— Ой-ой-ой! Мои мысли прорвались наружу? Не может быть! Хотя скорее всего может. И сколько из них ты слышал? Ладно, не суть важно. Я просто сразу же придумала ответ и решила как бы в подарочек себе подумать о совсем другом, вот и задумалась… Недолго ждал? А то так можно продумать и целые дни, недели, годы…
— Говори уже, что решила.
— Да тут и думать нечего. В бумажке говорится о статуе. На кладбище есть памятник. Вот два кусочка мыслей и склеились. Клац!
— Я видел. Но ты уверена?
— Нет, конечно же. Я никогда-никогда ни в чем не уверена. Но у тебя же нет идей получше? Нет! Так что пошли.
За день мимо кладбищенского памятника проходила сотня призраков: одни сторонились его по случаю неординарной внешности, другие смотрели мельком, как на давно знакомую вещь, и лишь немногие задерживались дольше, чем на несколько мгновений, в основном остолбеневшие новички и ценители искусства.
Безымянный не любил осадки, и в этот непогожий день, видимо, для равновесия хорошего и плохого, судьба привела к нему сразу двух призраков. Он знал их множество, пусть только лица, ему нравилось каждым из четырех глаз наблюдать за тем, как они общаются, ищут себе развлечения, вздорят. Давно у него не было посетителей, вернее сказать, гости были (большинству новичков доводилось познакомиться со страшной статуей благодаря Александре), а вот чтобы добровольно — это дело редкое.
Пришедшие тщательно разглядывали истукана, так что тот с непривычки почувствовал себя неловко, однако виду не подал и гордо продолжил стоять. Внешность низкой призрачной девушки, которая жила неподалеку, он запомнил и в тот день заметил у нее необычайно холодный и резкий взгляд, а вот худосочный призрачный юноша посетил его впервые только вчера, его взгляд был наполнен сожалением и задумчивостью. Памятник любил рассматривать разнообразные детские (всех их он считал детьми) лица, но тогда от напряженности, витавшей в воздухе между призраками, он впервые почувствовал холод если не физический, то душевный.
На постаменте призрачный юноша заметил изогнутый под прямым углом дважды стержень и решил, что такой призван завести механизм. Безымянный знал, что памятники не двигаются, и всегда мечтал удивить своей особенностью. Когда тонкие руки попробовали покрутить заводную ручку, ничего не произошло, ведь строительство дело тонкое: убери одну деталь — ничего работать не будет.
Стоило только указать на кулак статуи, словно сжимавший что-то округлое, чего тогда ему не доставало, на подобие вылитой бронзой ямки, как призрачная девушка схватила товарища за край свитера и повела за собой.
Каждый из призраков чувствовал на себе грустный взгляд двух пар глаз — памятник вновь остался один.
Если вдоль главной тропы, на которой, подобно городской улице, обитал Юрий, деревья по бокам были насажены столь густо, что с трудом проглядывались надгробия, то на другой тропе, напротив, встречались они через расстояние в несколько шагов. Поэтому серо-оранжевый ковер на земле содержал значительные по размеру дыры, но это не мешало ветру, вскружив охапку листьев, бросить их кому-нибудь в лицо; если удавалось это сделать, он, словно нашкодивший ребенок, насмехался и убегал вдаль.
Продвигались призраки медленно и держались на крохотном для тел, но значительном для души расстоянии друг от друга. Сидни то и дело останавливалась, если находила на земле листок яркой окраски, после чего проворные пальцы бесконечно мяли его; вскоре листьев набралось так много, что, можно было подумать, она собирает их для гербария.
Кладбищенские обитатели любили располагаться на скамьях, расставленных по тропам непостижимым уму образом. И рядом с такими местами от звуков звонких голосов тишина разбивалась на каскад осколков; казалось, на этой тропе находились самые словоохотливые призраки и заселение Сидни здесь не было случайностью.
Проходив мимо скамьи с двумя юными девичьими силуэтами, Юрий обратил на них внимание и вслушался в разговоры. Они тихонько обсуждали прошедший турнир, в котором участвовали по большей части призраки противоположного пола. Конечно, они восхищались Павлом и Борисом, как это делали все на кладбище, но, узнав проходившего мимо призрачного юношу, послали ему слова ободрения и игриво подмигнули, нагнав на впалые щеки румянца.
Перед тем как удалился, Юрий слышал разговор про себя, что вызвало смешанные чувства. Если его и обсуждали раньше, то уж точно не за заслуги, которых у него, по правде, и не было. Тогда он даже поправил извечного колючего ежа на голове, впервые задумавшись о внешности.
Однако мелодия неловкого молчания, какое бывает либо у малознакомых людей, когда нет темы для разговора, либо у близких друзей, когда темы уже исчерпаны, начала сводить с ума и растягивать время прогулки. Хотелось включить призрачную девушку, как фоновый шум радио, что в иное время срабатывало без усилий.
— Так… Как ты попала на кладбище?
— А? Что? А! Кладбище… Так-так-так. Это очень расплывчатый вопрос. По сути ответ на него начинается еще в роддоме номер пять, но для твоего же облегчения я опущу все ненужные подробности, хотя знай, что любая подробность моей жизни очень нужная…
Как Юрий и думал, одна капля горючего вещества распалит огонь до привычной мощи. Хотя местами поток слов Сидни пропускался, в этот монотонном звуке чувствовалось спокойствие — все же в тишине бродить около надгробий гораздо неприятнее.
— Так-так-так! В общем я очень-очень сильно хотела стать медсестрой. Сестрой милосердия — так их называли давным-давно. Ах! Скольким же людям нужна помощь в этом деле. Так обидно, что медсестер называют правыми руками врачей. А я скажу так: и не правые, и не левые — они вообще не руки. Они больше всего проводят времени с больными, чем какие-то там врачи. Это совсем другое. Да-да! Не думай, что медсестры — это хухры-мухры. На всех ведь врачей не хватит — вот тогда за дело берутся своими нежными ручками дамы. А как красив белоснежный халатик! — пропищала призрачная девушка и резко замолкла, отчего контраст виднелся явно. — Но… Видно, не суждено.
— Из-за руки?
Еще с первой встречи Юрий заметил особенность левой кисти Сидни, выглядевшей неестественно: и при сидении, и при ходьбе она оставалась неподвижной.
— Что? А! Это еще одна длинная-предлинная история из моей жизни. Память о любимой бабушке. В далеком-далеком детстве, когда мне было годиков семь, совсем дите малое еще, представь, меня оставили присмотреть за моей старенькой бабушкой. Она всегда-всегда лежала в кровати, сама ходить не могла и была такой старой, что, наверное, даже мама с папой не помнили ее возраста — мне всегда казалось, что она жила целую сотню лет, потому что так много рассказывала про разные старые времена.
«Присмотри за бабулей, мы скоро вернемся. Здесь нет ничего сложного: просто говори с ней и принеси воды и лекарств, если потребуется. Мы верим в тебя». Ничего сложного! Конечно, с кем-нибудь другим не случилось бы ничего сложного, а я всегда-всегда умею попадать в разные неприятности. Вот и тогда! Эх… Так вот. Я пыталась с ней говорить, честно, но в один момент она начала задыхаться, лицо сделалось красным, как помидор, а затем синим, как… баклажан, глаза выпучились, а тонкая, казалось, слабая ручонка ее так вцепилась в мою руку, что там что-то хрустнуло. Даже после смерти она продолжала держать меня, как будто душа ее еще была в теле. Я старалась совсем-совсем не плакать от боли, но хватка была зверской, я почему-то задышала очень тихо, как будто боялась разбудить ее.
Да, конечно, родители не соврали и вернулись быстро, но бабушка тогда стала совсем мертвой, даже рука поослабла. Вот такая вот грустная история. А в моей руке навсегда сместились косточки и как-то так срослись, что теперь не могу ею двигать.
— Мешает, наверное. Я имею в виду, работать ей неудобно, да и делать перевязки, уколы, или что там еще делают медсестры, так труднее.
— Ой! Ты первый в моей коротенькой жизни, кто не начал талдычить, что «мне так жаль», «сожалею» и прочие гадости, потому что тебе не может быть жаль, потому что ты не знал мою бабушку. Так можно и про каждого сожалеть, но ведь мы не сожалеем.
Наконец на лице просияла искренняя улыбка — верно, призрачная девушка и правда была удивлена этому.
— А насчет руки… Я скажу тебе без вранья, что всему можно научиться. Да-да! Главное захотеть. Пальцы хоть двигаются — и то уже очень-очень хорошо, потому что именно они делают все мелкие движения. Так что спустя много-много лет я уже и не замечаю об этой проблеме. Да это и не проблема вовсе! Почти. Почти-почти.
— Но ты говорила, что не хочешь желание…
— И я совсем-совсем не отказываюсь от своих слов. Ни на капельку! Кое-что должно остаться напоминанием мне за трусость. Вот именно поэтому я не могу стать медсестрой. А если что-то такое случится с чужой старенькой бабушкой? А я окаменею, как статуя, и ничего не смогу сделать. Я же струшу, просто-напросто!
— Ты была маленькая, — попытался оправдать ее Юрий. — Любой бы испугался.
— Нет! Не любой. Совсем не любой. Я трусиха! И не стыжусь этого. Точнее, стыжусь, но это правда. И точка! Вот поэтому я не могла биться в турнире. Прости-прости, что тебе пришлось туда отправиться — но ты и сам виноват! Хотя и выиграл. Почти… Но это тоже хорошо. Справился совсем лучше меня, в десяток-другой раз лучше. И твоя подружка вряд ли бы пришла мне на помощь.
Никто бы и не подумал, что одноэтажная постройка, к которой приближались призраки — это оранжерея, поскольку сквозь стеклянные стены, мутные от пыли и грязи, а теперь еще и запотевшие, трудно было рассмотреть внутренности помещения. Все начали подозревать об этом, когда один из кладбищенских обитателей, чья семья содержала много декоративных растений, различил за стеклом очертания переплетенных стеблей. Все согласились с этим предположением и проверять до того момента не желали.
Оранжерею обходили стороной по нескольким причинам. Во-первых, ползучие древесные стебли растений напоминали огромных пауков, тонкими бесчисленными лапами пытавшихся выползти наружу. Во-вторых, плодились слухи о пропаже там призраков, которые все же пробрались внутрь, и о жутких звуках, доносившихся после, будто стебли шевелились. Наконец, увесистый замок на толстой цепи защищал покой этого места от любопытных глаз.
На последнюю проблему весом минимум восемь фунтов и размером с призрачную ладонь безотрадно глядели Юрий и Сидни.
— В амулете был спрятан ключ, — сказал Юрий. — Может, он отсюда?
— Какой кроха! Совсем-совсем маленький, как старичок, у которого жена такая толстая, круглая с огромной широкой…
— Я понял!
Только призрачный юноша вставил ключ в замочную скважину и попытался повернуть заедавший от ржавчины механизм, как за строением послышались шаги; они превратились в шорох, за которым очень скоро последовал глухой удар, будто уронили доверху наполненный мешок с картошкой.
— Так-так-так… За нами точно следят, — прошептала Сидни и беззвучно двинулась вдоль боковой стены. С другой стороны направился Юрий, невольно начавший воображать облик неизвестного существа. — Небось, Андрей хочет выкрасть амулет. Ух, поганка!
Первую треть пути призраки продвигались почти одновременно, как и условились жестом, но Юрий ступал аккуратно, старавшись легко ставить на землю сначала пятку, а затем уже ногу плашмя, чтобы не создавать грубый шелест травы и вплетенных в нее сухих листьев. Правда, хромота призрачного юноши стремительно отделяла его от подруги, которая не удержалась и выпрыгнула раньше, согнув пальцы, словно дикий зверь.
— Трах-бабах! Попался! — крикнула Сидни, но тут же оборвала дыхание, отчего Юрий поспешил выйти из-за угла.
Сначала показалось разочарованное лицо призрачной девушки, направленное вниз, а уже на земле обнаружился некто, чей портрет разительно отличался от ожидавшегося и скорее был похож на мешок с овощами, в котором сделали отверстия для головы и рук. Мгновение он лежал лицом вниз, растянувшись на земле, но вскоре приподнялся на колени, издав каскад гортанных звуков, и как-то неловко выпрямился во весь великий рост.
Незнакомец не знал, на кого смотреть, а потому выбрал Сидни как более красивый объект созерцания, но тут же смутился от мысли, что предстал перед ней пыльным и грязным. С глупой от стыда и испуга улыбкой он ссутулился, принявшись отряхивать всю одежду широкой ладонью: вязаный коричневый свитер, который скрывал круглый, как футбольный мяч, живот, и такого же цвета штаны, затертые и черные от земли в коленях, словно призрак часто становился на них.
Юрию пришлось обойти великана, отметив, что тот был даже выше Анжелы и гораздо шире ее; несмотря на общую полноту, он казался могучим, что дополнялось в нескладном лице: сальный толстый лоб и бородатый подбородок выпирали, уши оттопыривались, будто принимали неведомые сигналы, хотя тонкие девичьи губы и маленький нос в форме горошины выглядели вычурно среди всего.
— Эй, рыжий-бесстыжий! Кто ты? — пропищала Сидни. — Шпионишь за нами?
— Э-э-э… — замялся призрак, ошеломленный предположением.
— «Искатель»? — не унималась призрачная девушка.
— Э-э-э… Нет.
— Да хватит уже мычать. Размычался, как корова тут. Му-му! Я на коровьем совсем не понимаю — с детства не научилась, так и пошло. Говори что-нибудь понятное и желательно правду. Только правду, самую правдивую!
— Я вас, девушка, знати не знаю, как, собственно, и этого паренька. И до «Искателей» мне вообще нет дела, — сказал призрак, подумал и добавил аккуратно: — А должен знать?
— Ну ты же шпион — тебе виднее!
— Да не сляжу я за вами, говорю же. Мне вообще вон у тую теплицу надо. Дюже хочу узнати, что за растения там диковинные. Ну, понимаете… Э-э-э… Мне очень нравятси растения. Токмо она закрыта, гадина, на замок. Кажись, наверху есть проход, а може и нет. Шут яго знает! Я пыталси залезть... Не силен я у этом. — Он похлопал себя по животу, создав отменный звук барабана. — Ну, понимаете…
— Так-так-так… Имя-то хоть есть? Как нам звать тебя? Оно должно быть у каждого. Вот у меня например — Сидни — пять букв, а у Юрия — четыре. Попробуй, это не сложно.
— Что? Э-э-э… Михаил, Миша, Михей, как угодно. Впрочем, называйте меня Михеем — так ужо привык, чтобы звали, — сказал призрак и чуть сердито добавил: — Но не Медведем или Потапычем. Я этаго до смерти не люблю.
— Так-так-так! Михей, значит… Раз-два… Тоже пять букв. А ты очень-очень хочешь со мной посоревноваться. Хотя не помню кто говорил, что люди с таким же количество букв в имени обязательно сдруживаются… Совсем-совсем не помню, но он же мне сказал, что больше букв нельзя.
— Что? Ну…
— Тебе повезло. — Юрий прервал нить непонимания между словоохотливой Сидни и слабо соображавшим Михеем. — Мы знаем, как открыть. Идем!
— Так у вас и ключ водится? Так дело проще поийдет! Но откуды? А хотя какая разница, да? Идемти скорее!
Когда двери оранжереи распахнулись, наружу вывалились длинные лозы, покрытые тонким слоем древесных чешуек в виде черепицы. За порогом показалась одновременно красивая и жуткая картина. От яркого цвета зелени первые мгновения резало в глазах, однако, когда те приспособились к обилию краски, тело расслабилось и переполнилось спокойствием.
Все же чувство страха теплилось в душе.
— Говори уже, что решила.
— Да тут и думать нечего. В бумажке говорится о статуе. На кладбище есть памятник. Вот два кусочка мыслей и склеились. Клац!
— Я видел. Но ты уверена?
— Нет, конечно же. Я никогда-никогда ни в чем не уверена. Но у тебя же нет идей получше? Нет! Так что пошли.
За день мимо кладбищенского памятника проходила сотня призраков: одни сторонились его по случаю неординарной внешности, другие смотрели мельком, как на давно знакомую вещь, и лишь немногие задерживались дольше, чем на несколько мгновений, в основном остолбеневшие новички и ценители искусства.
Безымянный не любил осадки, и в этот непогожий день, видимо, для равновесия хорошего и плохого, судьба привела к нему сразу двух призраков. Он знал их множество, пусть только лица, ему нравилось каждым из четырех глаз наблюдать за тем, как они общаются, ищут себе развлечения, вздорят. Давно у него не было посетителей, вернее сказать, гости были (большинству новичков доводилось познакомиться со страшной статуей благодаря Александре), а вот чтобы добровольно — это дело редкое.
Пришедшие тщательно разглядывали истукана, так что тот с непривычки почувствовал себя неловко, однако виду не подал и гордо продолжил стоять. Внешность низкой призрачной девушки, которая жила неподалеку, он запомнил и в тот день заметил у нее необычайно холодный и резкий взгляд, а вот худосочный призрачный юноша посетил его впервые только вчера, его взгляд был наполнен сожалением и задумчивостью. Памятник любил рассматривать разнообразные детские (всех их он считал детьми) лица, но тогда от напряженности, витавшей в воздухе между призраками, он впервые почувствовал холод если не физический, то душевный.
На постаменте призрачный юноша заметил изогнутый под прямым углом дважды стержень и решил, что такой призван завести механизм. Безымянный знал, что памятники не двигаются, и всегда мечтал удивить своей особенностью. Когда тонкие руки попробовали покрутить заводную ручку, ничего не произошло, ведь строительство дело тонкое: убери одну деталь — ничего работать не будет.
Стоило только указать на кулак статуи, словно сжимавший что-то округлое, чего тогда ему не доставало, на подобие вылитой бронзой ямки, как призрачная девушка схватила товарища за край свитера и повела за собой.
Каждый из призраков чувствовал на себе грустный взгляд двух пар глаз — памятник вновь остался один.
Если вдоль главной тропы, на которой, подобно городской улице, обитал Юрий, деревья по бокам были насажены столь густо, что с трудом проглядывались надгробия, то на другой тропе, напротив, встречались они через расстояние в несколько шагов. Поэтому серо-оранжевый ковер на земле содержал значительные по размеру дыры, но это не мешало ветру, вскружив охапку листьев, бросить их кому-нибудь в лицо; если удавалось это сделать, он, словно нашкодивший ребенок, насмехался и убегал вдаль.
Продвигались призраки медленно и держались на крохотном для тел, но значительном для души расстоянии друг от друга. Сидни то и дело останавливалась, если находила на земле листок яркой окраски, после чего проворные пальцы бесконечно мяли его; вскоре листьев набралось так много, что, можно было подумать, она собирает их для гербария.
Кладбищенские обитатели любили располагаться на скамьях, расставленных по тропам непостижимым уму образом. И рядом с такими местами от звуков звонких голосов тишина разбивалась на каскад осколков; казалось, на этой тропе находились самые словоохотливые призраки и заселение Сидни здесь не было случайностью.
Проходив мимо скамьи с двумя юными девичьими силуэтами, Юрий обратил на них внимание и вслушался в разговоры. Они тихонько обсуждали прошедший турнир, в котором участвовали по большей части призраки противоположного пола. Конечно, они восхищались Павлом и Борисом, как это делали все на кладбище, но, узнав проходившего мимо призрачного юношу, послали ему слова ободрения и игриво подмигнули, нагнав на впалые щеки румянца.
Перед тем как удалился, Юрий слышал разговор про себя, что вызвало смешанные чувства. Если его и обсуждали раньше, то уж точно не за заслуги, которых у него, по правде, и не было. Тогда он даже поправил извечного колючего ежа на голове, впервые задумавшись о внешности.
Однако мелодия неловкого молчания, какое бывает либо у малознакомых людей, когда нет темы для разговора, либо у близких друзей, когда темы уже исчерпаны, начала сводить с ума и растягивать время прогулки. Хотелось включить призрачную девушку, как фоновый шум радио, что в иное время срабатывало без усилий.
— Так… Как ты попала на кладбище?
— А? Что? А! Кладбище… Так-так-так. Это очень расплывчатый вопрос. По сути ответ на него начинается еще в роддоме номер пять, но для твоего же облегчения я опущу все ненужные подробности, хотя знай, что любая подробность моей жизни очень нужная…
Как Юрий и думал, одна капля горючего вещества распалит огонь до привычной мощи. Хотя местами поток слов Сидни пропускался, в этот монотонном звуке чувствовалось спокойствие — все же в тишине бродить около надгробий гораздо неприятнее.
— Так-так-так! В общем я очень-очень сильно хотела стать медсестрой. Сестрой милосердия — так их называли давным-давно. Ах! Скольким же людям нужна помощь в этом деле. Так обидно, что медсестер называют правыми руками врачей. А я скажу так: и не правые, и не левые — они вообще не руки. Они больше всего проводят времени с больными, чем какие-то там врачи. Это совсем другое. Да-да! Не думай, что медсестры — это хухры-мухры. На всех ведь врачей не хватит — вот тогда за дело берутся своими нежными ручками дамы. А как красив белоснежный халатик! — пропищала призрачная девушка и резко замолкла, отчего контраст виднелся явно. — Но… Видно, не суждено.
— Из-за руки?
Еще с первой встречи Юрий заметил особенность левой кисти Сидни, выглядевшей неестественно: и при сидении, и при ходьбе она оставалась неподвижной.
— Что? А! Это еще одна длинная-предлинная история из моей жизни. Память о любимой бабушке. В далеком-далеком детстве, когда мне было годиков семь, совсем дите малое еще, представь, меня оставили присмотреть за моей старенькой бабушкой. Она всегда-всегда лежала в кровати, сама ходить не могла и была такой старой, что, наверное, даже мама с папой не помнили ее возраста — мне всегда казалось, что она жила целую сотню лет, потому что так много рассказывала про разные старые времена.
«Присмотри за бабулей, мы скоро вернемся. Здесь нет ничего сложного: просто говори с ней и принеси воды и лекарств, если потребуется. Мы верим в тебя». Ничего сложного! Конечно, с кем-нибудь другим не случилось бы ничего сложного, а я всегда-всегда умею попадать в разные неприятности. Вот и тогда! Эх… Так вот. Я пыталась с ней говорить, честно, но в один момент она начала задыхаться, лицо сделалось красным, как помидор, а затем синим, как… баклажан, глаза выпучились, а тонкая, казалось, слабая ручонка ее так вцепилась в мою руку, что там что-то хрустнуло. Даже после смерти она продолжала держать меня, как будто душа ее еще была в теле. Я старалась совсем-совсем не плакать от боли, но хватка была зверской, я почему-то задышала очень тихо, как будто боялась разбудить ее.
Да, конечно, родители не соврали и вернулись быстро, но бабушка тогда стала совсем мертвой, даже рука поослабла. Вот такая вот грустная история. А в моей руке навсегда сместились косточки и как-то так срослись, что теперь не могу ею двигать.
— Мешает, наверное. Я имею в виду, работать ей неудобно, да и делать перевязки, уколы, или что там еще делают медсестры, так труднее.
— Ой! Ты первый в моей коротенькой жизни, кто не начал талдычить, что «мне так жаль», «сожалею» и прочие гадости, потому что тебе не может быть жаль, потому что ты не знал мою бабушку. Так можно и про каждого сожалеть, но ведь мы не сожалеем.
Наконец на лице просияла искренняя улыбка — верно, призрачная девушка и правда была удивлена этому.
— А насчет руки… Я скажу тебе без вранья, что всему можно научиться. Да-да! Главное захотеть. Пальцы хоть двигаются — и то уже очень-очень хорошо, потому что именно они делают все мелкие движения. Так что спустя много-много лет я уже и не замечаю об этой проблеме. Да это и не проблема вовсе! Почти. Почти-почти.
— Но ты говорила, что не хочешь желание…
— И я совсем-совсем не отказываюсь от своих слов. Ни на капельку! Кое-что должно остаться напоминанием мне за трусость. Вот именно поэтому я не могу стать медсестрой. А если что-то такое случится с чужой старенькой бабушкой? А я окаменею, как статуя, и ничего не смогу сделать. Я же струшу, просто-напросто!
— Ты была маленькая, — попытался оправдать ее Юрий. — Любой бы испугался.
— Нет! Не любой. Совсем не любой. Я трусиха! И не стыжусь этого. Точнее, стыжусь, но это правда. И точка! Вот поэтому я не могла биться в турнире. Прости-прости, что тебе пришлось туда отправиться — но ты и сам виноват! Хотя и выиграл. Почти… Но это тоже хорошо. Справился совсем лучше меня, в десяток-другой раз лучше. И твоя подружка вряд ли бы пришла мне на помощь.
Никто бы и не подумал, что одноэтажная постройка, к которой приближались призраки — это оранжерея, поскольку сквозь стеклянные стены, мутные от пыли и грязи, а теперь еще и запотевшие, трудно было рассмотреть внутренности помещения. Все начали подозревать об этом, когда один из кладбищенских обитателей, чья семья содержала много декоративных растений, различил за стеклом очертания переплетенных стеблей. Все согласились с этим предположением и проверять до того момента не желали.
Оранжерею обходили стороной по нескольким причинам. Во-первых, ползучие древесные стебли растений напоминали огромных пауков, тонкими бесчисленными лапами пытавшихся выползти наружу. Во-вторых, плодились слухи о пропаже там призраков, которые все же пробрались внутрь, и о жутких звуках, доносившихся после, будто стебли шевелились. Наконец, увесистый замок на толстой цепи защищал покой этого места от любопытных глаз.
На последнюю проблему весом минимум восемь фунтов и размером с призрачную ладонь безотрадно глядели Юрий и Сидни.
— В амулете был спрятан ключ, — сказал Юрий. — Может, он отсюда?
— Какой кроха! Совсем-совсем маленький, как старичок, у которого жена такая толстая, круглая с огромной широкой…
— Я понял!
Только призрачный юноша вставил ключ в замочную скважину и попытался повернуть заедавший от ржавчины механизм, как за строением послышались шаги; они превратились в шорох, за которым очень скоро последовал глухой удар, будто уронили доверху наполненный мешок с картошкой.
— Так-так-так… За нами точно следят, — прошептала Сидни и беззвучно двинулась вдоль боковой стены. С другой стороны направился Юрий, невольно начавший воображать облик неизвестного существа. — Небось, Андрей хочет выкрасть амулет. Ух, поганка!
Первую треть пути призраки продвигались почти одновременно, как и условились жестом, но Юрий ступал аккуратно, старавшись легко ставить на землю сначала пятку, а затем уже ногу плашмя, чтобы не создавать грубый шелест травы и вплетенных в нее сухих листьев. Правда, хромота призрачного юноши стремительно отделяла его от подруги, которая не удержалась и выпрыгнула раньше, согнув пальцы, словно дикий зверь.
— Трах-бабах! Попался! — крикнула Сидни, но тут же оборвала дыхание, отчего Юрий поспешил выйти из-за угла.
Сначала показалось разочарованное лицо призрачной девушки, направленное вниз, а уже на земле обнаружился некто, чей портрет разительно отличался от ожидавшегося и скорее был похож на мешок с овощами, в котором сделали отверстия для головы и рук. Мгновение он лежал лицом вниз, растянувшись на земле, но вскоре приподнялся на колени, издав каскад гортанных звуков, и как-то неловко выпрямился во весь великий рост.
Незнакомец не знал, на кого смотреть, а потому выбрал Сидни как более красивый объект созерцания, но тут же смутился от мысли, что предстал перед ней пыльным и грязным. С глупой от стыда и испуга улыбкой он ссутулился, принявшись отряхивать всю одежду широкой ладонью: вязаный коричневый свитер, который скрывал круглый, как футбольный мяч, живот, и такого же цвета штаны, затертые и черные от земли в коленях, словно призрак часто становился на них.
Юрию пришлось обойти великана, отметив, что тот был даже выше Анжелы и гораздо шире ее; несмотря на общую полноту, он казался могучим, что дополнялось в нескладном лице: сальный толстый лоб и бородатый подбородок выпирали, уши оттопыривались, будто принимали неведомые сигналы, хотя тонкие девичьи губы и маленький нос в форме горошины выглядели вычурно среди всего.
— Эй, рыжий-бесстыжий! Кто ты? — пропищала Сидни. — Шпионишь за нами?
— Э-э-э… — замялся призрак, ошеломленный предположением.
— «Искатель»? — не унималась призрачная девушка.
— Э-э-э… Нет.
— Да хватит уже мычать. Размычался, как корова тут. Му-му! Я на коровьем совсем не понимаю — с детства не научилась, так и пошло. Говори что-нибудь понятное и желательно правду. Только правду, самую правдивую!
— Я вас, девушка, знати не знаю, как, собственно, и этого паренька. И до «Искателей» мне вообще нет дела, — сказал призрак, подумал и добавил аккуратно: — А должен знать?
— Ну ты же шпион — тебе виднее!
— Да не сляжу я за вами, говорю же. Мне вообще вон у тую теплицу надо. Дюже хочу узнати, что за растения там диковинные. Ну, понимаете… Э-э-э… Мне очень нравятси растения. Токмо она закрыта, гадина, на замок. Кажись, наверху есть проход, а може и нет. Шут яго знает! Я пыталси залезть... Не силен я у этом. — Он похлопал себя по животу, создав отменный звук барабана. — Ну, понимаете…
— Так-так-так… Имя-то хоть есть? Как нам звать тебя? Оно должно быть у каждого. Вот у меня например — Сидни — пять букв, а у Юрия — четыре. Попробуй, это не сложно.
— Что? Э-э-э… Михаил, Миша, Михей, как угодно. Впрочем, называйте меня Михеем — так ужо привык, чтобы звали, — сказал призрак и чуть сердито добавил: — Но не Медведем или Потапычем. Я этаго до смерти не люблю.
— Так-так-так! Михей, значит… Раз-два… Тоже пять букв. А ты очень-очень хочешь со мной посоревноваться. Хотя не помню кто говорил, что люди с таким же количество букв в имени обязательно сдруживаются… Совсем-совсем не помню, но он же мне сказал, что больше букв нельзя.
— Что? Ну…
— Тебе повезло. — Юрий прервал нить непонимания между словоохотливой Сидни и слабо соображавшим Михеем. — Мы знаем, как открыть. Идем!
— Так у вас и ключ водится? Так дело проще поийдет! Но откуды? А хотя какая разница, да? Идемти скорее!
Когда двери оранжереи распахнулись, наружу вывалились длинные лозы, покрытые тонким слоем древесных чешуек в виде черепицы. За порогом показалась одновременно красивая и жуткая картина. От яркого цвета зелени первые мгновения резало в глазах, однако, когда те приспособились к обилию краски, тело расслабилось и переполнилось спокойствием.
Все же чувство страха теплилось в душе.
