А с этой надписью получилось по-другому: зачем-то в закрытом коридоре выдолбленные в известняке символы имени Сети Первого сначала резцами подправили до имени Рамсеса Второго, а потом лишние углубления замазали штукатуркой. Неужели Рамсес был настолько наглым, что решил приписать себе строительство и этого храма? За три тысячи лет хрупкий материал рассыпался, и взорам ученых предстало банальное наложение знаков, которое очертаниями совпало с современной техникой. Вот так появляются и развенчиваются исторические мифы.
К моему возвращению из трехнедельного путешествия по Египту доктора Хавасса выписали из больницы. Узнав об этом, предложил Захии переехать ко мне. Он, не раздумывая, согласился. И снова я с головой окунулся в изучение письменности Древних: перевез папирусы Птаххетепа в каирскую квартиру, а лондонскую, оставшуюся от Джона, сдал в аренду студентам Исторического университета.
Когда вернулся из британской столицы с десятком больших чемоданов, Захия позволил себе безобидную шутку в мой адрес про то, что я, как чистокровный египтянин, большой модник. Когда он по очереди раскрыл их, то опустился в изумлении на колени. В чемоданах лежали только бережно упакованные в герметичные тубы сорокавековые свитки хранителя библиотеки Древних да наши с Джоном рукописи и научные работы. Доктор Хавасс, не сдерживая эмоций, осторожно прикоснулся к ним руками, что-то забормотал и счастливо заулыбался.
— Думаешь, я не догадывался о тайнике в гробнице? — Захия, не сводя глаз с сокровищ, сел на диван. — Я сразу это понял, когда там был.
— Вы видели усыпальницу Птаххетепа? — оказывается, я столько не знал. — Когда?
— Когда Джон и Стефания вытащили тебя и увезли в запасники музея, — ответил доктор с присущим ему спокойствием. — Они спали, а я, чтобы не надышаться этой гадости, спускался туда со снаряжением для дайвинга. Со стороны выглядело смешно, но это неплохо защитило от воздействия токсина и дало достаточно времени на фотосъемку и исследование каждого угла. Я нашел много интересного, что они и ты упустили из-за спешки и отсутствия хорошего освещения. Во-первых, сфотографировал внешнюю и внутреннюю поверхности саркофага, покрытых рисунками и надписями. Снимки найдешь в кабинете на верхней полке сейфа. В дальнем углу под слоем песка был маленький плетеный короб, обмазанный глиной…
— …его принес Птаххетеп после двухнедельной отлучки и спрятал в тайник, — перебил я доктора, — там было это странное вещество…
— Мы тайно исследовали его в бактериологической лаборатории, потом в химической, — Захия сделал долгую паузу.
— И? — с нетерпением поторопил его.
— Это легкорастворимый в жидкости порошок, моментально проникающий в живой организм и обладающий сильным воздействием на процессы, происходящие в клетках на молекулярном уровне. Настоящее чудо, что ты выжил после такой дозы. Птаххетеп был настоящим гением, если смог рассчитать правильное количество вещества, и при этом не убить, а лишь погрузить в сон, или он действовал чисто интуитивно. Но, все равно, это чудо, ибо ошибка в дозировке могла стать фатальной для тебя. Не знаю, кем были Древние, но даже приблизительный химический состав нам установить не удалось, настолько порошок оказался неуловимым для новейшего оборудования.
— А оставшееся Вы уничтожили?
— Нет. Вернул короб обратно в гробницу и засыпал песком, внутренний гроб также вложил в саркофаг, там же и бинты, которые сняла с тебя Стефания. Их не сожгли — просто дезинформировали Джона, чтобы он не совал нос, куда не нужно. Это твое — и нечего чужим знать о твоих секретах. Так надежней. И не лезь туда больше, чтобы внимания не привлекать.
— Не буду, — заверил его. — Мне там уже нечего делать.
— Вот и хорошо, — облегченно выдохнул бывший глава Службы древностей. — Теперь мы можем всецело посвятить себя поискам таинственной библиотеки и расшифровке надписей, которых я уже столько нашел!
— Что!? — воскликнул я в изумлении. — Почему?
— Правильнее, зачем, мой дорогой Сахемхет, — доктор поправил уже подзабытый мной арабский. — Думаешь, сейчас я верю в эти сказки про строительство пирамид фараонами третьей и четвертой династии? Верил в это, пока был молодым. Только вот Стефания со своим восхищением коллекцией Джосера перевернула мою жизнь. Она только поступила в университет, а я уже был студентом последнего курса. Хотел ей доказать, что такие вещи можно без проблем выточить из камня самым примитивным инструментом. Как? Сделать для девушки, в которую влюбился по самые уши, маленькую вазочку для ароматических масел своими руками!
— Получилось?
— Нет! Алебастр крошился под бронзовым зубилом. Диорит и гранит удалось только обстучать камнями снаружи до близкого к округлой форме. А внутри — никак: криво и косо. Даже сделал сверлильный станок, как на фресках. Все равно не получались тонкие стенки одинаковой толщины по всей длине. Примитивные железные инструменты особо не помогли. Полгода я раздирал руки до крови в надежде сравниться с мастерством древних умельцев. Полная неудача и проблемы с преподавателями. Как с таким результатом подкатить к девушке, в которую влюблен? Сам понимаешь, никак. Учеба закончилась. Стал работать. В свободное время начал изучать современные методы работы с камнем: от его добычи до финальной шлифовки. Столько мусора остается. Мои догадки подкрепили исследования одного ученого о количестве пригодного к строительству известняка во время добычи примитивными способами. Максимум двадцать процентов удовлетворяет условиям, остальное — отходы.
— И тут получается задача из древнего папируса, — рассмеялся я, — сколько испорченного камня останется, если только пятая часть ушла на строительство?
— Десятки миллионов тонн, если не сотни… Но куда они исчезли? Тогда я принял за истину теорию строительства из бетона. Мне попадались на пирамидах блоки со следами циновки.
— Но это были попытки произвести ремонт, — начал рассказ о том, что было неоспоримым фактом для меня. — О таком строительном отряде и его работе читал в храмовой библиотеке. Хуфу очень хотел восстановить облицовку на большой пирамиде. Две тысячи человек пытались поставить на место упавшие трапециевидные блоки, подтесывали их, подкладывали камни. Через год на великой пирамиде были только заделаны большие дыры и положены три нижних ряда. Камни у подножия закончились. Вытесывать новые и везти их на плато оказалось накладно. Четвертый ряд облицовки уложили за год и восемь месяцев, как результат — сотни человек, получивших травмы на карьерах и при транспортировке, огромные затраты на строительство лодок и салазок из привозного дерева… Хуфу был амбициозным, но не фанатиком. Он нашел более легкий путь обновить пирамиду и воздать почести богам — убрать с ее сторон раскрошившийся известняк, песок и покрасить ее от макушки до низу в коричнево-красный цвет. Было красиво. Сам видел, только краска сильно выгорела на солнце за столетие.
— Хафра тоже красил свою пирамиду? — с любопытством спросил Захия.
— Да. Только сначала провел ремонтные работы уже бетоном: молотый известняк с водой, илом и глиной. Где смогли — там и сделали. Через полвека все начало медленно разрушаться. Мой дед вообще не стал утруждаться облагораживанием плато: построил для себя из обломков пирамидку рядом с третьей и был счастлив.
— А Мейдум и Дахшур?
— Я там не был, — с грустью вздохнул. — Столько не успел увидеть благодаря своему старшему сводному брату.
— Но и того, что знаешь, достаточно, чтобы переписать историю целой страны! — приободрил доктор.
— Раньше хотел, сейчас — нет. Мир от этого лучше не станет.
— Думаю, ты прав. Но не хочу, чтобы исследования Птаххетепа предались забвению. Такими открытиями нужно делиться с миром. Если нельзя говорить языком науки, то можно языком художественной литературы. Подумай над этим.
Я улыбнулся в ответ, вспомнил о записях Джона и своих рукописях. Почему бы над ними не поработать и не издать? Или написать автобиографию в виде научно-фантастической книги? Неплохая идея, ибо такое направление литературы идеально подходило под историю моей жизни.
Для удобства работы с большим количеством фотографий мы освободили в комнате стену от книжных шкафов и картин, затянули ее толстой тканью песочного цвета. Распечатывали снимки обелисков, стел, пилонов, колонн, статуй и оригинальных иероглифов с папирусов Птаххетепа, крепили все это на булавки, а рядом на маленьких листочках записывали свои предположения: искали совпадения в группировке знаков, в особенностях их начертания. Я предложил не заниматься переводом, а оставить его на будущее. Также озвучил доктору Хавассу свою версию о том, что некоторые свитки могут быть копиями с более ранних оригиналов. У Захи заблестели глаза. Теперь, пока целый день я пропадал на работе, он с лупой изучал каждый папирус и вечером за поздним ужином рассказывал о своих находках, делал выводы и строил гипотезы. Только это были всего лишь разговоры двух увлеченных исследованиями людей. Для научной работы одних предположений без доказательства было недостаточно.
Под чутким руководством доктора я сел за написание своей автобиографии в виде художественного произведения. Сохранив реальное окружение, всего лишь изменил имена главных героев, чтобы их никак не смогли связать со мной, придумал литературный псевдоним. Пусть читатели считают это авторской фантазией, но никак не реальной историей, ведь правду о гробнице Птаххетепа и моем четырех тысячелетнем сне знали только Джон, Стефания и доктор Хавасс.
То, что у меня совершенно отсутствовали навыки писателя, стало видно с первых страниц. Захия перечитывал, вздыхал, перечеркивал предложения простым карандашом и писал новые. Меня многие фразы не устраивали — в результате переделывал по-своему, что, в свою очередь, раздражало ученого. Он постоянно давал советы, ворчал, что читателя надо заинтриговать с первой строчки и не отпускать до последней. В конце концов доктор взял меня за руку и подвел к стеллажу с книгами.
— Сколько книг прочитал отсюда? — он провел ладонью по полке с художественной литературой.
— Ни одной, — честно ответил ему.
— Это и видно, — рассмеялся Захия. — Как можно, не умея плавать, пытаться реку переплыть? Пока все не перечитаешь — за автобиографию не садишься! Поучись сначала у других.
И снова он был прав. Теперь вечера коротал уже не за обсуждениями языка Древних, а за изучением произведений классиков современной художественной литературы. Многое из написанного ими было совершенно не понятно: другие времена, о которых я ничего не знал, язык, наполненный устойчивыми оборотами и символическими значениями. Это так утомляло, что периодически обращался к своему заместителю или Захии с просьбой растолковать написанное. В минуты отдыха от чтения подходил к стене, смотрел на фотографии. Большинство надписей на обелисках в Карнаке были вырезаны глубоко, идеально ровно, но встречались символы с одинаковыми дефектами на разных обелисках. Казалось, что они выдавлены на размягченном камне одними и теми же формами. Однако, озвучить свое предположение не решался несколько недель: слишком уж невероятной казалась работа с мягким, как глина, гранитом. За меня это сделал бывший глава Службы древностей.
— Что-то нашел и не хочешь говорить, потому что сомневаешься в себе или сомневаешься в других? — так же, как и Джон, он задал вопрос и одновременно поставил перед фактом.
— И то, и другое, но первое больше.
— Вот, спрашивается, какой из тебя царь Древнего Египта? У тебя развязаны руки, проводи любые эксперименты, пользуйся оборудованием и людьми так, как захочешь. Но нет! Его Величество будет скромно стоять, рассматривая фотографии, и сомневаться в своих догадках.
— Кто-кто, а царем Та-Кем в современном мире всегда были Вы! — сделал ученому комплимент.
В ответ Захия расхохотался и пригласил в свободное время прогуляться до кирпичного завода на окраине Каира.
Решив не ждать конца недели, утром созвонился с заместителем и поставил в известность, что меня не будет в Службе древностей в связи с работой над научной статьей. Разбудил доктора, озвучил планы на день.
«Взрослеешь, мой мальчик, взрослеешь, — похвалил он, — пойдешь так дальше — скоро будешь командовать всей Службой древностей как Тутмос своей армией. А там, глядишь, современным Рамсесом Вторым станешь».
Смущенно улыбнулся в ответ — не очень хотелось быть похожим на хвастливого Рамсеса, который только на страницах учебников слыл Великим.
Обговорив за завтраком план наших опытов, вооружившись диктофоном, несколькими банками, рулеткой и набором луп, мы отправились на кирпичный завод. Я бы не сказал, что нас встретили с распростертыми объятьями, но и отказывать в помощи тоже не стали. Авторитет доктора Хавасса сделал свое дело. До самой темноты мы возились со свежеотштампованными кирпичами: выдавливали банками узоры разной глубины, сушили заготовки на солнце, надиктовывали результаты.
Уставшие и по уши в глине мы вернулись домой, благо ночью вся эта грязь была совершенно не заметна. После ужина, развалившись в креслах, стали подводить итоги наших трудоемких экспериментов.
— Итак, — начал Захия, — как ты оцениваешь результаты?
— Неплохо, — я задумался, — но есть проблемы…
— Какие?
— Мы выдавливали глубокий круг, и ровная до этого поверхность коробилась от избытка вещества. На обелисках должно быть тоже самое, но там идеальные грани. Мы выравнивали еще мягкую поверхность, но тогда повреждался оттиск.
— И что ты думаешь?
— Думаю, что они делали глубокие оттиски на мягком камне, а когда он застывал — снимали излишки пилами. Для стел это подходит, но сделать иероглифы с четырех сторон одинаковой глубины без деформации невозможно, если обелиск переворачивать в мягком состоянии.
— Соглашусь с тобой, — теперь задумался и доктор Хавасс. — А если у них были формы под обелиски с заменяемыми литерами, как в типографии?
— Как это? — все-таки я был далек от многих изобретений современного мира.
— Четыре опалубки с прикрепленными знаками прижимаются к обелиску с четырех сторон одновременно. Они равномерно стягиваются, символы вдавливаются. Так он транспортируется и застывает. Опалубка снимается, и вся поверхность выравнивается шлифовальной машиной или огромной дисковой пилой. Дело за малым — поставить его на место.
— Все гениальное — просто! Только как они размягчали гранит?
— А это уже не наши технологии. Я думал о таких вещах, но все время заходил в тупик.
— Подумаем вместе? — подзадорил ученого.
— Обязательно… когда дочитаешь полку с художественной литературой! — рассмеялся он в ответ.
К концу осени я прочитал все имевшиеся в квартире художественные книги, и мы снова вернулись к упорной работе с папирусами, однако с места не сдвинулись. И если мне было достаточно просто смириться с очередным поражением на лингвистическом фронте, то доктор Хавасс с его упрямством и перфекционизмом не хотел признавать себя побежденным. Но вскоре и он склонил колени перед непобедимым языком Древних. Измученный Захия предложил сделать перерыв на несколько месяцев и переключиться на другие исследования. Я согласился — лучшего отдыха для вымотанного бесконечной головоломкой мозга все равно найти бы не смог. И в первый же январский выходной ранним утром получил от доктора железнодорожный билет.
К моему возвращению из трехнедельного путешествия по Египту доктора Хавасса выписали из больницы. Узнав об этом, предложил Захии переехать ко мне. Он, не раздумывая, согласился. И снова я с головой окунулся в изучение письменности Древних: перевез папирусы Птаххетепа в каирскую квартиру, а лондонскую, оставшуюся от Джона, сдал в аренду студентам Исторического университета.
Когда вернулся из британской столицы с десятком больших чемоданов, Захия позволил себе безобидную шутку в мой адрес про то, что я, как чистокровный египтянин, большой модник. Когда он по очереди раскрыл их, то опустился в изумлении на колени. В чемоданах лежали только бережно упакованные в герметичные тубы сорокавековые свитки хранителя библиотеки Древних да наши с Джоном рукописи и научные работы. Доктор Хавасс, не сдерживая эмоций, осторожно прикоснулся к ним руками, что-то забормотал и счастливо заулыбался.
— Думаешь, я не догадывался о тайнике в гробнице? — Захия, не сводя глаз с сокровищ, сел на диван. — Я сразу это понял, когда там был.
— Вы видели усыпальницу Птаххетепа? — оказывается, я столько не знал. — Когда?
— Когда Джон и Стефания вытащили тебя и увезли в запасники музея, — ответил доктор с присущим ему спокойствием. — Они спали, а я, чтобы не надышаться этой гадости, спускался туда со снаряжением для дайвинга. Со стороны выглядело смешно, но это неплохо защитило от воздействия токсина и дало достаточно времени на фотосъемку и исследование каждого угла. Я нашел много интересного, что они и ты упустили из-за спешки и отсутствия хорошего освещения. Во-первых, сфотографировал внешнюю и внутреннюю поверхности саркофага, покрытых рисунками и надписями. Снимки найдешь в кабинете на верхней полке сейфа. В дальнем углу под слоем песка был маленький плетеный короб, обмазанный глиной…
— …его принес Птаххетеп после двухнедельной отлучки и спрятал в тайник, — перебил я доктора, — там было это странное вещество…
— Мы тайно исследовали его в бактериологической лаборатории, потом в химической, — Захия сделал долгую паузу.
— И? — с нетерпением поторопил его.
— Это легкорастворимый в жидкости порошок, моментально проникающий в живой организм и обладающий сильным воздействием на процессы, происходящие в клетках на молекулярном уровне. Настоящее чудо, что ты выжил после такой дозы. Птаххетеп был настоящим гением, если смог рассчитать правильное количество вещества, и при этом не убить, а лишь погрузить в сон, или он действовал чисто интуитивно. Но, все равно, это чудо, ибо ошибка в дозировке могла стать фатальной для тебя. Не знаю, кем были Древние, но даже приблизительный химический состав нам установить не удалось, настолько порошок оказался неуловимым для новейшего оборудования.
— А оставшееся Вы уничтожили?
— Нет. Вернул короб обратно в гробницу и засыпал песком, внутренний гроб также вложил в саркофаг, там же и бинты, которые сняла с тебя Стефания. Их не сожгли — просто дезинформировали Джона, чтобы он не совал нос, куда не нужно. Это твое — и нечего чужим знать о твоих секретах. Так надежней. И не лезь туда больше, чтобы внимания не привлекать.
— Не буду, — заверил его. — Мне там уже нечего делать.
— Вот и хорошо, — облегченно выдохнул бывший глава Службы древностей. — Теперь мы можем всецело посвятить себя поискам таинственной библиотеки и расшифровке надписей, которых я уже столько нашел!
— Что!? — воскликнул я в изумлении. — Почему?
— Правильнее, зачем, мой дорогой Сахемхет, — доктор поправил уже подзабытый мной арабский. — Думаешь, сейчас я верю в эти сказки про строительство пирамид фараонами третьей и четвертой династии? Верил в это, пока был молодым. Только вот Стефания со своим восхищением коллекцией Джосера перевернула мою жизнь. Она только поступила в университет, а я уже был студентом последнего курса. Хотел ей доказать, что такие вещи можно без проблем выточить из камня самым примитивным инструментом. Как? Сделать для девушки, в которую влюбился по самые уши, маленькую вазочку для ароматических масел своими руками!
— Получилось?
— Нет! Алебастр крошился под бронзовым зубилом. Диорит и гранит удалось только обстучать камнями снаружи до близкого к округлой форме. А внутри — никак: криво и косо. Даже сделал сверлильный станок, как на фресках. Все равно не получались тонкие стенки одинаковой толщины по всей длине. Примитивные железные инструменты особо не помогли. Полгода я раздирал руки до крови в надежде сравниться с мастерством древних умельцев. Полная неудача и проблемы с преподавателями. Как с таким результатом подкатить к девушке, в которую влюблен? Сам понимаешь, никак. Учеба закончилась. Стал работать. В свободное время начал изучать современные методы работы с камнем: от его добычи до финальной шлифовки. Столько мусора остается. Мои догадки подкрепили исследования одного ученого о количестве пригодного к строительству известняка во время добычи примитивными способами. Максимум двадцать процентов удовлетворяет условиям, остальное — отходы.
— И тут получается задача из древнего папируса, — рассмеялся я, — сколько испорченного камня останется, если только пятая часть ушла на строительство?
— Десятки миллионов тонн, если не сотни… Но куда они исчезли? Тогда я принял за истину теорию строительства из бетона. Мне попадались на пирамидах блоки со следами циновки.
— Но это были попытки произвести ремонт, — начал рассказ о том, что было неоспоримым фактом для меня. — О таком строительном отряде и его работе читал в храмовой библиотеке. Хуфу очень хотел восстановить облицовку на большой пирамиде. Две тысячи человек пытались поставить на место упавшие трапециевидные блоки, подтесывали их, подкладывали камни. Через год на великой пирамиде были только заделаны большие дыры и положены три нижних ряда. Камни у подножия закончились. Вытесывать новые и везти их на плато оказалось накладно. Четвертый ряд облицовки уложили за год и восемь месяцев, как результат — сотни человек, получивших травмы на карьерах и при транспортировке, огромные затраты на строительство лодок и салазок из привозного дерева… Хуфу был амбициозным, но не фанатиком. Он нашел более легкий путь обновить пирамиду и воздать почести богам — убрать с ее сторон раскрошившийся известняк, песок и покрасить ее от макушки до низу в коричнево-красный цвет. Было красиво. Сам видел, только краска сильно выгорела на солнце за столетие.
— Хафра тоже красил свою пирамиду? — с любопытством спросил Захия.
— Да. Только сначала провел ремонтные работы уже бетоном: молотый известняк с водой, илом и глиной. Где смогли — там и сделали. Через полвека все начало медленно разрушаться. Мой дед вообще не стал утруждаться облагораживанием плато: построил для себя из обломков пирамидку рядом с третьей и был счастлив.
— А Мейдум и Дахшур?
— Я там не был, — с грустью вздохнул. — Столько не успел увидеть благодаря своему старшему сводному брату.
— Но и того, что знаешь, достаточно, чтобы переписать историю целой страны! — приободрил доктор.
— Раньше хотел, сейчас — нет. Мир от этого лучше не станет.
— Думаю, ты прав. Но не хочу, чтобы исследования Птаххетепа предались забвению. Такими открытиями нужно делиться с миром. Если нельзя говорить языком науки, то можно языком художественной литературы. Подумай над этим.
Я улыбнулся в ответ, вспомнил о записях Джона и своих рукописях. Почему бы над ними не поработать и не издать? Или написать автобиографию в виде научно-фантастической книги? Неплохая идея, ибо такое направление литературы идеально подходило под историю моей жизни.
Глава 12
Для удобства работы с большим количеством фотографий мы освободили в комнате стену от книжных шкафов и картин, затянули ее толстой тканью песочного цвета. Распечатывали снимки обелисков, стел, пилонов, колонн, статуй и оригинальных иероглифов с папирусов Птаххетепа, крепили все это на булавки, а рядом на маленьких листочках записывали свои предположения: искали совпадения в группировке знаков, в особенностях их начертания. Я предложил не заниматься переводом, а оставить его на будущее. Также озвучил доктору Хавассу свою версию о том, что некоторые свитки могут быть копиями с более ранних оригиналов. У Захи заблестели глаза. Теперь, пока целый день я пропадал на работе, он с лупой изучал каждый папирус и вечером за поздним ужином рассказывал о своих находках, делал выводы и строил гипотезы. Только это были всего лишь разговоры двух увлеченных исследованиями людей. Для научной работы одних предположений без доказательства было недостаточно.
Под чутким руководством доктора я сел за написание своей автобиографии в виде художественного произведения. Сохранив реальное окружение, всего лишь изменил имена главных героев, чтобы их никак не смогли связать со мной, придумал литературный псевдоним. Пусть читатели считают это авторской фантазией, но никак не реальной историей, ведь правду о гробнице Птаххетепа и моем четырех тысячелетнем сне знали только Джон, Стефания и доктор Хавасс.
То, что у меня совершенно отсутствовали навыки писателя, стало видно с первых страниц. Захия перечитывал, вздыхал, перечеркивал предложения простым карандашом и писал новые. Меня многие фразы не устраивали — в результате переделывал по-своему, что, в свою очередь, раздражало ученого. Он постоянно давал советы, ворчал, что читателя надо заинтриговать с первой строчки и не отпускать до последней. В конце концов доктор взял меня за руку и подвел к стеллажу с книгами.
— Сколько книг прочитал отсюда? — он провел ладонью по полке с художественной литературой.
— Ни одной, — честно ответил ему.
— Это и видно, — рассмеялся Захия. — Как можно, не умея плавать, пытаться реку переплыть? Пока все не перечитаешь — за автобиографию не садишься! Поучись сначала у других.
И снова он был прав. Теперь вечера коротал уже не за обсуждениями языка Древних, а за изучением произведений классиков современной художественной литературы. Многое из написанного ими было совершенно не понятно: другие времена, о которых я ничего не знал, язык, наполненный устойчивыми оборотами и символическими значениями. Это так утомляло, что периодически обращался к своему заместителю или Захии с просьбой растолковать написанное. В минуты отдыха от чтения подходил к стене, смотрел на фотографии. Большинство надписей на обелисках в Карнаке были вырезаны глубоко, идеально ровно, но встречались символы с одинаковыми дефектами на разных обелисках. Казалось, что они выдавлены на размягченном камне одними и теми же формами. Однако, озвучить свое предположение не решался несколько недель: слишком уж невероятной казалась работа с мягким, как глина, гранитом. За меня это сделал бывший глава Службы древностей.
— Что-то нашел и не хочешь говорить, потому что сомневаешься в себе или сомневаешься в других? — так же, как и Джон, он задал вопрос и одновременно поставил перед фактом.
— И то, и другое, но первое больше.
— Вот, спрашивается, какой из тебя царь Древнего Египта? У тебя развязаны руки, проводи любые эксперименты, пользуйся оборудованием и людьми так, как захочешь. Но нет! Его Величество будет скромно стоять, рассматривая фотографии, и сомневаться в своих догадках.
— Кто-кто, а царем Та-Кем в современном мире всегда были Вы! — сделал ученому комплимент.
В ответ Захия расхохотался и пригласил в свободное время прогуляться до кирпичного завода на окраине Каира.
Решив не ждать конца недели, утром созвонился с заместителем и поставил в известность, что меня не будет в Службе древностей в связи с работой над научной статьей. Разбудил доктора, озвучил планы на день.
«Взрослеешь, мой мальчик, взрослеешь, — похвалил он, — пойдешь так дальше — скоро будешь командовать всей Службой древностей как Тутмос своей армией. А там, глядишь, современным Рамсесом Вторым станешь».
Смущенно улыбнулся в ответ — не очень хотелось быть похожим на хвастливого Рамсеса, который только на страницах учебников слыл Великим.
Обговорив за завтраком план наших опытов, вооружившись диктофоном, несколькими банками, рулеткой и набором луп, мы отправились на кирпичный завод. Я бы не сказал, что нас встретили с распростертыми объятьями, но и отказывать в помощи тоже не стали. Авторитет доктора Хавасса сделал свое дело. До самой темноты мы возились со свежеотштампованными кирпичами: выдавливали банками узоры разной глубины, сушили заготовки на солнце, надиктовывали результаты.
Уставшие и по уши в глине мы вернулись домой, благо ночью вся эта грязь была совершенно не заметна. После ужина, развалившись в креслах, стали подводить итоги наших трудоемких экспериментов.
— Итак, — начал Захия, — как ты оцениваешь результаты?
— Неплохо, — я задумался, — но есть проблемы…
— Какие?
— Мы выдавливали глубокий круг, и ровная до этого поверхность коробилась от избытка вещества. На обелисках должно быть тоже самое, но там идеальные грани. Мы выравнивали еще мягкую поверхность, но тогда повреждался оттиск.
— И что ты думаешь?
— Думаю, что они делали глубокие оттиски на мягком камне, а когда он застывал — снимали излишки пилами. Для стел это подходит, но сделать иероглифы с четырех сторон одинаковой глубины без деформации невозможно, если обелиск переворачивать в мягком состоянии.
— Соглашусь с тобой, — теперь задумался и доктор Хавасс. — А если у них были формы под обелиски с заменяемыми литерами, как в типографии?
— Как это? — все-таки я был далек от многих изобретений современного мира.
— Четыре опалубки с прикрепленными знаками прижимаются к обелиску с четырех сторон одновременно. Они равномерно стягиваются, символы вдавливаются. Так он транспортируется и застывает. Опалубка снимается, и вся поверхность выравнивается шлифовальной машиной или огромной дисковой пилой. Дело за малым — поставить его на место.
— Все гениальное — просто! Только как они размягчали гранит?
— А это уже не наши технологии. Я думал о таких вещах, но все время заходил в тупик.
— Подумаем вместе? — подзадорил ученого.
— Обязательно… когда дочитаешь полку с художественной литературой! — рассмеялся он в ответ.
К концу осени я прочитал все имевшиеся в квартире художественные книги, и мы снова вернулись к упорной работе с папирусами, однако с места не сдвинулись. И если мне было достаточно просто смириться с очередным поражением на лингвистическом фронте, то доктор Хавасс с его упрямством и перфекционизмом не хотел признавать себя побежденным. Но вскоре и он склонил колени перед непобедимым языком Древних. Измученный Захия предложил сделать перерыв на несколько месяцев и переключиться на другие исследования. Я согласился — лучшего отдыха для вымотанного бесконечной головоломкой мозга все равно найти бы не смог. И в первый же январский выходной ранним утром получил от доктора железнодорожный билет.
