего времени был заперт там, откуда ничего не видно! Ты только что выдумал это, чтобы заставить меня отступиться!
Адвар зафыркала.
- Вот же упертая степнячка, - проговорила она. – Да, упертая тупая степнячка, - повторила громче, с вызовом глядя на Амади, с раздражением обернувшегося к ней.
Тот махнул рукой, отвернулся. Женщина нахохлилась.
- Упрямство, достойное лучшего применения, - протянул колдун. – Твой малыш наверняка и раньше вел себя не так, как все маленькие дети. И ты это замечала – только думала, что так и должно быть. Возможно, считала, что тебе показалось. Видишь ли, я провел в башне не так много времени. Но успел кое-что услышать. Сама подумай – его не просто так держат отдельно от других детей! Не может младенец, не доживший до года, иметь такой развитый дар. Мне Адвар рассказывала, как он ее зашвырнул тогда, в лесу, когда ее послали за ним. Да и Бабатанд не стал бы гоняться за просто каким-нибудь одержимым младенцем. Изуба – его давний недруг. И тут – такая возможность заполучить этого недруга в руки, маленьким и беспомощным.
- Ты слышал разговоры других колдунов? – Накато зацепилась за эти слова.
- Слышал. Если точнее – разговор магистра Энистана с двумя его ближайшими помощниками, что занимаются детьми. Он сетовал на докуку, которую подбросил ему Эну – личный ученик Изубы. И на то, что он теперь вынужден заботиться о не слишком благодарном выученике. И ему придется как-то иметь дело с другими выпускниками башни – например, с тем же Бабатандом.
Ошарашенная Накато зажмурилась. Ждала, что слезы вот-вот покатятся по щекам – но глаза оставались сухими. Грудь сдавило, дышать сделалось трудно.
Вспомнилось, как внимательно, пристально порою глядел на нее малыш. Через младенческие глаза за нею наблюдал колдун.
- Он, должно быть, не собирался подавать о себе никому вестей, пока не подрастет и не окрепнет. Да и трудно это было бы в его положении. Но Бабатанд как-то исхитрился прознать. Он отправил своих людей. Те столкнулись со стражами Ошакати, что регулярно обходят далекие города и селения в поисках детей, родившихся с искрой дара. Посланница Бабатанда не справилась, - он кинул мимолетный взгляд на Адвар. – И Изуба, поняв, что в покое его не оставят, отправил зов своему верному псу. Эну.
- Люди Эну и забрали его, - Накато кивнула. – Или сам Эну…
- Возможно, что и сам. Шутка ли – доверять такое дело кому бы то ни было! Он забрал своего господина и учителя, перевез его в башню Ошакати. Чтобы здесь его вырастили в безопасности. Позволили раскрыться дару – потому как дух, заточенный в теле младенца, не может проявить свою силу в полной мере. То, что сейчас Изубе под силу – лишь малая толика его истинных способностей.
- Значит, ребенка забрал Эну… почему же они меня-то оставили в живых?
- Ты ждала мести, - Амади хмыкнул, задумался на несколько мгновений. – Возможно, Изуба и хотел бы отомстить за свою смерть. Да молочное родство просто так не перешагнешь. Ты выносила его, выкормила своим молоком. Вас теперь связывают кровные узы. Он предпочел просто оставить тебя там, где его от тебя забрали.
- А моего ребенка, - Накато запнулась. – Его не было. Он… умер еще тогда, когда я даже не знала, что стану матерью? А его дух?
- Души детей легки и бесформенны. Они почти сразу рассеиваются. В них нет того, что придает духу прочность – рассудка, способности мыслить. Он ведь даже не родился.
- Он не родился, - прошептала девушка, невидяще глядя перед собой. – Я думала, что у меня есть сын. А он на самом деле даже не родился. Я не потеряла его – его просто никогда и не было на свете.
Она резко поднялась на подламывающиеся ноги. Свет костра казался чересчур ярким, тепло огня – неуместным. Да и сидеть на бревне сделалось невыносимо.
Кажется, Адвар возмущенно вскрикнула, кинулась было за ней. Амади ее удержал, мягко что-то принялся втолковывать. Накато была за это ему благодарна. Ей не хотелось, чтобы ее сейчас кто-то останавливал. Да и на что – на ней печать колдуна, которая не даст сбежать. И бежать ей больше некуда и незачем. Она отошла в темноту, туда, куда не добиралось тепло и яркие отсветы пламени. Ноги подгибались, и она кулем осела на землю. Сидеть так оказалось куда легче, чем на бревне – не было ощущения, что вот-вот свалишься, лишившись опоры.
Накато подогнула неловко ноги. Потом – улеглась, колени подтянув к подбородку, обхватила их руками.
Зажмурилась. Слез по-прежнему не было. Из горла вырвался тихий тоненький вой. Она так и лежала, еле слышно скуля, точно смертельно раненая гиена.
Да, ей хотелось бы верить в то, что Амади сейчас наспех выдумал ложь, чтобы отвратить ее от мыслей о возвращении в Ошакати, о побеге. А может, даже и не наспех – несколько дней раздумывал, что бы ей такое соврать. Только на деле это не так. Амади не лгал – он действительно слышал разговоры в башне. И ее малыш на деле был недругом, затаившимся до времени. Пригретым ею. Выжидающим момента, когда она, Накато, перестанет быть ему необходимой, и он сможет делать все, что захочет.
Да помилуют ее боги и духи – она ведь хотела когда-то оставить младенца!
Подбросить на порог храма или какого-нибудь богатого дома. Это ведь докука. Думала – оставит и забудет. А теперь от мысли, что ее сына никогда не было на свете, грызла тоска – злее, чем та, что охватывала, когда прощалась с родным кочевьем и семьей.
Воспоминания кружились стаей грифов над мертвым мамонтом.
Вот опухшие глазки жмурятся, взирая с недовольством впервые на солнечные лучи. А вот крохотные ручонки молотят по воздуху, не в силах совладать сами с собою.
Первый крик – сначала слабый и беспомощный, а потом – все громче. Первый осмысленный взгляд, который малыш сосредоточил на ее лице. А еще улыбка – неужели притворство?
Накато вспомнила, как ждала улыбок малыша. Как радовалась, когда беззубый ротик растягивался в радостной гримаске.
Вот солнечные лучи падают через соломенную занавеску, и младенец щурится, смеется. Могла ли она подумать, что это – обман, небыль? И на деле ее сына уже тогда не было в живых. В груди застыл тяжелый комок. Он мешал дышать, давил, распирал. Накато всхлипывала, пытаясь прогнать его, не понимая, откуда он взялся и отчего. Хотелось выть и бежать, не глядя, куда.
Только печать на руке жгла еле заметно, напоминая – бежать бесполезно. Да и куда теперь бежать, для чего? Ей никуда больше и не нужно.
Острая тоска рвала душу на кусочки, как оголодавший гриф – свежую падаль. И вой тянулся, тянулся в далекое и слепое черное небо. Может, и глядели с него вниз звезды – да что им за дело до человеческой букашки?
Эпилог
Из забытья выдернул сырой холод, пробравший до костей.
Накато приподнялась на руках, пытаясь понять, отчего лежит на голой земле. Ни подстилки, ни костра рядом. Да что подстилка и костер – она в одной изодранной накидке, в которой тащится от самой башни!
И тут же вспомнился вечер. Костер горел, в котелке заваривался травяной настой. Наверняка колдун с Адвар и подстилки для сна у костра натаскали. Только она, Накато, ушла от костра.
Она тупо поглядела на камни перед носом. Проспала ночь на сырых камнях. Удивительно ли, что ее холод пробрал насквозь! А камни вполне можно различить – небо посерело, предвещая скорый рассвет. Накато с трудом приподнялась, села, скрестив ноги. Тело затекло и слушалось неохотно.
Вчерашняя тоска осела тяжелым камнем в груди. Она больше не мешала дышать, просто давила к земле.
Но давит или не давит, а сидеть на холодной голой земле бессмысленно. Да и холодно, и половина тела занемела. И голова тяжелая и болит. Угораздило же ее заснуть вчера! Не заметила, как. Должно быть, лежала, сжавшись в комочек, пока усталость не взяла свое. И колдун не пришел взглянуть, что с ней. А может, решил не трогать – на что ему? Уйти она не может, а холод и сырость ей не страшны.
Накато неохотно поднялась на ноги, потащилась к костру. Адвар спала, закутавшись в накидку, ногами к огню. Амади сидел на бревне.
При ее появлении ничего не сказал – налил из котелка, висящего над костром, варево в миску, протянул ей.
Заваренные травы. Пряный запах и пар от горячего настоя. С вечера осталось, выходит. Прогревшиеся бока миски приятно согревали ладони. Накато потянула носом, отхлебнула отвар. От него делалось тепло и удивительно спокойно. Поселившаяся в груди тяжесть казалась несущественной, а горе отступало. Да, на время – но это было время для передышки. А ей нужна была передышка! Накато лишь сейчас осознала, что пронизывающая тоска вытянула из нее все силы.
Колдун так и не проронил ни слова. За это она была ему благодарна. Она не в силах была бы слушать упреки и требования, а жалость ей без надобности.
Адвар проснулась на рассвете. Позавтракав, трое путников направились дальше на север, уходя все глубже в горы.
Амади не собирался возвращаться в Ошакати. Да и на что, если подумать? Навряд ли там их ждал бы радушный прием. Колдун и вовсе считал, за ними пустится погоня. Какое уж тут возвращение? Теперь, когда нетерпение угасло, уступив место равнодушию, Накато понимала это ясно. Все-таки надежда затуманивает разум.
Надежды не осталось. Нетерпения не осталось. Осталось безразличие – и к дальнейшему, и к собственной судьбе.
Накато шагала вслед за колдуном, не глядя по сторонам и не задавая больше вопросов. На привалах ела, что дадут, и уваливалась спать. Во сне поселившаяся в груди тяжесть не так давила. Сон – это просто провал в черноту, без света, мыслей, чувств и образов. Без жизни – а жизнь обратилась тяжелым камнем, который приходилось таскать на себе.
*** ***
- И почему ты ей сразу не сказал, как вышли из башни, мастер? – полюбопытствовала Адвар. – Или даже в самой башне? Не было бы этих нелепых попыток удрать.
- Ты же видишь, на что она теперь похожа, - колдун вздохнул. – Полностью потеряла интерес ко всему. Даже от сладкого отказалась, - он усмехнулся. – Для степняков нет ничего важнее детей. А она – истинная дочь своего народа.
- Для любой матери нет ничего важнее своих детей, - хмыкнула женщина.
- Нет, ты не понимаешь. Женщины-степнячки в этом куда ревностнее, чем матери в любой другой части Орруора. Ты уж поверь мне.
Накато равнодушно слушала обмен репликами. Боги и духи, что за бессмыслица! В другое время ее возмутило бы такое обсуждение и мотивы колдуна. Сейчас сделалось безразлично. Что за разница, отчего Амади не стал сразу ей рассказывать о судьбе ее сына? Раньше или позже – от этого ничего не поменялось. У нее не просто нет больше ребенка – его никогда и не было.
Адвар нынче сделалась разговорчива – находилась в благодушном настроении. Нынче колдуну удалось выменять у проходящих караванщиков пару туник и теплых плащей для спутниц и немного сластей. Накато от своей доли отказалась, так что ее товарка получила обе порции.
Через горы они шагали пятый день. Башня колдунов вчера к вечеру пропала из виду – до того ее можно было разглядеть в просветах между горами, на далеком юге.
Шутка ли – такая громадина! Гигантский столб от земли до самого неба виднелся издали, в темноте светился желтым светом. Собирающиеся вокруг его вершины облака испускали в ночи холодное желтоватое сияние. Три с лишним дня башня маячила вдалеке, уменьшаясь и отдаляясь, но не исчезая окончательно.
И вот – полтора дня, как она пропала из виду.
Даже с их нынешней стоянки не разглядеть. Видать, далеко зашли – и вершины заслонили полуостров и невероятное строение на его оконечности. Не видать даже с возвышенности, на которой Амади устроил лагерь для ночевки.
Над площадкой, окруженной густым кустарником с двух сторон, шелестел ветер. Чтобы костер не гас, развели его в выкопанном углублении.
Над котелком привычно поднимался пар. Терпкий запах заполнял всю стоянку. Накато глядела на пляшущие языки пламени – это помогало отвлечься от мыслей.
Рыжие сполохи плясали, перетекая один в другой. Запах настоя нынче какой-то непривычный. Что за новую траву заварил колдун?
Адвар, к слову, умяла обе порции сластей, не дождавшись горячего напитка. Странная она. Так невтерпеж было? Да неважно.
- Думаешь, это поможет, мастер? – снова она.
- Не бывало еще случая, чтобы не помогало, - колдун усмехнулся. – Верное средство! Сколько я повидал таких вот, с разбитым сердцем. Потерянных, не знающих, куда идти дальше. Для чего жить. Ничего, все находили новые причины и цели.
Адвар хмыкнула. Разговор на этом замер. Наконец-то! Можно глядеть в пламя, и голоса спутников не выдергивают из бездумного полузабытья.
Амади снял с огня котелок, но не разлил по мискам, а поставил в ворох приготовленной соломы, укутал тканью. Накато подбросила еще охапку хвороста в костер, и тот запылал с новой силой, заплясал языками, норовя вырваться из углубления. Ветер рвал сполохи, гасил их над ямой, служившей огню укрытием. Накато на мгновение показалось, что огонь хочет выбраться со своего места и убежать куда подальше. Совсем, как она сама недавно.
Но любые попытки огня обречены на провал. Он привязан к этой яме, потому что лишь в ней есть пища для него.
Ему не убежать, как ни рвись. Так же, как и все ее попытки вырваться оказались обречены на поражение.
Языки пламени поплыли, начали двоиться. Накато коснулась бездумно щеки пальцами – та оказалась мокрой. Слезы. В последние дни они то и дело появлялись сами собой. И ничего поделать с ними она не могла – да и зачем? Адвар досадливо вздохнула, принялась укладываться.
Колдун потянулся-таки к котелку, налил в миску. Адвар и ухом не повела – видать, отвара ей не хотелось.
- Держи, - Амади протянул миску Накато, и она взяла по привычке.
Пила понемногу. Лишь отставив миску, заметила, что он тоже пить не стал. Чем это они ее напоить решили? Вялое недоумение всколыхнулось и погасло. Да пусть делают, что хотят! Ей безразлично. Хоть отравят.
Вторую миску выпила, не поморщившись. Запах настоя был приятным, свежим и пряным. Если это отрава – то пить ее Накато нравилось. На миг на душе потеплело.
Она и забыла, каково это – наслаждаться вкусом горячего напитка. Последние дни прошли в смутном мареве. Боль улеглась, но на душе лежала тяжесть, клонившая к земле, как камень, привязанный к спине. Переставляла ноги, не видя ничего вокруг. Вкуса еды не ощущала, сон напоминал провал в черноту без чувств и сновидений. Живописные тропы среди гор и склоны казались однообразно бесцветными, а дуновение ветерка на лице не вызывало отклика в сердце.
